Venceremos! «Родина или смерть», режиссер Виталий Манский

Есть опасность взять неверный тон, а то и просто уйти в другую степь, если не знать, что Виталий Манский, проехавший остров Куба вдоль и поперек, вынужден был снимать лишь там, где разрешила госбезопасность. По сути, он работал «в предлагаемых обстоятельствах». Выручало лишь то, что всегда выручает мастера: уж он найдет способ сказать, прокричать, прохрипеть свое, даже если ему наступят на горло. Мы поняли, считали с экрана его месседж — поверх сюжета про танцевальное движение Rueda de casino, поверх микроновелл и пространных синхронов. Да и нам ли, бывшим советским, не понять, про что речь и в чем пафос программно непафосной картины «Родина или смерть». Манский и отправился на Кубу с «желанием пройти через некий аттракцион — машину времени. Посмотреть на жизнь социалистического государства с высоты нашего опыта. Мы ведь живем в государстве, которое только выкарабкивается из социализма» (из интервью «Московским новостям»).

Советскому человеку не дано стать «бывшим». Могут смениться власть, идеология и мифология, но опыт, каким обладают советские поколения, не пропьешь и не выбросишь. То, что в кадре, подчас узнаваемо, что за кадром — понятно, в авторском комментарии нет нужды. Но, боюсь, многого, очень многого не уразуметь тем, кому повезло не стоять в очередях за хлебом, не отовариваться по продовольственным карточкам. Оттого формула поэтического минимализма, избранная автором (без ретроспекций и флэшбеков, без политических акцентов, без отсылок на последний всплеск революционно-романтической мифологии), странным образом утрачивает свою вроде бы неотменяемую универсальность. И для многих может стать шифром, которого не понять, если ты не знаешь код.

У нового поколения — иная оптика. Молодые люди увидят на экране руинирующий город, будто переживший бомбежку, убогие жилища, скудный быт, очереди. И не факт, что оценят чисто советские маркировки нынешнего кубинского быта — подслеповатые телевизоры образца ранних 60-х прошлого века — панель управления справа, допотопные, крашенные масляной краской автомобили производства стран бывшего соцлагеря. Наконец, партсобрания! Эффект дежавю, которым так увлечен режиссер, в этих кадрах проявляется в полную силу. Манский снял аж два таких собрания — оба годятся как натура для соцарта. Унылая механистичность подобных тусовок не снимается даже в тот момент, когда местный партийный бонза произносит здравицу в честь вождей нации: «Viva Fidel! Viva Raul!» Нестройный хор негромко подхватывает: «Viva!» И на автомате договаривает — скорее, проборматывает вошедшее в анналы сакральное заклинание: «Рatria o muerte! Venceremos!»1

Типология сбывшейся Утопии бьет по мозгам лишь тех, у кого на памяти обольщения и посулы победившей на Кубе, под носом у США, революции, обновившей в прах обносившуюся коммунистическую идею. Сакраментальная победа Кастро дала повод Никите Хрущеву заявить на весь мир с трибуны ХХII съезда КПСС: «Нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме!»

Бородатый красавец Фидель Кастро, чисто Зевс-громовержец что ростом, что жестом, поклялся не бриться до полной победы революции. Он так и не расстался с бородой — за полвека она изрядно поредела, да и повода для радикального бритья не случилось. Но харизма осталась при нем. На Кубе бытует едва ли не поверье, будто Команданте обладает магической властью над людьми. Во всяком случае, не последний американский режиссер Оливер Стоун, снявший фильм-портрет Фиделя, попался в сети своего героя и не смог дистанцироваться от него. Умница Манский уже в замысле исключил Кастро как персонажа картины, отлично понимая, что одно лишь появление Фиделя в кадре поломало бы всю постройку.

Честно говоря, адекватно судить об этой картине впору не кинокритикам, а историкам и политологам. Дело критиков — оценить качество амбициозного документального проекта (каковые практически исчезли в российском документальном кино — денег нет, а главное, нет куража), поставить его в контекст. Разумеется, большинство выберет идеологический сюжет о судьбах коммунистической Утопии — как самый сильный дискурс фильма. То есть выберет уровень некомпетентности. Мы, критики, слишком мало знаем о том, как складывался на Острове свободы исторический процесс. Ясен — и явен — лишь результат. Строительство социализма накрылось медным тазом. Кубинцы бегут в другие страны — об этом еще в 2002 году был снят испанский докфильм «Плотогоны». Бегут в основном в США, где, как известно, обрела кров дочь Команданте. (Параллели просто рвутся в строчку — дочь Сталина нашла политическое убежище в той же Америке, как и сын Хрущева, покинувший Россию уже после краха империи.)

Чем хуже обстояли дела на Кубе, тем скупее становилась информация. Асам по сокрытию информации мы обязаны и тем, что до самых недавних пор не знали о провале нашумевшего советско-кубинского блокбастера 1964 года «Я — Куба». Картину не полюбили кубинские зрители, и сам Фидель, по свидетельству Евгения Евтушенко, одного из авторов сценария, отнесся к кинопоэме более чем холодно. Картина была запрещена к показу в США как пропагандистская, и лишь в 1992 году Фрэнсис Форд Коппола и Мартин Скорсезе извлекли пленку из архива и отпечатали новый релиз этого авангардистского шедевра. Работа оператора Сергея Урусевского изучается в киношколах, а навязчивые инвективы почившей в бозе идеологии, коими фильм нашпигован, не помеха для штудий.

Видимо, кубинцам не по нраву пришлись замысловатые поэтические аллегории — публика вообще не уважает артхаус. Хотя если б Команданте приказал, толпами ходили бы в кинотеатры с лозунгами, как у нас в свое время на «Чапаева». Почему Фиделю не глянулась картина — осталось тайной. Да она и нашим идеологическим вождям не глянулась. Сложновато, видать, показалось. Ее не положили на полку, просто спустили на тормозах без лишнего шума. Никто не оценил или не понял, что кубинскую революцию, ее причины и истоки фильм рассматривал сквозь оптику родной русско-советской мифологии. Сегодня она просто зияет в картине и создает несколько комический эффект. Новелла про кубинских путан уж такая русская — ну прямо массовка Сонечек Мармеладовых, которых проклятая нужда гонит на панель. Они красиво страдают на крупных планах, страдают-переживают авторы. Виталий Манский же, адепт реального кино, начинает свой фильм забойным клипом танцующих соло юных жриц любви. Каждая танцует в своем тесном рабочем интерьере, камера бросает взгляд и на ложе, и на гардероб, умещающийся на веревке от стены к стене.

Как это понимать? Как визитную карточку современной Кубы, ничуть не изменившуюся со времен Батисты, когда Куба слыла публичным домом пуританской Америки? Против чего боролись, на то и напоролись? Мне же — правда, в обратной проекции — видится в этих зажигательных кадрах иное: полувековой опыт социализма не истребил пассионарной энергетики маленького народа. Народ живет впроголодь, но танцует и поет. Живет не тужит, травит анекдоты, высмеивая на все лады самих себя. Судя по этим анекдотам, по монологам горожан — а они словоохотливы, — кубинцы отлично секут свою безнадежную ситуацию. «Нам приходится быть юмористами», — охотно объясняет местный сапожник, не прерывая работу. И откладывает в сторону еще не подшитую кроссовку, чтобы показать базовые движения кубинского casino. Сапожник еще и учитель танцев — легко догадаться, что это его любимое занятие. Коллега постарше, тоже учитель танцев, листает альбом с фотографиями своих европейских учениц. Они возвращаются! Почему? «Куба — это очень много любви», — комментирует собеседник. Видимо, любовь — популярный в оскудевшей по этой части Европе товар, который на Кубе имеется в свободной продаже. И в изобилии. Несмотря на то, что за проституцию здесь подлежат суду не только «жрицы любви», но и их родители.

Про любовь, про культуру танца и культ тела здесь говорят охотно и даже вдохновенно.

Но что любопытно и отчасти загадочно — среди персонажей фильма нет ни одного, кто толкал бы патриотические благоглупости. Или режиссер не пустил их в кадр в угоду замыслу? Он снял ветеранов борьбы, тех, у кого большие заслуги перед революцией, всякие награды, но, кажется, никаких льгот — чтоб там спецпайки или партийные пенсии. Такое здесь, видимо, не практикуют. Ветераны не жалуются. Никто не жалуется. Ни мужчина, у которого на шее взрослая дочь-имбецилка. Ни женщина с матерью в инвалидной коляске, та самая, кто зачитывает в кадре месячные нормы пайка. Похоже на рацион зэков. Но женщине еще повезло: мать-инвалид получает не одну, а три пайки цыпленка. Нитью продернута через фильм история нестарой вдовы с глазами горячими и умными. Она упорно обивает пороги социальных служб, где надеется получить — и получает — скидку на экипировку дочери и племянницы, коим предстоит отпраздновать важную для кубинцев дату — пятнадцатилетие. Парадным выходом девушек из лачуги во двор завершается фильм. Одна — в розовом кринолине, другая — в лиловом, обе в митенках, с высокими прическами. Соседи встречают девушек аплодисментами, усаживают в машину. Вот только куда они едут, обдуваемые океанским ветром, мы не знаем. Похоже, в храм. Только где он? В фильме ни разу не мелькнет ни костел, ни распятие, ни Божья матерь — только пятиконечные звезды на майках, тиражирующих дизайн кубинского национального флага. Капище в Гаване — по всему — танцевальная площадка, где народ танцует сальсу.

Есть в фильме план, где один из героев краешком касается истории кубинского этноса и его религии. Кубинцы, оказывается, вовсе не аборигены.

Они — африканского происхождения. Кубинцы уважительно относятся к духам своих предков. Здешний католицизм сильно разбавлен языческими верованиями и носит название «сантерия». Страна, конечно, атеистическая согласно официальной доктрине, но кто верует — тот верует.

Первый большой эпизод фильма вводит программный для фильма мотив смерти. Эпизод снят на кладбище. Он завершает монтажную фразу, начавшуюся с долгого тревеллинга вдоль пустынного, будто вымершего проспекта. Мертвое пространство уперлось в кладбище. А на кладбище не все спокойненько — совсем даже наоборот. Совершается ритуал эксгумации тел, похороненных в склепах три года назад. Облаченный в белый комбинезон высокий худой мужчина руководит работами. Останки изымают и перекладывают в ящики, деловито вытряхивая прах из черепов и ломая на части — по размеру ящика — окаменевшие позвоночники. Их укладывают стеной — ящик на ящик. Чтобы прах твоего предка лежал в этой кладке — самодеятельном колумбарии, надо платить. Так и остается непонятным — религиозный это ритуал, связанный с язычеством, или же на маленькой Кубе просто не хватает земли, чтобы хоронить своих мертвых. Виталий Манский не проясняет сей впечатляющий сюжет. Он уверен, что в фильме не надо все разжевывать, что-то должно оставаться непонятным. Такая установка удобна автору, ибо его сверхзадача — показать схожесть исторических судеб стран, прошедших сквозь искусы коммунизма. Он смотрит в скукоженный кубинский социум, как в мутное зеркало, и видит в нем отражение российской судьбы. Сходство ему важнее, чем различия. По сути, Манский бессознательно повторяет Калатозова в фильме «Я — Куба», пытаясь встроить мифологию кубинской революции в родную российскую. Сходство — системное — имеется, кто бы спорил, но различия — огромные. В первую очередь — менталитет. Первичен именно менталитет, социум же вырастает поверх этой базовой структуры.

У нас коммунизм случился не оттого, что Ленин ловко впарил коммунистическую идею массам. Вся русская метафизика заточена на мечту о рае на земле — поступательное движение русского этноса через православие к коммунизму подробно описано у Бердяева в «Истоках и смысле русского коммунизма». Здесь же, на Кубе, корректнее говорить об импорте коммунистической идеи. Страна, конечно же, остро нуждалась в радикальной реформации, но так ли уж обязательно по коммунистической, точнее, по советской модели? Команданте не посчитался с ментальностью соотечественников и промахнулся, за что расплачивается кубинский народ. И выживает исключительно благодаря менталитету, тайна которого скрыта в его корневой системе, в плодородном гумусе, питающем кубинцев неистребимой жаждой жизни и гедонизмом в такой концентрации, что никакой идеологии с ним не совладать (в отличие от нас, грешных, кого идеология переформатировала, и не в одном поколении).

Вы не поверите, но в рейтинге счастья (и такой имеется, как ни странно) Куба числится в первой десятке стран, где население считает себя счастливым. Россия занимает 106-е место в списке из 143 стран, а США и вовсе 114-е. Первую десятку в рейтинге составляют исключительно страны Латинской Америки, отнюдь не самые богатые в мире и не самые свободные. Между тем, согласно объективным критериям, для счастья приспособлены в первую голову богатые демократические страны. Бесстрастная статистика свидетельствует: все не так, ребята! В который раз объективные выкладки — от ума — пасуют перед чувством, перед тайной эмоционального мира индивидов, каковой нельзя (пока!) просчитать и каталогизировать2.

Что же в итоге? Виталий Манский открыл нам мир счастливых людей, обитающих в мертвом городе, в стране, потерпевшей поражение. В этом смысле он немножко Колумб. Тот, как известно, хотел открыть Индию, а открыл американский континент. Манский отправился на Кубу, чтобы отредактировать миф, отлитый в приснопамятный слоган «Родина или смерть!». Всего-то делов — поменять союз «или» на знак равенства. И я было повелась, уже придумывала заголовки типа «…или смерть». Но честный реализм фильма отвел меня от искушения поиграть словами. Манский-концептуалист проиграл Манскому-хроникеру. Благодаря ему я полюбила кубинцев и оценила сальсу как безотказную терапию. Наверняка я стала бы счастливее, если б по утрам зажигала. Так что — Venceremos! Только так и можно трактовать последний план фильма — единственный в фильме поэтический троп. Чернокожий атлет бежит в темпе стайера вдоль бушующего океана. На секунду возникает иллюзия, будто план снят в рапиде: его бег — почти полет.

1 «Родина или смерть! Мы победим!» (исп.).

2 См.: Н а р ы ш к и н а А. Чай, кофе, потанцуем. — «Московские новости», № 85, 29 июля 2011 года.

______________________________________________________________________________________

«Родина или смерть»

Автор сценария, режиссер Виталий Манский

Операторы Леонид Коновалов, Виталий Манский

Звукорежиссеры Мария Ушенина, Сергей Овчаренко

«Вертов. Реальное кино»

Россия

2011