Язычники
- №1, январь
- Анна Яблонская
-
-
- Действующие лица:
- М а р и н а — 40 лет, жена Олега.
- О л е г — 40 лет, муж Марины.
- К р и с т и н а — 18 лет, дочь Марины и Олега.
- Н а т а л ь я — Наталья Степановна, 60 лет, мать Олега, свекровь Марины.
- Б о ц м а н — Николай, 60 лет, сосед Марины и Олега.
- С в я щ е н н и к — отец Владимир, 40 лет.
- У ч и т е л ь — университетский преподаватель Кристины, 30 лет.
- Д о к т о р — врач в больнице «Скорой помощи», 40 лет.
- Первое действие
- 1
- Квартира Марины и Олега. Кухня. Мебели нет. Только газовая плита и торчащий из разбитой стены кран. Пол застелен клеенкой. Здесь идет ремонт. В углу — ведра, инструменты, коробки. Боцман стоит у рабочей стенки, которую он должен облицевать плиткой, и курит. Входит Марина.
- М а р и н а. Ты что… с утра — вот это все и… все?!
- Б о ц м а н. Быстрее никак. Стена у тебя кривая. И клей дешевый — берется плохо.
- М а р и н а. Как кривая?! До тебя же бригада была — все ровненько выровняли!
- Б о ц м а н. Козлодои, а не бригада. Кривая стена! Марин, дай две гривны, я в ларек за сигаретами.
- М а р и н а. Ты что, Боцман, опупел совсем?! Позавчера пять, вчера десять, сегодня две?! Одну плиточку за целый день приклеит и деньги клянчит, как будто полработы кончил! Я твои сигареты знаю! Ты что думаешь, у меня глаз, что ли, нет? Или я не чувствую, как после сигарет твоих от тебя водкой воняет?! А я уже полтора месяца в этом говне живу, ни мужу еду приготовить, ни посуду помыть! У меня дочь студентка, после института даже накормить ребенка нормально не могу! А ты уже какую неделю с этой стенкой дрочишься и ни хрена сделать не можешь!
- Б о ц м а н. Кто дрочится? Я дрочусь?! Две гривны залупила, про дочь мне чешет! Знаем мы ее институт! Видели, как она каждый вечер из иномарок бухая вываливается! Студентка разгильдяйского факультета! Учиться и еще раз учиться, блядь!
- М а р и н а. Что ты сказал, алкаш недоделанный?!
- Б о ц м а н. А что слышала!! Мужу она не может приготовить! Да тебя хоть на самую невъебенную кухню посади с самой лучшей плитой, с посудой на хрен этой… блин непригораемой, со всей этой фигней электрической, так ты же… ёпрст даже яйцо сварить не можешь! Вон Олежка сколько раз ко мне голодный приползал — дома, говорит, шаром покати, жрать нечего, жена ни х... не готовит, с утра до вечера только этот доктор на х... Хаус и прочая поебень!
- М а р и н а. Что-что?!
- Б о ц м а н. А что слышала!
- М а р и н а. Ах, ты ж старый ты урод! Я его, алкаша, пожалела, на работу взяла, а он, гадина, грязью меня поливает! Я его, урода, спасала, когда у него «белка» была, «скорую» ему вызывала, откачивала! Да кому ты на хрен нужен — так и сдох бы один в своей конуре, если б не я!
- Б о ц м а н. Лучше, блин, сдохнуть, чем потом с тобой дело иметь! Пожалела она меня! Не надо меня жалеть! Спасла меня, к едреной матери, на работу меня взяла. А сказать, почему ты меня взяла, а не другого кого? Потому что жадная ты — звиздец! По городу квадратный метр — пятнадцать долларов минимум, и то — поискать еще! А где ты еще такого козла, как я, найдешь, который за восемь будет класть — и тютелька в тютельку, ровненько, епт, чистенько, епт, как в Париже на хер!
- Слышится звук открываемой двери, шаги в коридоре.
- М а р и н а. Кто это в Париже таких мудаков, как ты, видел?!
- Б о ц м а н. Кому надо — тот и видел! Я там хоть, в отличие от тебя, был! А тебя — хер кто туда пустит!
- Входят Олег и Наталья с тяжелыми сумками. Наталья — пожилая сухая женщина в длинном черном одеянии и в платке, надвинутом на самый лоб.
- М а р и н а. Олег, ты что этому дебилу жаловался, что я плохо готовлю?!
- Б о ц м а н. Не плохо, а, вообще, ни хрена!
- М а р и н а (смотрит на Наталью, кричит). Кто это, Олег?! Кто это, я спрашиваю?!!
- О л е г. Мама.
- М а р и н а. Кто?!
- О л е г. Марин, мама приехала.
- Марина смотрит непонимающим взглядом на свекровь. Наталья Степановна подходит к Марине, обнимает ее, трижды целует и крестит.
- Н а т а л ь я. Здравствуй, доченька. Здравствуй, милая.
- М а р и н а. Я не поняла… Олег…
- О л е г. Марина, это моя мама.
- Н а т а л ь я. Не помнишь меня, Маринушка? Ну, ничего, ничего, господь управит, господь управит, а я вам воды из святого источника Сутеевской Божьей матери привезла.
- Наталья вынимает из сумки пластиковые бутылки с водой, банки с медом и вареньем, какие-то свертки, кулечки, пузырьки, узелки. Все эти гостинцы имеют грязноватенький, убогий, неприятный вид. Боцман тем временем сворачивает работу, собирается уходить.
- М а р и н а. Я не поняла, куда это ты собрался, работничек?! Ты мне сколько будешь мозги трахать?!
- Б о ц м а н. Не нравится — другого найди. Пусть другой трахает. (Олегу.) У тебя двух рублей не будет?
- Олег отрицательно качает головой.
- Б о ц м а н (Наталье). Двух рублей не найдется?
- М а р и н а. Не давайте ему!
- Н а т а л ь я (вынимает из кармана целую горсть мелочи). А возьми, отец мой. Только уж ты на водку не трать — не впрок будет, отец мой.
- Б о ц м а н (сгребает мелочь). Не, я не пью вообще.
- Уходит.
- М а р и н а. Зачем вы ему дали?! Я ж его до завтрашнего вечера не увижу! А придет — на опохмел клянчить будет и опять не сделает ни хрена!
- Н а т а л ь я. И-и-и, дочь моя. Не сквернословь, душу свою коптишь, грех великий. Господь управит! Где тут у вас умыться-то с дороги?
- О л е г. Идем, мам. В ванную. Я покажу.
- Олег и Наталья выходят. Марина провожает мужа взглядом, полным ненависти.
- 2
- Вечер. Гостиная, заставленная старой советской мебелью, — польская стенка, старый диван, тумба под телевизор. Стенка закрыта клеенкой — из кухни по всей квартире оседает строительная пыль. Телевизор стоит на полу, а на тумбе находится старая швейная машинка, на ней горой навалена ткань. Марина, Олег и Наталья сидят за старым советским полированным столом, укрытым клеенкой, и пьют чай. Точнее, чай пьет одна Наталья, аппетитно закусывая медом, а Олег и Марина молча сидят и смотрят на нее. У Марины — перекошенное злое лицо, Олег — растерян и утомлен.
- Н а т а л ь я. Берите мед, детушки. Гречишный, монастырский. Сам настоятель, преподобный Варсонофий, пасеку освещал. Он к пчелам без маски ходил, голыми руками соты срезал. Ножик пасечный возьмет, помолится, а пчелы вокруг него, как бабочки, вьются… и не жужжат, а словно поют, соловьи будто, — божьего человека-то чуют! Ни разу не ужалили. А мед, что он собирал, к ранам прикладывали, а у одной женщины опухоль рассосалась… Царствие небесное! Что ж вы не едите-то? Ой, Марина! Я ж тебе молочко маточное привезла! Если заболеет кто, ни в коем случае никаких таблеток не пейте…
- Наталья вскакивает и бежит в коридор. Олег и Марина остаются сидеть.
- М а р и н а. Зачем она приехала?
- Олег пожимает плечами.
- М а р и н а. Надолго?
- Олег пожимает плечами. В коридоре слышно шуршание пакетами.
- М а р и н а. Пятнадцать лет ни слуху ни духу! Сын, внучка, как, что с ними, где? Куда там! Она ж у тебя святая, по монастырям таскается, а внучку родную повидать? Хоть бы раз с днем рождения поздравила! А теперь на тебе: здрасьте! Приехала — божий одуванчик! Мало мне тебя, дармоеда! Мне Кристину надо на ноги поставить! Я же целыми днями по этим объектам… а потом у швейной машинки горблюсь, чтоб она доучиться могла!
- Входит Наталья и торжественно ставит какой-то грязноватый пузырек на стол перед Мариной.
- Н а т а л ь я. А вы в какую церковь ходите? В Свято-Троицкий храм или в Ильинский?
- Марина и Олег молчат.
- Н а т а л ь я. Святой Марии Магдалины?
- М а р и н а. Мы не ходим.
- Н а т а л ь я (сорвавшимся голосом). Да вы что! Как не ходите?! А о душе?! О спасении вы подумали?!
- М а р и н а (угрожающе). Слушайте, Наталья… как вас… Степановна, знаете что?!
- Слышится звонок в дверь. Олег вскакивает и идет открывать.
- М а р и н а. Видите… у нас ремонт, дочка — студентка… Вы зачем приехали?
- У Марины звонит мобильный телефон.
- М а р и н а (улыбчиво и приветливо). Добрый, да. Да. Конечно. Давала, да… Нет, я не хозяйка… Марина, а вас? Очень приятно, Евгений. Простите, вы на какую сумму рассчитываете? Так… ну здесь есть, конечно, варианты, но за такие деньги в кирпичном доме… это только однушка… двушка или трешка за такие деньги… это уже хрущевка… московка… подождите, Евгений… А гостинка? Гостинку не хотите? У меня есть очень чистенькая на Петрашевского… Косметический ремонт, столярка поменяна, балкон… Этаж пятый, но там крыша хорошая, ничего не течет нигде… Документы в порядке… Я бы на вашем месте… вот лично мое мнение — она уйдет, потому что на рынке такие предложения… это… Да, давайте я завтра по базе проверю все и перезвоню вам, хорошо? В какое время вам удобно? Все, до звоночка.
- Входят Олег и Кристина. Кристина то ли пьяна, то ли находится под действием наркотических веществ. Бледная, зрачки расширены. И еще — она вся мокрая. С головы до ног — лицо, волосы, зимняя куртка, джинсы, сапоги. С нее обильно текут струи воды.
- М а р и н а. Кристина!
- Марина кидается к Кристине, пытается заглянуть ей в глаза, но они стеклянные.
- М а р и н а. Где ты была?!
- Пытается ее раздеть.
- М а р и н а. Почему ты мокрая?!
- Кристина тупо смотрит себе под ноги, где уже образовалась порядочная лужа.
- М а р и н а. Ты пила?!
- Кристина молчит. Вдруг ее взгляд останавливается на Наталье.
- К р и с т и н а (неожиданно оживляется). О! Это она, что ли?! Сука эта?! Из деканата?!
- О л е г (в ужасе). Кристина, это бабушка!
- К р и с т и н а. Соска старая. Жаловаться на меня пришла?!
- О л е г. Кристина! Это бабушка твоя! Бабушка Наташа! В гости к нам приехала!
- М а р и н а. Кристина! Да что с тобой?! Где ты была?!
- К р и с т и н а (удивленно). Бабушка?! Крындец! А она зачем приехала?
- Кристину тошнит. Марина, рыдая, кидается в ванную за тазиком, Олег бесцельно суетится, бегая по комнате. Одна бабушка Наташа спокойно сидит на стуле, пьет чай с гречишным медом и внимательно смотрит на свою восемнадцатилетнюю внучку.
- 3
- Ночь. Ванная комната — санузел совмещен. Олег сидит на полу рядом с унитазом, поджав ноги, облокотившись на умывальник. У Олега в руках маленький старый радиоприемник. Олег тихонечко слушает музыку. Он закрыл глаза, на лице — выражение отрешенности, нога тихонечко отбивает такт. Вдруг у двери с другой стороны слышится какое-то шуршание, дергается дверная ручка. Олег вскакивает, ударяясь головой об умывальник. Он затравленно смотрит на приемник, не зная, куда его деть. Глушит звук, закутывает в полотенце, ставит на дно ванны.
- О л е г. Кто там?
- Н а т а л ь я. Я.
- Олег открывает дверь. Входит Наталья, внимательно озирается вокруг.
- Н а т а л ь я. Ты что здесь делаешь? Четыре утра!
- О л е г. Руки мыл. После туалета.
- Н а т а л ь я. А-а. А полотенце где? Господи, как вы тут живете-то, вообще?
- О л е г. Нормально живем. Полотенце там… в комнате. Мам. А ты чего не спишь?
- Н а т а л ь я. Да я только уснула было, да слышу… звуки какие-то… словно из преисподней, Олежик… Как будто диавол с духами тьмы на своих трубах адских играют… И как будто вот отсюда… из ванной… Ты не слышал?
- О л е г. Нет, я ничего не слышал.
- Н а т а л ь я. Кристина-то как? Всю ночь Богородице за нее молилась!
- О л е г. Не знаю. Проблевалась вроде. Спит.
- Н а т а л ь я. Олежа, а дочка-то твоя — крещеная?
- О л е г (пожимая плечами). Не знаю. Нет, кажется.
- Мать укоризненно смотрит на сына, качает головой, что-то тихо шепчет, крестится.
- О л е г. Мам.
- Н а т а л ь я. Что?
- О л е г. А ты… зачем приехала?
- Н а т а л ь я. Помру я скоро. Повидаться приехала.
- 4
- Утро. «Детская» комната, где живет Кристина. Кристина полулежит, одетая, на узкой подростковой кровати, куда давно не вмещаются ее ноги.
- У нее опухшее лицо, ничего не выражающий взгляд. На кровати сидит Марина с красным от слез лицом. В руках у нее телефон.
- М а р и н а. Давно?
- Кристина молчит.
- М а р и н а. Давно?!
- Кристина молчит. Марина плачет.
- М а р и н а. Почему ты не сказала?! Я на той неделе за прошлый семестр внесла… последнее… Почему ты не сказала?!!
- Марина плачет. Кристина молчит.
- М а р и н а. Где ты была?! Господи, за что?! Просто скажи мне, я твоя мама, я всегда… что бы там ни было… Кристина… Я ж на тебя всю жизнь положила! Ты беременная?
- Кристина молчит.
- М а р и н а. Ты колешься?
- Кристина молчит.
- М а р и н а. Покажи руки!
- Марина кидается к дочери, задирает рукава на локтях, Кристина резким движением отталкивает мать.
- М а р и н а (закипает). Ах ты ж тварь!!! Растила ее, кормила, поила, всю молодость на нее угробила, всю жизнь, а она — к матери руки протягивает?!!
- Марина замахивается и сильно бьет дочь по лицу. Кристина никак не реагирует. Марина кричит так, словно это ее ударили. Вбегает Олег.
- О л е г. Что?! Т-ты… ты что?! Кристина, ты чего?! Марина! У нее же кровь течет… кровь… течет… кровь… Откуда кровь?!
- М а р и н а. Полюбуйся! Полюбуйся на нее, Олег! На дочь свою полюбуйся, отец! Ударила меня, ударила! Родную мать ударила!
- О л е г. Марина, у нее кровь из носа, или нет… Губа… или глаз… Марина, у нее глаз…
- М а р и н а. Полюбуйся, говорю, папаня, на свою дочку! Всю жизнь ее одна тащила, пока ты в дудку свою дудел!
- У Марины звонит мобильный телефон.
- М а р и н а (улыбается, приторным голосом). Да, Ирина Ивановна, я звонила. Это по поводу той гостинки на Петрашевского… Она не продалась еще? Ага, да… И он не сбрасывает? Потому что для гостинки… ну, и с крышей там были… сами знаете… проблемы… ну, спальный район, да… а с задолженностью что там? За коммунальные? Потому что да… Спасибо, я тогда сама… да… сама ему позвоню…
- Из кухни слышится голос Натальи.
- Н а т а л ь я. Олег, Марина, Кристиночка! Завтракать!
- М а р и н а (кричит указывая на кухню). Почему она еще здесь?!!
- О л е г. Не кричи.
- М а р и н а. Я в своем доме!!! Что она у меня на кухне делает?!! Она что, хозяйка здесь?!! Или кто?!
- О л е г (дочери). Что с тобой?!
- М а р и н а. Ее из института выгнали!
- О л е г. Кристина!
- М а р и н а. Два месяца назад!
- А я на прошлой неделе за контракт за тот семестр внесла!!! И ничего не сказали мне — деньги взяли, галочку поставили, а она с октября там не появлялась… А я как дура — занавески по ночам шью… Думаю, выкраиваю, как мне этот контракт выплатить… В деканат звонила — говорят, еще в декабре приказ подписали, нам на дом выслали! А у нас ящик почтовый не закрывается!! Почему у нас ящик не закрывается?!! Сколько я просила тебя!! Сколько я просила?!!
- О л е г. Марина. Ты же сама сказала, когда я его починить хотел…
- М а р и н а. Хотел! Когда ты в последний раз в своей жизни что-то хотел?!
- О л е г. Зачем нам этот ящик? Все равно никто нам не пишет, только листовки кидают… эти самые… с рекламой… и все… Марина, у нее, кажется, с глазом что-то… мне не нравится… Почему она молчит?
- М а р и н а. Сколько я просила?!
- О л е г. Я сейчас пойду и починю его. Сейчас прямо.
- М а р и н а. Не надо мне сейчас чинить ничего!!! Ты что, не видишь, не понимаешь, или что?! Боже мой, у нее кровь!!! Да сделай ты что-нибудь! Господи, за что ж наказание мне такое, а?!!
- Входит бабушка Наталья. Н а т а л ь я. А я блинчики…
- Наталья осекается, увидев Кристину. Дальше она действует очень быстро, спокойно, расторопно. Приносит мокрое полотенце, вытирает с лица внучки кровь.
- Н а т а л ь я (Кристине). Голову запрокинь. (Олегу.) Перекись есть?
- О л е г (отстраненно, не двигаясь с места). Была, кажется… там где-то… в ящиках…
- Марина приносит перекись, отдает ее Наталье, на которую смотрит с ненавистью, но в то же время понимает, что она единственный человек, который совершает какие-то разумные действия.
- Н а т а л ь я. Олежа, там в большой комнате бутылка с водой на столе… Принеси…
- О л е г. Что?
- М а р и н а (орет). Бутылку принеси!!!
- Олег быстро исчезает.
- М а р и н а. Из института выгнали.
- Н а т а л ь я. Ну… выгнали и выгнали… всякое бывает… Марина, у тебя спаситель есть?
- М а р и н а (с ненавистью). Спаситель?!
- Н а т а л ь я. Спаситель, да… очень помогает хорошо…
- М а р и н а. Спасатель?! Мазь?
- Н а т а л ь я. Спасатель, да… спасатель…
- Марина уходит.
- Н а т а л ь я. Выгнали и выгнали… Что там… чему хорошему, что ли, научить могут? Ничему там хорошему научить не могут… Ты на кого училась?
- К р и с т и н а. Менеджер по туризму.
- Н а т а л ь я (крестится). Не дай Господь и слава Богу! Выгнали и выгнали… На все воля Божья… (Прикасается к глазу.) Так больно?
- К р и с т и н а. Больно.
- Наталья закрывает ладонью здоровый глаз внучки.
- Н а т а л ь я. Видишь что-то?
- К р и с т и н а (смотрит на бабушку). Расплывчато…
- Н а т а л ь я. Ну и слава Богу…
- Появляется Олег с бутылкой воды.
- О л е г. Эта, что ли?
- Наталья берет бутылку из рук Олега, выливает пригоршню себе на ладонь и щедро окропляет Кристину.
- Н а т а л ь я. Во имя отца и сына и святого духа, во имя отца и сына и святого духа, во имя отца и сына и святого духа!
- Наталья кропит комнату и Олега. Входит Марина.
- М а р и н а. Нет у нас спасителя… ой… спасателя… Что вы делаете?!!!
- Н а т а л ь я (окропляет Марину). Во имя отца и сына и святого духа, во имя отца и сына и святого духа, во имя отца и сына и святого духа! Аминь!
- 5
- Большая комната. Стол. За столом сидят отец, мать, бабушка Наташа и Кристина с подбитым глазом. Пьют чай, едят блины, всё молча.
- Н а т а л ь я (с неожиданной радостью). На монастырском масле жарила! Свяченое! Маслице… Сам архиепископ Ионафан благословил…
- Наталья приглядывается к лицу Кристины.
- Н а т а л ь я. Что это у тебя?
- О л е г. Где?
- Н а т а л ь я. На лице…
- О л е г. Где?
- Н а т а л ь я. Ну вот… нет, не это… а тут вот… вавочки?! Может, аллергия? Или проклял кто?
- К р и с т и н а. Это прыщи, бабушка. Половое созревание.
- Марина начинает плакать. Одновременно она набирает номер на мобильном телефоне.
- Н а т а л ь я. Марина, ты крещеная?
- М а р и н а. Алё, Сергей, это Марина. Вам сейчас удобно говорить? Я по поводу квартиры вашей, когда можно будет посмотреть? Да. Пока не знаю, сейчас сами видите, да… на десять квартир один покупатель, и то иди знай… Кредит? А кто сейчас кредиты дает? Нереально… Так что… Мы посмотреть сможем? Во второй половине дня… Да, хорошо, я перезвоню тогда и точно скажу вам.
- Н а т а л ь я. Крещеная?
- Марина сморкается, положительно машет головой.
- Н а т а л ь я. А Кристиночка? Крещеная?
- Марина сморкается, отрицательно машет головой.
- Н а т а л ь я. Нужно покрестить.
- К р и с т и н а. Я агностик, бабушка.
- Н а т а л ь я (крестится). Чего ты не кушаешь?
- К р и с т и н а. Я агностик.
- Н а т а л ь я. Вот покрестим — и все пройдет.
- М а р и н а (кричит). За что тебя из института выгнали?!
- О л е г (шепотом). Мариночка, не надо.
- Н а т а л ь я. Потому что некрещеная.
- М а р и н а. За что?!
- К р и с т и н а. Я — агностик.
- Н а т а л ь я. Олежа, тебе еще блинчик положить?
- М а р и н а. Что, думаешь, я не знаю?! Мне уже соседям в лицо смотреть стыдно!! Сколько раз видели ее! На машинах…
- О л е г. На каких машинах?! Положи один…
- М а р и н а. На каких машинах!! Очнулся! Дочь твоя давно уже шляется, а он очнулся! Куда вообще глаза мои смотрели, господи?! Все — одна, всю жизнь одна…
- Н а т а л ь я. Что такое агностик?
- Звонок в дверь.
- О л е г. Я открою.
- М а р и н а. Целыми днями… как шавка… с этим ремонтом… с алкашом этим недоделанным… криворуким, а в голове одно — где деньги взять, где деньги взять, чтоб учебу ее вытянуть… днем по квартирам этим бегаю… По ночам… до пяти утра за швейной машинкой. Я от этих занавесок уже света белого не вижу, я ничего не хочу уже… За что?!!
- Н а т а л ь я. Почему ты так плохо кушаешь? Кушай! Вкусные блинчики!
- К р и с т и н а. Невкусные, бабушка. Херовые блины. Не умеешь ты готовить. Хуже, чем мама, даже.
- М а р и н а. Дрянь!
- К р и с т и н а. И масло прогорклое.
- Входят Олег и Боцман. Боцман трезвый и мрачный.
- Н а т а л ь я. Ой! Спаси, господи! Чаю будете?!
- Б о ц м а н. Нет. Я в ванную пойду. Переоденусь.
- М а р и н а (насмешливо). С бодуна опять?!
- Б о ц м а н (мрачно). Мастерок мой где? Я вчера в коридоре оставил.
- Н а т а л ь я. Я в чулан убрала.
- М а р и н а. Убрала она! Распоряжается!
- О л е г. Трезвый.
- М а р и н а. Кто трезвый?!
- Марина встает и обнюхивает Боцмана.
- О л е г. Ну, трезвый.
- Боцман уходит в ванную переодеваться. Олег вынимает из шкафа черный футляр для какого-то музыкального инструмента.
- М а р и н а (Кристине). Посуду убери!
- О л е г. Ну, я пошел…
- М а р и н а. Куда ты пошел?!
- О л е г. Я ж говорил… по поводу работы…
- М а р и н а. Какой работы?
- О л е г. Ну… в филармонии…
- М а р и н а (срываясь на визг). В какой филармонии?! Опять?! Опять?!
- О л е г. У них концерт в субботу…
- М а р и н а. Ты мне что говорил?! Ты что говорил?! У него дочь шляется, а он по концертам…
- Н а т а л ь я. Что такое агностик?
- О л е г. Это работа!
- М а р и н а. Работа?! Три часа дудит, слезы заплатят, а потом до утра уродов всяких пивом поить, когда дома жрать нечего! А утром — домой без копейки?! Пока жена ночами буржуев всяких занавесками обшивает!!!
- В ванной слышится какой-то грохот. Появляется Боцман в рабочей робе с мокрым полотенцем в одной руке и радиоприемником — в другой. Приемник тоже весь мокрый.
- Б о ц м а н. Чёт я не понял… Руки хотел вымыть… Кран открыл — не увидел… А там это… в ванной… в полотенце завернуто…
- О л е г (хватается за голову). О!!
- М а р и н а. Опять!! Опять ты в туалете этой пакостью занимался?!
- Н а т а л ь я. Что такое агностик?
- О л е г. Это музыка.
- Б о ц м а н. Я не знаю. Мне стенку заканчивать надо.
- Н а т а л ь я. Не надо, я все вымою, уберу… Ты отдыхай, Кристиночка!
- М а р и н а. Ага! Наотдыхалась уже! Наотдыхалась! (Набирает номер телефона, сладким голосом.) Алё, Евгений… Это Марина, риелтор, агентство «Вип-недвижимость»… Значит, я подобрала для вас несколько вариантов… Можно будет уже сегодня во второй половине дня… да… позже? Хорошо.
- Н а т а л ь я. Марина, я с тобой поговорить хочу…
- О л е г. Ну, я пошел…
- М а р и н а (с ненавистью). Если ты только попробуешь… Только попробуешь…
- О л е г. Они платят хорошо…
- М а р и н а. Хорошо? Это называется — хо-ро-шо?
- Н а т а л ь я. Олежа, ты бы лучше ящик почтовый прикрутил, а то дверца болтается…
- Олег стоит посреди комнаты с опущенными руками. Боцман кладет на пол мокрый радиоприемник и выходит. Наталья уносит грязную посуду на кухню.
- М а р и н а (смотрит на Кристину). За что тебя выгнали?
- Кристина встает и выходит в свою комнату. Олег идет на кухню. Марина садится за швейную машинку, плачет, громко всхлипывает в такт звуку работающей машины.
- 6
- Кухня. Наталья моет посуду, подставив под кран большую миску. Рядом сосредоточенно работает Боцман. Входит Олег.
- О л е г. Пойдем покурим.
- Б о ц м а н. Мне стенку закончить надо.
- Н а т а л ь я. Олег, ты что?! Куришь?
- О л е г. Да, мама…
- Н а т а л ь я. Давно?
- О л е г. С четвертого класса…
- Как ты в Почаев уехала… (Боцману.) Так что?
- Б о ц м а н. Что?
- О л е г. Выйдем?
- Б о ц м а н. Я же сказал — я работаю.
- О л е г (тревожно). У тебя все нормально?
- Б о ц м а н (неожиданно нервно). Нет, блядь! Нет! Ненормально у меня! Ненормально!
- Н а т а л ь я. Не сквернословь, отец мой…
- Б о ц м а н. Я, сука, всю ночь…
- Н а т а л ь я (шепотом). Святый боже, Святый крепкий, Святый бессмертный, спаси, сохрани и помилуй нас…
- Б о ц м а н. Я, блядь, вообще не знаю… Ай!!!
- Боцман роняет инструмент и хватается за челюсть.
- О л е г. Что?
- Б о ц м а н. Язык прикусил…
- Н а т а л ь я. Это тебя боженька наказал, отец мой… Не сквернословь…
- Боцман хватает инструмент и исступленно продолжает работу.
- Б о ц м а н (тихо, быстро, как в бреду). Вчера в магазин пошел, чекушку взял, дома на кухне сел, на стол поставил, огурчик… и все… парализовало… хотел крышку открутить, а у меня руки не двигаются… встать хотел — ноги к полу приросли… так всю ночь и просидел… пошевелиться не мог… даже глазом моргнуть… за ночь не поссал даже ни разу… и смотрел на нее… смотрел на нее… смотрел… смотрел на нее… смотрел, смотрел, смотрел на нее, на нее…
- О л е г. На кого?
- Б о ц м а н. На смерть. На водку. На бутылку. И чем больше смотрел — тем страшнее, Олежа… Как будто еще больше каменел… Застывал, как цемент, застывал… думал смерть пришла моя… смотрел на нее и думал: вот она — смерть моя, купил ее в магазине, смерть мою, принес, на стол ее, смерть мою, поставил… выпить хотел, смерть мою, закусить хотел… и смотрю на нее… в глаза ей… смерти…
- Н а т а л ь я. Спаси и сохрани…
- Б о ц м а н. А утром солнце встало… и я подумал… надо идти… надо стенку у Марины доделать… и встал совершенно спокойно… поссал… робу взял… и к вам… и сейчас только… Щас только попускать чуть-чуть стало… Надо стенку закончить, Олежа, надо закончить, потому что если я не успею, я не знаю, что будет…
- Н а т а л ь я. Святый боже, Святый крепкий, Святый бессмертный, спаси, сохрани и помилуй нас…
- Входит Марина. Удивленно смотрит на облицованную плиткой стенку.
- М а р и н а. Закончил?! Господи…
- Н а т а л ь я. Господи! господи!
- Б о ц м а н. Я вот здесь еще доложу… и остальное доделаю…
- М а р и н а. Сегодня?!
- Б о ц м а н. Сегодня-сегодня, а когда? Я смерть вчера видел. Я доделать должен… Где клей?
- М а р и н а. Так… я ж не думала, что ты… закончился клей… купить надо…
- Б о ц м а н. Я пойду куплю…
- М а р и н а. Так… денег у меня сейчас…
- Б о ц м а н. Я на свои куплю, ты отдашь потом… (Надевает куртку.) Я на базар только и обратно…
- М а р и н а. Может, завтра?
- Б о ц м а н (испуганно). Завтра? Завтра нет. Завтра нельзя. Завтра не будет. Может не быть. Я не могу. Пожалуйста. Надо сегодня! Клей! Клей я на свои возьму! На свои! Я пошел…
- Я туда и обратно? Хорошо?
- Н а т а л ь я. Иди, отец мой…
- О л е г. Я с тобой.
- Уходят. Марина, пораженная, ходит вдоль стены, внимательно смотрит, гладит ее, улыбается.
- Н а т а л ь я. Видишь, Маринушка, что Господь-то делает… пропащий человек был, но крещеный, и Господь управил… Он теперь тебе всю квартиру вычухает и денег не возьмет! Вот увидишь! А за Олега ты не переживай… И ему Господь поможет, не оставит, я его двухнедельного в Троицком храме крестила… Главное — надо Кристину… (Страшным шепотом.) У нее знак зверя, знак зверя на лице…
- М а р и н а. Что?
- Н а т а л ь я. Ты ей код оформляла?
- М а р и н а. Какой код?
- Н а т а л ь я. Инфекционный.
- М а р и н а. Что?!
- Н а т а л ь я. Для налоговой.
- М а р и н а. Да.
- Н а т а л ь я. Все… Спаси, Господи! Спаси и помилуй! Ты что же думаешь? Ты что ж с дитем-то делаешь?!
- М а р и н а. Что?
- Н а т а л ь я. Она в школе как училась?
- М а р и н а. Хорошо.
- Н а т а л ь я. А там… в этом… в институте?
- М а р и н а. Хорошо… всегда… и сессию сама… ее даже хотели на бюджет бесплатно переводить…
- Н а т а л ь я. А потом вдруг раз… взяли и выгнали?!
- М а р и н а (тревожно). Да.
- Н а т а л ь я (крестится). Спаси, Господи, и помилуй!
- М а р и н а. Что?!!
- Н а т а л ь я (страшным голосом). Спаси, Господи, и помилуй!!!
- 7
- Кристина в своей комнате. Полулежит на кровати, смотрит на экран своего мобильного телефона. Видимо, борется с собой, чтобы не позвонить. Входит бабушка Наталья.
- Н а т а л ь я. Кристиночка, ты ж почти не ела ничего. Может, покушаешь?
- К р и с т и н а. Бабушка, извини, ты не могла бы выйти?
- Н а т а л ь я (удивленно). Выйти? Почему? Ты спать, что ли, будешь?
- К р и с т и н а. Нет, спать я не буду. Просто, бабушка, воняет от тебя.
- Н а т а л ь я. Воняет? Чем?
- К р и с т и н а. Не знаю. Тряпьем каким-то и этим… ну, как в церкви…
- Н а т а л ь я (просияв). Ладаном?
- К р и с т и н а. Ага.
- Н а т а л ь я. Так это же, Кристиночка, божья смола.
- К р и с т и н а. Мне от нее плохо. Задыхаюсь.
- Н а т а л ь я. А ты глазки закрой и помолись.
- К р и с т и н а. Я агностик.
- Н а т а л ь я. Знаешь, как в народе говорят? Боится, как черт ладана?! Это в тебе, Кристиночка, бесы, бесы, это они ладана не выносят… Покрестить тебя надо…
- К р и с т и н а. Бабушка, а ты где была?
- Н а т а л ь я. На кухне…
- К р и с т и н а. Нет, раньше… до этого… ты где была?
- Н а т а л ь я. В комнате…
- К р и с т и н а. А еще раньше? До того, как приехала к нам?
- Н а т а л ь я. В Дивеево, Кристиночка… При Свято-Троицком Серафимо-Дивеевском монастыре жила… Он после Афона, Печерской Лавры и Иверии — четвертый земной удел Богородицы считается…
- К р и с т и н а. А до этого?
- Н а т а л ь я. В Макарьево — паломницей… В Свято-Троице-Макарьево- Желтоводском монастыре…
- К р и с т и н а. А до Макарьево?
- Н а т а л ь я. В Почаеве. В Свято-Успенской Почаевской лавре, икону Божьей матери целовала…
- К р и с т и н а. И что?
- Н а т а л ь я. Что?! Когда татары святую обитель штурмовали — сама Пречистая Богородица со всем своим небесным воинством явилась, взмолился преподобный Иов о защите обители, а татары в Богордицу стреляли, а стрелы все назад возвращались, и монахи вышли из храма, погнали татар и многих взяли в плен, а потом еще многих татар убили, многих убили, а потом гнали их еще и вообще поубивали всех! Всех поубивали! Вот такая икона чудотворная, Кристиночка!
- К р и с т и н а. Круто.
- Н а т а л ь я. Молилась за вас, за души ваши грешные… А ты?
- К р и с т и н а. Я — что?
- Н а т а л ь я. Ты где была?
- К р и с т и н а. Когда?
- Н а т а л ь я. Вчера. Ночью.
- К р и с т и н а. На пляже.
- Н а т а л ь я. И что ты делала там?
- К р и с т и н а. Купалась.
- Н а т а л ь я. И правильно. Я тоже в январе на Крещение в Свято-Параскевиевском монастыре в святую купель окунулась, так у меня Божьей милостью насморк прошел, а у женщины одной, она со мной в автобусе ехала, у нее ожог второй степени исчез полностью… В купель, главное, с молитвой… Так ты есть не будешь? Я голубчики сделала…
- К р и с т и н а. Нет, не буду.
- Н а т а л ь я. Ну, попостись, моя хорошая, попостись… Хоть до поста еще неделя целая — пост никому еще вреда не сделал…
- К р и с т и н а. Бабушка, ты можешь выйти из комнаты?
- Н а т а л ь я. Иду уже. Так, а ты одна купалась?
- К р и с т и н а. Нет, бабушка. Нас четверо было.
- Н а т а л ь я. Подружки твои?
- К р и с т и н а. Нет, бабушка, не подружки.
- Н а т а л ь я (крестится). Друзья?
- К р и с т и н а. Нет. Мужики какие-то. Мы там на пляже познакомились.
- Н а т а л ь я. Спаси, Господи, и помилуй.
- К р и с т и н а (звонким девичьим голосом). Я тоже так думаю. Но ты знаешь, бабушка, мы водки выпили, и насморк у меня тоже сразу прошел.
- Наталья крестится и выходит. Кристина смотрит на телефон.
- 8
- Подъезд дома, где живут наши герои. У почтовых ящиков возится Боцман, чинит один из ящиков. По лестнице спускается Олег с большой клетчатой хозяйственной сумкой в руках, опасливо озирается.
- О л е г. Ты что? Ты зачем это?
- Б о ц м а н. А что… я все равно мимо шел… прикручу… а то тебе уже в этот ящик чего только не накидали… листья какие-то, болты… говно кошачье… ой…
- Хватается за челюсть.
- О л е г. Что?
- Б о ц м а н. Больно. Стреляет прямо. Я заметил, как если что скажу… такое… прямо стреляет…
- О л е г. Какое?
- Б о ц м а н. Матерное. Как скажу что-нибудь — прямо спазм…
- О л е г. Да ну!
- Б о ц м а н. Да серьезно!
- О л е г. Это психологическое!
- Б о ц м а н. Да какое на х... блядь психологическое! Ай! Ай! Ай-ай-ай!
- Боцмана аж «скручивает» от боли. Он садится на корточки, отдыхает некоторое время. Через минуту ему становится легче, Боцман снова берется за работу. Олег в это время присел на ступеньки и роется в большой сумке.
- Б о ц м а н. Сейчас доделаю и к вам… нужно стенку там дочухать… и размеры под ящики еще снять…
- О л е г (удивленно). Ты, вообще… как? Нормально себя чувствуешь?
- Боцман ничего не отвечает, мрачно смотрит на Олега.
- О л е г (тихо). Ты… напряженный весь какой-то… может… по пидисюрику?
- Б о ц м а н (тихо). Чего?
- О л е г (улыбаясь). Ну… водки…
- Боцман очень быстро и тихо подскакивает к Олегу, хватает его за грудки и начинает душить.
- О л е г. Ты… ты что… отпусти… отпусти… с-с-сука!
- Б о ц м а н (шепотом). Никогда! Никогда, никогда, никогда больше! Никогда больше не напоминай мне!!! Про мою смерть… про эту ночь… на моей кухне… с моей смертью!! Ты понял?! Меня только попускать стало, понял? Когда работаю, когда руки заняты!!! А ты… ты мне даже больше при мне это слово не говори… Я не то что пить — я слышать не могу… Понял?!
- О л е г. П-понял.
- Боцман отпускает Олега. Олег потрясен, тяжело дышит, пытаясь прийти в себя. Боцман с ласковой улыбкой открывает и закрывает дверцу почтового ящика — работает прекрасно…
- Б о ц м а н (нежно). Вот… замок только поменять…
- О л е г (отряхиваясь). Коз-зел… Дома эти выдры две… что одна, что вторая… в собственной квартире, как в концлагере, радио послушать — в туалете по ночам прячусь! И если б я дрочил там! Нет! Я музыку не могу в собственном доме… как школьник, как преступник, блядь… иди работай, иди работай! Хочет, чтоб я тоже… хрущевками этими вонючими… риелтор! Много она там наторговала! А у меня профессия есть! Я музыкант! И я не хочу больше ничем заниматься! Я хочу заниматься музыкой! И я только так могу зарабатывать! А если кому-то не нравится… еще эта… маманя приехала! Так и ей теперь отчитывайся.
- Б о ц м а н (меняясь в лице). Ты про мать не смей… Она у тебя святая!
- О л е г. Святая! Откуда ты знаешь — святая она или не святая?! Ты ее вчера в первый раз увидел!
- Б о ц м а н. А мне с первого раза все ясно стало… Помнишь? Помнишь, я у нее две гривны на шкалик взял?
- А она что сказала?
- О л е г. Не помню.
- Б о ц м а н. А я помню. Она же… она…
- Боцман машет рукой, ничего сказать не может.
- О л е г. Много ты о ней знаешь… я сам о ней не знаю ничего… Меня дед с бабкой воспитали, а она только на Пасху приезжала… кулечки эти свои сраные… это постоянно у нее… какие-то скляночки, бутылочки… медок, блядь, холодок… пакетики со скорлупой яичной… крашеные… зеленые… синие… ну на хрена с собой пакетики со скорлупой возить? С мусором?! Пасочкой накормит меня… черствой… и поминай как звали… паломница…
- Боцман только сейчас замечает, что Олег еле сдерживается, чтоб не заплакать. У него трясется нижняя челюсть, он еле выговаривает слова.
- Б о ц м а н (неумело утешает). Она, может, за тебя… всю жизнь вон тебе… отмолила.
- О л е г. Ага. Отмолила. Вон как в жизни мне повезло. Жена — истеричка, дочь… я вообще не знаю… Все! Все! Я сегодня, знаешь… меня как отрезало… Я как увидел их всех… маманю, жену, Кристину… я… ну пойми… это, может, ужасно говорить такое, но нет у меня… нет у меня, понимаешь, к ним… любви… не могу я… не хочу я… Марина давно уже мне… не женщина… не жена, а надсмотрщик… все отношения — пойди-принеси, рот закрой, не смей в свою дудку дудеть… как будто я не человек, а… хуже собаки даже…
- Б о ц м а н. Вообще, конечно, Марина… я сам замечал… хотя… по природе… она женщина хорошая…
- О л е г. Она не женщина, она не женщина вообще уже давно, просто… просто робот… на Кристину смотрю и не понимаю… неужели вот это… родилось у меня? Такая девочка была, помню, руку мою своими ладошками возьмет… обеими ладошками и пальцы мои считает… сосредоточенно… один-два-пять-восемь… так почему-то и считала: один-два-пять-восемь… а я другой рукой по головке глажу, глажу по головке, а теперь пьяная по ночам… блюет… нет у меня ничего, Боцман, понимаешь? Ни семьи, ни дома… ничего не осталось… одно только… только одно… что есть у меня… вот…
- Олег осторожно вынимает из сумки черный футляр, открывает его.
- В футляре — кларнет. Олег любовно вынимает обе части инструмента, аккуратно собирает его, прилаживает мундштук.
- О л е г. Почему я не могу любить тебя? Не могу любить тебя открыто?
- Олег смотрит на кларнет, как на женщину. Боцману делается как-то неловко.
- О л е г (с пафосом). Я больше так не могу. Это все. Сколько можно прятаться, бояться каждого шороха. Хватит. Хватит с нас унижения! Я больше тебя не предам! Я все скажу им. Пусть живут, как хотят. И я. И мы. Мы тоже будем жить, как хотим. Я устал бояться. Я устал быть ничтожеством и ненавидеть самого себя. Я просто хочу быть собой. И мне все равно, что скажут люди. Не возьмут в оркестр — не надо. Пойду на улицу. Буду стоять на улице и играть. Что подадут, то мое. Зато без стыда и без страха.
- Олег набирает в легкие воздух, чтобы извлечь первый звук из своего инструмента. На верхнем этаже открываются двери, слышен звук шагов. Олег молниеносно разбирает инструмент, прячет его в футляр, футляр в сумку и бежит со всех ног вверх по лестнице.
- Мимо Боцмана, не глядя на него, проходит Кристина.
- 9
- Квартира. В большой комнате за швейной машинкой сидит Марина. Между плечом и ухом у нее зажат мобильный телефон, ногой она жмет на педаль машинки, а руками поправляет строчку.
- М а р и н а. Дешевле? Куда дешевле? Дешевле вы не найдете, я вам говорю, что такой вариант — здесь надо быстро… Я по опыту знаю, что эту квартиру заберут, оторвут с руками. Ее вообще в базе нет, потому что это для своих только недвижимость у нас… вип… Я вам просто первому, как вип-клиенту… где?! Кто вам сказал?! Соседи?! Все там нормально… Ничего там не течет… там кровельщики… подождите, Евгений… так вы не хотите? А зачем тогда голову морочите?! Подождите… давайте еще тогда посмотрим… а как вы хотели? у нас в агентстве… нет, ну без посредников…
- В комнату входит Наталья с иконой Богородицы в руках. Она осматривает все углы в комнате и находит, что самое лучшее место — угол прямо над столом, где сидит и работает Марина. Наталья с неожиданной ловкостью вскакивает ногами на стол, прямо на ткань, из которой Марина шьет шторы, и прикладывает икону в угол — между потолком и стеной. Марина с ненавистью смотрит на ноги Натальи.
- М а р и н а. Евгений, я перезвоню вам… Мы обязательно… нет, сейчас у нас в агентстве скидки… Вообще мы можем по-другому договориться.
- Я вам перезвоню!
- Марина кладет трубку. Она вся кипит от ненависти.
- М а р и н а. Значит, так — слезла!
- Н а т а л ь я (слезает). Надо будет соседа вашего попросить… Колю… его же Коля зовут… а то вы его как-то странно… даже выговорить не могу… полочку вот тут — для Богородицы-матушки… лампадку зажжем… И Господь управит… Я эту икону с собой пятнадцать лет вожу, мне ее сам настоятель Ионафан…
- М а р и н а. Вы вообще как… надолго к нам?
- Н а т а л ь я. Да завтра уезжаю…
- Я ж только хотела насчет Кристины, Мариночка…
- М а р и н а. Что — насчет Кристины?
- Н а т а л ь я. Бесы у нее. Вычитать надо. На вычитку.
- М а р и н а. Вы как… поездом или на автобусе? Билет взяли уже?!
- Н а т а л ь я. Она же с мужиками по ночам… на пляже…
- М а р и н а. Что?
- Н а т а л ь я. Блудница она, Марина. Спасать ее надо. К отцу Владимиру на вычитку. Я договорилась уже.
- М а р и н а. Кто она?!
- Н а т а л ь я. Ну, блудница. Проститутка.
- М а р и н а. Что?!!
- Н а т а л ь я. Ну, еб...ся она со всеми подряд… Ой! (Крестится.) Прости, Господи!
- В этот момент из своей комнаты выходит Кристина, одета вся в черное, на лице — яркий черный макияж, идет к двери.
- М а р и н а. Кристина!! Куда пошла?!
- Кристина рывком открывает двери и выходит из квартиры.
- Н а т а л ь я (крестится). Бесы.
- Через минуту появляется Олег с клетчатой сумкой.
- М а р и н а. Ты где был?!
- О л е г. Внизу…
- М а р и н а (орет). Внизу!!! Что ты там делал — внизу?!!
- О л е г. Дверцу… дверцу к почтовому ящику прикручивал… Теперь только замок поменять осталось…
- Марина бросается на диван и громко рыдает.
- О л е г. Что?
- Н а т а л ь я. Спаси, Господи, и помилуй, спаси, Господи, и помилуй, спаси, Господи, и помилуй…
- Входит Боцман. Наталья ведет его в комнату, указывает на облюбованный ею угол.
- Н а т а л ь я. Вот здесь, Коленька, в уголочке… полочку… приладишь, отец мой?
- Б о ц м а н. Я…
- М а р и н а (Боцману, с ненавистью). Иди на кухню — занимайся своими делами!
- Н а т а л ь я. Богородицу… Лампадку поставим… Олежик, а я тебе работу нашла…
- Б о ц м а н. Щас… У меня там ДВП оставалось, под цвет дверей как раз, вам подойдет… Щас…
- Боцман уходит.
- Н а т а л ь я. Я отцу Владимиру позвонила… на мобильный… он на службе как раз был, а потом перезвонил… с городского уже… они с отцом Агафангелом помещение ищут под этот… под офис… я, кстати, Марина, твой телефон дала… и еще, Олежка, им человек нужен — товар принимать…
- О л е г. Какой товар?
- Н а т а л ь я. А на складе… Товар принимать…
- О л е г. Какой товар?
- Н а т а л ь я. Четыреста долларов — испытательный срок, потом на полную ставку — восемьсот…
- М а р и н а. Сколько?! (Тихо.) Долбанулась матушка…
- Н а т а л ь я. Им, главное, проверенный человек нужен и порядочный, а я говорю: «Отец Владимир, вы же знаете, какой у меня Олежик…»
- Возвращается Боцман с какими-то досками и начинает прилаживать их к стенке. Глаза у него стеклянные, движения механические.
- М а р и н а. Так… это что?! Олег! Все! Я терпеть это не намерена больше… Значит, так! Чтоб этих досок в моем доме…
- У Марины звонит телефон.
- М а р и н а (в трубку). Да! Марина, да… Да, это я… Кто… кто дал? Да. Кто? Отец… Владимир? Какое?.. Аренда или… купить? Нет, конечно, занимаюсь, да, конечно, я занимаюсь, конечно, есть у меня… Быстро? Конечно, мы можем быстро, мы можем очень быстро… хоть сегодня… Сейчас могу показать вам… У нас как раз под склады… есть, да… первый этаж, и под офис тоже, да… А на какую сумму, извините… Что? Цена не имеет значе… Конечно, с оформлением, мы все оформляем, все делаем, делаем, да… Есть хорошее… триста квадратных метров на Балковской…
- Н а т а л ь я (указывает Боцману на какой высоте делать полку). Вот так, да… Вот сюда… Вот здесь хорошо будет…
- М а р и н а (встает и начинает одеваться, продолжая говорить по телефону). Да, я могу, я сейчас могу, да, да, да.
- Выходит. Олег, дождавшись, когда жена уйдет, осторожно перекладывает из сумки футляр с кларнетом обратно в шкаф.
- 10
- Кристина идет по парку с бутылкой ром-колы.
- К р и с т и н а (нервно). Нет. Я — нет.
- Садится на скамейку, вынимает телефон, долго смотрит на экран и плачет. Открывает бутылку, пьет.
- К р и с т и н а. Привет. Господи, как стало вдруг легко. Как все ужасно. Как жутко, когда приходит весна и каждая щель, каждый камень наполняются светом, становятся желтыми, пульсируют. Я хочу к маме. Не к той маме, которая дома, ищет уколы на моих запястьях, бьет по лицу, продает квадратные метры тусклых вонючих коридоров, а к другой маме — к настоящей моей маме, которая показала мне мертвую ворону… Мне было три года, стояла такая зима, когда даже душа леденеет, — вся земля покрылась коркой… Сивой, скользкой, все сцепилось, затвердело, время отключилось и отопление тоже… мама кипятила на кухне воду в выварках… из кастрюль шел пар, поднимался к потолку и тут же таял, потому что вокруг была зима, такая страшная зима, что даже пятьсот тысяч кипящих кастрюль не смогли растопить этот лед… Мама укутывала меня в четыре одеяла, а у папы губы примерзали к мундштуку на середине мелодии… И однажды утром, когда все кончилось: масло, хлеб, кастрюли, терпение, мама одела меня…
- Я помню, что в такой ужасный драный кроличий полушубок с залысинами и пятнами, он достался мне от двоюродной сестры… и просто жуткую ангоровую серую шапку с идиотскими бомбонами, в общем, во всем этом так легко, так просто, так сладко было чувствовать себя несчастной… удивительно, окончательно, абсолютно несчастной трехлетней девочкой. Мама взяла меня за руку, и мы пошли. И мы вошли в лифт, там были выжжены все кнопки и… я хорошо помню… я уже научилась читать… Надпись на стене: «Серый — поц!» И я тогда поняла, что это все. Что больше ничего не будет, что все эти миллионы лет эволюции кончились обледеневшей горкой, замерзшими красными качелями, серым небом и океаном бугристого льда, в котором застыли все дома и улицы, школы, детские сады, все на свете воспитатели, вся на свете ненависть, сосредоточенная в этих полинявших коврах, деревянных кубиках с цифрами и буквами, в перекошенных стульчиках и плюшевых медведях с искаженными мордами… Я смотрела на дома и деревья, многие были свалены и валялись на мерзлой земле, как человеческие трупы, словно они еще куда-то бежали, росли, на что-то надеялись, но катастрофа случилась так внезапно, так скоро, так сразу и вдруг, что они и сами не поняли — как… смерть уложила их на асфальт, распластала их ветвистые тела по земле, словно свергнутые памятники весне и жизни… Вокруг погибшей кроны путались оборванные провода электропередач… К моему лысому, лоснящемуся жиром полушубку мама накрепко пришила коричневые варежки с корабликами, и я схватила мамину руку и даже через варежки поняла, почувствовала: она знает, она тоже знает, что это наш последний день, что наступил конец… конец всего… и почти одновременно мы увидели ее — мертвую ворону… Она лежала рядом с упавшим деревом, ее лапы скрючились от холода, черные перья уже покрылись искорками льда, и мы обе знали — еще немного и она исчезнет, растворится в этом холодном белом кирпиче времени… Ворона была такая тощая, что, глядя на нее, я думала: отчего же она умерла первее — от голода или холода, или, может быть, от инфаркта… И на всей земле никого, больше никого не осталось, только я, мама и мертвая ворона… и так было хорошо, так было спокойно, так правильно, очень… очень правильно… потому что все уже выяснилось, все стало на свои места, потому что не на что было надеяться и ничего уже не надо бояться. Да. Нет. А теперь опять все сначала, опять весна. Снова эти люди, и трава, и птицы, и жирные чернокрылые вороны над парком, и нет никакой надежды… никакой надежды на близкий конец: все заново — дорога, солнце, пыль, крем для загара, мороженое и новая тоска, и старая пустота, и все вещи… Все вещи на свете — снаружи полные, а внутри... (Ставит на скамейку полупустую бутылку.) И больше нет мамы, и нет папы, нет вороны, и нет меня…
- К Кристине подходит бомж.
- Б о м ж (протягивает руки к бутылке). Ты уже допила? Можно я бутылочку возьму?
- Кристина встает и уходит.
- 11
- Квартира. Гостиная. В углу висит икона Божьей матери, под ней — полка, на полке горит лампадка. Боцман и Наталья сидят за столом и пьют чай.
- Н а т а л ь я (прихлебывая чай). А чудеса Господни видел ты, отец мой?
- Б о ц м а н (робея). Нет, не видел. Никаких не видел.
- Н а т а л ь я. Весь белый свет объездил, везде побывал, а чудес не видел?
- Б о ц м а н. Нет. Не видел… Ой, да. Видел… одно видел.
- Н а т а л ь я. Где?
- Б о ц м а н. В Гане.
- Н а т а л ь я. Где?
- Б о ц м а н. На побережье Гвиней-ского залива. К югу от Аквапимских холмов.
- Н а т а л ь я. Это где ж?
- Б о ц м а н. В Африке.
- Н а т а л ь я. В Африке?
- Б о ц м а н. В Африке. В Гане на погрузке стояли, руду грузили с товарищем моим… с Лехой… с механиком на берег сошли… Леха говорит: «Давай прогуляемся». На автобус сели. Он говорит: «Я все тут знаю». Ага, сошли, а там поселок… Смотрим — пустой совсем… лачуги глиняные на земле прямо, крыши из листьев пальмовых и ни души… Мне аж как-то дико стало, а Леха говорит: «Гляди, вон… на холме… копошится кто-то…» Я не увидел сначала, а только прислушался… как вой такой протяжный, жуткий, шакалы будто…
- Н а т а л ь я (крестится). Спаси, Господи!
- Б о ц м а н. Ближе подошли,
- а там… Все племя ихнее, разукрашенные, голые… поют, пляшут… увидели нас, а в руках ножи, копья… Я думал, всё, съедят, даже косточек не оставят… Вижу самый здоровый к нам из круга вышел, а Леха мне шепотом: «Не ссы! С вождем разговаривать будем». Он по-ихнему понимал чуть-чуть, потому что до этого там с населением ихним… дело имел… В общем, бухло им продавал… И начали они говорить, а вокруг тишина такая… Тишина, как на кладбище… И только Леха с вождем базарят о чем-то… Я стою, смотрю на них — черные все, жилистые, на лице глаза одни, белки только видно, а все остальное — черное, как земля… Стоят скалятся, мускулами играют… Все, думаю… все, а Леха поговорил с этим, с главным, ко мне обернулся… бледный такой… и говорит, что, мол, мы духа предков разозлили очень… Мы, говорит, ритуал их нарушили, оскорбили мертвых, не вовремя пришли, они своим предкам покойным поклоняются…
- Н а т а л ь я. Язычники!!! Спаси, Господи, и помилуй!
- Б о ц м а н. И теперь один нам выход… Или смерть, или это… Мы вместе с ними должны встать сейчас
- в этот… в их… в круг и сейчас они нас… короче… в воздух поднимать будут…
- Н а т а л ь я. Матерь Божья!
- Б о ц м а н. Только говорят: одно условие! Чтобы все железное, что есть у нас… ну… часы там, деньги, чтобы все мы из карманов вытряхнули и обувь сняли… А я уже на ватных ногах там, разулся, часы снял… вдруг один из них ко мне с кинжалом — все, думаю, пырнет, и поминай, как звали… За грудки взял и одним движением — р-р-раз… и все пуговицы с жилетки моей срезал железные тоже… Жалко мне стало — жилетку жена мне сшила, золотые руки у нее были и добрая очень… А голубцы она как готовила! Любил я… Встали мы в круг, а я все о жене думаю: женился недавно, все ждал, когда рейс кончится, подарков накупил, а тут не то что рейс — жизнь… Они давай приплясывать и выть на своем, а в центре круга — чурбан, а на нем маска… Такая большая, разукрашенная, страшная…
- Н а т а л ь я. Идол!! Спаси, Господи, и помилуй!
- Б о ц м а н. А они нас за руки схватили и пляшут… тум-тум-тум-тум-тум-тум… Пятками по земле ритм отбивают и в барабаны бьют, и голосами такими воют, что я голосов таких и в жизни никогда не слышал… Словно и правда… мертвые им подпевают…
- Н а т а л ь я. Бесы!!
- Б о ц м а н. И вот так в кругу этом… Я не знаю, может, часа полтора, а может, и все три… плясали они и пели… Я уж света белого не видел, только рожи эти черные перед глазами и небо мелькает, и Нинкино лицо передо мной, как в калейдоскопе, и тум-тум-тум… И солнце, солнце такое, что по-пробуй вот так на холме потанцуй в полдень, как на сковородке… босиком еще… Я уж думал — все, упаду я сейчас и умру прямо здесь… И Леха, смотрю, тоже… Лица на нем нет, рот открыт, ноги еле волочит. И вдруг, вождь их в центр выбежал, рукой взмахнул, замерли все… И на колени перед нами повалился, и пополз… Сначала он, а потом и все… окружили нас с Лехой-то, на коленях ползут, мычат что-то, плачут… А вождь, значит, эту маску ихнюю эту взял и мне протягивает… Я говорю, Лехе говорю: «Что? Пиз… кердык нам». А он: «Нет, вождь сказал, что мы — великие боги, раз духу предков не под силу нас в воздух поднять, хоть и ничего железного при нас не было, и обувь мы сняли, и пуговицы тоже все срезаны… Значит, сила в нас огромная, что даже предки мертвые ничего сделать не смогли». И в знак поклонения отдают нам эту маску и с почестями большими до самого порта чуть не на плечах нас с Лехой тащили… И плакали, как собаки выли. Вождь особенно заливался, потому что жалко было маску отдавать, потому что это их главного, отца их племени, символ…
- Н а т а л ь я. Идол!!! Спаси, Господи! (С жадным интересом.) А потом?
- Б о ц м а н. А потом на борт когда вернулись, в себя пришли… Вспомнил, я вспомнил…
- Н а т а л ь я. Что?
- Б о ц м а н. Что штырь у меня стальной в ключице… Спица, понимаете? Я ж ключицу ломал… Штырь мне железный… вставили… Вот почему не смог он, дух ихний, не смог.
- Н а т а л ь я. И ты что же маску эту домой забрал?
- Б о ц м а н. Забрал. Жене подарил. До сих пор в спальне ее висит… Как память…
- Н а т а л ь я. А с женой что?
- Б о ц м а н. Умерла. Десять лет уж как умерла…
- Н а т а л ь я. Матерь Божья!!! (Крестится.) Умерла! Значит, ты ей эту дрянь бесовскую — в спальню, а она умерла?
- Б о ц м а н. Ну… да.
- Н а т а л ь я. И долго прожила она после этого?..
- Б о ц м а н. После чего?
- Н а т а л ь я. Ну, как ты идола в дом приволок?
- Б о ц м а н. Да как я с рейса вернулся… Через три месяца… Рак у нее на-шли, а потом…
- Н а т а л ь я (крестится). Спаси, Господи, и помилуй!!!
- Боцман некоторое время сидит в замешательстве. Потом его глаза наливаются кровью, он вскакивает и бежит к выходу. Наталья сидит в комнате одна и пьет чай, на ее лице — счастливая улыбка человека, который знает, что делает.
- 12
- Появляется Марина — вся взъерошенная, растерянная. Марина мечется по квартире, не может прийти в себя. Наталья спокойно сидит и пьет чай. Марина подходит к Наталье, хочет что-то сказать, затем Марина замечает икону Божьей матери в углу на полке. Марина несколько секунд смотрит на икону и вдруг рушится перед ней на колени.
- М а р и н а. Купил!! Триста квадратных метров! На Балковской!!! Купил!!
- Наталья крестится, Марина крестится.
- М а р и н а. Купил! Даже подвал смотреть не стал — мне подходит, говорит! Сейчас товар прийти должен, склад до завтра срочняк… божьей милостью… Если, говорит, десять тысяч скинете — я прямо сейчас расплачусь. Это — хозяину он… А тебе, говорит, если напрямую, не через агентство сделаешь, пятерку, прости, Господи!.. Мне! Пятерку! Я на хозяина, он на меня, я говорю: «Сбрасывай, потому что хрен кто у тебя этот сарай купит!» Он говорит: «Ну, если расчет немедленно…» А этот… юбку эту свою… подобрал…
- Н а т а л ь я. Облачение!
- М а р и н а. Ключи из кармана вынул… Сейчас, говорит… пошел… он там «Мерседес» свой припарковал… с водителем киргизом… Черный… на солнце так и блестит, а внутри телевизор. Пошел, чемоданчик в машине взял, деньги пересчитал… И, говорит, поехали к нотариусу… а то я к вечерней не успею… (Крестится.) Я нотариусу звоню, говорю: «Люда! Я тебя прошу! Люда!» А Люда: «Я уже с работы уехала!» Я говорю: «Люда! Люда!» Люда: «Ладно, но за срочность…» Хорошо, приехали мы, оформили быстро все… Он ей за срочность плюс триста еще… Купил! И деньги сразу… Расплатился! Я же… я же на эти деньги… Мы же ремонт нормальный сделаем… я же… мы же…
- Н а т а л ь я. Да, теперь заживем.
- В молитве и покаянии.
- Действие второе
- 1
- Весна. Квартира. Свежий ремонт, уютно, чисто светло. В гостиной кроме иконы Божьей матери появились еще несколько православных икон. Окна открыты. На подоконнике стоит ваза с пучком вербных ветвей. Марина накрывает на стол. Она очень изменилась — одета в глухую темную блузку, длинную юбку, на голове — платок. Входит Наталья с подносом. На подносе — кастрюля с кашей.
- Н а т а л ь я (кричит в соседнюю комнату). Кристиночка, помоги мне!
- В ответ на зов Натальи из комнаты Кристины слышится громкая неприятная музыка. Марина порывается пойти в комнату Кристины. Наталья ее останавливает.
- М а р и н а (раздраженно). Я сейчас!
- Н а т а л ь я (останавливает ее). Не надо, Маринушка, не надо… Это бесы… Искушают тебя… ты молись… к таинству готовься, а Господь управит… Пусть себе… Тем более, такой праздник сегодня! Сегодня Иисус Христос верхом на осле въехал в ворота Иерусалима!
- Марина и Наталья накрывают стол на пятерых. Кроме каши на столе постное масло и какие-то вялые огурцы.
- М а р и н а. Сегодня ночью опять по ящикам шарила…
- Н а т а л ь я. Не бойся, не найдет.
- М а р и н а. Я боюсь, что если только выйдет она… Опять все начнется…
- Н а т а л ь я. Не выйдет. На смерть стоять будем, а Вельзевулу не отдадим… Я ключи с собой ношу — на груди, с крестом рядом.
- Наталья показывает Марине связку ключей, которая висит у нее на шее.
- М а р и н а. Я так боюсь… Что она там делает?.. (Прислушивается.) В ванную пошла… Чего она в ванную все время ходит… Воду опять включила…
- Н а т а л ь я (тихо). Пусть себе… перебесится… (Громко.) Кристиночка, за стол!
- Музыка становится еще громче. Звонок в дверь. Наталья снимает связку с шеи, идет открывать. Входит Олег — в чистеньком костюмчике, с портфельчиком, стриженый, причесанный.
- Н а т а л ь я. Задержался сегодня…
- О л е г. Допоздна товар принимал. Отец Владимир позвонил, сказал, что по накладной еще одна машина придет… Регистрировал…
- Марина обнимает Олега — без радости или принуждения, механически.
- Н а т а л ь я. Садись, сыночек, каша стынет…
- О л е г. Каша? (Открывает портфель, улыбается.) Отец Владимир меня с испытательного срока на постоянную работу перевел… Говорит, будешь работать и язык за зубами держать… Божьей милостью… в накладе не останешься. Сегодня зарплату дал, я в супермаркет — сразу буженинки купил, сыр, яйца. Вино взял красное сухое, молдавское, хорошее…
- Олег вынимает из портфеля свертки с едой. Марина смотрит на них жадным взглядом. Наталья хватается за голову.
- Н а т а л ь я. Да ты что, сынок?! Какая буженинка?! Какое вино! В великий пост?! Вербное воскресенье! Страстная седьмица начинается, а он яйца купил! Завтра дочь твоя таинство крещения принимает, а ты сало в дом принес?! Дай сюда!
- Наталья собирает все свертки и выносит на кухню. Возвращается.
- Н а т а л ь я. Сегодня же все обратно вернешь…
- О л е г. Да куда вернуть? Продукты…
- Н а т а л ь я. А нет — так собакам отдадим… Сало… И вот что, Олежик, ты мне денежки-то отдай…
- О л е г. Какие денежки?
- Н а т а л ь я. А зарплату свою, сынок… А то всю так попусту растратишь, а нам еще месяц жить… Кристиночке рубашку нужно крестильную справить… стол накрыть завтра для отца Владимира… Давай, давай кошелек-то…
- Олег смотрит на жену. Марина потупилась и молчит.
- Н а т а л ь я (обиженно). Или что? Марина? Или ты думаешь, что? Ты думаешь, мне деньги ваши нужны, или что?! Ну спасибо, дети. Пожила я у вас. Погостила. Видно, пора мне…
- Наталья снимает фартук. Марина испуганно кидается к Наталье.
- М а р и н а. Нет! Да вы что! Мама! Куда вы?! Олег, ты что?! А ну быстро отдай маме деньги! Она же тебя на работу устроила, а ремонт… Да если б не мама! Да вы что?!
- Олег выгребает из кошелька все деньги.
- М а р и н а. Возьмите, мама! Вы и хозяйство лучше меня вести умеете… сколькому меня научили…
- Н а т а л ь я (довольная садится за стол). Это да… Я ж в макарьевском монастыре у настоятельницы Варвары складом заведовала… Умею распорядиться…
- Все садятся за стол.
- Н а т а л ь я. Господи, Иисусе Христе, Боже наш, благослови нам пищу и питие молитвами Пречистыя Твоея Матере и всех святых Твоих, яко благословен во веки веков. Аминь. (Крестит пищу.) Очи всех на Тя, Господи, уповают, и Ты даеши им пищу во благовремении, отверзаеши Ты щедрую руку Твою и исполняеши всякое животное благоволения.
- Наталья кладет в тарелки кашу. Вдруг из комнаты выходит Кристина — бритая наголо, в черной футболке с костями и черепом и стрингах, таких тонких, что они еле прикрывают тело. Кристина очень худая.
- М а р и н а. Кристина! Что ты с собой сделала?
- К р и с т и н а (садится за стол). Пап, у тебя бритва тупая. (Показывает на голову.) Поранилась, видишь?
- О л е г. Кристина!
- Н а т а л ь я (крестит внучку). Избави мя, Господи, от обольщения богомерзкого и злохитрого антихриста, близгрядущего, и укрой меня от сетей его в сокровенной пустыне Твоего спасения. Даждь ми, Господи, крепость и мужество твердаго исповедания имени Твоего святого, да не отступлю страха ради дьявольского, да не отрекусь от Тебя, Спасителя и Искупителя моего, от Святой Твоей Церкви. Но даждь мне, Господи, день и ночь плачь и слезы о грехах моих, и пощади мя, Господи, в час Страшного Суда Твоего. Аминь.
- К р и с т и н а. Баб, ты, действительно, что ли, думаешь, что он тебя во время страшного суда пощадит? Правда, что ли?
- Н а т а л ь я (крестит Кристину). Спаси, Господи, и помилуй! Спаси, Господи, и помилуй!
- О л е г. Кристина, зачем ты? Что ты с собой сделала? Почему ты… голая?
- К р и с т и н а. Я не голая, папочка. Я в трусах. Это трусы такие. Стринги называются. Знаешь?
- М а р и н а. Кристина! Что ты делаешь с нами, Кристина?
- О л е г. Оденься, ради Бога!
- К р и с т и н а. А зачем мне ради Бога одеваться? Бог, говорят, он нас нагими создал. А стринги — это Адам с Евой придумали.
- О л е г. Оденься!
- К р и с т и н а. Оделась бы, пап. Только одеть мне нечего. Они зачем-то все мои джинсы из дома вынесли…
- Н а т а л ь я. Джинсы — облачение дьявола!
- М а р и н а. Я тебе юбку пошила черную… Сейчас же оденься!
- К р и с т и н а. А-а… так это юбка была… Извини, мам, я думала, это занавеска какая-то твоя очередная… Не поняла просто — в похоронное бюро или куда…
- М а р и н а. Оденься, дрянь!
- Н а т а л ь я. Марина!
- К р и с т и н а. Я ухожу, мам.
- Кристина и Наталья переглядываются. Наталья поигрывает ключами на своей шее.
- О л е г. Куда?
- М а р и н а. Никуда! Никуда она не пойдет!
- Звонок в дверь.
- М а р и н а. Оденься.
- К р и с т и н а. «И об одежде что заботитесь? Посмотрите на полевые лилии, как они растут… Но говорю вам, что и Соломон во всей славе своей не одевался так, как всякая из них…» Так, бабуля?
- Наталья открывает дверь. Входит Боцман. У него в руках книга и банка краски.
- Н а т а л ь я. Оденься немедленно! Мужчина в доме!
- К р и с т и н а. Кто мужчина? Это дядя Боцман — мужчина? Дядя Боцман, ты еще мужчина?
- Б о ц м а н. Что?
- К р и с т и н а. Что-что! Пиписька стоит у тебя? Или нет? А то я в трусах, бабушка, видишь, волнуется!
- Наталья дает Кристине пощечину, на которую никто из присутствующих никак не реагирует. Кристина криво улыбается и притрагивается к щеке.
- Н а т а л ь я (Боцману приветливо). Садись, Коленька. С праздничком тебя! Вербное воскресенье сегодня! Кашу будешь?
- Б о ц м а н (растерянно). Нет, спасибо, я книжку принес и краску вот, желтую баночку.
- Н а т а л ь я. А-а-а! Прочел уже житие преподобного Саровского чудотворца?!
- Б о ц м а н. Прочел.
- Н а т а л ь я. Что скажешь, отец мой?
- Боцман молчит, опускает голову.
- Б о ц м а н. Я балкон еще докрасить хотел…
- Н а т а л ь я. Ну уж, батюшка, что ты вздумал! В вербное воскресенье балконы красить! Что ты — нехристь какой? После Пасхи покрасишь!
- К р и с т и н а. Дядь Боцман, дай мне, я покрашу, я нехристь!
- М а р и н а. Не давай ей! Оденься немедленно, или я не знаю, что сделаю!
- Н а т а л ь я (успокоительно). Ничего, ничего! Завтра покрестим ее, все пройдет!
- К р и с т и н а. Бабушка, это только младенцев без их согласия крестят! А я уже видишь, какая дылда здоровая вымахала. Вон какие трусы у меня, видишь? Водку пью, сигареты курю, с мужиками по ночам… Ну ты же знаешь. Ты же сама сказала. Сплю вон со всеми подряд. В общем, все вопросы духовной жизни решаю сама!
- О л е г. Кристина!
- М а р и н а. Ах ты ж дрянь!
- Н а т а л ь я. Только в крещении спасена будешь! (Дает боцману кашу.) Кушай, кушай, пшенная на постном масле…
- К р и с т и н а. А ты, дядя, что читаешь? Серафима Саровского?
- М а р и н а. Не смей!
- К р и с т и н а. А мы его тоже, знаешь, по религиеведению проходили. Я реферат писала по Серафиму. Его вообще Прохором звали, знаешь? Хороший был человек! Харизматичный, только гордый. В пустоши жил, голодал, обет молчания принял, потом в затворе еще пятнадцать лет… в гробу спал. Келью без окон ему построили, а он взял в ней да угорел, потому что свечку перед сном потушить забыл. Не соблюл он, чудотворец твой, правила противопожарной безопасности, и все, кердык, бабуля, от дыма угорел…
- Н а т а л ь я. Он в молитве умер!
- К р и с т и н а (внезапно отцу). Пап, ну скажи?! Ты что, тоже в эту вот хрень уверовал?! Мама ладно, ей тяжело, у нее дочь — проститутка, тут во что угодно поверишь… Но ты! Ты же мне Ницше давал почитать?! Ты мне Вагнера ставил!..
- О л е г. Кристина, Вагнер, он, понимаешь, он занимался музыкальным мистицизмом… И да, он ощущал в некотором роде бессмысленность основы мироздания, а я…
- М а р и н а. Олег!!
- К р и с т и н а. Что?! А ты? Не ощущаешь бессмысленность основы мироздания? Ты что, вот сейчас мне правда скажешь, что в Бога веришь?
- Все смотрят на Олега. Олег затравленно озирается по сторонам. На него в упор смотрят жена и мать.
- О л е г (опускает голову). Кристина, я верю в высший разум…
- К р и с т и н а. В высший разум?
- В какой высший разум, папа?! Ты вон у попа какого-то работаешь — на складе у высшего разума! Что там делаешь, папа?! На складе! На каком складе?! Что ты там складываешь, а? Иконы, свечки, а? Какой товар?!
- Н а т а л ь я (Олегу, с вызовом). Научи мя, Господи, усердно молиться Тебе со вниманием и любовью, без которых молитва не бывает услышана! Да не будет у меня небрежной молитвы во грех мне!
- К р и с т и н а. Скажи еще, что веришь вот в этого затхлого тощего бога с крошками в бороде! Который, как дрессировщик в цирке! Ты сделал трюк — он тебе кусок сахара, а не послушался — так хренак по морде!
- М а р и н а. Закрой рот!!!
- К р и с т и н а. Так что? Веришь или нет? Если да, то скажи — во что конкретно? Может, я тоже уверую? Может, действительно, покрещусь завтра и спасусь наконец-то?! Все грехи мне отпустятся, и вместо проститутки — р-р-раз!- опять стану хорошей девочкой!!
- Олег молчит.
- Н а т а л ь я (внучке). Вон! Вон отсюда!! Вон из-за стола, блудница вавилонская!!!
- Кристина встает из-за стола. Идет к двери, затем возвращается, берет со стола книгу, читает.
- К р и с т и н а. «Особенным свойством его обхождения и бесед были любовь и смиренномудрие. Кто бы ни был приходивший к нему, бедняк ли в рубище, или богач в светлой одежде, с какими бы кто ни приходил нуждами, в каком бы греховном состоянии ни находилась его совесть, он всех лобызал с любовью, всем кланялся до земли и, благословляя, сам целовал руки даже не у посвященных людей».
- М а р и н а. Положи книгу сейчас же!
- К р и с т и н а. Или вот… (Читает.) «Девство есть наивысочайшая добродетель, как состояние равноангельское, и могло бы служить заменой само по себе всех прочих добродетелей».
- М а р и н а (клокочущим голосом). Не смей!
- К р и с т и н а (кладет книгу). Мам, ты кого больше любишь — меня или его?
- Кристина указывает на икону Иисуса Христа.
- К р и с т и н а (с необычной нежностью). Я вот точно знаю, что тебя больше люблю, мама. Потому что ты мне мертвую ворону показала. А Бог… так ничего и не показал. Мам, ты помнишь, как мне мертвую ворону показала?
- Н а т а л ь я. Спаси, Господи, и помилуй! Спаси, Господи, и помилуй!
- К р и с т и н а. Ладно, давай, дядь Коля, краску свою… Балкон докрашу…
- Боцман смотрит на Наталью.
- К р и с т и н а. Давай, давай, хоть чем-то полезным займусь…
- Наталья кивает Боцману, Боцман отдает Кристине краску. Кристина выходит на балкон.
- Н а т а л ь я. Олежик, что ты так плохо кушаешь?
- На балконе слышен какой-то шум. Все оборачиваются. Кристины на балконе нет. Только повсюду разлита желтая краска. Мать и отец вскакивают со стульев, кричат, бросаются на балкон, Наталья крестится, вопит, Боцман в оцепенении сидит за столом и смотрит в тарелку с кашей. Затем спокойно встает, берет книгу и выходит.
- Н а т а л ь я. Святый боже! Святый крепкий! Святый бессмертный! Спаси, сохрани и помилуй нас!
- 2
- В темноте Кристина слышит голос священника.
- С в я щ е н н и к. Велий еси, Господи, и чудна дела Твоя, и ни едино же слово довольно будет к пению чудес Твоих!
- Кристина открывает глаза. Она стоит на берегу моря — на пирсе. Ночь, зима, собачий холод. Рядом с Кристиной мужчина лет тридцати. Он пытается закурить сигарету, но огонь на сильном ветру все время гаснет. Кристина и Учитель создают дом из своих ладоней, сквозь пальцы просвечивают красные блики — вспыхивает и гаснет зажигалка. Наконец Учитель закуривает. Он с удовольствием курит.
- У ч и т е л ь. Не замерзла?
- К р и с т и н а (трясется от холода). Н-нет… немножко…
- У ч и т е л ь (не обращает внимания на Кристину). Это мое любимое время и место.
- К р и с т и н а. Почему?
- У ч и т е л ь (рассуждает, наслаждается собственными словами). Потому что зимой в такой собачий холод на берегу грязного ледяного моря особенно четко ощущаешь, что нет никакой разницы между миром, в котором мы есть, и миром, в котором нас нет.
- К р и с т и н а (робко). У тебя пепел на куртку падает…
- У ч и т е л ь (задумчиво). Не помню, кто это сказал… что смерть — это мир за вычетом тебя…
- К р и с т и н а. Осторожней, а то здесь брызгает сильно… У тебя обувь скользкая…
- У ч и т е л ь. Кто же это? Не Фома Аквинский, а кто?
- К р и с т и н а (осторожно ступает по пирсу). Ой… тут прямо намерзло…
- У ч и т е л ь. Вот так забудешь что-то, а потом ходишь и мучаешься…
- К р и с т и н а. Сережа…
- У ч и т е л ь. Что?
- К р и с т и н а. Помнишь, ты говорил, что можно на каток съездить?
- У ч и т е л ь. Послушай… Кристина… (Ласково.) Я говорил тебе и хочу сказать снова… Я вообще не должен был, понимаешь, тогда, но я был в умате, я, Кристина, нажрался, и ты не могла этого не видеть… А ты… ты просто очень хорошая девочка, тебе надо учиться, а мне надо работать, и это то, что сейчас важно… надо отделять важное от неважного… Ты знаешь, что будет, если на кафедре узнают? Кристина, ты пойми, через месяц у меня защита… Это не игрушки… Ты хорошая девочка, я тебя сразу заметил… Я даже не представлял, что тебя так заинтересуют традиционные африканские религии. Такой реферат хороший, много источников. Я вообще взял эту дисциплину — религиеведение, как факультатив… Просто некому было ее вести, а на кафедре…
- К р и с т и н а (тихо). Никто не узнает.
- У ч и т е л ь. Кристина! Я не могу рисковать. Своей работой, твоей учебой… Тебе, тебе сейчас кажется это… я не знаю чем… трагедией… но ты поверь мне, что нет никакой трагедии. Была ошибка, нет, я не говорю, что ошибка… Мне было очень хорошо с тобой… Ты такая нежная, чистая, я… я даже переживаю за тебя, что ты такая чистая, ты… как ты жить-то будешь? Тебе же каждая фигня, как ядерный взрыв. А это… это просто нормальная жизненная ситуация… и мы — взрослые люди… мы можем проанализировать и сделать вывод? Правильно?.. Мы решили, что дальше так продолжаться не может, ты не должна мне звонить, когда я в универе, и эти эсэмэски… Я просто устал от всего этого. Не надо приходить ко мне на кафедру и никогда — ты слышишь меня — никогда ко мне домой, ты же знаешь, что я живу с родителями… Мой отец… ты в курсе, кто он? И если я хоть как-то… брошу тень… Кристина, ты понимаешь?
- К р и с т и н а. Я понимаю.
- У ч и т е л ь (раздраженно). Что ты понимаешь?
- К р и с т и н а. Нельзя звонить и приходить. Это я понимаю.
- У ч и т е л ь. Хорошо.
- К р и с т и н а. Я только не понимаю, как мы тогда будем видеться. Ты сам будешь звонить?
- У ч и т е л ь. Кристина… Я звонить не буду.
- К р и с т и н а. А как тогда?
- У ч и т е л ь (кричит). А никак! Все! Поняла?!
- К р и с т и н а. Нет.
- Молчат.
- К р и с т и н а. Что мне делать?
- У ч и т е л ь (с раздражением). Что делать? Займись чем-нибудь. Бухай! Налысо побрейся! Матом начни ругаться, а то, знаешь? Такая правильная, что кусок дерьма сожрать хочется! (Отворачивается.) Извини.
- Молчат.
- К р и с т и н а (утвердительно). Поняла.
- У ч и т е л ь (начинает жалеть о своей грубости). Что ты поняла?
- К р и с т и н а. Все. Вот это. Про мир без нас и мир с нами.
- У ч и т е л ь. Кристина, не начинай.
- К р и с т и н а. Я не начинаю. Извини. Просто… (Плачет.) Я не знаю, как буду… Я просто… я не могу… без тебя…
- У ч и т е л ь. О, Господи! Мы переспали один раз! Один! Я был пьяный,
- я ничего не соображал! От меня воняло! И теперь ты без меня не можешь?
- К р и с т и н а. Да. Я сама не знаю, как так получилось!
- У ч и т е л ь. П...дец. Ты меня извини, Кристина, но это п...дец!
- К р и с т и н а. Да. Знаю.
- У ч и т е л ь. Давай закончим уже этот разговор. Я хотел попрощаться по-человечески, но… Давай я просто отвезу тебя домой, и на этом…
- Молчат.
- К р и с т и н а. Нет… Нет… Ты… ты иди… не надо меня никуда везти… Ты иди, а я тут еще… я побуду…
- У ч и т е л ь. Как это? Как это — побудешь?! Холодина, на трассе пусто. Как ты доберешься?
- К р и с т и н а. Значит, тебе не все равно?
- У ч и т е л ь. Что, не все равно?!
- К р и с т и н а. Как я доберусь?
- Учитель молчит. Кристина почему-то улыбается.
- У ч и т е л ь (устало). Ладно. Пока.
- Учитель разворачивается и быстрым шагом уходит по пирсу. Через несколько секунд позади себя он слышит громкий всплеск воды. Учитель оборачивается и видит, что на пирсе пусто. Он бросается обратно на пирс.
- У ч и т е л ь. Сука! Сука!
- Учитель подходит к краю пирса, смотрит вниз, затем сбрасывает с себя куртку и готовится к прыжку.
- У ч и т е л ь (кричит). Дура, блядь!
- Прыгает, исчезает. Темнота.
- В темноте возникает голос священника.
- С в я щ е н н и к. Крещается раба Божия Христина во имя Отца, аминь. И Сына, аминь. И Святаго Духа, аминь.
- 3
- Больница, коридор. В коридоре сидят Олег и Марина, у обоих — белые, лишенные мимики лица. За стеклянной дверью палаты, в которой лежит Кристина, проходит обряд крещения: видна фигура батюшки в черном одеянии, слышны его молитвы и громкое пение. Также сквозь стекло можно рассмотреть спины Натальи и Боцмана — они принимают на себя роль крестных родителей.
- О л е г (глухо). Почему нам нельзя?
- М а р и н а. Нельзя.
- О л е г. Почему?
- М а р и н а. Нельзя.
- О л е г. Почему?
- М а р и н а. Мы нечистые счита-емся.
- О л е г. Нечистые?!
- Олег встает, идет к двери палаты.
- М а р и н а (бросается к нему). Олег!
- О л е г. Что, Марина?
- М а р и н а (ждет оправдания). Мы что-то сделали не так?!
- О л е г. Мы все сделали не так. И сейчас все не так делаем. Она этого не хотела. Это насилие — человек без сознания, в коме… Как мы могли вообще…
- Олег берется за ручку двери палаты. Вдруг в конце коридора появляется Доктор — он идет быстрым шагом. У Доктора мягкое, хорошее лицо и при этом — ледяные глаза, как у многих людей, которые ежедневно видят смерть.
- О л е г. Доктор! Доктор, пожалуйста, я хотел с вами поговорить!
- Доктор останавливается, смотрит в глаза Олегу, слышит пение батюшки из-за стеклянной двери.
- Д о к т о р. Да?
- О л е г. Пожалуйста, я хочу знать… какой прогноз?
- Д о к т о р. Да вы, по-моему, лучше меня знаете, какой прогноз…
- О л е г. Я?
- Д о к т о р. Ну раз… священнослужителя пригласили…
- О л е г. Это… это… не я…
- Д о к т о р. Да, нет, не оправдывайтесь… В такой ситуации, как ваша, — все средства хороши…
- О л е г. Почему?
- Д о к т о р. Потому что у вас одна надежда — на чудо… (Указывает на дверь.) А вот он — как раз представитель этой партии…
- О л е г. Какой партии?
- Д о к т о р. Партии чуда… Я, к сожалению, принадлежу к другой организации…
- О л е г. Доктор!
- Д о к т о р. Что же касается вашей дочери, то состояние критическое. Множественные переломы, большая кровопотеря. Развитие комы сразу после травмы… Я не могу давать никаких прогнозов… В ближайшие двадцать четыре часа ситуация должна проясниться… В ту или иную сторону… Все, что сейчас мы можем сделать, — это продолжать искусственно вентилировать легкие, стабилизировать гемодинамику. Ну и, в качестве дополнительной опции (мягко улыбается), молиться.
- О л е г. Скажите, у нас есть хоть какая-то надежда?
- Д о к т о р. Надежды нет только у мертвых. У живых она всегда остается.
- О л е г. Доктор! Что бы вы делали на моем месте?!
- Д о к т о р. На вашем месте я бы обратил внимание на вашу жену.
- Олег оборачивается к Марине. Она беззвучно рыдает с абсолютно белым лицом. Доктор уходит.
- О л е г. Мариша! Мариша! Он сказал… доктор сказал, что есть надежда! У всех, всегда!
- Олег пытается погладить Марину по руке, но она отталкивает его руку.
- М а р и н а. Это ты! Ты во всем виноват!
- О л е г. Я?!
- М а р и н а. Ты! Ты ею вообще не занимался, ты на нее рукой махнул! Ты, вообще, не знал, что там в голове у нее!
- О л е г. А ты? Ты знала? Кто знал?!
- Марина плачет.
- О л е г. Кто-то знал. Должен был кто-нибудь знать! А мы ее долбали! Долбали этим институтом, этой церковью, вместо того, чтоб просто спросить: что случилось?
- М а р и н а (шепотом). Я спрашивала! Спрашивала!
- О л е г (орет). Как ты спрашивала! Ты орала на нее всю дорогу! Ты же все время на всех орала и всё!
- Из палаты выходят Наталья и Боцман. Боцман с перекошенным лицом, Наталья — улыбается.
- Н а т а л ь я. Успели. Слава Богу, успели.
- М а р и н а. Что?
- Н а т а л ь я. Всё. Таинство крещения приняла. Сейчас отец Владимир ее соборует и всё…
- О л е г. Что — всё?
- Н а т а л ь я (мягко улыбаясь). Ну, что всё?.. Всё. Ей теперь смерть не страшна, крещеная, ее Христос в свои объятия принял…
- О л е г. Да ты что?! Как это — принял?! Как это — смерть не страшна! Вы что — похоронили тут ее уже или что?!
- Н а т а л ь я. Олежа, нам теперь только молиться… Марина, ты со мной?
- О л е г. Куда?!!
- Н а т а л ь я. В храм. Тут от больницы недалеко храм Святых целителей Космы и Дамиана! Сорокоуст заказать… И исповедоваться бы тебе, Мариш. Пойдем?
- М а р и н а (бесстрастно). Да.
- Н а т а л ь я. Ну, пошли, милая, пошли, матушка…
- О л е г. Как это — пошли?! (Марине.) Ты что? Ты что, уйдешь, что ли, с ней сейчас? Сейчас?! (Матери.)
- Оставь ее в покое!
- Н а т а л ь я (мягко улыбаясь). Я силком никого не тащу.
- М а р и н а. Я пойду.
- О л е г (закипая). Пойдешь?!
- Б о ц м а н. Олег. Не надо.
- О л е г (Боцману). И ты тоже, Христосик?! Убери свои руки от меня, козел! Пошел вон!
- Н а т а л ь я (крестит сына). Спаси, сохрани и помилуй нас!
- Б о ц м а н (шепотом). Наталья Степановна, дай мне ключи. Дай мне, пожалуйста, ключи от квартиры. Я там забыл кое-что. Пожалуйста.
- Наталья снимает с шеи связку ключей и отдает их Боцману. Наталья, Марина и Боцман уходят. Из палаты выходит священник.
- С в я щ е н н и к (треплет Олега по плечу). Крепись, сын мой, крепись. Все в руках Божьих.
- Олег молчит, смотрит в никуда.
- С в я щ е н н и к. Господь посылает вам испытание.
- Олег молчит.
- С в я щ е н н и к. Молись, сын мой, Господь милостив.
- Олег выходит из оцепенения, начинает рыться в карманах.
- О л е г. Я тут накладную вам отдать хотел… по последней отгрузке. Вот, здесь все — акт приемки-передачи и транспортная…
- С в я щ е н н и к. Да не надо, позже давай…
- О ле г. Да нет, позже я не могу. Вот. Здесь все. И там еще на складе в подсобке, на полке, — папка синяя, там документы все за последний месяц… Деньги тоже под расчет за выгрузку. Там сотня на дополнительные была — так не понадобилась, мы вдвоем с водителем выгрузили. А я увольняюсь.
- С в я щ е н н и к. Сын мой!
- О л е г. Какой я вам сын? Я у вас на складе экспедитор, товар принимаю… коробки, коробки и коробки…
- С в я щ е н н и к. Так, Олег, я не понял…
- О л е г. Вам же порядочный был нужен, ответственный? А я какой на хрен порядочный и ответственный? Мне же за эти два месяца даже в голову не пришло спросить, что это за товар такой отец Владимир на склад возит?
- С в я щ е н н и к. Ты что… распечатал?!
- О л е г. Я?! Да Бог с вами! Даже не думал… До вчерашнего дня… Такая работа хорошая, зарплата, и не напрягаюсь особо, и жена довольна — наконец-то деньги стал в дом приносить… Воцерковился! Вы же мне всю жизнь перевернули, я же охренеть какой стал счастливый, счастье — хоть лопатой греби! Я ж, наверное, так бы до смерти этот ваш товар принимал, а меня вчера дочь спросила: «Что в этих коробках, папа?» А потом взяла и с балкона выпрыгнула… И я действительно стал думать, что ж там такое в этих коробках?! И так, знаете, интересно мне стало! Любопытно прямо! Решил посмотреть, что там у отца Владимира в коробках: свечи, ладан, духовная литература?
- С в я щ е н н и к. Демоны одолели…
- О л е г. Открыл коробочку… Одну — а там сигареты… Блоки сигарет… Сто штук в одной коробке… Без акциза, странно, думаю, зачем отцу Владимиру сигареты, да еще в таком количестве. Триста коробок… Открыл другую коробку из другой партии, а там бухло… контрабанда… Но вы не переживайте… я ничего не трогал, мне религия не позволяет. Великий пост, я не пью…
- С в я щ е н н и к (тихо). Ты знаешь, что теперь будет?
- О л е г. Что? Геенна огненная да скрежет зубовный? это?
- С в я щ е н н и к (кладет руку на плечо Олега). Ты сейчас не можешь адекватно реагировать. Я все тебе объясню. Ты сейчас успокойся и занимайся дочкой. А что касается этих коробок — я просто помогал людям, которым негде хранить эти коробки. Понимаешь?
- О л е г. Да что ж тут не понять! Тем более, это ж не наркотики или оружие там! Это ж всего лишь, отец Владимир, курево и бухло, высоколиквидный безакцизный товар!
- С в я щ е н н и к (раздраженно). Что ж ты так кричишь, сын мой?
- О л е г. Это у меня просто голос такой, отец Владимир! А! Ключи от склада забыл! (Вынимает из кармана ключи.) Вот. Спасибо за все и до свидания!
- С в я щ е н н и к (берет ключи, сухо). Храни тебя Господь, сын мой.
- О л е г. Идите вы на х.., отец Владимир!
- 4
- Больничная палата. На кровати лежит Кристина, она без сознания. Ее тело опутано прозрачными пластиковыми трубками. Рядом на каталке подвешены капельные системы. На стуле сидит Олег и смотрит на свою дочь. Неожиданно входит Боцман. У него в руках две большие клетчатые сумки.
- Б о ц м а н (тихо). Как она?
- Олег молчит.
- Б о ц м а н. Я с тобой поговорить хотел, пока твои в храм пошли.
- О л е г (встает, говорит тихо). Лечить меня будешь?! Только посмей мне тут хоть одним словом еще про церковь заикнуться, понял?!
- Б о ц м а н. Я у тебя дома был. Взял кое-что.
- Боцман вынимает из сумки футляр для кларнета.
- О л е г. Зачем это?
- Б о ц м а н (пожимает плечами). Я думал, не знаю, может, надо… Она, помнишь, маленькая любила, когда ты ей играл? Помнишь?
- О л е г. Заткнись.
- Олег берет футляр.
- О л е г (сквозь слезы). Чё ты хочешь?
- Б о ц м а н (шепотом). Поговорить. Пока их нету.
- Боцман плотнее прикрывает дверь, отводит Олега к окну, говорит шепотом.
- Б о ц м а н. Это все неправильно. Иисус Христос — это неправильно.
- Олег молчит, странно смотрит на Боцмана.
- Б о ц м а н. Это неправильно. Он хочет, чтобы все страдали, чтобы все мучались. Ему только этого и надо. Понимаешь?
- Олег молчит.
- Б о ц м а н. Это все неправильно. Крестить не надо. Я это еще вчера понял. Это неправильно, а сегодня, когда отец Владимир сказал на сатану плюнуть три раза, я отвернулся тихонечко и на пол просто плюнул. Так что считай — не было никакого крещения! Я спас ее, понимаешь?
- Олег молчит.
- Б о ц м а н. Ну как ты не понимаешь? Когда мать твоя приехала, я сначала подумал, когда все это случилось, помнишь? С этими деньгами на водку, когда я купил, а потом… потом смерть увидел? Помнишь?
- О л е г. Нет.
- Б о ц м а н. Я подумал, что теперь… раз Бог он такой… сильный… теперь все будет по-другому… Я поверил, я думал, я пить бросил, курить, я матом перестал ругаться, я работать стал, я в церковь ходил, постился, я книжки читал, жития святых, я молился три раза в день, я исповедовался и причащался, я говел, а мне… И я думал, что стану счастливым. А мне все хуже и хуже, понимаешь?!
- О л е г. Понимаю.
- Б о ц м а н. А потом я с матерью твоей говорил, я про тот случай рассказал ей, в Гане… помнишь?
- О л е г. Нет.
- Б о ц м а н. Как папуасы эти маску нам свою подарили? Духа предков?
- О л е г. Ну.
- Б о ц м а н. Она сказал, что из-за нее Нина умерла.
- О л е г (устало). Какая Нина?
- Б о ц м а н. Мать твоя сказала, что Нинка, жена моя, из-за маски этой — потому что она, ну, маска, — в спальне нашей висела, раком заболела и умерла… Потому что демоны в ней… Я сразу домой прибежал, взял топор, хотел разбить, а потом чувствую: я не знаю, я просто взял ее, снял со стены, на кухню отнес, на стол поставил, потом взял бутылку водки… ту самую… еще с того раза, что я купил и выпить не смог… И я смотрел на нее, на маску, и… потом взял рюмку, налил спокойно и выпил… и выпил… Я смог выпить, понимаешь?! И меня не пригвоздило! И потом я сказал одно слово, одно-единственное слово, и меня попустило!
- О л е г. Какое слово?
- Б о ц м а н. Слово «блядь»! Понимаешь?! Я смог! И я пил, и вспоминал Нинку, и плакал и говорил: «Сука-блядь!!» И я почувствовал себя живым, понимаешь?! А когда я не пил и не ругался, я был мертвый! Ну что это?! Для чего? Что это за вера такая, что даже водки нельзя выпить и сказать, что думаешь? Что это… за вера такая? Где же оно тогда на хрен счастье?! Ты понимаешь, Олег?! Понимаешь или нет?!
- О л е г. Нет.
- Б о ц м а н. Ну, как ты не понимаешь? Там жрать нечего, СПИД кругом, денег нет…
- О л е г. Где — там?!!
- Б о ц м а н. В Африке! Живут в землянках, жопу пальмовым листом прикрыли, танцуют, в барабаны бьют и счастливы! А у нас как? В платок замотались, на колени на заплеванный пол, яйца нельзя, мясо нельзя, танцевать нельзя, пить нельзя, ни хрена нельзя, можно только болеть, страдать и дохнуть! Они же знаешь, что с собой делали?!
- О л е г. Кто?
- Б о ц м а н. Я читал! Они специально на себя вериги натягивали и до крови, до шрамов… И на столбе сидели, и не ели месяцами, и в гробах спали, и молчали по году, по десять лет молчали! Это у них подвиг веры называется! Но это же крындец, а не подвиг! (Показывает на Кристину.) Ты что, для этого, что ли, — для подвига, что ли, растил ее? а?!
- Боцман вынимает из другой клетчатой сумки большую африканскую маску.
- О л е г. Зачем это?
- Б о ц м а н (шепотом). Вдруг поможет?
- Олег делает шаг вперед к Боцману, у него дергается лицо.
- Б о ц м а н. Давай просто положим здесь…
- О л е г. Зачем?
- Б о ц м а н. Понимаешь, они… с этой штукой… с ее помощью народ в воздух подымали… Что ж она, думаешь, Кристинку на ноги не поставит?
- О л е г (тихо). Ты что, охуел совсем?
- Б о ц м а н (шепотом). Но попробовать-то можно?! У нее же штырей никаких железных нет внутри? А?
- О л е г. А ну вали отсюда, придурок!
- Боцман вынимает из своей сумки толстую папку с бумагами.
- Б о ц м а н. Смотри, что я у нее в комнате нашел, у Кристины.
- О л е г (хватает папку). Ты что?! Ты что, в вещах ее рылся, урод?!
- Б о ц м а н. Рылся! Потому что мне не все равно! Потому что я Кристинку вот с такого знаю! А вы — что?! Родители, едрена мать! У вас вон ребенок налысо побрился и с балкона выпрыгнул — вы б хоть в ящик стола ее заглянули!!
- О л е г (читает). Реферат. Традиционные верования народов черной Африки.
- Олег листает реферат. Внезапно из папки выпадает какой-то лист бумаги. Олег его поднимает.
- 5
- Весна. Скамья перед храмом. Зелено, солнечно, весна. На скамейке сидят Наталья и Марина.
- Н а т а л ь я. Завтра Пасха.
- Марина молчит.
- Н а т а л ь я. В народе говорят: на Пасху умер — яичко в руку.
- Марина молчит.
- Н а т а л ь я. Счастье большое считается, везение — на Пасху умереть… Как раз райские ворота открываются и до самого конца светлой Седьмицы открытые без охраны стоят… Вот кто на Пасху помер, даже грешник большой, в рай попадает…
- Марина молчит.
- Н а т а л ь я (глаза на мокром месте). Я все думаю: а может, зря я приехала? Разбередила у вас все… Я же, когда… когда Олежик маленький был, два года ему было, отец его нас бросил, а я беременная была… и без работы, Олежик маленький, и я беременная, и работы нет… И пошла я, Марина, на грех великий — на аборт пошла… А потом… как не стало мне жизни… все болела… и Олежик болел… соседка сказала: «Пойди ты, Наталья, в церковь»… Я пошла к батюшке, к отцу Анатолию, а он и говорит: «Грех великий на тебе, матушка, отмаливать надо… долго отмаливать… страшный грех… Езжай в Почаев… молись о прощении»… И уж как я уезжать не хотела! Олежик маленький, и уж как он просил меня, как плакал: «Мама, не уезжай!» И я вместе с ним плакала. (Строго, с каменным лицом.) Но понимала, что если не отмолю, грех мой и на детей моих, и на внуков… Я же ради Олежика и уехала, по монастырям скиталась! Я же все эти годы за вас каждую ночь молилась! Мы же все грешники, грешники, Марина, все перед Богом виноватые…
- Наталья замолкает. Сморкается. Начинает говорить с неожиданным оптимизмом в голосе.
- Н а т а л ь я. Марина, а ты еще квартиры продаешь? Нет? Продала бы вашу с Олежиком квартиру да и в деревню уехали бы, в Дивеево… На природе, в молитве, в покаянии… А там вдруг Господь вам еще ребеночка пошлет… Ты женщина не старая еще…
- Марина внезапно встает и уходит.
- Н а т а л ь я. Мариша! Мариночка! Куда ты?!
- Наталья еще какое-то время сидит на скамейке одна. Закрывает глаза, шепчет молитву, крестится, уходит.
- 6
- Больничная палата. Кристина все так же все в той же позе, без сознания, лежит, опутанная трубками. У окна стоит ее отец и что-то тихо наигрывает на кларнете. Перед ним на подоконнике лежит листок бумаги, выпавший из реферата по религиям народов Африки. На стуле перед кроватью Кристины сидит Боцман и листает реферат. Боцман то и дело поглядывает на большую африканскую маску, которую он прислонил к стене таким образом, чтобы маска смотрела на Кристину.
- О л е г (задумчиво). Какой-то я не современный, да?
- Боцман непонимающе смотрит на Олега. Олег прекращает играть, кладет инструмент на подоконник, берет в руки письмо, снова перечитывает, хватается за голову.
- О л е г (отчаянно). Господи, какой идиотизм!
- Меряет шагами больничную палату, зажав в руке письмо.
- Б о ц м а н. Раньше надо было думать.
- О л е г. Я же поверил, я же думал…
- Б о ц м а н. Что ты думал?
- О л е г. Ну, я не знаю… Ну, что я мог думать!
- Б о ц м а н. Ты думал, что твоя дочка, которая всю жизнь отличница, школу с золотой медалью закончила, во всех олимпиадах, что она вот так раз — стала бухать и с мужиками на пляже путаться? Вот так — раз — и в дебилку превратилась? Из института выгнали?!
- О л е г. А что я мог думать?! Откуда я знал?!
- Б о ц м а н. Пипец! У меня хоть детей нет, но даже я знаю, что просто так с балконов не кидаются! Это только в Бога можно за один вечер поверить! А для всего остального надо до фигища времени! Спросить ты не мог?! Она же тебя больше всех любила… любит… Ты же ей…
- О л е г. Ой, заткнись! Тоже мне! То поклоны бьет, то потом из себя Кашпировского строит! Откуда я знал?!
- Б о ц м а н. Надо было знать!
- Олег смотрит на дочь, садится на край кровати.
- О л е г (плачет). Честное слово, хоть я тебя никогда не бил — вот так бы взял бы ремень и так бы дал бы тебе по жопе! Как же можно из-за какого-то пидораса, Кристина?! (Потрясает письмом.) Да он же… он же… он ногтя твоего не стоит!!! (Читает.) «Мир с тобой, и мир без тебя — это два разных мира. И если мне нельзя жить в первом, я отказываюсь жить в последнем». Кто он? Ну, кто?!
- Внезапно падает маска, стоящая в углу, прислоненная к стене. На аппарате, к которому подключена Кристина, начинает мигать красная лампочка. Олег вскакивает с места.
- 7
- Ночь. Берег моря. Учитель выволакивает из воды Кристину. Она нахлебалась воды. Учитель переворачивает Кристину лицом вниз и бьет ее кулаком по спине — изо рта льется вода. Затем он кладет ее на спину и делает массаж сердца.
- У ч и т е л ь. Дыши, сука, дыши!
- Учитель делает ей искусственное дыхание. Кристина делает вдох, открывает глаза.
- У ч и т е л ь (орет). Дура конченая! Там же мелко!! Там же балки, штыри на дне, там же летом двое пацанов убились!
- Учитель бьет ее с размаха по лицу. Кристина приподнимается на локтях, хватает Учителя за куртку, притягивает его к себе. Они целуются. Учитель быстро расстегивает Кристинины мокрые джинсы. Они занимаются любовью.
- Учитель быстро кончает, еще секунду лежит неподвижно, потом вскакивает и, спотыкаясь, бежит.
- К р и с т и н а. Куда ты?!
- У ч и т е л ь. Иди ты на!! Оставь ты меня в покое!!
- Убегает.
- 8
- Больничная палата. Аппарат, к которому подключена Кристина, тревожно мигает и пищит. Олег выбегает из палаты с криком: «Врача, врача!» Боцман затравленно оглядывается, поднимает с пола маску, подходит к Кристине и накрывает маской ее лицо. При этом Боцман что-то неразборчиво шепчет, подвывает и цокает языком.
- Б о ц м а н. Ум-м-м-м-м-м… М-м-мааааааа… Ум-м-м-м-м-м… М-м-м-м-ма-а-а-а… Счхаа-а-а-а… Счха-а-а-а-а… Ум-м-м-м-м-м… М-м-мааааааа… Ум-м-м-м-м-м… М-м-м-м-ма-а-а-а… Счхаа-а-а-а… Счха-а-а-а-а…
- Внезапно в палату входит Учитель. У него белое лицо, в руках какой-то уродливый вялый букетик. Учитель в ужасе смотрит на тело, где вместо лица — маска. В палату врываются Олег и Доктор. Олег в шоке. Доктор невозмутим — он, видимо, видел и не такое. Он спокойно подходит и снимает маску с лица Кристины. Ее веки вздрагивают и открываются. Доктор щупает Кристине пульс. Девочка пытается что-то сказать. Доктор знаком указывает ей молчать. Затем тем же знаком он предлагает заткнуться всем остальным. Доктор внимательно осматривает Кристину, светит ей в глаза фонариком, сжимает пальцы ее руки, еще раз щупает пульс. Затем оборачивается к Олегу.
- Д о к т о р. Я не знаю, что вы тут устроили. Но если еще раз накроете лицо этой хреновней, она задохнется. А в остальном — поздравляю. Пока о качестве жизни говорить рано… Но можно говорить о жизни как таковой. Девочка будет жить.
- Доктор выходит. Боцман бросается на шею Олегу. Олег отталкивает его и падает на колени перед кроватью дочери, улыбается, пытается что-то сказать и ничего не может произнести. Вдруг Олег замечает, что Кристина не сводит глаз с незнакомого парня с букетиком цветов, который стоит в углу абсолютно потерянный. Олег смотрит на Учителя.
- О л е г (тихо). Ты кто?!
- Олег встает и подходит к Учителю.
- О л е г. Кто ты?!
- Учитель молчит.
- О л е г. Ты кто? Ты — этот пидорас?
- Учитель молчит. Олег хватает письмо, смотрит на дочь.
- О л е г. Он кто?! Он что?! Он — этот пидорас?
- Кристина улыбается одними глазами. Затем моргает в знак согласия. Олег кидается на Учителя с кулаками. Боцман встает между ними.
- Б о ц м а н. Не надо.
- О л е г (кричит). Я тебя, пидораса, убью!
- Учитель молчит. Олег опять кидается к постели дочери, гладит ее по руке, что-то бормочет, плачет, смеется. Кристина не сводит глаз с Учителя. Ее глаза улыбаются. Входит Марина. Она кричит, бросается к Кристине. Олег крепко обнимает жену.
- О л е г. Представляешь, я думал, что это из-за меня, из-за нас, что она… что это просто… а это все — из-за этого пидораса!
- Б о ц м а н. Это Дух предков.
- О л е г (кричит на Учителя). Это пидорас!
- М а р и н а (плачет). Слава Богу!
- 9
- Воскресенье. Пасха. Ранее утро. Только забрезжил рассвет. Отдаленный звон колоколов. У входа в больницу стоит Боцман и курит. Вокруг — пусто и безлюдно. На аллее появляется Наталья. У нее в руках корзинка с пасочкой и яйцами. Боцман, молча, перегораживает Наталье дорогу.
- Н а т а л ь я. Христос воскрес, Коля!
- Боцман молчит.
- Н а т а л ь я. Коля, Христос воскрес!
- Боцман молчит.
- Н а т а л ь я. Коля, надо говорить: воистину воскрес! А я службу отстояла, молилась за всех… Пасочки вот посвятила…
- Боцман молчит.
- Н а т а л ь я. Да что с тобой, Коля?! (Тревожным шепотом.) Что, преставилась Кристиночка?
- Б о ц м а н. Нет.
- Н а т а л ь я (крестится). Охо-хо. Все мучается, бедная.
- Б о ц м а н. В себя пришла.
- В сознании. Доктор говорит: жить будет.
- Н а т а л ь я (радостно вскрикивает). Господи! Боже ж мой! Радость-то какая! Милость господня! Услышал! Услышал молитвы мои Господь наш всемогущий! Услышал Христос!
- Б о ц м а н. Это не Христос.
- Н а т а л ь я. Что?
- Б о ц м а н. Это не Христос. Это Дух предков. Это он ее спас.
- Н а т а л ь я. Что?! Да ты что, Коля?! Очумел совсем, бесы взяли?! Дай пройти, что ты стал тут истуканом?! Мне внучку увидеть надо!
- Б о ц м а н. Прости, мать. Доктор сказал — ей волноваться нельзя.
- Н а т а л ь я. Господь с тобой! Пропусти!
- Б о ц м а н. Прости, мать. Не впущу.
- Н а т а л ь я. Да ты что?! Что, страх совсем потерял?!
- Б о ц м а н. Потерял. Шла бы ты отсюда.
- Н а т а л ь я. Да я… Я сейчас Олега позову!
- Б о ц м а н. Да Олег тебя сам же… Уйди, мать.
- Н а т а л ь я. Да как же… да что ж это… Мне Марину увидеть надо! Поговорить.
- Б о ц м а н. Не хочет она с тобой разговаривать, мать. Наговорились уже.
- Н а т а л ь я. Это же дети мои! Впусти, Коля! Это же родные мои! Что ж это такое, Господи Иисусе?!
- Б о ц м а н. Не нужен он нам.
- Н а т а л ь я. Кто не нужен?
- Б о ц м а н. Христос.
- Н а т а л ь я. Как… ты что ж… что ж говоришь такое?
- Б о ц м а н. Мы в Духа предков теперь верим. Он Кристину спас. А Христос нам не нужен.
- Н а т а л ь я (крестит Боцмана). Господь с тобой!
- Боцман хватает ее за руку.
- Б о ц м а н. Иди отсюда по-хорошему, мать.
- Наталья смотрит на Боцмана, вдруг резко его отталкивает, кидается ко входу в больницу. Боцман успевает ее схватить, притянуть к себе.
- Б о ц м а н (с угрозой). Уйди по-хорошему, мать.
- 10
- В больничном скверике на скамейке сидит Наталья. Ее глаза закрыты.
- У нее на коленях — корзинка с пасхой и свечами. В ее руке красное пасхальное яичко. Кажется, что Наталья спит.
- ЭПИЛОГ
- 1
- К р и с т и н а. Я вообще смутно очень все это помню. Как в тумане. Я даже не верю, что это я была. Но врачи сказали, что и правда чудо. Что так не бывает. И что ходить, конечно, не буду.
- И тут через полгода — раз — и второе чудо. Там какие-то функции… как-то они… сказали, что восстановились… Теперь я заново учусь ходить. Это очень трудно. Но интересно. Вот это главное, наверное, пожалуй, на сегодняшний день у меня. А… ну… Я пока лежала, оказывается, умерла бабушка. Жаль, потому что я как-то даже не успела ее узнать, познакомиться ближе… Потом папа ушел. Честно говоря, я не понимаю, почему он не сделал этого раньше. Мы теперь живем с мамой. Вдвоем. Никогда бы не подумала, что нам будет так хорошо вместе. Просто и хорошо. Мы даже иногда вместе слушаем музыку, она книги у меня берет, диски… Ну, вот… Все, наверное… А! По поводу… да… Черт, это смешно, но вот сейчас я уже даже не могу вспомнить его лица. Не знаю… Точно не знаю… Но знаю, что он, кажется, защитился, да, и теперь… как его… доцент… Он ходил в больницу ко мне, ходил… А я в какой-то момент не выдержала и говорю: «Сереж, ну чё ты ходишь-то сюда? Ну, какой смысл?» Не знаю. Как-то все отмерло. Кончилось. Я думаю, в следующем году в универе восстановиться, доучиться хочу, это главное для меня сейчас — физически восстановиться и закончить учебу. Это важно. А все остальное — не важно. Не знаю.
- 2
- М а р и н а. Мне, вообще, трудно что-то сказать по этому поводу. Вы спрашиваете о счастье. Я каждый день смотрю на нее и испытываю счастье. Она живая. Она ходит. Хочет учебу закончить, университет. Конечно, жизнь — это качели. Счастье? Конечно. И боль. Когда Олег ушел, я, честное слово, я совершенно не была к этому готова. Но человек… он никогда не готов… Ни к счастью, ни к смерти, ни к чему… Я все время думаю: а где я была раньше? Чем занималась? Не в том смысле, что я пропустила дочь… Хотя и в этом тоже. Чего же я хотела? Чего мне не хватало? Мне же все время чего-то не хватало, я же все время была несчастной — это при живых муже и дочери, не больная, не бездомная, с руками, с ногами… Почему? Я и сейчас не знаю. Я пытаюсь понять. И то, что со мной было… И то, что происходит сейчас, — всего лишь попытка понять… Нет. Не думайте, что я стала интересоваться этой музыкой и книгами, которые читает Кристина, потому что боюсь упустить какой-то еще тревожный… сигнал, что ли, нет. Я уверена, что она всегда теперь будет поступать разумно. Мне, действительно, интересно. Я хочу найти то, что меня увлечет. Сейчас, например… Вы будете смеяться. Я читаю Жюля Верна. «Путешествие к центру земли». Это я не у Кристины, это я в Интернете скачала… Сама, да. Научилась. Уже в поиск вбивать умею, скачивать могу… И мне еще никогда в жизни не было так интересно. Потому что работа… Риелтор — это все-таки не работа, я имею в виду… ну, вы понимаете… Шитье я в принципе люблю, но это… это не то. У Олега есть музыка. Кристина хочет закончить учебу. У меня тоже что-то будет. Что-то свое. Я найду. А по поводу Бога. Странный вопрос. Я не сомневаюсь, что он есть.
- 3
- О л е г. Ну, наверное… через месяц… через месяц, как Кристину домой перевезли… да, я и… Внезапно? Почему внезапно? Нет. Нет, не то чтобы внезапно. Я просто… Я просто вдруг вспомнил, как познакомился со своей… с Мариной… Я шел в консерваторию и увидел ее на улице. Она стояла какая-то растерянная на автобусной остановке, как будто не знала — ехать ей или не ехать. И вокруг нее… как это объяснить? А вокруг нее было небо. Его было много. Оно было тяжелое
- и чистое. И я так четко вспомнил это чувство… как у меня сжалось сердце… таким… таким обжигающим холодом… что я не могу пройти мимо… что у этой девушки такое лицо, что я сам готов лечь на дорогу, чтобы по мне проехал автобус, в который она сядет, и меня бы накрыло этим катком… этим прессом… тяжелого, чистого неба. И каждый раз, когда я обнимал ее, я чувствовал эту боль и этот воздух. А потом… потом это чувство куда-то делось.
- И я забыл, и я так долго жил и не помнил, как это — когда сердце вот так… Сколько? Пятнадцать, двадцать лет? Представляете, двадцать лет без воздуха? А потом… когда все это… понимаете?! В последний раз я искренне обнимал жену в больнице после того, как наша дочь спрыгнула с балкона… Мне кажется, что это ненормально. И я… потихонечку… начал вспоминать. Я не знаю, как это объяснить. Двум людям стоит быть вместе только в том случае, если готов под автобус… и небо. Вы меня понимаете? А иначе… иначе — это ад… Нет… Я снял комнату в коммуне… Нет, конечно, Боцман позвал меня к себе, но я отказался… Смысл уходить из дома, чтобы поселиться в квартире напротив? Боцман? Он сначала пил по-страшному, что я даже думал — все… А потом вдруг как-то успокоился… Стал читать какие-то книжки… Потом ходил на какие-то курсы… Два месяца назад ушел в рейс, представляете? На рыболове. Не знаю… куда-то в Африку. Если честно, я думаю, что он псих. Я? Нет. В филармонию меня так и не взяли. Все-таки за столько лет — квалификация, вы сами понимаете…
- В общем, я успокоился. Музыка уже не так мне интересна. Играю. Нет… редко. В общем, редко. Работаю. Ничего особенного. В компании. Торговым представителем. В церковь? Вы будете смеяться, но иногда захожу. Что делаю? Стою просто. Свечку ставлю. Думаю… Да, конечно, я хожу к ней на могилу. Мама есть мама. Я уверен, что она… Ее роль во всем этом… Возможно, если бы не она — все было бы намного хуже… Обвинять? Я нахожу только одного виноватого. Вы знаете, кого.
- В пьесе используются цитаты из книги «Житие преподобного Серафима Саровского», автор — протоиерей Дмитрий Троицкий (1886—1939), а также православные молитвы.
