Конфуз одинаков, последствия разные. Три случая общественного консенсуса
Три разных и не связанных между собой события, о которых пойдет речь, случились минувшей весной в трех разных точках Европы. Объединяет их несколько факторов: все они скандальны, все имеют отношение к (тому или иному) историческому прошлому, все спровоцировали и еще спровоцируют разнообразные реакции на них — отдельных граждан, институтов, общества в целом.
Выраженные в словах или в действиях, эти реакции представляют для нас интерес даже больший, чем сами события, — особенно когда за ними угадывается не прихотливая конфигурация чьей-то индивидуальной психики, а негласный общественный консенсус по тому или иному болезненному вопросу.
1. Солдаты: протоколы
Место действия. Германия (и все остальные).
Контекст. Высокоразвитая страна, куда со всего мира едут работать, учиться, отдыхать и жить. По так называемому ИРЧП (индексу развития человеческого потенциала, суммирующему уровень жизни, образованность, долголетие жителей) — в первой двадцатке. Впечатляющее восстание из руин полвека назад — наглядное доказательство того, как много можно успеть за относительно небольшие сроки, если трудиться сообща и делать из ошибок выводы. Опыт гитлеризма здесь не принято поминать всуе, но это не значит, что он замалчивается, забыт или не осмыслен. Разнообразнейшие репарации безропотно выплачиваются до сих пор. Скорректировано законодательство: в частности, при высоких стандартах демократических свобод, включая свободу слова, запрещена пропаганда нацизма, проповеди ненависти к тем или иным группам и даже просто заигрывание с памятными атрибутами этой пропаганды. Так, за веселую «зигу» на фоне рейхстага, будь ты хоть невиннейший турист с американским паспортом, без лишних разговоров загремишь под стражу. После открытия границ в начале 90-х началась и не прекращается массовая еврейская иммиграция из бывших советских республик. По специально принятым законам еврейского происхождения достаточно, чтобы приехать сюда на ПМЖ. При этом практически ничего не слышно ни о рецидивах антисемитизма, ни об иных проявлениях ксенофобии. Эти и многие другие черты современной Германии дают основания утверждать, что залог нынешней толерантной атмосферы заключается не столько в эффективности законов или в добродушной сытости аборигенов (проблемы как экономические, так и мультикультурального характера как раз имеются и обсуждаются), сколько в глубоком осмыслении немецким обществом пережитого опыта.
Говоря о раскаянии немцев, иногда злорадно добавляют, что привели к нему не свободное озарение и не добрая воля, а куда более убедительный страшный разгром в 45-м. Оно, конечно, так, да только ли в нем дело? Или мы не знаем из нашей даже собственной истории, что иных можно побеждать до бесконечности, предоставляя неопровержимые улики, — и все будет мало, и все будет без толку? И не важнее ли конечный результат той суммы причин, что привели к нему? И станем ли мы хуже относиться к приличному человеку только за то, что нравственности много лет назад его учили жестокие учителя с розгами?
Событие. В апреле 2011 года вышла книга «Солдаты: протоколы сражений, убийств и смертей» (Soldaten: Protokolle vom Kaempfen, Toeten und Sterben), состоящая из расшифровок приватных разговоров немецких военнопленных. Оказывается, еще в самом начале второй мировой Великобритания и США соорудили три специальных лагеря, камеры которых были оборудованы прослушивающими устройствами. Союзники были далеки от идеи собирать доказательства «преступлений «третьего рейха» перед человечеством» — прослушка частных разговоров велась с целью выудить какую-нибудь засекреченную информацию, которая бы помогла при ведении боевых действий. Всего с 1939 по 1945 год через эти лагеря прошли 13 тысяч служащих вермахта от рядовых до генералов, а расшифровок их камерных (во всех смыслах) междусобоев накопилось несколько десятков тысяч страниц. Недавно немецкий историк Зёнке Найтцель, занимаясь историей Битвы за Атлантику, случайно обнаружил эти архивы, был потрясен их содержимым и вместе с социальным психологом Харальдом Вельцером собрал их наиболее яркие фрагменты в пятисотстраничную книгу. Значение этой публикации и вообще обнаружения архива в целом трудно переоценить, поскольку не подозревавшие, что их записывают, пленники были друг с другом куда откровеннее, чем в письмах родным, не говоря уже о показаниях на суде.
Сюжет. Из расшифровок следует, что систематический террор в отношении мирного населения (причем любого населения, самых разных стран, а не только заведомо дискриминируемых групп) был для немецкой армии обыденностью, а иррациональное, немотивированное насилие — в порядке вещей. Кроме того, вопреки респектабельному мифу, влиятельному до сих пор, оказалось, что вермахт был всесторонне осведомлен о планах СС по разного рода геноцидам и оказывал в этом вопросе активную помощь. Из информированности солдат можно также сделать косвенный вывод и о невинности мирного населения — похоже, что граждане в тылу тоже знали существенно больше, нежели было принято полуофициально думать до сих пор.
Выводы. Теперь немецкому народу, чуть было не вытеснившему праведной жизнью неправедное прошлое, придется так или иначе переформулировать свой внутренний общественный консенсус. Придется забыть — как то негласно считается до сих пор, — что во всем виноваты бесноватый рейхсканцлер, архитекторы Холокоста и головорезы из айнзацгрупп; придется признать, что средний уровень ответственности всего общества и каждого гражданина в отдельности на самом деле был заметно выше. Но есть и другой, более приятный пунктик — все многочисленные, сугубо немецкие особенности, а именно: величественные германские мифы, специфическое наследование античной традиции (подробно проанализированное Жан-Люком Нанси), конкретная идеология национал-социализма, пресловутая немецкая страсть к порядку и многое другое — отныне можно считать непринципиальными, если угодно, декоративными элементами отгроханного режима. «Солдаты…» доказывают: главная проблема не в них, а в том, что гитлеризм был с воодушевлением построен простым человеком, законопослушным обывателем. Ничем не отличающимся от любого другого обывателя на земле.
Похожие уроки хорошо бы вынести и остальным народам, втайне продолжающим считать причиной преступлений рейха некое врожденное немецкое бездушие. Пора уже признать: поскольку мы считаем возможным обвинять немцев в случившемся, постольку они — такие же, в сущности, люди, как мы, несущие ответственность, аналогичную той, что понес любой другой народ, соверши он подобное. И второе, тревожное — раз главная фашистская бацилла (как это явно следует из книги) лишена собственно германского содержания, а условия ее зарождения и распространения ничуть не изменились со времен Веймарской республики, значит, случившееся тогда может разыграться и сейчас — в любой момент, в любом обществе и в любом государстве без исключения.
2. «Сталинист» и антисталинисты
Место действия. Россия.
Контекст. Самая большая по территории страна мира, богатая природными, человеческими, интеллектуальными ресурсами. По ИРЧП находится примерно в шестом-седьмом десятке. Сырьевая модель экономики и сравнительно высокий уровень преступности. Уехать работать и жить за границу, согласно недавнему исследованию, мечтает пятая часть всего населения страны, она же его наиболее амбициозная, активная и молодая часть. Как и свойственно обществу с высоким уровнем коррупции, при невысоком среднем уровне жизни Россия — среди лидеров по общему числу миллиардеров, чьи состояния, что тоже показательно, хранятся за пределами страны.
Когда-то разгромившие фашизм, россияне до сих пор не достигли единой оценки в отношении к своей государственной политике середины XX века, в частности, к государственному террору в отношении собственного народа. Несмотря на многократное осуждение сталинизма высшим руководством страны, несмотря на опубликованные архивы и показания многочисленных свидетелей, многие из которых еще живы, ни всего перечисленного, ни прошедшего с тех пор времени не хватило нашему обществу даже на то, чтобы прийти к согласию относительно роли Генералиссимуса (как это негласно было произведено в Германии с Гитлером) — не говоря уже о более глубоком осмыслении ответственности нашего общества перед самим собой. Даже современная российская элита, которую не заподозришь в симпатии к «отцу народов», и та чрезвычайно терпима, чтобы не сказать снисходительна к всевозможным реваншистским играм, даже выходящим за границы эстетского бравирующего эпатажа. На этом фоне выпуск крупнейшим издательством страны «Эксмо» псевдоисторических фальшивок (совместно с издательством «Яуза») — в специальной серии с точным названием «Сталинист» — неудивителен. И то, что в интеллигентских книжных сетях вроде «Буквоеда» ими охотно торгуют на самых видных полках с исторической литературой, тоже закономерно.
Событие. Минувшим апрелем на сайте журнала «Сноб» член одноименного клуба дизайнер и блогер Стас Жицкий обратился к публике с «тихим криком читательской души». Он сообщил, что давно уже не читает новые романы известных российских писателей (Улицкой, Рубиной, Пелевина и других), потому что не считает для себя возможным покупать продукцию издательства, торгующего откровениями вроде «Если бы не сталинские репрессии! Как Вождь спас СССР», «Берия. Лучший менеджер XX века» или «Гордиться, а не каяться! Правда о Сталинской эпохе». Все — 2011 года выпуска, вышедшие в упомянутой серии. Жицкий, как и те, кто подхватил его заявление и даже создал группу, призывающую к бойкоту просталинской литературы, с самого начала четко расставил акценты, подчеркнув, что не намерен добиваться запрета этих изданий или преследовать издателей и авторов за экстремизм. Насколько совместимы нравственные проповеди той же Улицкой с таким вот оскорбительным соседством — вот что ему хотелось выяснить.
Сюжет. Поставленный вопрос звучал примерно так: может ли крупнейшее издательство страны позволить себе (с сугубо репутационной точки зрения) такие книги выпускать, а ее, страны, ведущие романисты в таком издательстве публиковаться? Признаться, автор этих строк был уверен: после такого обращения дважды не могут — ни издательство, ни писатели. Однако быстро оказалось, что могут — и запросто. Оставим за бортом комментарий гендиректора «Эксмо» Олега Новикова, считающего себя (это официальный комментарий) «обязанным соответствовать вкусам своих читателей, а не цензурировать их», — в конце концов, бизнес в своем праве. Но вот ответы уважаемых писательниц произвели впечатление, кажется, на всех. Цитирую Жицкого: «Дина Рубина мне ответила, что художественной литературой занимается вовсе другая редакция, где сидят милые интеллигентные профессионалы с хорошим вкусом, а вовсе никакие не сталинисты. А вот на вопрос, стала бы она издаваться в издательстве, где заодно выходили бы еще и профашистские или антисемитские книжки, уже ничего не ответила». Ответ Людмилы Улицкой был более развернут: «Дорогой Стас! Я в глаза не видела этой серии, о которой вы упоминаете. Издательство мое «Эксмо» деньги зарабатывает, как и все, совершенно без исключения, издательства. Есть пара независимых (от денег), но они еле выживают. Честь им и хвала. Вы стоите на очень жестких позициях, и я не поддерживаю таких категоричных и экстремальных взглядов. Перевоспитывать издателей я не считаю возможным. А книги мои можете и не читать, если у вас такая жесткая позиция. Но не загоняйте меня в такую ситуацию, при которой я вообще не смогу публиковаться».
Предоставлю читателю самому оценить убедительность этих ответов; можно, например, попробовать вообразить знаменитую романистку, под проливным дождем стучащуюся в одно издательство за другим и всюду получающую отказ. Помимо этих ответов в защиту «Эксмо» звучал еще один, обожаемый в России, хотя традиционно используемый не по назначению аргумент о том, что свобода слова абсолютна и не терпит никаких ограничений. Одним словом, гробовое молчание в ответ на заданные Жицким вопросы — и то было бы гораздо лучше.
Выводы. Нет никаких сомнений, что объяснения романисток не убедили даже их самих. Приятно им теперь печататься в таком издательстве? Думаю, нет. А кто же заставляет? Не дают ответа. Сомнений нет и в искренности их антисталинизма. Однако представлений, что такое хорошо и что такое плохо, даже вкупе с заботой об имидже, оказывается недостаточно для чего-то большего, нежели недоумевающее пожимание плечами.
Продемонстрированная невозмутимость, назовем ли мы ее бесстыдством или двойными стандартами, совсем не эксклюзивная российская черта: всем людям свойственно ссылаться на неведение, непричастность или беспомощность, особенно когда они удобны. Однако в большинстве так называемых развитых стран после всплытия на поверхность таких неаппетитных фактов уже никто не смог бы делать вид, будто все решительно в порядке. Для нашей же страны характерны в целом иные реакции. Вспомним два зеркальных случая: сперва в Германии — тоже этой весной — на плагиате диссертации попался министр обороны, затем у нас — на том же самом — губернатор Никита Белых. Конфуз одинаков, последствия разные. В первом случае добровольная отставка пойманного министра (вот же хлипкий народец; у нас бы в два счета доказали, что плагиат не имеет отношения к его квалификации как военного). Во втором — уверенная демагогия плагиатора, его ответные обвинения в провокациях, предложения хулителям встретиться поговорить по-мужски, ну и, конечно, должностное статус-кво. Не думаю, что дело в большей наглости нашего брата — скорее, эти случаи про то, что общество нам не указ, про то, что нет у нас никакого общества, а значит, нет ни долгой памяти, ни института репутации. Трезвый подсчет, произведенный этими далеко не самыми, конечно, безнравственными и далеко не самыми глупыми людьми, показал им, что в нашей конкретной стране и в ее меняющихся обстоятельствах выгода от, в самом широком смысле, «сохранения контракта» («выгода» не обязательно личная и не обязательно финансовая — да мало ли в чем ее можно при желании усмотреть) в настоящее время перевешивает всевозможные репутационные убытки, про каковые еще бабушка сказала надвое. Так что писательниц можно понять.
3. Кроме шуток
Место действия. Франция, Каннский фестиваль.
Контекст. Режиссер, который представляет на пресс-конференции свой фильм, находится в центре внимания, желанный гость, многократный участник, любимчик оргкомитета и, по мнению некоторых, главный претендент на главный приз.
Событие. Датчанин Ларс фон Триер, увлеченный обычным для него стремлением сказать что-нибудь неожиданное, но притом экстравагантное («Черт, как мне уже закончить эту шутку…» — пробормотал он в середине импровизации), завершил свой неудачный монолог признанием в человеческих симпатиях к Гитлеру и, хлопнув по столу, как бы соглашаясь сам с собой, объявил себя нацистом. Воцарилась пауза. После окончания пресс-конференции комитет фестиваля объявил ЛфТ персоной non grata (с сохранением его картины в конкурсе). После быстро последовавших и, очевидно, искренних извинений фон Триера (повторявшихся на разные лады еще довольно долго в многочисленных интервью) решение комитета осталось неизменным.
Сюжет. Журналисты и прочие комментаторы «свободного мира» в общем и целом ограничились нейтральной констатацией случившегося. Большинству было и остается понятным, что датчанин никакой не наци, однако и реакция Канна, за очень скромными локальными исключениями, раскритикована, насколько могу судить, не была. За одним пикантным исключением — в виде российских обозревателей. У нас за непонятого и несправедливо репрессированного художника вступилось сразу несколько энергичных перьев. Аргументы в оправдание фон Триера (они же — доказательства неадекватности принятого комитетом решения) выдвинуты были следующие: 1) Триер сам еврей, 2) Триер не нацист, что бы о себе ни говорил, и все это знают, 3) это была глупая шутка, которую никто не воспринял всерьез, 4) почему, поступив так с Триером, принимают педофила Поланского и одиозного Гибсона, 5) Триер извинился.
Выводы. Реакция российских наблюдателей наиболее примечательна, хотя ее легко можно было предвидеть. Из приведенных аргументов умеренно резонен, на мой взгляд, лишь последний — извинившегося и раскаявшегося отчего не простить? Хотя этот аргумент носит по определению не опровергающий, а рекомендательный характер. Все остальные, по-моему, просто мимо цели и напоминают апологию «Эксмо». Разбор их, впрочем, тоже оставлю читателю, потому что важнее здесь не чья-то правота или неправота, а проявившийся во всей своей красе феномен, который я бы определил как русский индивидуалистический либерализм, чрезвычайно сочувственный ко всякого рода нарушениям конвенций.
Нам есть чем гордиться: несмотря на десятилетиями непрекращающуюся утечку мозгов, несмотря на непрерывное падение образовательного уровня (что, впрочем, является, похоже, не провалом, а наоборот — результатом «эффективности» работы правительства в этом направлении), несмотря на многочисленные знаки социальной и интеллектуальной деградации, в нашей стране до сих пор еще немало образованнейших, тонких и умных людей, настоящих интеллектуалов мирового уровня. Как профессионалы они ничем не уступают своим западным коллегам, а иногда кажется, что по степени изощренности даже превосходят их — те по сравнению с нашими выглядят как-то наивно, мешковато, простенько. Конечно, мало кто из этих наших интеллектуалов участвует в той или иной общественной работе, занят на госслужбе или еще какой бы то ни было социальной деятельностью, зато о тонкостях американской политической системы, о принципах свободы слова или о противоречиях в европейских концепциях права они без дураков знают лучше всех американцев или европейцев вместе взятых.
Случившийся конфликт легко представить и у нас: ну, предположим, Балабанов — благо похожие замечания делать ему не впервой — заявил бы, что по-человечески понимает Гитлера. И добавил бы: мол, мы-то с вами помним, что сделали евреи с русскими в 17-м году. Что бы тут началось! Заранее ясно, что с Канном — не сравнить. Главное отличие — мы услышали бы сотни точек зрения. Нашлось бы множество экспертов, анализирующих сказанное «объективно», с точки зрения фактов. От артобстрела историческими аргументами и уточнениями глохли бы уши. Балабанов бы делал время от времени взаимоисключающие заявления — что его неправильно поняли, что журналисты переврали, что он имеет право на собственное мнение и т.д. Нашлись бы и стоящие на позициях «жестких, категоричных, экстремальных» (Улицкая) — эти осудили бы режиссера без всяких смягчающих. Некоторые из них даже объявили бы картинам Балабанова бойкот. Однако к бабке не ходи — цвет нашей критики, виднейшие ее интеллектуалы, в отличие от прямолинейных, лишенных чувства юмора и понимания всей глубины сказанного ригористов, нисколько не были бы фраппированы. Скандал им показался бы банальным, а идея скорректировать свое отношение к Алексею Октябриновичу из-за каких-то слов показалась бы анекдотически нелепой. И так с неделю-другую продолжалась бы эта дискуссия, наглядно демонстрируя гражданское самосознание россиян, а дым от нее поднялся б до небес.
А на Западе отчего-то — не поднялся. Как и полугодом ранее никто не вступился за Джона Гальяно, поплатившегося посильнее фон Триера. Я думаю, нам в России следует задуматься, почему оно так. Почему там в таких случаях молчат, а главные герои — извиняются. А мы тут как один возмущены беспределом цензуры. Ответ «Потому что у них там зверствует либеральный концлагерь и все боятся сказать то, что думают», — не принимается. Надо найти другой.
