Свун: «Я хочу видеть ваши имена на стенах»

Дмитрий Десятерик. Что изначально подвигло вас заняться искусством?

Свун. Я всегда была странным застенчивым ребенком, который много рисовал и любил лепить скульптуры из грязи во дворе. Меня выбирали делать специальные арт-проекты в школе. Так продолжалось, пока однажды летом все мои друзья не уехали или не выросли и моя мама не заметила, что я играю с грязью в одиночестве слишком долго, и не решила отдать меня в класс рисования по воскресеньям. Было здорово получить настоящие кисти и краски в комнате, полной взрослых. Я дала жару в первый же день и приходила туда каждое воскресенье, что бы ни случилось. Помню, у меня как-то плохо получалось, и я пыталась сказать: «Мне только десять», но они на это не обратили внимания. Но научили воспринимать себя всерьез, и, конечно, семья, учителя хвалили меня как гения — все любят цветы и закаты, — так что я имела исключительную самоуверенность в своих художественных способностях. Я прошла с серьезным классическим учителем всю высшую школу, ренессансную живопись, затем поступила в Институт Пратта и «сошла с ума». Переезд в Нью-Йорк стал огромным потрясением. Я была взволнована возможностью приблизиться к миру искусства, но почти сразу ощутила, что этот город меня душит, он чужой, ничего во мне не откликалось. Столько произведений казались холодными, далекими, незначительными.

Д.Десятерик. Почему?

Свун. Они были просто огромными, суровыми объектами капиталовложений, и я чувствовала себя так, словно надо мной кто-то издевается. Когда я училась, мне казалось, что меня загоняют в стойло — как если бы все мы обязаны найти что-то одно и строить на этом дальнейшую карьеру, просить какую-нибудь галерею нас выставить и повторять все это до конца жизни. Помню, однажды я не выдержала во время занятий по живописи. Положила кисти, отошла от мольберта. Преподаватель спросил, что случилось, и все, что я смогла, — так это сказать, что надо что-то изменить, а я не знаю, что именно.

Д.Десятерик. Как вы нашли выход?

Свун. В то время я пережила несколько событий, повлиявших на мое формирование. Помню выставку документации и заметок, сделанных Гордоном Матта-Кларком/1/. Я читала тексты и думала, что он, наверное, шутит: вся эта чепуха о том, как он проникал в брошенные дома и выпиливал куски пола, пока никто этого не заметил… Затем я увидела фотографии, и они были ошеломляющими, такими земными и одновременно нездешними, созданными из руин городских трущоб. Они меня впечатляли снова и снова, так что я поняла: если смогу, тоже буду следовать созданию преходящей красоты, больше принадлежащей городу, чем отдельному предмету.

Д.Десятерик. Именно тогда вы перешли на улицу?

Свун. Думаю, это началось где-то в 1999-м или в 2000-м. Я начала замечать людей, работавших всеми возможными способами. Это искусство было непостоянным, несколько жестоким и в то же время по-настоящему щедрым. Я хотела создавать изменчивые объекты в пространстве, которое я ощущала как собственное. Конечно, звучит забавно, стены никоим образом мне не принадлежали, но они казались моими в большей степени, чем классическая живопись маслом.

Д.Десятерик. Что привлекло вас в работе на улице эстетически?

Свун. Улица была единственным местом для непосредственности. Мне казалось, что настоящая красота возможна только там и что там достаточно просторно для гнева, для того, чтобы вырвать себе кусок этого мира — подобно ростку, пробивающемуся сквозь землю. Рождению нового почти всегда предшествует прорыв. Во многом граффити — история молодого поколения, заявляющего про свой приход: а вот и мы. Будучи противозаконным, граффити не подпадают ни под какие правила и потому являются абсолютно свободными. Мне же следовало найти форму искусства, одновременно и доступную всем, и находящуюся там, где всякий может принять участие. Работа на улице по определению создает такую обстановку. А еще мне просто нравились коллажи городских улиц, напластования и естественная красота тысяч случайных цветов и факторов.

Д.Десятерик. С чего вы начали?

Свун. Сначала я клеила миниатюрные коллажные постеры и сотни стикеров, сделанных вручную. Я одержимо клеила их везде, постоянно спрашивая себя, для чего я это делаю. Затем начала захватывать билборды и другие коммерческие площади и уделять много внимания политическим аспектам работы в публичном пространстве. Я создала группу, мы были предельно сфокусированы на действиях, и до сих пор все это ощущается очень взаимосвязанным, начиная с первого стикера, который я наклеила на уличный телефон, — мы адресовались пользователям улиц физическим, осязаемым способом. Одновременно я сделала скачок к фигурам в натуральную величину, вырезанным из бумаги, и следовала этим путем, пока не обнаружила, что каждое действие имеет собственную логику, а мой мыслительный процесс расширяется по мере того, как я пренебрегаю этими ограничениями. Поэтому начала объединять разные техники: оттиски с деревянных форм, линогравюры, шелкографию, рисование.

Д.Десятерик. Расскажите о ваших бумажных работах — все-таки они прославили вас.

Свун. Я люблю индонезийский теневой кукольный театр вайанг. Когда вырезала первую аппликацию, то думала создать большую теневую куклу и гулять с ней по улицам. Я вдохновлялась и примером тех, кто в то время работал в жанре портрета: WK, Блек ле Рат и Бэнкси. Пыталась создать произведения, которые казались бы рожденными именно в том месте, где они размещены. Я всегда была в первую очередь портретисткой. Люди, их мимика и жесты, их заботы — темы, которые меня волновали, так что, когда сделала первую аппликацию в натуральную величину, это был портрет моего дедушки, он просто извергся в мгновение ока, весь, одним куском. Помню ощущение удивления, словно он сделал сам себя.

Д.Десятерик. Кто ваши модели?

Свун. Семья, друзья, люди из моего района. Обычно делаю портреты в натуральную величину. Фиксирую жест или выражение, а рисование — это способ лучше понять модель. На бумажные аппликации уходит неделя, на принты с деревянных и линолеумных форм — около двух недель от стадии рисования до завершенной работы. Образ обычно диктует, какой медиум выбрать. Я делаю множество фотографий и в большинстве случаев работаю с ними, хотя собираю сотни образов в библиотеке — отпечатки с дрянного ксерокса составляют огромный массив для вдохновения. Портреты в основном начинаются с предварительного эскиза. Затем, если это аппликация, дорабатываю рисунок с ножом в нескольких слоях бумаги, а если это оттиск с деревянного клише, вырезаю его и печатаю, нанося краску на форму, прикладывая лист бумаги по всей ширине и проходя его всем телом — у меня нет доступа к большому прессу. Затем я просто покрываю все клеем, выкатываю наружу, как очень хрупкий кусок обоев, и смотрю, что произойдет дальше.

Д.Десятерик. Насколько вас заботит восприятие аудитории, просчитываете ли вы его?

Свун. Когда я рисую, то вырезаю маленькое окошко и даю чему-то проникнуть внутрь. Я хочу передать, что именно я видела в этот конкретный момент. Курьер, бешено мчащийся на велосипеде по улице, девушка, сидящая на крыльце… Хочу, чтобы зрители ощутили, как в этот момент остановилось время, воздух замедлился, становясь приятнее и тяжелее вокруг моей головы, а я почувствовала, что могу видеть сквозь предметы что-то самое важное, то, что означает быть личностью или быть личностью, сидящей на этом крыльце. Я видела самую прекрасную вещь и хочу рассказать о ней так, чтобы все тоже ее увидели.

Д.Десятерик. Как вы относитесь к тому, что ваше занятие считают незаконным?

Свун. У меня собственный моральный кодекс относительно того, чем я занимаюсь. Если радость, которую это приносит мне и другим, превосходит потенциальный ущерб, тогда я не мучаюсь. Пытаюсь культивировать дух уважения даже в наиболее нахальных поступках. По-моему, стены должны быть экраном для всех и каждого, открытым парком, так что я не очень волнуюсь из-за участия в городской жизни. Между «законами о кабаре» и «законами о качестве жизни»/2/ есть много других законов, направленных на то, чтобы нами в городе руководили лишь право и порядок, чтобы каждый житель с работы ехал прямо домой смотреть повтор «Друзей» по телевизору и наутро шел на работу. Такой город мне неинтересен, такой город — это рак, пустивший метастазы по стране в форме новых жилых районов и «пригородной мечты». Возможно, какая-то пристрастная глупость заставляет меня игнорировать закон, но когда я хочу что-то сделать, внутренний голос велит мне действовать здесь и сейчас. Я хочу творить среду, в которой живу, своими руками, сегодня. А делать это по закону и бюрократическим каналам кажется мне бессмысленной тратой времени. Я хочу видеть город, созданный из непосредственных поступков граждан там, где они живут. Я хочу видеть ваши имена на стенах и отпечатки ваших пальцев всюду. Я хочу знать, что вы здесь живете. Это естественный порядок, пробивающийся из-под законов и планов застройки.

По-моему, здесь присутствует ценный миф о шутнике. На протяжении веков шутники смотрели на заборы — и затем разрушали их. Это означает овладеть ситуацией, изменить что-то в ней, посмотреть на нее по-другому. Посредством действия можно изменять восприятие. В этом случае грань между общественной доской объявлений и частным капиталовложением в недвижимость уничтожается таким легким жестом, как росчерк маркера. Это почти как трюк фокусника.

Д.Десятерик. Важна ли сама по себе незаконная составляющая?

Свун. Да, важна. Не то чтобы законные настенные росписи ничего не стоили. Но единственная возможность быть действительно свободным — находиться вне ограничений закона, в том числе за пределами законов коммерции. Законные стены — это прекрасно, и выставки — это прекрасно, но в нашей жизни всегда должен быть поток абсолютно спонтанного, несанкционированного выражения.

Д.Десятерик. Как вы выбираете место для работы?

Свун. Внутреннее чувство подсказывает.

Д.Десятерик. А если говорить о пейзаже?

Свун. Очень люблю незаметные, третьеразрядные, запущенные места, которые часто попадаются в центре города, а иногда спрятаны немного дальше. Люблю кварталы, где люди много ходят пешком. Реклама всегда пытается разместиться на миллионы миль над нами, нависает и ослепляет образами нереальной красоты, недостижимыми, как и большинство ее обещаний. Я же пытаюсь опуститься на уровень глаз и нарисовать жизнь, которая существует здесь, почти на дне: нашу земную реальность.

Д.Десятерик. Вы когда-нибудь имели неприятности с властями?

Свун. В основном у меня были такие трудности с законом, которые можно было урегулировать, договорившись.

Д.Десятерик. С какими проблемами сталкивается уличный художник?

Свун. Есть менее явные тонкости — например, когда тебя терпеть не могут другие художники за то, что ты занимаешь место и нарушаешь законы граффити. В то же время тебя любят корпоративные торговцы новомодными штучками (с такими «друзьями» и полиции не нужно). Но это все равно самая благодарная работа в моей жизни.

Д.Десятерик. Кроме полиции, есть еще и просто прохожие…

Свун. Их реакция очень разная, но в основном на удивление много позитива. Как-то в лондонском проулке щекастый дядька с «дипломатом» гаркнул на меня: «Вандал!», а я как раз разговаривала с учительницей младших классов — она хотела привести своих ребятишек, показать им мою картину. Можно сказать, что это довольно-таки точный срез.

Д.Десятерик. Что вдохновляет вас в повседневной жизни?

Свун. Наблюдение над тем, что вокруг меня прямо сейчас, в Нью-Йорке. Столько людей сбилось в кучу ради выживания, сгрудилось на нескольких островах, соединенных подземными тоннелями, улеглось ночью друг над другом на множестве этажей в своих маленьких кроватках. Слишком много, чтобы охватить все сразу, но пытаться это сделать — меня вдохновляет больше всего. Я могла бы вечно бродить без дела, всматриваясь в лица людей. Иногда я хочу стать незаметной, как камешек на тротуаре, чтобы они не обращали на меня внимания, и в то же время достаточно восприимчивой, чтобы понять их жизнь в одно мгновение и показать это. Для меня постеры на городских улицах — следы человеческого присутствия, коллаж и коммуникация с другими образами, символами и с другими художниками. Но наиболее важно, насколько хорошо я могу передать связь, которую чувствую, работая над портретами. Целенаправленный акт всматривания требует любви, терпения, смирения, и я пытаюсь пропустить этот процесс сквозь себя настолько интенсивно, насколько это возможно.

Д.Десятерик. А как городская среда влияет на вашу работу?

Свун. В последнее время я чувствую, что моя работа — это процесс, благодаря которому я отшлифовываю свое отражающее стекло. Через наблюдение и запись моя способность ясно видеть и ясно отражать совершенствуются. Впрочем, я не претендую на объективность: мое искусство в такой же мере является портретом моего мыслительного процесса, как и мира вокруг меня. Мне кажется, что я создаю собственными руками подвижный город образов, который похож на любой город, потому что я много путешествую и выставляюсь, работаю в разной среде. Я оставляю свои следы и собираю новую информацию в каждом городе, который посещаю, детали с каждого места проходят цикл развития в моих картинах и продолжаются в новых местах. Когда я пакую мою спортивную сумку, чтобы отправиться куда-то, я чувствую себя, как один из этих жуков, которые тащат кучи листьев и мусора на спине: камуфлирует он себя или транспортирует что-то — кто знает? Это я и мое передвижное шоу.

Д.Десятерик. Трудно ли вам примирить время и энергию, затраченные на уличные картины, с их эфемерной природой?

Свун. Мне всегда нравилась идея создавать то, что не переживет себя, просуществует некоторое время, а потом исчезнет. Кое-что я сберегаю и охраняю, но люблю отдавать вещи сегодняшнему дню. И если, исчезая, они обозначают трудности, с которыми мы воспринимаем ход времени, что ж, значит, они живут своей жизнью, выражая то, что я никогда не смогла бы вложить в них собственноручно.

Д.Десятерик. Что в конечном счете отличает стрит-арт от других жанров?

Свун. Уверенность в том, что если ты хочешь сделать свой мир другим, это в твоих руках — используй те умения, которые у тебя развиты лучше всего, и любые инструменты, которые попадутся под руку. Причем сейчас, не позже, когда получишь разрешение, деньги, все необходимое.

Д.Десятерик. Прежде чем начать разговор о вашем сотрудничестве с галереями, хотелось бы узнать, какие художники вас вдохновляют.

Свун. Из современных — Уильям Кентридж/3/, Гордон Матта-Кларк, Кете Кольвиц/4/. Люблю Вермеера, Тулуз-Лотрека, Ребрандта, Ван Гога, Домье, Гойю — всех тех, кто вышел за пределы общепринятой портретной живописи для богатых и попытался писать повседневную жизнь.

Д.Десятерик. Насколько трудно было вернуться в нормативное пространство?

Свун. Работа в этом направлении позволила мне сделать концептуальный, эстетический скачок к созданию более сложных инсталляций, чем те, что возможны в условиях улицы. Годами я мечтала, что однажды использую то, чему научилась, когда занималась живописью. Это казалось далеким, почти невозможным, но я имела неясное чувство, что хочу делать некий гибрид — правил рисования, внимания к колористической форме, ритма и моего грезящего сознания, которое ничто так не любит, как открывать странные ландшафты. В определенный момент я начала получать множество предложений от галерей и других институций и поняла, что хочу признания. Я была официанткой много лет и, когда представилась возможность зарабатывать тем, что я любила делать, то была вполне готова. Лучше быть вымотанной от работы над своими самыми безумными мечтами, а не от сервировки второго завтрака.

Д.Десятерик. Помните свою первую официальную выставку?

Свун. Swoon Loves Solovei. Она прошла в Берлине в 2003 году. Я сначала растерялась, потому что выработала целый этос насчет того, как быть свободной, доступной и открытой силам, которые город способен предложить. Когда я обнаружила желание работать в защищенном пространстве над крайне «изысканными» объектами, то поняла, что только теперь начинаю разбираться с полярностью своих желаний. Я так далеко зашла в одном направлении, что не знала, могу ли позволить себе вернуться к тому, что однажды заставило меня сбежать с криком.

Но я вернулась. Предложенное пространство настолько соответствовало моему идеалу, что я взялась за дело без вопросов. Мы с моей подругой Полиной Соловейчик/5/ построили огромную инсталляцию. Затем было открытие, на котором люди танцевали, делали искусство на улицах, так что окружающие кварталы были целиком раскрашены. А еще кто-то принес пятигаллоновое ведро краски к полицейскому участку, открыл дверь и разлил ее там. Это был сумасшедший дом. Удивительно, что никого не арестовали.

Д.Десятерик. Трудно было освоиться в системе?

Свун. Я совершала свои ошибки: выставлялась в местах, которые ненавидела с самого начала, продавала работы в коллекции, где они неизбежно становились частью того стерильного канона, которому я пыталась сопротивляться. Эта морока тяжело дается — пытаться расти как художник, зарабатывать, не ограничивая себя, использовать возможности по мере того, как они появляются, и не застревать внутри некоего идеала до смерти. Определенно, я делала все, о чем говорила, что никогда не буду этого делать, по меньшей мере хоть один раз.

Д.Десятерик. Получается, что сотрудничество с галереями потребовало компромиссов, от которых вы не отказались?

Свун. Есть обычные неудобства с миром искусства, но те же проблемы я имею с капитализмом и современным социумом, они просто кажутся преувеличенными сквозь призму арт-сообщества. Я вполне счастливо работаю с галереями и в то же время создаю проекты в этом, знаете, громадном мире. Институции — лишь малая часть большой картины. Раньше они казались огромными и ошеломляющими, и все вокруг меня, похоже, думали, что конечная цель художника — быть музеефицированным. Это мне чуждо. Я знала, что самый лучший зал не смог бы никогда вместить суть моих сердечных желаний, поэтому отправилась в путешествие, чтобы найти другие дороги, и нашла их. Сейчас, поскольку у меня есть полнокровная художественная практика, я могу иногда быть музеефицированной, но при условии, что продолжаю работать на улице и вживую. Я признаю, что хочу делать проекты, которые выиграют от наличия крыши над ними, а при этом я не ограничена, как в торговом предприятии. У меня теперь есть понимание, что моя работа имеет жизненный цикл, существует внутри моей жизни и жизни других, а музеи и галереи — лишь остановка на этом большом пути. Если смотреть из этой перспективы, институты теряют свою власть.

Д.Десятерик. Вы сотрудничаете с группой художников Justseeds. Что дает работа в коллективе?

Свун. Коллектив лучше подтверждает идею гражданского творчества, чем моя персональная деятельность. Мы пытаемся переформатировать город в такое место, где хотели бы жить, то ли устраивая уличные вечеринки, то ли заполняя окрестности калейдоскопами, чтобы играть с ними: момент, который всегда общественно привлекателен. Как коллектив мы питаемся из нашего большого котла мнений, рук и ресурсов. Даже если ты начинаешь с идеи, в завершенности которой уверен, люди в группе всегда дополнят ее теми способами, о которых ты и помыслить не мог. Есть еще и аспект погружения в работу, хотя временами мы можем увязнуть в дискуссиях.

Д.Десятерик. В этом составе вы делали проекты с лодками. Откуда, вообще, взялась эта идея?

Свун. Я давно мечтала работать с лодками, путешествовать по рекам и останавливаться в городах, или хотя бы обойтись плавучей инсталляцией, пришвартованной в городском доке. Это было, в некотором роде, расширением моей работы на улицах, продолжением желания создавать искусство в местах, где люди не ожидают его обнаружить. Первая попытка осуществить эти идеи — «Армада мисс Рокуэй» (The Miss Rockaway Armada) — колоссальное коллективное действо, вылившееся в плавание по Миссисипи между Миннеаполисом и Сент-Луисом. «Армада» вывела работу коллектива на другой уровень, ведь мы жили вместе. Наша группа из тридцати человек полностью вложилась в создание плавучего мира. На Миссисипи я поняла, что в наших силах навсегда изменить мнение людей о том, что возможно все, всего лишь показываясь в их городе. Это до сих пор кажется одной из самых мощных вещей, которые я делала в искусстве. Я очень хочу продавить уравновешенность и ограниченность наших ежедневных жизней, хочу вырезать маленькое окно в реальности, сколь угодно крошечное, и дать ощущение другого мира, проскользнувшего сквозь него. Это нечто фантастическое, но это не фантазия, потому что вот оно, что происходит с людьми, построившими это: они готовят обед и дерутся, развешивают свои грязные носки и поют песни, прыгают с крыши и танцуют.

Д.Десятерик. Так же было и с вашими знаменитыми «Плавучими городами извилистого моря» (Swimming Cities of Switchback Sea) в 2008-м?

Свун. В «Городах» некоторые идеи, которые были до «Армады», соединились с тем, что я узнала из этого опыта. Я попыталась свести воедино рисование, принты, строительство инсталляций, годы коллективного проживания, работу с плотами. Это был трудный и потрясающий опыт для всех вовлеченных, что почти убило меня. Я построила с группой четыре огромных плота, три маленьких лодки и проплыла по Гудзону от Трои до Нью-Йорка. Это была игра с повествованием, соединенным с инсталляцией, которая служила домашним доком. Пространство галереи в десять раз превосходило все, где я работала раньше. Чтобы передать масштаб, я спрятала стены от преждевременного показа и законсервировала их как часть инсталляции. То, что было двумя целыми стенами, стало верхушкой, оставившей одну десятую часть от инсталляции. Плоты и семьдесят пять человек, игра, путешествие и инсталляция, охватывающая многие годы работы. Я пыталась связать все эти элементы вместе, убедить береговую охрану, что мы не собираемся тонуть, а будем кормить команду и строить инсталляцию во время путешествия — черт возьми, это было чересчур. Но в то же время что-то экстатическое ощущалось каждый момент — совершенно безумный шанс творить то, что приведет тебя на край возможностей. Я была счастлива разведать мои творческие инстинкты вместе со всеми, кого люблю. И тогда же я услышала лучшую реакцию на мои работы: мы остановились у причала на севере от города, и владелец причала сказал, что встреча с нами восстановила его веру в человечность.

Д.Десятерик. Сейчас вы признанный художник. Изменило ли это что-то для вас?

Свун. Не знаю. Думаю, быть вне истеблишмента — это в моем характере. Это дает перспективу в жизни, но признание меня не оставляет. Я не очень переживаю на сей счет, поскольку продолжаю следовать своим страстям и не буду печалиться, если одобряющие круги устанут от меня или решат, что я делаю что-то неправильно. Я была здесь, когда они начали уделять мне внимание, и буду здесь, когда они перестанут это делать.

Д.Десятерик. Какой вопрос вы задаете себе чаще всего?

Свун. Как опыт видения, с помощью которого вы собственными руками формируете среду своей жизни, воздействует на психологию города? Возможно, его распространение изменит весь социальный климат посредством ощущения свободы и открытости, которое может родиться, когда люди воспримут яркие лоскутные стены не как сигнал опасности и деградации, но как знак того, что их соседи хотят быть частью сотворенного города. В мегаполисах, где везде нарисованы нежелательные анархические символы и старые чопорные статуи империалистов расстреляны красочными бомбами, случается, что жители понимают: город существует для коммуникации их желаний. Я хочу знать, как делать вещи, открывающие разные возможности для каждого. Каждый художник, размещающий что-то на городской стене или на коммерческой площади, нарушает общепринятые границы публичного и приватного пространства, опрокидывает инерцию пассивного приятия среды, в которой живут. Что происходит с обществом, начинающим видеть силу его собственных действий, повторенную тысячу раз с энергией каждой личности, которая чувствует себя неодинокой?

Д.Десятерик. Ваше искусство — это посредник или связь, созданная зрителями и городом?

Свун. Что ж, Брассай/6/ фотографировал надписи, выцарапанные парижанами на стенах в 1930-х, и сказал слова, ставшие и моим девизом, едва я их прочитала: «Многие граффити, рожденные на парижских стенах, поразили меня силой определенного события, как будто мир внезапно стал больше». Когда я спрашиваю себя, что он имел в виду, сказав «мир стал больше», я думаю об этом пространстве, о котором вспоминала раньше, — моментальный срез наклейки на стене и пешехода, чей глаз поймал эту картинку. Если это хоть на какое-то мгновение возможно, то в пространстве что-то должно произойти в эту же долю секунды. Я надеюсь, это «что-то» будет моментом признания, приветом от другого человека, который там будто присутствует, но в действительности его там нет — это лишь маленькое отражение себя, вставленное в стену.

Рисую ли на стенах или строю плоты на реке, я стремлюсь передать людям ощущение, что мир больше и менее предсказуем, чем они себе представляли. Здесь есть некоторая надежда, заразительное чувство, что мы должны и можем преобразовывать наш мир вновь и вновь. Я знаю, что хочу слишком многого, но мне все равно очень нравится это.

*

/1/ Гордон Матта-Кларк (Gordon Matta-Clarke, 1943—1978) — американский художник, знаменит благодаря сделанным в 1970-е building cuts — сериям работ в заброшенных домах, где он вырезал по определенным шаблонам фрагменты потолков, полов и стен, превращая таким образом руины в масштабные инсталляции.

/2/ Законы, принятые в Нью-Йорке, которые позволяют посетителям танцевать только в лицензированных клубах и ресторанах.

/3/ Южноафриканский художник (р. 1955), аниматор, театральный режиссер, создал «анимацию бедного человека» (анимация на основе рисунков углем).

/4/ Немецкая художница, график и скульптор, мастер экспрессионистского психологического портрета (1867—1945).

/5/ Художница, стрит-артист, муралист, дизайнер интерьеров. Родилась в Черноголовке (Россия). Переехала в Америку в 1993 году, закончила Институт Пратта, живет и работает в Берлине.

/6/ Французский фотограф, художник, скульптор и литератор венгерского происхождения (1899—1984).