Моя Сибирь. Сценарий
- №7, июль
- Павел Финн, Ежи Гофман
-
-
- Часть первая
- В то лето небо было голубее, чем всегда. И лесистые горные склоны зеленее. И цветы ярче. И вода в реке прозрачнее и заманчивее…
- Или это только так казалось? В то роковое лето?
- В то лето весело и беззаботно было играть с утра до вечера, восторженно и возбужденно, не уставая, словно надо было наиграться на всю осень и зиму — на всю жизнь.
- На маленьком кладбище на горе, где спали герои первой мировой, трава могильная была выше и гуще в то лето, а ягоды земляники необычайной величины. Можно было объедаться ими, а потом измазать земляничным соком лицо, украсить голову перьями сороки, взять луки и стать индейцами.
- И с дикими криками, посылая одну за другой смертоносные стрелы, скатиться по склону вниз в долину. А там уже наперерез индейцам мчатся доблестные уланы верхом на палках, размахивая над головами деревянными саблями.
- Лишь бы играть — лето идет к концу, и до начала занятий уже так мало времени — играть до упаду, беситься, вопить — в солнечном воздухе, под безоблачным райским небом — в зачарованных садах детства…
- А в полумраке костела взрослые уже негромко молятся на коленях: «Пресвятая Дева Мария, сделай так, чтобы небо закрылось тучами… Матка Боска Ченстоховска, пошли нам непогоду…»
- Но небо над Низкими Бескидами по-прежнему оставалось таким бездонно чистым, что, кажется, можно было разглядеть в его невероятной вышине ангелов, улетающих из этих мест и с печалью глядящих на землю.
- Индейцы, уланы, наполеоновские офицеры и их маленькие дамы, стоя
- в высоких травах и цветах, со смехом выдували из трубочек огромные мыльные пузыри.
- Блестя на солнце радужной оболочкой, прозрачные невесомые шары — в знойном томительном безветрии — поднимались к небу, на встречу с ангелами…
- «Хотя бы немного туч, Дева Мария… Хоть немного дождя и ветра…» — негромко просили в костеле.
- А уже кто-то на улице городка, со страхом поглядывая на небо, наклеивал на оконное стекло бумажные полосы, крест накрест…
- Жара страшная! К реке! К реке! Сбросить все с себя на бегу и кинуться в быструю воду. И всей орущей голой бесстыжей оравой, поднимая сверкающие брызги, наперерез течению, наперегонки, на тот берег…
- Один только мальчик остается на этом берегу. Трогает босой ногой воду и жмется, боится. Сильные молодые руки вдруг подхватывают его и несут. Он бьется, вырывается, колотит по
- груди и голове старшего брата двоюродного, плачет, но тот беспощадно тащит его — все дальше и дальше в воду.
- — Как тебе не стыдно, пан Монтигомо Ястребиный Коготь? Все умеют плавать, а ты нет! Кем же ты вырастешь?
- И, как щенка, раскачав, раз-два, раз-два, плюх — на глубину…
- Камнем мальчик идет на дно. Страшно! Всё? Конец? Утонуть? Не быть?
- Брат с напряжением, готовый нырнуть и спасти, смотрит, как на поверхность реки медленно поднимаются пузыри…
- Утонуть? Умереть? Навсегда проститься с мамой и папой? Ну уж нет, он не такой. Выплыть, вырваться, выжить! Быть! Что есть сил мальчик яростно бьет под водой руками и ногами. Открывает глаза — вокруг него равнодушный бесцветный подводный мир.
- — А может быть, я тогда, действительно, утонул, и меня нет? И тот, кто я теперь, уже совсем другой? — спрашивает голос взрослого человека.
- Лицо под водой, действительно, вдруг становится другим. Старше на несколько лет. Как будто он на глазах повзрослел. Таким вскоре и будет наш герой-подросток, в той новой тяжелой жизни, которая ему предстоит…
- Победить, вынырнуть…
- Голубое безоблачное небо над рекой. И в нем беззвучные самолеты с черными крестами на крыльях.
- Голые дети прыгают, танцуют на берегу, поют веселыми голосами: «Война! Война!»
- Взрослые — в костеле: «Матерь Божья, не оставь нас!»
- Воют, устремляясь к земле, бомбы… Лопаются от взрывов стекла, перекрещенные бумажными полосами…
- Держа за руки детей, роняя чемоданы, несутся взрослые к железной дороге, к поезду. А он уже горит. Люди разбегаются по капустному полю, падают, прижимаются к земле, прячут головы среди зеленых кочанов.
- Девочка, подняв светлую головку, спокойно жует капустный лист и с интересом смотрит, как летит с неба бомба…
- Немецкие «Юнкерсы-88» с крестами на крыльях заходят в пике, бомбы одна за другой отрываются от них. Словно обезумев, взад-вперед носятся без паровоза по рельсам охваченные пламенем цистерны. Взрывы, вопли. С ужасным грохотом сталкиваются раскаленные цистерны…
- В тишине — топот многих ног, обутых в сапоги, жирно смазанные дегтем, — по улицам Тарнополягорода. И песня!
- Среди зноя и пыли
- Мы с Буденным ходили
- На «рысях» на большие дела.
- По курганам горбатым,
- По речным перекатам
- Наша громкая слава прошла.
- Идут молодые бойцы в форме РККА, на гимнастерках звезды, значки и медали. И все это так весело звенит в такт их победным шагам. Люди испуганно и удивленно стоят вдоль домов. Мальчишки бегут за бойцами.
- — Дай… Дай… — вопят, протягивая лапки. — Дай звиздку!
- Бойцы улыбаются им, подмигивают. Поют.
- На Дону и в Замостье
- Тлеют белые кости,
- Над костями шумят ветерки.
- Помнят псы-атаманы,
- Помнят польские паны
- Конармейские наши клинки.
- Зима… Рассвет…
- Возле деревянного дома с распахнутыми дверьми и окнами грузовик, в кузове старики, дети, женщины прижимают к себе сумки, узлы, кто-то даже настенные часы в футляре.
- На вытоптанном снегу какие-то разбитые тарелки, вышитое полотенце, детские игрушки…
- Молодые бойцы с автоматами выводят из дома мужика лет сорока, в шапке, в расстегнутом кожухе. Он идет мрачно и спокойно, снег скрипит под сапогами. Собака надрывается, лает на энкавэдэшников. Офицер в фуражке со звездой
- и голубым околышем молча смотрит на мужика, усмехается. Спрашивает:
- — Ну, что, поляцкая морда? Воевал с нами в двадцатом году?
- Мужик молчит. Наконец, говорит:
- — Воевал.
- — Убивал?
- — Не знаю, — негромко говорит мужик. — Стрелял.
- — И что же за это с тобой сделать надо? Скажи!
- Мужик снимает шапку, кладет ее на снег. Крестится, опускает руки.
- — Стреляйте.
- — Да? — офицер вдруг подскакивает к мужику, показывает ему согнутую в локте руку. — На-ка! Выкуси! «Стреляйте!» Легко тебе будет! В Сибири побачишь, как твои ребята с голоду помирают, вот тогда и сам подохнешь!
- Солдаты волокут мужика к грузовику.
- Солдатский сапог наступает на настенный календарь, лежащий на снегу: «1939 год. 10 февраля».
- И бесконечный уходит куда-то по рельсам поезд — двадцать, сто, тысяча вагонов…
- Куда?
- В ад.
- Вот он — ад. Как сон, как видение.
- Белая дорога, прорубленная в белой тайге. В застывшем воздухе фигуры в полушубках и фетровых масках от мороза, с винтовками, стоят по обе стороны дороги. Трактора тяжело тянут сани с бревнами в гору. Ссыльные идут рядом, толкают их. Полозья застревают в снегу. Мохнатая, белая от инея лошадь тащит телегу с железной бочкой, в ней плещется вода, над ней облако пара. Лошадь останавливается. Водовоз, взобравшись на телегу, ведром черпает воду из бочки, льет на дорогу, в колею, чтобы полозья скользили.
- Ледяная адская дорога… Зазеваешься, поскользнешься, попадешь под эту воду, всё, считай, не жилец ты на этом свете.
- Только и останется при дороге ледяной истукан, глаза мертво смотрят сквозь прозрачную ледяную кору…
- Видение? Сон?
- — Моя Сибирь… — звучит голос взрослого человека. — Я не забуду ее никогда. Здесь я понимал, что такое жить и что такое выживать. Здесь я узнал свою первую любовь и первые разочарования. Здесь я открывал для себя человека и учился различать добро и зло — в других и в себе…
- — Граждане спецпереселенцы-беженцы! — громко говорит офицер НКВД. — Граждане освобожденные поляки! Как говорится, добро пожаловать на сибирскую землю!
- Ноги на снегу. Мало кто в валенках. Городские ботинки и сапоги на мужчинах, женские туфли на каблуках, детские ноги… Переминаются, постукивают по снегу — холодно… очень холодно…
- Белый от снега плац окружен темными бараками бывшего лагеря. Сотни поляков здесь. Посмотреть сверху — жалкая кучка людей, одинокая среди необъятной зимней тайги, а у тайги этой не видать ни конца, ни края.
- Караульные вышки по периметру, прежних зорких вертухаев с винтовками на них уже нет. Ржавая колючая проволока между вышками не натянута, обвисла или лежит на земле. На сколоченной из досок трибуне, перед которой раньше выстраивались зэки, четверо. Офицер в фуражке с голубым энкавэдэшным верхом, в портупее, с кобурой. Второй — в шинели без погон, в бурках и меховом малахае на голове. Третий — белые валенки, полушубок, шапка-ушанка. Рядом с ними, чуть сзади, пожилой поляк, в шляпе, пальто и в пенсне.
- Возле трибуны немолодые охранники с винтовками и бригадиры с лесозаготовок, здоровые мужики с красными, обветренными физиономиями.
- Юрек, наш герой, подросток с серьезным нахмуренным лицом, стоит в первом ряду, рядом с отцом и мамой. Отец держит в руке докторский кожаный саквояж.
- — Мой отец, Зигмунт Беккер, по профессии врач, так же, как и мама. К тому же по профессии он еще и офицер, подпоручик Австро-Венгерской армии, пулеметчик, в первую мировую войну два года воевал на итальянском фронте. Трижды ранен…
- Поляк в шляпе переводит слова офицера НКВД. А тот говорит:
- — Согласно положению Совета народных комиссаров о спецпоселении и трудовом устройстве в районе лесных разработок, мы рассматриваем вас не как злейших врагов трудового народа, вроде, например, осадников, а как освобожденный интернированный контингент.
- Он замолкает, словно ждет от поляков какого-то проявления чувств. Но они хмуро молчат в ответ. Только одна дама с накрашенным лицом, в длинном платье под вытертой меховой шубкой и в шляпке с вуалеткой, радостно улыбается офицеру, кокетливо машет ему рукой в кружевной перчатке и что-то напевает. Она безумна.
- — От имени комиссии по приему и размещению депортированных, — продолжает офицер, — слово имеет товарищ представитель исполкома Советов народных депутатов Зыряновского района Новосибирской области.
- Тот, кто в шинели и малахае, делает шаг вперед.
- — С приездом, граждане поляки. Работать будем, жить будем. От территории удаляться будем не более, чем на семь километров, не дальше. Тоже и волки случаются. Тайга она и есть тайга. Привыкнете.
- — А не привыкнете — сдохнете, — негромко говорит офицер. — Паны-граждане.
- — Переводить? — бесстрастно спрашивает человек в шляпе.
- — Не обязательно, — буркает энкавэдэшник.
- — Работающие получают горячее питание два раза в день и полкилограмма хлеба, — продолжает представитель исполкома, — неработающие — горячее один раз и двести граммов хлеба. Из зарплаты спецпереселенцев предприятий Наркомлеса СССР удерживается десять процентов. Указанные суммы передаются ГУЛАГу НКВД на содержание административного аппарата ГУЛАГа по обслуживанию спецпереселенцев. То есть вас…
- Безумная дама улыбается ему и дарит воздушный поцелуй.
- Вереница переселенцев медленно движется мимо канцелярского стола, стоящего на плацу, у подножия трибуны.
- Растерянные, испуганные, измученные, мрачные лица. Без надежды в глазах.
- За столом все та же тройка. Офицер НКВД. Представитель исполкома. Представитель райкома ВКП(б).
- Бригадиры стоят возле стола.
- Каждый из поляков, подходящих к столу, громко называет свою фамилию.
- — Зборовский Адам.
- Энкавэдэшник находит фамилию в списке, лежащем на столе, отмечает, говорит:
- — Есть такой… Профессия: учитель… Барак номер два. Третья бригада.
- — Ко мне, — говорит один из бригадиров.
- — Врублевский Анджей.
- — Адвокат…
- — Прошу пана… — перебивает
- маленький человек в очках. — То есть ошибка. Астроном.
- — Нехай будет астроном, — не спорит офицер и усмехается. — Нужная профессия… Барак номер семь. Третья бригада.
- — Дзешук Богдан.
- — Металлист… — офицер доволен. — Хоть один рабочий. Молодец. Первый барак. Вторая бригада.
- — Беккер Зигмунт, Беккерова Марыся, Беккер Юрек.
- Офицер поднимает глаза от списка на отца.
- — Подпоручик?
- — Я врач, — спокойно говорит отец. — Практикую уже двадцать лет.
- Офицер смотрит на Юрека и встречает его враждебный взгляд исподлобья.
- — Вот же волчонок, — негромко говорит он и громко: — Мальчика в школу… Беккер! Барак номер семь. Третья бригада.
- — Позвольте, но он же врач, — говорит следующий за семьей Беккеров высокий господин с седой бородкой.— Нам ведь нужны врачи!
- — Зачем? — спрашивает офицер. — У нас фельдшер есть. Фамилия?
- — Профессор Малинек.
- — Журналист? — смотрит в список офицер.
- — Редактор газеты.
- — Известный деятель социалистической партии, — склонившись к уху офицера, поясняет райкомовец.
- — Ну, эти еще хуже буржуев… Варфоломеев!
- — Я! — откликается бригадир.
- — Тебе ж редактора во как нужны? — усмехается офицер и — профессору: — Третья бригада. Седьмой барак.
- Первый день… Первая ночь…
- Темнота. В ней скорее ощущается, чем видно, скопление лиц, тел на нарах и в проходе. Но вот где-то зажигается спичка, одна, другая… Лица… Лица… Лица…
- — Это был бывший лагерь, построенный по всем правилам. Тысячи русских зэков прошли через него до того, как нас здесь поселили. А чем мы отличались от них? Почти ничем…
- В темноте белеет плац, чернеют вышки… Пожилой охранник с винтовкой, зевая, идет мимо бараков... Мимо деревянных домиков…
- Снег идет, все сильнее и сильнее…
- Сарай. Здесь стоит тракторный дизель. Дизелист несколько раз с усилием прокручивает ручкой коленчатый вал. Наконец он начинает с шумом вращаться. В окнах бараков — за пеленой падающего снега — появляются слабые дрожащие огоньки.
- — Быстрее, быстрее! — чей-то голос. — Свет они дают только на один час!
- Слабо светят несколько голых лампочек в бараке в холодном промозглом воздухе… Мигают, гаснут, снова зажигаются…
- Спецпереселенцы торопливо устраиваются на нарах, достают свои жалкие вещички, закутывают детей.
- Отец сидит на нарах, обхватив голову руками, глядит в пол остановившимся взглядом. Мама вынимает из открытого чемодана подушку, молча смотрит на отца…
- — Мама чаще молчала. Но от нее как будто бы исходила какая-то спокойная сила любви и веры в то, что мы должны все перенести и что любовь и вера все равно спасут нас.
- На верхних нарах девушка с больными глазами срывает с себя одежду.
- — Агнешка… Милая моя… Агнешка… — пытается остановить ее старуха с несчастным лицом.
- — Мне жарко! Мне жарко! — кричит Агнешка.
- И вдруг вскакивает босыми ногами на нары. Она вся облеплена клопами. Они ползут по ее голым плечам, по груди, по ногам. Она с отвращением сбрасывает их с себя, яростно расчесывает укусы.
- Мама кладет руку на плечо отцу. Он вздрагивает, встает…
- — Спокойно, Агнешка, — строго говорит он, подходя к девушке с кожаным саквояжем в руке. — Не кричать.
- Укладывает ее на нары, укрывает. Достает из саквояжа градусник, ставит ей под мышку. Она затихает. Клопы ползут по ее лицу.
- — О, Матка Боска! — всхлипывает старуха. — Несчастье! Что же это, пан Зигмунт?
- — Клопы, — говорит мама, она тоже стоит здесь. — Cimex lextularius.
- — Hysteria, — добавляет отец и смотрит на градусник. — Тридцать восемь и девять. Ей нужен аспирин.
- — Ей нужен керосин, — говорит мама и стряхивает с лица девушки клопов.
- — Всем нам нужен керосин, — мрачно говорит отец.
- Он оглядывается… Все чешутся, все стряхивают и давят клопов… А они ползут и ползут…
- На верхних нарах, сбившись в кучку, малыши чешутся и плачут.
- — Спокойно, — поднимаясь к ним, говорит Юрек с интонацией отца. — Не кричать, дети. Не плакать. Сейчас я вам что-то расскажу…
- — Расскажи, расскажи, Юрек! Только не страшное!
- — Нет! Страшное! Ну, пожалуйста! Страшное! Страшное!
- — Страшное? Тогда слушайте. — Он садится рядом с ними и сажает к себе на колени девочку со светлой головкой. — Было лето, было очень жаркое лето…
- На маленьком кладбище на горе — часовня.
- Между могилами двое мальчишек лет по тринадцать тащут маленького, восьмилетнего, того, который тонул в начале. Он упирается изо всех сил, но его все же вталкивают в часовню и с грохотом запирают за ним дверь.
- Яркий солнечный свет льется сквозь распахнутое окно — единственный путь на свободу. Но между ней и мальчиком на полу открытый гроб.
- Он с ужасом смотрит на него. В гробу лежит труп.
- Ужасный труп мужчины. Какой-то восковой, с подвязанной челюстью, один глаз приоткрыт и как будто подмигивает. Большие мухи медленно ползают по лицу.
- Мальчик бросается к двери, стучит в нее кулаками, кричит. Все бесполезно.
- Он снова — со страхом и ненавистью — смотрит на труп.
- Есть только одна возможность спастись — перепрыгнуть через гроб, к окну, за которым голубое небо и солнце. Но это очень страшно. А разве лучше остаться здесь? Дождаться, пока труп встанет из гроба и обнимет холодными руками?
- Самому умереть от ужаса в его объятиях? Не быть? Навсегда проститься с мамой и папой?
- Ну уж нет, он не такой. Вырваться! Быть!
- И, зажмурив глаза, он прыгает через гроб…
- Утро… Едва брезжит зимний рассвет…
- Охранник монотонно бьет молотком по рельсу… В полутьме выползают из бараков люди, строятся в колонны, движутся в разные стороны… Снег идет…
- Головы людей видны над слоем глубокого чистого снега. Головы движутся. Люди, глядя друг другу в затылок, пробираются по туннелям, прокопанным в снегу. У двоих на плечах пилы. Впереди — бригадир Варфоломеев.
- Медленно, со скрипом, раскинув ветви, валится, приближается к земле высоченное дерево с могучим стволом.
- — Берегись! Берегись! Внимание! Падай! — кричит бригадир.
- Шарахаются по сторонам поляки с топорами в руках. Один из них, совсем молодой, не успевает отбежать и падает, задетый расщепившимся в месте распила стволом.
- Несколько мгновений все стоят молча, без движений, растерянные и подавленные. Потом бросаются к лежащему на окровавленном снегу молодому человеку.
- Первый — Беккер. Он встает на колени рядом с телом. Вместо лица у погибшего кровавое месиво. Беккер поднимает глаза на стоящих вокруг товарищей. Молча качает головой.
- Бригадир Варфоломеев мрачно произносит:
- — Как у нас говорится, лес рубят — щепки летят… Чего там, конечно, жалко парнишку. Он же небось пилу-топор в глаза отродясь не видал… — И добавляет, непонятно к кому обращаясь: — Эх, начальники, начальники!.. Что ж, паны-гражданы… Схороните… Как там у вас полагается…
- На лесной просеке, за участком, спецпереселенцы, молча, топорами вырубают в снегу могилу. Рядом стоит ящик, сколоченный из свежих досок, — гроб.
- Ящик опускают в яму, закидывают землей со снегом, ставят крест.
- Поют тихо: «Твоей опеке, Отец небесный, чада твои вверяют судьбу».
- Зигмунт Беккер не поет. Но у него, как и у других, слезы на глазах.
- Пишут на дощечке карандашом: «Просят помолиться за упокой».
- Профессор Малинек делает шаг вперед.
- — Панове, — говорит он. — Они хотят, чтобы мы все легли здесь, рядом с Лешеком. Ему оторвало голову, мы умрем от голода. Мы должны организованно бороться за наши права. За нашу жизнь, которая еще может пригодиться Польше!
- — Я астроном! Вам это известно, пан Малинек? — вдруг нервно выкрикивает Врублевский, маленький человек в очках. — Я астроном, и я желаю смотреть на звезды и планеты, а не на тюремную решетку!
- — Мы должны выразить им свой протест, — упрямо говорит Малинек. — Я иду к начальнику.
- — Я с вами, пан профессор, — неожиданно говорит Беккер.
- Отец и Малинек идут по поселку. Местные глядят на них из окон, с порогов избушек. Кто равнодушно, кто с любопытством, но все без неприязни.
- Простые русские лица.
- Старуха, стоявшая за окном, вдруг выходит из дверей своего дома и догоняет поляков.
- — Накось, голубчик, Христа ради, — сует она что-то в руку отцу. — Покушайте, пока горяченькая. Наголодались небось.
- Они смотрят. На ладони у отца большая вареная картофелина. Оба не в силах оторвать от нее голодные взгляды.
- — Спасибо, пани, — тихо говорит отец.
- И, достав из кармана платок, аккуратно заворачивает в него картофелину.
- — Да, да, — бормочет Малинек, сглатывая слюну, — конечно. Пусть поедят дети.
- Юрек и малыши идут по лесу, проваливаясь в снег. За деревьями видны бараки и избушки поселка, дым из труб поднимается к небу.
- Юрек останавливается, смотрит вверх на деревья, малыши тоже задирают головы.
- — Где же они, Юрек? — спрашивает маленький мальчик. — Где орешки?
- — Где-то там, — неуверенно отвечает Юрек, — на ветках. В шишках.
- — А как мы их достанем?
- — Ну… — Юрек уже понимает всю бессмысленность предприятия. — По-трясем дерево, они упадут…
- Он первый, а за ним остальные, обхватывают могучий ствол и пытаются его трясти. Но даже снежинка не падает
- с широких лап кедра.
- — Та-та! Та-та! — вдруг раздаются из-за деревьев мальчишеские голоса. — Всё! Вы убиты!
- Они оборачиваются.
- На них глядит дуло вырезанного из дерева диковинного пулемета. И такие же деревянные винтовки со всех сторон.
- Местные мальчишки выбегают из-за деревьев и обступают их. Самый старший, толстый и лучше всех одетый, в бурочках, держит пулемет.
- — Эй, пацан, ты мертвый! — кричит он Юреку. — Чего не падаешь? Мы же играем!
- — А мы нет, — говорит Юрек и берет за руки испуганных малышей.
- — А чего это вы здесь делаете?
- — Орешки ищем, на дереве, — робко отвечает маленький поляк на ломаном русском. — Потому что мы очень голодные.
- — Орешки? Ха-ха-ха!
- Толстый хохочет и падает в снег от хохота. Подражая ему, падает и катается в снегу его свита.
- — Ха-ха! Ха-ха! Орешки! Орешки!
- Наконец толстый встает и, глядя на Юрека, стучит пальцем себе по лбу.
- — Ты тупой, что ли, совсем? — спрашивает он. — Орехи когда собирают? Летом!
- — Вам картошку весной садить надо, — вытирая нос, неожиданно серьезно, по-взрослому говорит самый низкорослый и бедно одетый. — А то сдохнете.
- — Не сдохнем, — отвечает Юрек и тянет малышей за собой.
- Они идут в сторону поселка.
- — Эй, поляки, давайте играть вместе! — кричит им вслед толстый. — Вы как будто белополяки!
- — Нам некогда, — не оборачиваясь, мрачно отвечает Юрек.
- — Ну и катись колбаской! — кричит толстый. — А тогда мы вас бить будем!
- В кабинете с решетками на окнах, под портретом Сталина, сидит за столом офицер НКВД, начальник лагеря. Телефонный аппарат на столе. На газете лежат куски дерева — заготовка. Острым ножом начальник увлеченно вырезает из нее нечто очень напоминающее наган, похожий на то «оружие», которое было у детей в лесу.
- Слышно, как за окном лает собака.
- Злобно лает собака и кидается на ноги: Беккер и Малинек стоят перед входом в двухэтажный деревянный дом с решетками на окнах. На дверях табличка с надписью «Управление лагеря».
- — Сидеть, Руслан! Тихо! — кричит на собаку пожилой охранник с винтовкой в руках и добродушно объясняет полякам: — Чувствует, значит, псина, что за контингент… Она ж конвойная… В лагере у нас их много было… Разбежались…
- Собака садится у его ног, но продолжает злобно рычать, скаля клыки.
- — Нам нужен начальник, — решительно говорит Малинек. — Мы представители польских граждан.
- — Поляк? Помню… — улыбается своим воспоминания пожилой охранник. — Девятьсот пятый, Лодзь город… Давно это было, а все помню… Вы и тогда против царя бунтовали…
- — Ему оторвало голову, гражданин начальник, — говорит профессор Малинек. — Он был студент Ягеллонского университета, а не лесоруб. Он учился на философском факультете.
- Куски дерева и почти уже готовый наган, лежавшие на газете, теперь накрыты сверху другой газетой. С нее тоже смотрит Сталин. А начальник глядит на двух поляков с некоторым удивлением и молчит.
- — Мой отец был лесничим, — говорит Зигмунт Беккер. — Обрубать ствол и пилить дерево, чтобы оно не расщепилось, — это же целая наука.
- — Конечно, это не последний несчастный инцидент со смертельным исходом, — волнуется Малинек. — Мы требуем соблюдения норм охраны труда. Все работающие на лесозаготовках должны пройти предварительную подготовку.
- — Предварительную? Подготовку? — наконец переспрашивает начальник. — Курсы для начинающих, что ли?
- — В конце концов, это просто нерационально, говорю вам это как экономист, — наставительно произносит Малинек. — Вы привезли сюда людей, чтобы они работали продуктивно, но люди гибнут. Вместо того чтобы приносить доход вашему же государству!
- Начальник сидит в полном изумлении, уставившись на профессора.
- — И кроме того, гражданин начальник, — вступает Зигмунт. — Нам нужен керосин. Мы погибаем от клопов.
- — От кого-от кого? От клопов? — переспрашивает начальник, привстает и бьет кулаком по столу: — Пошли отсюда на хуй! Быстро!
- Поляки молча выходят из кабинета.
- Начальник садится, снимает со стола газету, смотрит на портрет Сталина, аккуратно складывает газету, берет нож и продолжает вырезать наган.
- — Доход государству! — бормочет он. — Ишь ты, сволочь! Вражеская морда!
- Отец и Малинек мрачно идут по поселку.
- — Вас действительно волнует доход государства СССР, пан профессор? — спрашивает отец.
- — Но я же говорил это с позиций чистого разума, — несколько смущенно отвечает профессор.
- — В нашем положении это не самая лучшая позиция.
- Юрек с малышами идут им навстречу. Зигмунт видит сына, останавливается. Достает из кармана платок, разворачивает его и протягивает Юреку остывшую картофелину. Юрек берет ее и сразу же начинает делить для малышей. Картофелина рассыпается, но все равно каждый получает свою часть. Они мгновенно уничтожают еду. Самый маленький жадно лижет ладошку.
- Отец печально смотрит на детей.
- — Я всегда знал, что мой отец самый лучший человек на свете, — слышен голос взрослого человека. — Самый умный, смелый, красивый и справедливый. Я так любил его, что мне иногда хотелось умереть за него в каком-нибудь бою…
- Вечер. Кабинет начальника лагеря. Он стоит у зарешеченного окна, в котором отражается горящая на столе лампа, вынимает пачку папирос «Беломор». Отходит от окна, садится к столу.
- — Куришь? — спрашивает он.
- Мы не видим лицо того, кто сидит на стуле перед столом — спиной к нам.
- — Мне это вредно, гражданин начальник, — отвечает тихий голос. — Молю вас, переведите меня на другую работу.
- — Так кто, говоришь, там у вас главный заводила? — закуривает начальник и пускает дым.
- — Малинек… Профессор Малинек… К нему социалисты со всех участков собираются.
- — Которые с Пилсудским водились? Этих истреблять будем. Беспощадно.
- А этот… Беккер… Тоже социалист?
- — Нет, нет, что вы! Он вне политики. Врач. Гражданин начальник! Там я умру. Молю вас, заберите меня оттуда! Вы же обещали! Мне нужно молоко!
- — Рано, потерпи еще, поработай, послушай, чего говорят… Не помрешь… пан… Вы, поляки, живучие…
- Раннее утро. Монотонно бьет молоток по рельсу… Бригадир Варфоломеев стоит перед бараком и смотрит, как спецпереселенцы выходят из дверей, строятся в колонну. Здесь отец, профессор Малинек, астроном Врублевский…
- — Все здесь, что ли? — спрашивает бригадир.
- — Все, — отвечают ему.
- Колонна шагает к лесу. Варфоломеев идет впереди.
- — За-пе-вай! — усмехаясь, командует он.
- Молчание. Только снег скрипит под ногами.
- Кренится и падает дерево. Разбегаются по сторонам лесорубы. Астроном Врублевский неумело обрубает топором сучья. Кашляет, схватившись за грудь.
- Зигмунт и Малинек распиливают ствол двуручной пилой.
- — Спецпереселенец Малинек! — громкий голос.
- Все оборачиваются.
- Начальник лагеря. И с ним двое красноармейцев с автоматами.
- — Малинек! — повторяет начальник. — Ко мне.
- Профессор бросает пилу и медленно, удивленно оглядываясь на своих товарищей, подходит к начальнику. Сразу же два красноармейца становятся по бокам.
- — Руки за спину, — приказывает начальник.
- — Я арестован? — восклицает Малинек. — За что?
- — Мы требуем объяснений! — Отец взволнованно идет к начальнику.
- Тот достает из кабуры пистолет.
- — Ошибку сделаете, Беккер, — спокойно говорит он.
- Отец останавливается.
- Все молча смотрят, как уводят профессора.
- Врублевский, застывший на месте с охапкой сучьев в руках, падает на колени. Роняет сучья. Его сотрясает мучительный кашель.
- — Какое возмутительное насилие, — бормочет он.
- Кашляет, склонившись. Кровавое пятно расплывается на снегу.
- «О, юность, крылья мне подай! — слышен голос мамы. — Да возлечу над мертвым миром в рай»…
- Барак. Отгороженный фанерной перегородкой закуток «для семейных». Здесь такие же нары, стол, табурет. За окном вечер.
- На столе горит стеариновая свеча, прикрепленная к дну перевернутой стеклянной банки. Идут привезенные из Польши часы с фигуркой ангела. Мама на столе делит ножом черный хлеб, ставит завернутую в шерстяную кофту кастрюлю, кладет ложку. И продолжает при этом читать на память стихи:
- …Где сны фантазии живые,
- Где чудеса восторг творит,
- Где новизной цветы он рассыпает,
- И в образ золотой надежду облекает!..
- Юрек сидит на нарах, не отрываясь смотрит на хлеб.
- — Ну? — говорит она. — Дальше.
- Я же тебе задавала. Ты не выучил?
- Юрек сглатывает слюну и продолжает:
- Пусть тот, кого уж возраст тяготит,
- Клоня к земле чело, изрытое годами,
- Такой круг только зрит,
- Какой обводит он потухшими глазами;
- Над долом, юность, возлетай!..1
- Он вдруг замолкает.
- Отец стоит у входа в закуток. На лице его выражение безнадежной мрачности. Он садится на табуретку и, не снимая куртку, начинает расшнуровывать высокие офицерские ботинки.
- Мама молча разворачивает кастрюлю с жидким супом, придвигает ему. Он берет тоненький кусок черного хлеба. Встречает взгляд сына, придвигает ему хлеб. Юрек так же молча двигает его снова к отцу.
- — Малинека забрали, — наконец говорит отец и берет ложку.
- — И вы позволили им это сделать? — спрашивает мама.
- — В жизни все совсем не так, как у твоего Мицкевича. — Отец со стуком кладет ложку. — Марыся! Для чего ты учишь Юрека всей этой романтической чепухе? Здесь ему это не нужно! Мы вообще все здесь скоро сдохнем!
- Он отодвигает от себя тарелку с супом.
- Внезапно обычное ровное спокойствие изменяет маме. Она хватает мужа за плечи и горячо шепчет:
- — Никогда… никогда не говори так! Не смей! Потому что мы вернемся!
- Я знаю это! Вернемся! — Она снова придвигает к нему тарелку: — Ешь!
- Белая ледяная дорога в тайге.
- Красноармейцы в полушубках, с винтовками, по обе стороны дороги. Трактора тянут сани с бревнами в гору. Один из тех, кто толкает сани, профессор Малинек. Он с трудом передвигает ноги в опорках.
- Белая от инея лошадь, телега с железной бочкой, над ней облако пара.
- Водовоз ведром льет воду на дорогу, в колею. Вода плещется прямо на Малинека. Он в последнее мгновение все-таки успевает шарахнуться в сторону и падает на дорогу…
- Медпункт. Койка, накрытая клеенкой. Портрет Сталина. На противоположной стене полка с банками, на них надписи по-латыни.
- Стол. На нем мензурка, вода в банке, стакан, вареная картошка на блюдце и соленый огурец. И микроскоп.
- Фельдшер, пожилой, с опухшим, небритым хмельным лицом, в грязном белом халате, надетом поверх ватника, в круглых железных очках, держит в руках зачитанную, разбухшую книгу. «А.П.Чехов» написано на переплете.
- — Приема нет, — он недовольно поднимает очки на лоб. — Понятно вам по-русски? Нет в рабочее время приема!
- Беккер и Врублевский стоят перед ним. Астроном натужно кашляет. Зигмунт поддерживает его под руку.
- — Нас отпустил бригадир Варфоломеев, гражданин фельдшер, — объясняет он.
- — Добрый человек, — усмехается фельдшер и снова опускает очки. — А я вот Антона читаю, Чехова. Тоже добрый человек. Какие слова! «Мы услышим ангелов, мы увидим все небо в алмазах, мы увидим, как все зло земное, все наши страдания потонут в милосердии, которое наполнит собою весь мир…» А?
- Врублевского снова сотрясает приступ кашля.
- — Pulmonary Tuberculosis. Диссеминированный, — говорит Зигмунт.
- Фельдшер с интересом смотрит на него.
- — Коллега?
- — Ему необходимо лечение, — говорит Зигмунт. — Случай очень острый.
- — Кому суждено, тот и помрет, лечись не лечись. Чехов, между прочим, тоже от чахотки помер. Волею Божией. А какой человек был!
- Фельдшер дрожащей рукой наливает из мензурки в стакан. Пьет. Зажмуривается и с шумом выдыхает воздух.
- — Послушайте, ему нужны лекарства! — повышает голос Зигмунт.
- — Я вообще вас люблю, поляков то есть, — грызя огурец, хмельно бормочет фельдшер. — Я вам более того скажу, коллега: возможно, у меня у самого есть капелька польской крови… Возможно, возможно… Но лекарств у меня нет! Нет!
- Он вдруг вскакивает с табурета, хватает с полки одну за другой банки, переворачивает их, они пусты. Он успокаивается, садится, снова наливает из мензурки.
- — Прием окончен, — говорит он и пьет.
- Зигмунт ведет астронома к двери, оборачивается.
- — А микроскоп вам для чего, коллега? — спрашивает он.
- На улице, перед входом в медпункт, Врублевский останавливается.
- — Пан Зигмунт! — восклицает он, ловит его руку и целует ее. — Спасите меня!
- — Что вы? Что вы? — Зигмунт вырывает руку.
- — Спасите! — снова цепляется за него Врублевский. — И я, клянусь вам, больше никогда… больше никогда…
- — О чем вы, пан Врублевский? — с недоумением спрашивает Зигмунт.
- — Больше никогда… никогда… — повторяет Врублевский и плачет.
- Возьмем винтовки новые,
- На штык флажки.
- И с песнею в стрелковые
- Пойдем кружки…
- Двухэтажное деревянное здание, на нем написано: «Средняя школа № 1 имени маршала Ворошилова». Перед входом в школу площадка с утоптанным снегом.
- Из-за здания на площадку строем выходят школьники со старинными винтовками и карабинами наперевес. На некоторых винтовках трехгранные штыки. Чуть в стороне от ребят шагает военрук, один рукав его шинели пустой, подвернут, приколот к плечу.
- — Левой! Левой! — командует он. —На месте шагом марш! Стой! Смиррно!
- Строй застывает. Юрек на правом фланге, он выше других. А рядом с ним хорошо одетый толстый парень, которого он уже встречал в лесу.
- — Перед вами враг, уничтожь его, красный боец! Это — война! — громко говорит военрук и командует: — Коли! На колено! Целься! Ложись! Целься! Встать!
- Юрек быстро и четко и с явным удовольствием выполняет все приемы.
- Военрук смотрит на него, подходит.
- — Молодец. Хороший боец. Фамилия? Имя?
- — Беккер. Ежи.
- — А… — военрук хмурится, — из этих… Ну? Как там у вас? Польска не сгинела?
- Юрек смотрит прямо ему в глаза.
- — Ще не сгинела, — тихо говорит он.
- Вдруг военрук слюнит палец, протягивает руку и снимает что-то у Юрека со щеки.
- — Что это? — он поднимает руку так, чтобы всем было видно. — Это вонючее насекомое клоп. А от клопа недалеко и до воши. На хорошем бойце насекомое не заводится. На плохом — да. Вопрос: от чего? Ответ: от грязи, от страха…
- Он давит двумя пальцами клопа. Мальчишки смеются.
- Слезы закипают на глазах у Юрека.
- — Неправда! Я ничего не боюсь, — говорит он сквозь зубы.
- Кладет к ногам военрука винтовку, выходит из строя, идет по площадке и переходит на бег.
- — Я больше никогда не пойду в эту проклятую русскую школу, — кричит Юрек.
- Он, сжав кулаки, стоит в барачном закутке перед мамой. Она за столом крутит ручку швейной машинки, прошивая рукав мужской рубахи.
- — Почему? — спокойно спрашивает она. — Там хорошие учителя. Они из Ленинграда.
- Он молчит. Мама крутит ручку. Она видит: он смотрит на застеленные суконным одеялом нары. По подушке ползут клопы.
- — Ненавижу! Ненавижу! — кричит Юрек со слезами. — Я хочу домой! Я не буду здесь жить! Я хочу в Польшу!
- — Прекрати истерику, ты не девочка, — говорит мама и встает. — Идем.
- Они идут рядом по поселку. У мамы и Юрека в руках сумки.
- Маленькие местные мальчишки увязываются за ними, бегут, кричат:
- — Поляк-дурак! Поляк-дурак!
- Юрек резко оборачивается к ним, глядит на них угрожающе. Они испуганно останавливаются, отстают.
- Склад. Полки, на них какие-то ящики, коробки. На земляном полу большие бидоны, на них написано «Керосин». Греется раскаленная докрасна буржуйка. Заведующая складом, большая баба в гимнастерке, расстегнутой на толстой шее, в юбке и сапогах, сидит в проходе между полками за столом. На нем амбарная книга, чернильница. Чайник, кружка с чаем. Куски сахара-рафинада.
- Баба держит на весу перед глазами женские трусики с кружевами.
- — Не, не мой размер, — говорит она с сожалением. — Не натягну.
- Мама и Юрек стоят перед ней.
- — Может, попробуете? — робко спрашивает мама.
- Заведующая молча кидает трусики на стол. Тогда мама достает из сумки прозрачный пеньюар. Глаза у бабы загораются.
- Берет пеньюар в руки, щупает, гладит, нюхает.
- — Фу! Пахнет, — с удовольствием говорит она. — Божественно!
- Встает, снимает через голову гимнастерку. Огромные груди с большими лепешками сосков видны под полупрозрачной тканью серой нижней рубахи.
- Юрек не может оторвать от них взгляда.
- — Чего, полячок? Сисек не видал? — Смеется баба. — Ой, еще успеешь, ой, наглядишься!
- Она натягивает на себя пенюар, который ей заметно мал, и встает между полками.
- Застенчиво и вопросительно смотрит на маму.
- — Божественно! — говорит мама.
- Мама и сын подходят к бараку. Юрек тащит две тяжелые сумки с банками.
- Банка с керосином стоит на столе в закутке Беккеров.
- Мама мокает в керосин щепку, обмотанную тряпкой. Между коленями у нее стоит маленький мальчик. Он горько плачет и вырывается.
- А за ним выстроилась целая очередь испуганных, взволнованных малышей.
- — Юрек, — говорит мама. — Покажи, как ведут себя настоящие рыцари.
- Юрек подставляет ей голову. Она мажет ее керосином.
- — Видите, дети, — говорит она. —
- И совсем не страшно. Ну? Юрек? Как?
- Он нюхает себя, морщится и говорит по-русски: «Бо-жест-вен-но!»
- За деревьями видно здание школы имени маршала Ворошилова.
- Юрек идет по тропинке. Останавливается, нюхает себя. Вдруг падает и начинает кататься по снегу и растирать себя им.
- — Ненавижу! Ненавижу! — кричит он в тишине.
- Снежинки тихо падают с деревьев…
- Школа. Класс. Замерзшие окна. Между окнами на полу буржуйка, труба ее выходит в отверстие, вырезанное в забитом доской окне. Юрек стоит рядом с кафедрой у доски, исписанной доказательствами теоремы. За кафедрой сидит учительница, худенькая и бледная молодая женщина в пальтишке с облезлым меховым воротничком.
- — Хорошо, молодец. Видите, дети. Беккер у нас новенький, а с заданием справился лучше других, — она ставит ему отметку в журнале. — Скажи, Беккер, на пятом участке есть польская школа, почему ты не хочешь ходить туда?
- — Моя мама говорит, — отвечает Юрек, — когда мы вернемся в Польшу, я должен иметь хорошее образование. Моя мама говорит, ваша школа имеет такое образование…
- — Моя мама говорит, моя мама говорит, — насмешливо скандирует класс и громче всех толстый паренек.
- — А мой папа говорит, — вскакивает он, — что вы никогда не вернетесь в вашу бывшую панскую Польшу. Потому что вы все против советской власти.
- — Жирный говнюк, — презрительно бросает Юрек. — И папа твой говнюк.
- — Мой папа? Да ты знаешь, гад, что он с тобой сделает?
- Он выхватывает из кармана деревянный наган, вырезанный начальником, и наставляет его на Юрека.
- — Ты покойник!
- Школьники выбегают из-за парт.
- — Дети! Дети! — беспомощно говорит учительница. — Прекратите сейчас же!
- На заснеженном дворе перед школой Юрек, заложив руки в карманы, стоит под градом снежков.
- «Помнят псы-атаманы…»
- Размахивая над головой руками, как будто в них зажаты шашки, и сжимая поводья «лошадей», скачут к Юреку мальчишки и поют: «…помнят польские паны конармейские наши клинки!»
- А он вдруг поворачивается и бежит от них. Они с победными криками несутся за ним. Юрек добегает до стены и, вжавшись в нее спиной, хватает первого же подлетевшего к нему сына энкавэдэшника и сбивает с него шапку.
- — А вот мы поем так, — говорит он. — «Помнят псы-атаманы, помнят русские гражданы… — И с силой бьет мальчишку кулаком по голове. — …уланские наши клинки...»
- Толстый валится на снег. Остальные, на мгновение опешив, останавливаются.
- — Вы чего стоите? — кричит им толстый. — Наших бьют!
- И мальчишки кидаются на Юрека.
- — Бей, режь, кто в Бога верует! — вскрикивает он.
- И каждый получает свой удар кулаком по голове и тоже падает. Встают, пятятся, глядят на Юрека с удивлением, опаской и даже с уважением…
- Юрек быстро идет по тропинке среди деревьев. Прислушивается — сзади шаги по снегу. Оборачивается. Мальчишки из класса идут за ним. Толстого сына начальника среди них нет.
- — Эй, поляк! — кричат они. — Подожди! Не бойся!
- Юрек останавливается.
- — А я разве боюсь? — говорит он.
- Они окружают его.
- — А ты чё такой здоровый? — спрашивает один.
- — Не знаю, — пожимает плечами Юрек. — У нас в Польше все такие.
- — А хочешь, мы тебе чё покажем? — спрашивает другой.
- — Что?
- Они смеются.
- — Ты такого в своей Польше не видал! Это наше! Сибирское!
- Кто-то обнимает его за плечи, и они вместе идут по тропинке.
- Толстый выглядывает из-за деревьев, наставляет деревянный наган, целится в них и беззвучно «стреляет» губами.
- И бежит за ними…
- Дым столбом поднимается к холодному небу из трубы стоящего на отшибе деревянного домика без окон. Мальчишки, пригнувшись, тихо подбираются к нему. Осторожно приоткрывают дверцу заднего входа, по одному бесшумно просачиваются внутрь.
- Здесь за большими бочками слышны женские голоса, смех и плеск воды.
- Мальчишки опускаются на колени на мокрый, скользкий пол. И Юрек тоже. Кто-то молча толкает его в бок и показывает на щель между бочками. Юрек смотрит и видит…
- В белом парном тумане двигаются, как во сне, большие голые бабы. Они как языческие богини…
- Пар чуть рассеивается, они становятся виднее… Одна хлещет другую, лежащую на полке, веником. Третья поливает себя из шайки. Четвертая сидит на скамье с расставленными могучими ногами и трет живот и пах куском серого мыла.
- Юрек потрясенно и взволнованно вздыхает.
- И вдруг рядом с ним возникает толстый мальчишка.
- — Дай посмотреть, гад, — шепчет он и оттирает Юрека от щели.
- — Рано тебе еще, — усмехается Юрек и отпихивает толстого.
- Тот скользит по полу, задевает пустое ведро, оно падает со звоном…
- Голые бабы, красные, здоровые, грудастые, раскачав за ноги, за руки, бросают мальчишек в снег. Они пролетают по воздуху, роняя портфели, и шлепаются в сугробы.
- — Женилки у вас еще не выросли на нас смотреть, засранцы! — кричат они при этом со смехом. — В школу бежите, прогульщики!
- — Петька! Все твоему бате расскажу! Вот он уж тебе жопу-то надерет!
- Топоча по снегу толстыми морковными пятками, они бегут назад в баню.
- Ребята сидят на снегу.
- — А все из-за тебя, — говорят они сыну начальника. — Жиртрест!
- — А чего я? Чего я? Это все он! — опасливо кивает тот на Юрека.
- — Ну чё, поляк? — спрашивают мальчишки. — Здорово?
- — Да ну… — пожимает плечами Юрек. — Ничего особенного. Что, я голых баб в Польше не видел, что ли?
- Встает и презрительно сплевывает в сторону.
- Камнем уходит под воду мальчик. Открывает глаза — вокруг него равнодушный бесцветный подводный мир.
- — Сон этот приходил ко мне постоянно… А может быть, я тогда действительно утонул? — думал я каждый раз. — И вынырнул уже совсем в другой жизни? В другом мире?
- Что есть сил мальчик яростно бьет под водой руками и ногами.
- — И теперь жестокость, простота, несправедливость и опасность этого мира делали меня уже совсем другим…
- Горят две тусклые сальные свечи, неясно выделяя из темноты лица людей, сидящих и полулежащих на нарах в дальнем конце барака.
- Слышно, как за стенами воет ветер.
- Юрек сидит рядом с отцом. В руках у него несколько листков, вырванных из школьной тетради. С трудом сдерживая свой мальчишеский басок, он читает то, что написано на верхнем листке:
- Февраль, день десятый навсегда запомним,
- К нам пришли Советы, выгнали из дому,
- И детей, и взрослых в сани побросали,
- В Сибирь нас, поляков, силой угоняли.
- Из родного края целый месяц гнали,
- Без воды и хлеба люди умирали…
- Громко кашляет астроном Врублев-ский и зажимает платком рот. На платке кровь. Переждав, Юрек продолжает:
- В Сибири далекой — тайга, снег и ветер.
- Но поляк не сдастся ни за что на свете.
- Перед врагом не дрогнет, даже если сгинет.
- Мы вернемся в Польшу, Бог нас не покинет.
- Юрек раздает листки, руки протягиваются к нему из темноты.
- — Просили передать на пятый
- и седьмой участки, — говорит Зигмунт. — А они передадут дальше. К годовщине депортации все наши будут иметь эти стихи.
- — Кто их сочинил? — спрашивает Врублевский.
- — Наше горе, — отвечает чей-то голос.
- — И наше мужество, — другой голос.
- — Мне известно также, панове, что все сведения о положении спецпереселенцев уже направлены и в Лигу Наций, и в Красный Крест… — Отец поднимается с нар. — «Мы вернемся в Польшу, Бог нас не покинет».
- Все негромко повторяют за ним: «Мы вернемся в Польшу, Бог нас не покинет».
- Ночь. Кабинет начальника лагеря. Ветер воет за темным окном.
- Врублевский сидит на стуле.
- На столе горит лампа. Начальник за столом держит перед собой листок со стихами. Читает, шевеля губами: «Но поляк не сдастся ни за что на свете…» — Он усмехается. — Вот сволочи. Ну чего им надо? А?
- Он смотрит на Врублевского. Тот молчит.
- — Правильно нам на инструктаже разъясняли, — говорит начальник. —
- И не пытайтесь, из поляка никогда коммуниста не сделаешь. Они все нам враги. Всегда.
- — Я ведь тоже поляк, гражданин начальник, — тихо говорит Врублевский.
- — А мы вас за это всегда в Сибирь ссылать будем! — вдруг повышает голос начальник. — В восемьсот шестьдесят третьем ссылали? В восемьсот восемьдесять первом ссылали? В девятьсот двадцатом ссылали? Вечно ссылать будем!
- Он молчит несколько секунд, успокаиваясь. Потом встает, подносит листок к самому лицу Врублевского.
- — Кто?
- Врублевский молчит.
- — Кто? — еще громче.
- — Вы меня обманули, гражданин начальник, — говорит Врублевский. — Вы обещали отправить меня в больницу, а я умираю здесь, и никто мне не может помочь. Даже пан Беккер.
- — Так это он? — потрясает начальник листком. — Беккер?
- Астроном молчит.
- Начальник идет к железному сейфу, стоящему в углу. Набирает шифр, открывает дверцу. Достает из сейфа банку с молоком и кусок меда на блюдце. Подходит к Врублевскому, ставит банку и блюдце ему на колени.
- Врублевский обеими руками обхватывает банку и начинает жадно пить, обливаясь молоком. Оно течет по нему.
- В глазах его слезы.
- — Кто? — кричит начальник. — Кто?
- Снег заносит поселок. Буран. Вышки не видны в белом кружащемся мареве. Ветер с воем рвет с бараков и домов крыши. Повисли провода на телеграфных столбах.
- Астроном Врублевский, сгорбившись, пробирается по темной улице поселка. Впереди уже виден барак. Ветер со снегом с силой бьет ему в лицо. Он слабо пытается сопротивляться мощному напору, сгибается еще больше, шаги его становятся все медленнее.
- Новый удар ветра. Врублевский падает на колени, кашляет. Снег засыпает его плечи и шапку.
- — Центральная! Центральная? — кричит начальник в телефонную трубку. — Алё! Дайте областное НКВД… Срочно! — Он бьет по рычагам аппарата. — Центральная! Центральная! Мать твою!
- Ранний рассвет. Тишина. Полный покой в природе. Все бело от снега. Перед управлением телега, запряженная лошадью. Мужик с бородой, в тулупе
- и с кнутом сидит в телеге. Рядом стоит красноармеец с винтовкой.
- Из дома выходит начальник, в его руках пакет. Он отдает пакет красноармейцу.
- — Сдашь лично в руки майору Хламову. Лично! Понял?
- — Так точно, товарищ капитан!
- Красноармеец прячет пакет на груди под шинелью.
- — К обеду доедете? — спрашивает начальник у мужика. — Срочно надо!
- — Как Бог даст. — Мужик чешет бороду. — Вишь, занесло-то все как…
- — Я те дам «Бог даст», — сердится начальник. — Над тобой я один Бог, других не назначили! Езжай давай!
- Мужик дергает вожжи, лошадь трогает с места, красноармеец садится в телегу. Начальник некоторое время смотрит ей вслед, уходит в дом.
- Телега едет по белой улице. Впереди видны бараки.
- Перед ближним бараком большой сугроб, как будто с очертаниями человеческого тела.
- Телега проезжает мимо.
- Школа имени маршала Ворошилова. Слышно, как внутри звенит звонок. Через некоторое время из дверей шумно выбегают школьники. Юрека сразу же окружают мальчишки. Они все направляются к лесу.
- Толстый сын начальника, стоя на крыльце, мрачно смотрит на них, потом уходит в другую сторону.
- Мальчишки идут вдоль берега замерзшего пруда.
- Юрек встает на лед, за ним остальные. И все катятся друг за другом по черному льду, как на коньках.
- В лесу под деревьями, накрытая огромной шапкой снега, стоит заброшенная и полуразвалившаяся охотничья избушка с забитым досками оконцем.
- Мальчишки по тропинке подходят к ней. Один из них ногой ударяет в дверь, она медленно открывается в темноту.
- Свеча горит на сбитом из досок столе под низким, нависшим потолком.
- В углу белеет печь. На стене висит высохшая волчья шкура. Мальчишки тесно, прижимаясь друг к другу, сидят на узкой скамье. Глаза их возбужденно блестят в дрожащем свете свечи.
- На столе стоит бутылка, до половины наполненная мутной жидкостью. На газете лежат картофелины, соленые огурцы, насыпана крупная серая соль.
- Низкорослый пацан протирает стакан. Другой, рыжий, отрывает от газеты полоску с чьим-то портретом, насыпает на нее какой-то темный порошок.
- — Курево, ребятишки, шик-модерн! — говорит он, ловко свертывая самокрутку. — Тут даже табачок есть, не один мох.
- Чиркает спичкой, поджигает самокрутку, затягивается, окутывается дымом и передает курево Юреку. Он сразу затягивается тоже. И, напряженно улыбаясь, как будто задумывается на мгновение. Но, переселив себя и не закашлявшись, выпускает дым и тоже передает самокрутку по кругу.
- Рыжий наливает в стакан из бутылки, отмеряя дозу ногтем.
- — Как положено, гостю первый
- стакан, — солидно говорит он и протягивает стакан Юреку. — Ты первач уважаешь?
- Юрек опрокидывает стакан. У него перехватывает дыхание, глаза таращатся. Мальчишки с интересом смотрят на него. Видно, что он борется с собой.
- — Уважаю, — наконец выдыхает он и отдает стакан рыжему.
- И вдруг ему становится ужасно весело. Он смеется.
- — У нас в Польше я всегда только один первач пил, — говорит он.
- Толстый мальчик, тяжело дыша, проваливаясь в глубокий снег, идет по лесу.
- — Ну ладно, — бормочет он под нос. — Ну ладно! Еще посмотрим!
- Свеча почти догорела, дым плавает над столом. Низкорослый пацан допивает из стакана остатки самогона.
- Мальчишки сбились вокруг Юрека и взволнованно слушают его.
- — Однажды ночью направлялся к Днестру небольшой отряд всадников. Вихрь шумел так мрачно и зловеще, что чудилось, среди развалин раздаются тяжелые вздохи, жалобные стоны, какой-то смех, плач и крик детей, — говорит Юрек таинственным голосом. — Весь холм, казалось, ожил и заговорил различными голосами. Из-за камней словно выглядывали чьи-то высокие, тонкие фигуры, между скалами тихо скользили тени…
- Дикий, пустынный берег реки. Белый лунный свет придает деревьям и скалам фантастические очертания.
- Небольшой отряд запорожских казаков медленно едет мимо кладбищенских надгробий.
- Вдруг с одной из могил что-то прыгает на седло последнего всадника. Синий-пресиний и страшно бледный голый младенец. Глаза его горят. Он сзади обхватывает всадника ручонками и кусает в шею… Кровь алая течет…
- Свеча мигает и гаснет. Но нет. Маленькое пламя поднимается снова.
- — Кто это был? — испуганным шепотом спрашивает низкорослый.
- — Упырь, — совсем тихо отвечает Юрек. — Видно, татары вели его с матерью в плен, и он умер некрещеным.
- Вдруг в тишине скрипит дверь. Все в ужасе смотрят на нее.
- Дверь открывается. На пороге стоит толстый мальчик, в поднятой руке он держит боевую гранату.
- — А у меня граната есть, — гордо объявляет он. — Рванем?
- — Настоящая?
- Мальчишки вскакивают со скамьи и бегут к нему.
- — Штыком и гранатой пробились ребята! — кричит толстый, падает на снег и отводит назад руку с гранатой. — Из положения лежа… — Поднимается на ноги. — …Стоя! Через плечо! — Чуть не роняет гранату. — Из-за головы!
- Мальчишки с восторгом, не отрываясь, следят за всеми его неловкими движениями. Юрек стоит чуть в стороне.
- — Правда? Настоящая? — недоверчиво спрашивает рыжий.
- — А то? Самая настоящая. Кто подержать хочет?
- Он поднимает гранату над головой.
- — Я! Я! Я! — тянутся к ней руки.
- — А ты, поляк? — спрашивает толстый.
- — Нет, — отвечает Юрек. — Не хочу.
- Он подбирает со снега свой портфель и идет по тропинке.
- — А рвануть слабо? — спрашивает толстого рыжий.
- — Мне? Слабо? — толстый смотрит при этом на Юрека, как будто хочет остановить его. — Раз плюнуть! А ну! Все назад, бздуны!
- Мальчишки отступают от него на несколько шагов…
- Он медленно поднимает руку с гранатой…
- Юрек продолжает идти под деревьями…
- — Да здравствует СССР! — кричит толстый.
- Рвет чеку, кидает гранату…
- И она взрывается. Не успев улететь.
- Вспышка. Грохот. Страшный крик раненого мальчика.
- Юрек сразу поворачивается и бежит назад, к нему…
- Спотыкаясь, проваливаясь в снег, толкаясь, мальчишки несут толстого из леса. Юрек, сжав зубы, держит его за спину, рыжий за ноги. Остальные помогают, поддерживают — толстый очень тяжелый. Он стонет. Лицо белое, глаза закрыты.
- Кровавый след тянется по снегу. Низкорослый пацан обгоняет мальчишек и несется к поселку.
- Начальник лагеря, в одном мундире, бежит по улице поселка навстречу мальчишкам, несущим его сына. За ним торопится фельдшер. Перед глазами начальника возникает белое, бескровное и уже как будто бы даже и безжизненное лицо сына.
- — Кто? Кто? — рычит он и хватает за воротник Юрека. — Ты? Убью, сволочь!
- — Дяденька! Дяденька! — кричат мальчишки. — Не надо! Это не Юрка, правда! Это же Петька… Сам!
- Зигмунт Беккер бьет топором по стволу дерева в месте распила. Лесорубы толкают ствол и отбегают в стороны. Дерево трещит и падает, поднимая тучу снега.
- Наконец туча рассеивается, оседает.
- В деревьях стоит красноармеец с винтовкой.
- — Беккер! Ко мне! Бегом!
- — Прощайте, панове, — говорит Зигмунт товарищам, закладывает руки за спину и медленно идет к красноармейцу.
- — Бегом! Бегом, твою мать! — орет тот.
- Медпункт. Толстый Петька на столе, на клеенке. Рука его, перевязанная в плече и стянутая жгутом, лежит на груди, словно отдельно от него.
- Мама склоняется над ним, держит его другую руку, считает пульс. Фельдшер бестолково топчется рядом с ней.
- Начальник сидит в углу на табурете, обхватив голову руками. Вскакивает.
- — Где же Беккер, мать его? — кричит он.
- — Он не птица, — спокойно говорит мама, не оборачиваясь к нему. — Он не умеет летать.
- Начальник бросается к двери.
- И в этот момент она открывается.
- На пороге стоит отец с саквояжем в руках. За ним красноармеец.
- — Спецпереселенец Беккер доставлен по вашему приказанию, — бодро рапортует он.
- — Вон! К ебеней матери! — рычит начальник. — Кругом марш!
- Отец подходит к маме. Она осторожно снимает бинт с руки мальчика. Он не реагирует, только тихо стонет с закрытыми глазами.
- — Сильнейший болевой шок, — говорит отец негромко по-польски и рассматривает руку. — Раздроблен локтевой сустав, порваны сухожилия…
- — Ампутация? — тоже по-польски спрашивает мама.
- — Говорить по-русски! — кричит начальник.
- — К счастью, потеря крови не катастрофическая… — продолжает отец по-польски, не обращая внимания на начальника. — Мне кажется, я могу сохранить мальчику руку.
- — Уверен?
- — Ты же знаешь, в девяносто девяти процентах я не ошибаюсь… Но всегда есть один процент…
- — У нас нет сейчас этого процента, — говорит мама. — Ни у нас, ни у мальчика.
- Отец вздыхает, открывает саквояж. Вынимает инструменты.
- — Если он умрет, — подходит к нему начальник, — я тебя лично застрелю, Беккер. И мне слова никто не скажет.
- — Эфир? — не слушая его, спрашивает отец у фельдшера.
- — Эфир! — как эхо повторяет начальник.
- Фельдшер молча отрицательно мотает головой.
- — Спирт, — говорит отец. — Нужен спирт. Как можно больше спирта.
- — Спирт! — кричит начальник фельдшеру.
- Тот бросается к шкафчику, достает бутылку.
- Отец над тазом выливает спирт из бутылки на руки маме и себе.
- Фельдшер с тоской следит за ним.
- — Еще, — говорит отец.
- — Еще! — кричит начальник.
- Фельдшер стоит в нерешительности.
- — Весь спирт, блядь, давай, ворюга, алкаш! Весь! — орет начальник и бьет его кулаком в лицо.
- Фельдшер, даже не вытирая разбитый в кровь рот, трясущимися руками достает бутылки из всех потаенных мест.
- Отец обливает спиртом инструменты, потом наливает в стакан. Мама, поддерживая голову мальчика, открывает ему рот. Отец льет в него спирт.
- — Ну, держись, мальчик, — шепчет он. — Как на итальянском фронте.
- Страшный крик вылетает из медпункта.
- Мальчишки, и Юрек вместе с ними, сидят на крыльце обнявшись. Курят, передавая самокрутку, и плачут.
- Кабинет начальника. Начальник за столом.
- — Центральная! Центральная! — кричит он в телефонную трубку. — Дайте мне областное НКВД! Да уже полдня жду! Обождался!
- Открывается дверь, на пороге Беккер.
- — Вызывали, гражданин начальник?
- Начальник молча встает, подходит к сейфу, открывает его. Достает оттуда три банки с тушенкой, сгущенным молоком, буханку хлеба, бутылку водки. Ставит все это на стол.
- — Твое, — говорит он. — Бери.
- Беккер смотрит на это богатство…
- — Нет, — наконец говорит он. — Не надо. Я в восторге от своей операции.
- Я еще что-то умею. А ваш сын не однорукий инвалид. То и есть мой гонорарий.
- — Все-таки, Беккер, вы его спасли… Что я могу для вас сделать?
- — Вернуть меня в Польшу, — усмехается Зигмунт. — Не можете? Тогда сделайте для профессора Малинека. Верните его к нам.
- Начальник молчит, думает.
- — Ну что ж, — наконец произносит он. — Это я могу.
- — Спасибо.
- — Спасибо, — говорит начальник, протягивая руку.
- Беккер пожимает ее. Выходит.
- Начальник садится за стол. Открывает бутылку водки, наливает в стакан с подстаканником. Поднимает его.
- — Петька, сынка, — говорит он, — за твое здоровье. Понял?
- Выпивает, отламывает от буханки кусок хлеба… Звонит телефон…
- — Капитан Тарасов слушает… — Он встает с трубкой в руке. — Здравствуйте, товарищ майор. Так точно, я. Товарищ майор, я направлял вам донесение о подрывной деятельности среди спецпереселенцев по факту распространения антисоветской пропаганды в виде стихов…
- На лесной просеке, рядом с первой могилой, уже другие кресты.
- Спецпереселенцы топорами вырубают новую могилу. Открытый гроб, сколоченный из свежих досок, на снегу лежит крышка.
- Снежок тихо падает на белое лицо астронома Врублевского в гробу.
- Вокруг молча стоят спецпереселенцы.
- Зигмунт Беккер и еще один поляк накрывают гроб крышкой, заколачивают гвоздями. Опускают в яму, закидывают землей со снегом, ставят крест.
- Крестятся. Поют тихо: «Твоей опеке, Отец небесный, чада твои вверяют судьбу».
- Пишут на дощечке карандашом: «Просят помолиться за упокой».
- Обнажается от снега земля на кладбище. Деревья покрываются листьями. Зеленеет трава на могилах…
- — А на нашем кладбище все прибавлялись кресты, — звучит голос взрослого
- человека. — Особенно много было детских могил. Трудно было маленьким вынести эту голодную, жестокую зиму. Но она все же прошла… Мы ее пережили…
- Маленькие мальчишки босиком бегут по улице в облаке пыли за открытым автомобилем. Рядом с водителем в гимнастерке сидит офицер с двумя майорскими «шпалами» в петлицах синего цвета.
- Автомобиль останавливается возле управления лагеря. Майор, держа в руке портфель, вылезает из автомобиля. Идет к дверям управления.
- Пожилой охранник с винтовкой и почему-то в зимней шапке вытягивается и отдает майору честь.
- — Вольно, — усмехается майор.
- Кабинет начальника управления. Майор сидит за столом на месте начальника. Тот стоит рядом с сейфом. Майор вынимает из портфеля какие-то бумаги, выкладывает их перед собой.
- — Ну что, капитан? — говорит он. — Всё. Надо их брать.
- — Воскресенье сегодня, товарищ майор. Ненужный ажиотаж.
- — Ничего, завтра возьмем, — легко соглашается майор. — Как говорится, понедельник день тяжелый. То есть для них будет.
- Начальник достает из сейфа бутылку водки, тарелку с вареным мясом, хлеб. Наливает водку в стаканы.
- — С дороги, товарищ Хламов.
- — Погоди, не торопись. Делу, как говорится, время, потехе, как говорится, час. — Он отодвигает от себя стакан. — Знаешь, какую мы работу провели? Можно сказать, всю их сеть вскрыли. По всем лесозаготовкам области.
- — Вот сволочи, — начальник ставит свой стакан на стол.
- — О! А я что говорю! — Майор выбирает из стопки бумаг листок. — Давай списочки сверим. Свой возьми.
- — Я своих драгоценных панов всех наизусть знаю, — смеется начальник.
- — Беккер Зигмунт, — читает майор.
- — Есть такой, — говорит начальник и хмурится.
- Майор отмечает у себя в списке имя отца.
- — Беккер Ежи, — продолжает он.
- — Так мальчишка же, товарищ майор, — смущенно говорит начальник. — Школьник. С моим одноклассник.
- — Какая разница, капитан? — строго спрашивает майор и смотрит на него укоризненно. — Нет, ты мне объясни, какая разница?
- Таежный пруд с темной — от отражающихся деревьев — водой. На воде, на середине пруда, медленно движется большой плот, сколоченный из бревен, на мачте — пиратский флаг.
- Мальчишки, и голые, и в одних трусах, загорелые. Лежат под солнцем, сидят, свесив в воду ноги. Гребут. Здесь и маленькие поляки из бараков. Юрек, мускулистый, крепкий, с копной волос, стоит на «носу» у руля. Кулаки приставил к глазу, как подзорную трубу.
- — Свистать всех наверх! — кричит он. — Земля!
- Самый маленький поляк вдруг начинает плакать.
- — Юрек, есть хочу, — плачет он.
- Юрек присаживается рядом с ним на корточки, обнимает за плечи.
- — Все хотят, — говорит он. — Потерпи, ты же мужчина.
- — Есть хочу! — плачет маленький.
- Майор держит в одной руке кусок хлеба с куском вареного мяса, в другой список поляков. Жует, читает…
- — Врублевский Анджей…
- — А этот как туда попал? — удивляется начальник. — Он же мой осведомитель.
- — Значит, попал…
- — Тогда вычеркивайте. Умер Врублевский.
- — Баба с воза, как говорится, кобыле легче, — смеется майор. — Дзешук Богдан…
- Вдруг громко звонит телефон. Начальник снимает трубку, слушает. Лицо его меняется, становится растерянным.
- — Да ты что? — он протягивает трубку майору. — Послушайте, товарищ майор.
- Майор прожевывает большой кусок мяса, вытирает губы, берет трубку.
- — Майор Хламов слушает… Что? Нет! Вот еб твою мать! Молотов? Да, да! Давай, записываю… — Он быстро берет карандаш и начинает записывать на списке приговоренных поляков, повторяя то, что слышит в трубке: «Граждане и гражданки Советского Союза! Советское правительство и его глава товарищ Сталин поручили мне сделать следующее заявление: Сегодня, в 4 часа утра, без предъявления каких-либо претензий к Советскому Союзу, без объявления войны германские войска напали на нашу страну…»
- Юрек, стоя на краю плота, держит над водой маленького поляка. Тот вырывается, вопит, бьет его кулачками. Юрек, смеясь, отпускает его, ставит на плот.
- А сам, оттолкнувшись ступнями от его края, подпрыгивает и, вытянув вперед сложенные ладони, уходит под воду.
- С выставленными вперед руками, он опускается все глубже и глубже, устремляясь ко дну… Мальчишки, столпившись на плоту, смотрят на водную гладь. Она совершенно спокойна. Юрека нет.
- Маленький поляк начинает плакать.
- Равнодушный бесцветный мир. Маленький Юрек под водой, как в начале. Выплыть, вырваться, выжить! Быть! Что есть сил мальчик яростно бьет под водой руками и ногами.
- — Если бы я знал тогда, что самое трудное и серьезное в моей жизни еще впереди…
- Юрек наконец выныривает рядом с плотом.
- По берегу бежит толстый сын начальника с подвязанной рукой.
- — Война! Война! — весело кричит он. — Ребя! Война!
- Поляки в окнах бараков…
- Или стоят на улице возле них…
- С напряженными, взволнованными лицами настороженно прислушиваются к обрывкам фраз, долетающих до них со стороны плаца: «Правительство Советского Союза… твердую уверенность в том… все рабочие, крестьяне и интеллигенция… с должным сознанием… к своим обязанностям… к своему труду…»
- Плац в центре поселка.
- Молча стоят местные. Их немного, десятка три. Лица серьезны, угрюмы. Мальчишки тоже тут.
- На трибуне майор Хламов, начальник лагеря, представитель райкома партии. Райкомовец держит перед глазами листок и читает громко: «Правительство призывает вас, граждане и гражданки Советского Союза, еще теснее сплотить свои ряды вокруг нашей славной большевистской партии, вокруг нашего Советского правительства, вокруг нашего великого вождя товарища Сталина. Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами».
- Кто-то один поднимает руки, чтобы аплодировать. Но смотрит по сторонам и опускает руки. Все стоят молча.
- — «Указ президиума Верховного Совета СССР о мобилизации военнообязанных, — продолжает читать райкомовец. — Мобилизации подлежат военнообязанные, родившиеся с 1905 по 1918 год включительно. Первым днем мобилизации считать 23 июня 1941 года…
- 22 июня 1941 года. Москва, Кремль».
- Перед управлением в открытой машине рядом с водителем сидит майор Хламов. Возле него стоит начальник.
- — Ты пойми, не до поляков твоих сейчас, капитан. Приказано повременить, — говорит майор. — Сейчас ведь что, как говорится, главное? Бить немца. Со страшной силой. Но все это ненадолго, поверь.
- — Как считаете, товарищ майор?
- К концу лета в Берлине будем?
- — А ты сомневаешься? И с поляками твоими скоро разберемся, никуда не денутся. Между прочим, как раз сейчас они в пользу фашистов очень даже шпионить могут. Понимаешь, какой сложности момент?
- — Понимаю, товарищ майор. А как же?
- Майор трогает водителя за плечо, машина медленно отъезжает от управления. Начальник идет рядом.
- — А за Беккером этим твоим приглядывай, — говорит ему майор. — За австро-венгерцем этим.
- Вечер. В сарае, где стоит тракторный дизель, все медленнее и медленнее обороты коленчатого вала. Дизелист вытирает руки ветошью…
- Мигают и гаснут лампочки под потолком барака. На занавеске, отгораживающей семейный закуток Беккеров, видны тени.
- Горит свеча. Освещает лица поляков, тесно сгрудившихся вокруг стола. Они говорят приглушенными голосами, но страстно и взволнованно.
- — То есть справедливое возмездие!
- А мы должны быть в стороне, панове. Как Америка.
- — Америка рано или поздно вступит в войну!
- — Что ж, пусть вступает, это ее дело. А чем скорее Сталин и Гитлер сожрут друг друга, тем выгоднее для Польши.
- — А если победит Гитлер? Что будет с нами?
- — Лучше для Польши, — говорит отец, — если все поляки будут сражаться с Гитлером. И мне все равно, на чьей стороне! Англии или России.
- — Вы с ума сошли, Зигмунт! На стороне Сталина? Никогда! — Послушайте меня, панове, — говорит голос из темноты.
- Отец берет свечу и встает. Становятся видны Юрек и мама, молча сидящие на нарах. Но отец подносит свечу к другим нарам.
- На них лежит профессор Малинек. Страшно изможденный, совсем седой.
- — Запомните мои слова, панове, — он с трудом приподнимается на локте, — у нас будет своя армия. И каждый поляк, где бы он ни был, должен стремиться встать в ее ряды.
- — Если только мы здесь все не сдохнем до этого, — угрюмый голос.
- — Не сдохнем, — говорит Малинек и, обессиленный, откидывается на подушку.
- Утро. Грузовики — один, другой, третий — въезжают в поселок. В кузовах красноармейцы с винтовками и автоматами.
- Открытый автомобиль майора Хламова обгоняет колонну, непрерывно гудя клаксоном.
- Начальник, застегивая портупею, выбегает из дверей управления.
- Автомобиль останавливается.
- — Ну что, товарищ майор? Дождались? — с готовностью спрашивает начальник. — Берем?
- — Дождались, капитан, — хмуро отвечает Хламов.
- Распахиваются двери бараков. Вбегают красноармейцы.
- — Встать! Встать!
- Женщин, стариков, детей сгоняют с нар. Замешкавшихся подталкивают прикладами винтовок. Никто ничего не понимает, толкаются, падают, натягивают одежду, сбиваются в кучу.
- — На выход! На выход!
- Красноармейцы окружают спецпереселенцев на лесных участках.
- Летят в стороны пилы и топоры.
- Поляков строят и гонят по дороге.
- За бараком Юрек, голый по пояс, окапывает лопатой жалкие ростки картофеля.
- Мама, вырвавшись из рук красноармейца, выбегает из барака, бросается к сыну.
- Красноармеец догоняет ее, хватает за плечи.
- Юрек бросает лопату и, сжав кулаки, кидается на красноармейца. Мама успевает остановить его, обняв, прижимает к себе, заслоняя сына.
- Спецпереселенцы с лесных участков в сопровождении красноармейцев подходят к плацу.
- Здесь уже толпятся женщины, старики и дети. Майор, начальник управления, представители райкома и исполкома молча стоят на трибуне, ждут, когда соберутся все.
- Тишина.
- — Товарищи поляки, — говорит исполкомовец. — Камрады!
- Смысл этих слов не сразу доходит до собравшихся. Они удивленно смотрят друг на друга, на исполкомовца.
- — Товарищи поляки, — повторяет он, через силу улыбаясь, — и союзники в общей борьбе с немецко-фашистскими захватчиками…
- Отец стоит рядом с Малинеком. На глазах профессора выступают слезы, кажется, что он сейчас потеряет сознание. Отец обнимает его за плечи.
- — Согласно Указу Президиума Верховного Совета СССР от 12 августа 1941 года польским гражданам, находящимся в заключении или на спецпоселении, предоставляется полная амнистия.
- Люди плачут, смеются, обнимаются.
- — И в соответствии с советско-польским военным соглашением от 14 августа 1941 года, — с трудом перекрикивает шум исполкомовец, — на территории СССР организуется польская армия.
- Несколько поляков протискиваются к Малинеку, пожимают ему руку.
- Кто-то падает на колени, громко молится.
- С кем-то истерика.
- И вдруг:
-
Jeszcze Polska nie zginela,
-
Kiedy my zyjemy.
- И весь плац, до единого человека, подхватывает:
-
Co nam obca przemoc wziela,
- Szabla odbierzemy.
- Голоса становятся все громче, все торжественней, все напористей:
-
Marsz, marsz Dabrowski,
-
Z ziemi wloskiej do Polski,
-
Za Twoim przewodem
-
Zlaczym sie z narodem.
- И все начальство как будто ветром сдувает с трибуны. А вслед им:
- Marsz, marsz Dabrowski»,
-
Z ziemi wloskiej do Polski2.
-
- Бывшие спецпереселенцы молча стоят среди могил, среди крестов. В руках у них таежные цветы.
- Они кладут их на могилы, крестятся.
- — Пусть порадуются вместе с нами, — тихо произносит кто-то.
- — Пусть спят, — говорит другой. — Когда-нибудь мы вернемся сюда, чтобы поставить им памятники.
- Юрек, рыжий, низкорослый, толстый сын начальника с рукой на перевязи и другие мальчишки сидят в охотничьей избушке. За окошком видны краснеющие листья деревьев.
- На столе бутылка с самогоном, лук, огурцы, серая соль. Рыжий наливает самогон в стакан, отмеряя дозу ногтем.
- — По чуть-чуть. Когда прощаться будем, Юрка, вот напьемся, песни будем петь, — говорит он и вдруг запевает высоким и очень красивым голосом:
- Как на дальней сторонке
- Громко пел соловей.
- А я мальчик на чужбине
- Далеко от людей.
- Позабыт, позаброшен
- С молодых юных лет.
- Я остался сиротою,
- Счастья доли мне нет…
- Мальчишки слушают его с серьезными лицами. Он обрывает пение.
- — Вы куда теперь от нас? — спрашивает Юрека. — В вашу Польшу?
- — Мой папа говорит, — вступает тол-стый, — все равно их в Польшу не пустят.
- Юрек как будто не слышит. Ладонью отстраняет стакан, протянутый рыжим.
- — Ты что, кореш? — удивляется рыжий. — Так друганы не поступают!
- — Я себе клятву дал, — объясняет Юрек. — Не пить, не курить. Пока на фронт с отцом не доедем.
- — На фронт? — удивляются все.
- — Да, немцев бить, — небрежно подтверждает Юрек. — Мы с отцом уходим в армию Андерса. Знаете, кто такой? Наш главный генерал.
- — Ври больше, — смеется толстый. — А отец тебя возьмет?
- — Не возьмет, сам убегу, — упрямо говорит Юрек. — Я в школе атлас спер. У меня весь маршрут продуман.
- — А что это — маршрут? — спрашивает маленький поляк. — Юрек! Я тоже с тобой!
- — Мой папа говорит, — снова начинает свое толстый, — вы, поляки, все равно нам советским не товарищи.
- — Потому что твой папа говнюк, — спокойно говорит Юрек. — И ты, Петька, тоже говнюк.
- — Ответишь за говнюка?
- Толстый вскакивает из-за стола и здоровой рукой бьет Юрека. Тот мгновенно уходит от удара, тоже вскакивает, хватает толстого за грудь и заносит свой кулак. Толстый закрывает глаза. Но в по-следнюю секунду Юрек опускает руки.
- — Мы, польские рыцари, великодушны, — говорит он. — Мы женщин, детей и раненых никогда не трогаем.
- Улица поселка. Мужик, обмотанный проводами, прицепившись «кошками» к столбу, укрепляет на нем черную круглую тарелку репродуктора. Сначала из нее раздается какой-то хрип, потом — голос Левитана:
- — От Советского Информбюро…
- В течение 9 сентября наши войска вели упорные бои с противником на всем фронте. Наша авиация наносила удары по войскам противника на поле боя и уничтожала авиацию на его аэродромах.
- Возле столба начинают собираться люди — и местные, и поляки. Смотрят вверх на тарелку, молчат, слушают…
- — Днем 9 сентября близ Москвы сбиты два немецких самолета-разведчика.
- Левитан замолкает, и сразу же из репродуктора раздается:
- Вставай, страна огромная,
- Вставай на смертный бой.
- С фашистской силой темною,
- С проклятою ордой.
- Пусть ярость благородная…
- Автомобиль едет по улице поселка мимо столба с репродуктором. Рядом
- с водителем профессор Малинек. На нем английский темно-зеленый френч и на голове конфедератка.
- За автомобилем едет грузовик. В кузове бумажные мешки с клеймами и картонные ящики с английскими буквами.
- Обе машины останавливаются возле управления. Малинек вылезает из автомобиля. Из грузовика появляются три незнакомых поляка, тоже в английских мундирах и высоких ботинках на шнуровке. Закуривают.
- Местные ребятишки тут же обступают их.
- Начальник выходит из двери навстречу профессору.
- — Главный сотрудник делегатуры посольства Польской Республики в СССР по Алтайскому краю и Новосибирской области Малинек, — официально представляется профессор и достает из нагрудного кармана френча удостоверение.
- — Старый знакомый, — усмехается капитан и возвращает ему удостоверение. — Как здоровье?
- — Распорядитесь, капитан, — сухо говорит Малинек. — Нам нужно помещение для распределения гуманитарной помощи гражданам Польской Республики от имени английской организации УНРА.
- — Слушаюсь, пан сотрудник, — насмешливо козыряет начальник. — Будет исполнено.
- Длинная очередь женщин и мужчин выстроилась к входу в склад.
- Приехавшие поляки выгружают из кузова грузовика ящики и мешки и несут их внутрь склада.
- Баба-кладовщица потрясенными и жадными глазами следит, как открываются ящики с продуктами…
- Банки с английскими надписями с яичным порошком, свиной тушенкой, какао, куски шоколада, бумажные мешки с мукой — все это выставляется на столы.
- За одним сидят профессор Малинек и поляк из приехавших. Перед ними списки.
- Проходящие мимо стола бывшие спецпереселенцы со счастливыми, взволнованными лицами отмечаются в списках, получают свою порцию продуктов, быстро прячут их в сумки.
- Теперь они подходят к маме. На полу перед ней груда самой разнообразной одежды — перекрашенные английские и американские мундиры, свитера, кальсоны, рубахи, ботинки, перчатки, шарфы.
- Все растерянно и долго копаются в одежде, натягивают перчатки, примеряют мундиры… Груда вещей исчезает на глазах.
- — Зачем тебе теплая одежда, Гражина? — говорит одна женщина другой. — Мы же едем на юг! Ташкент! Там всегда солнце, Гражина! Там фрукты! Там рай! Там Андерс!
- Она неожиданно надевает на себя мундир и, улыбаясь, «отдает честь».
- Отец и Юрек появляются на складе. У Юрека зажигаются глаза, когда он видит все это богатство.
- — И вещи, и продукты будешь получать последним, — тихо говорит Зигмунт сыну, удерживая его за руку. — Ты понял меня, Юрек?
- — Да, я тебя понял, папа, — отвечает Юрек и послушно отходит в сторону.
- Здесь сидит на табурете кладовщица с потрясенным лицом.
- — Господи! — не выдерживает она, обращаясь к Юреку. — Добра-то сколько! И все полякам! Все полякам! Надо же! За что?
- Малинек встает и идет к отцу. Они обнимаются. Профессор подводит его к столу, на нем стоит большой картонный ящик.
- — Открывайте! — торжественно говорит он. — Тут все для вас, пан Зигмунт.
- Отец смотрит на него, на ящик… Открывает…
- — Нет! Такого не может быть! — Он перебирает упаковки медикаментов
- и шепчет потрясенно: — Аспирин… Хина… Йод? Нет, вы представляете себе, профессор? Йод! Ура! Стрептоцид! Красный стрептоцид! О! Как я благодарен вам, пан профессор!
- — Это я должен быть вам благодарен, Зигмунт. За то, что я жив.
- Отец поднимает на него глаза.
- — Когда? — настойчиво спрашивает он. — Когда мы сможем отправиться отсюда, профессор?
- Малинек хмурится.
- — Не все так просто, Зигмунт, — понижает он голос. — Русские нам не верят. Они торгуются из-за каждого солдата. Две дивизии и тридцать тысяч человек, не больше. А уже призвано больше семидесяти тысяч. Андерс в очень сложном положении. Я прошу вас не торопиться в Узбекистан. Потерпите еще немного. У вас есть лекарства. Пока здесь остается хоть один поляк, вы нужны здесь, Зигмунт.
- Юрек в мундире из перекрашенной шерсти радостно выбегает из дверей склада и бежит по улице. Мундир ему немного велик.
- Он прижимает к груди бумажный мешок с английскими словами. Вдруг спотыкается и чуть не падает. Но не роняет мешок.
- Возле его барака оживление, громкие голоса. Входят, выходят, рассматривают на себе и других обновки. Худой человек сидит на ступеньках крыльца, руками ест из банки тушенку и не может остановиться и облизывает пальцы.
- Юрек пробегает мимо барака.
- Домики, стоящие за бараками. Юрек стучит в окно. Сразу же в окне появляется его рыжий друг.
- Мальчишки сидят за домами. У каждого из них или кастрюля, или миска, или кружка. И каждому из них Юрек насыпает туда муку из мешка.
- — Они всегда честно делились со мной, — звучит голос взрослого человека. — Самогоном, картошкой, куревом. Теперь наконец и я мог поделиться с ними. Английской мукой. Так мы на самом деле прощались, чтобы не увидеться больше никогда в жизни…
- Ребята сами все уже в муке. И белое облачко витает вокруг них.
- Мешок уже почти пуст. Низкорослый подставляет ладошки. Юрек высыпает в них остаток муки. Мальчик ест ее с ладоней и смеется.
- Юрек разрывает мешок, чтобы ничего не осталось в его швах.
- Белое облако скрывает их всех…
- Темный дым закрывает холодное суровое осеннее небо…
- Тревожно и грозно гудят над большой сибирской узловой станцией паровозные гудки, перебивая друг друга.
- Паровозный дым черной копотью садится на лица людей.
- Множество людей. Толпы. Несчастные, злые, потерянные, бегущие, толкающиеся, теряющие друг друга, теряющие жалкий скарб, плачущие, падающие, кричащие, цепляющиеся за уходящие поезда, мечущиеся как в каких-то адских Дантовых коридорах, между товарняками и пассажирскими, перебегающие по рельсам.
- Кто куда? Кто откуда?
- С Западной Украины на Урал, с Дальнего Востока в Самарканд, с Волги на Амударью…
- По-польски, по-русски, по-украински, по-еврейски…
- Ночь? День?
- И металлические равнодушные голоса:
- — Пассажирский поезд Новосибирск—Фрунзе пройдет без остановки!
- — Поправка: поезд Тюмень — Махачкала отправляется с третьего пути через две минуты!
- Людской прилив на перронах. Отлив — разочарование, брань, плач…
- — Отправление скорого Омск — Бухара задерживается до двадцати трех часов.
- И вместо скорого, к которому несется толпа, вдруг медленно катящиеся платформы с зачехленными орудиями и красноармейцами в шинелях, с винтовками.
- А там милиция гонит, толкает с перрона обалдевших от бессонья, голода и отчаяния людей. И на путях мрачно возникают «столыпинские» вагоны с зарешеченными окнами…
- Быстро пробежать по перрону. Вдоль состава с решетками. С котелком в руках. Прижимая его к груди. Обежать стороной милиционера. Увернуться от шкета в лохмотьях, подставляющего ножку и жутко свистящего вдогонку.
- А тут второй наперерез, дикое чумазое лицо, ножик блеснул. Ударить его на бегу лбом с такой силой, чтобы залился кровью и рухнул на перрон со стоном.
- Не оглядываясь, прыгнуть на рельсы, расплескивая суп из котелка. Пролезть под вагонами…
- Внезапно со страшным скрежетом вздрагивает и трогается состав.
- Отшатнуться, спастись. Но только не уронить котелок.
- И — в грохоте проносящихся мимо, совсем близко вагонов — увидеть, как за ними отчаянно бежит женщина. Руки тянутся к ней из тамбуров. Она прыгает… И падает на рельсы… И последний вагон равнодушно переезжает ее…
- Поезд уходит, теряется за поворотом.
- А он снова бежит по рельсам. Прижимая котелок.
- Наклониться, подобрать окурок.
- И наконец вот он — одинокий вагон-теплушка. На нем табличка с надписью от руки: «Дорога — Ташкент».
- Мама нервно ходит одна рядом с вагоном. Оттуда слышен детский плач.
- Юрек выныривает снизу, сначала ставит на перрон котелок, потом вскарабкивается сам.
- — Мама, поешь.
- — Нет, Юрек. Я не хочу. Ешь ты.
- Но он не ест. Оставить отцу?
- Отец появляется неожиданно.
- В конце перрона. Почти бежит.
- — Панове! Панове! — стучит в стенку вагона.
- Вылезают бывшие спецпереселенцы, ныне «свободные граждане».
- — Деньги! — задыхаясь, говорит отец. — Ему нужны еще деньги.
- — Еще?
- — Тогда наш вагон прицепят к эшелону. Быстрее! Времени нет!
- Он снимает шапку. Мятые бумажки падают в нее.
- Огни, огни во тьме! Гудки! Металлические голоса!
- Эшелон еще стоит.
- Паровоз громко дышит, выталкивая из трубы дым. Огромный яркий фонарь во лбу нетерпеливо освещает пространство впереди, уже готовое принять его.
- Вагон-теплушку «Дорога — Ташкент» поспешно, со скрежетом цепляют к последнему вагону эшелона.
- Железнодорожники со значением смотрят на отца.
- Он тянет с пальца обручальное кольцо. Оно не снимается. Он протягивает руку Юреку. Тот тянет тоже. Кольцо не снимается.
- Тогда мама снимает свое. Отдает железнодорожнику. Он осматривает его, смеется:
- — Эх, оставайся, бабонька. Ты теперь моя!
- Отец подсаживает маму в тамбур, влезает сам, подает руку Юреку.
- Они стоят в тамбуре обнимаясь.
- — Ничего! — шепчет отец на ухо маме. — Я подарю тебе другое кольцо.
- И вдруг из темноты, с перрона — голос:
- — Беккер Зигмунт?
- Луч фонаря в глаза.
- — Я Беккер, — удивленно и растерянно щурясь.
- Три милиционера. С винтовками.
- — Пройдемте.
- — Вы что? Мы уезжаем. У нас разрешение.
- — С семьей и вещами. Быстро!
- Теперь остается оглянуться и увидеть, как уходит во тьму эшелон, мигнув красным глазом с последнего вагона…
- — Я требую объяснений! — громко говорит отец.
- Милиционер молча открывает перед ним дверь.
- Вокзальное отделение железнодорожной милиции. Входят и выходят люди. Задержанного парня в тельняшке сосредоточенно бьют в углу.
- Отца, маму, Юрека проводят через эту комнату, открывают перед ними еще одну дверь.
- Профессор Малинек сидит за столом. Встает им навстречу.
- — Зигмунт, — говорит он и кладет руки ему на плечи. — Простите. Так надо.
- — Вы сошли с ума, Малинек! — кричит отец. — Через три недели я должен быть у Андерса! Иначе…
- — Вы должны быть на Алтае, Зигмунт. На тысячу километров там нет ни одного нашего врача. Но там есть поляки. И мне некого послать туда, кроме вас.
- — Нет! — кричит Зигмунт, сбрасывая руку профессора со своего плеча. — Сейчас мое место на фронте. Мы еще успеем со вторым эшелоном.
- — Второго эшелона не будет, — вздохнув, говорит Малинек. — Всё. Генерал укомплектовал свою армию. Ему поставили условия.
- — Как не будет? — потрясенно спрашивает отец.
- Юрек взволнованными глазами следит за всем происходящим.
- — Зигмунт, — говорит Малинек, — вы спасли мне жизнь. Спасайте жизни наших братьев, чтобы сохранить их для Польши. То не я прошу, они просят…
- — Теперь мне иногда кажется, что все было именно так, как мне кажется…
- Гудок! Стучат колеса. Приникнув к вагонному окну, глядит Юрек в ночное пространство…
- И видит…
- В то лето небо над родиной было голубее, чем всегда. И лесистые горные склоны зеленее. И цветы ярче. И вода в реке прозрачнее и заманчивее…
- Но, словно обезумев, носились взад-вперед без паровоза по рельсам охваченные пламенем цистерны. И с ужасным грохотом сталкивались…
- Окончание следует
-
- 1 Адам Мицкевич. «Ода к молодежи».
- 2 Ещё Польша не погибла,
- Пока мы живем.
- Все, что взято вражьей силой,
- Саблями вернем.
- Марш, Домбровский, марш, Домбровский,
- от Италии к землям Польским.
-
Под твоей рукой свобода
-
Нас соединит с народом.
