Наше вечное сегодня

«Самодержавие есть палладиум России», — написал Карамзин в 1811 году.

Палладиум, если кто забыл, — это у древних греков статуэтка Афины Паллады, которая охраняет город. Иногда палладиум представляет собой шкатулку в форме греческого храма, в которой хранится данная статуэтка или еще какая-нибудь заветная штучка. Иначе говоря, священный амулет.

Через двести лет, в конце сентября сего года, мы имели удовольствие убедиться в проницательности Карамзина. Хоть он, по едкой оценке Пушкина, и доказывал «необходимость самовластья и прелести кнута», однако в стратегической перспективе придворный историк оказался правее непокорного гения. Правее в обоих смыслах слова — и в смысле правоты, и в смысле «правизны». Поскольку над Отечеством все никак не взойдет свободы просвещенной прекрасная заря. А российский палладиум — вот он. Загляните в телевизор или в какую хотите газету.

Самодержавие у нас укоренилось давно. До Ивана Грозного и даже до Орды. В 1157 году князь Андрей Боголюбский установил «самовластие» как особую форму правления. Уничтожил феодальную демократию. После смерти (отравления?) отца он изгнал из страны братьев и их мать (вторую жену отца), разогнал княжескую дружину и городское собрание. Кажется, что этот момент был отчасти случаен. Ничем, кроме личных психологических комплексов, нельзя объяснить ненависть Андрея, сына Юрия Долгорукого, к собственным братьям-сонаследникам (они, повторяю, были от другой матери и по возрасту годились ему во внуки). А также подозрительность к ближайшим отцовским соратникам («передним мужам», большим боярам, то есть к дружине) ну и заодно к городскому собранию, которое тоже состояло из «лучших мужей». Потом Андрея Боголюбского убили. Говорят, во главе заговора стояла его жена, которую он терпеть не мог. Возможно, он подозревал ее в порочной связи со своим покойным папашей. Жена его тоже была дама с комплексами — Юрий Долгорукий взял ее в дом юной девочкой, предварительно убив ее отца Степана Кучку, а потом выдал за сына. Недаром ей после убийства принесли отрубленную руку мужа. В общем, сплошной В.Шекспир в переводе З.Фрейда. Вот в таком котле варилась русская государственность.

В утешение любителям чистокровности: Андрей Боголюбский был русским (то есть славянином) всего лишь на одну шестнадцатую, ибо дедушка его Владимир Мономах был наполовину грек, на четверть швед и женился на англичанке, а сын его Юрий Долгорукий, отец Андрея, женился на половчанке. Но какое это имеет значение, в самом деле…

Созданная Боголюбским система (единовластный государь и безгласные «подручные», а также прочие холопы) очень подошла к ордынской государственности, которая навалилась на нашу страну буквально через полвека после убийства князя. И прошла сквозь Орду, сквозь опричнину, смуту, первых Романовых, петровские реформы, бироновщину, блестящий век Екатерины… Сквозь ранний ленинизм, зрелый XXI столетия.

Человек, правивший страной последние двенадцать лет, получил мандат еще на столько же. В исходе выборов никто не сомневается. Все довольны. Всеобщее и подчас агрессивное недоверие к властным институтам с лихвой компенсируется массовым доверием к единовластному лидеру, лично к нему, любовью к его несменяемой персоне.

Вот передо мной старинная книга на латыни. Называется «Зрелище рода человеческого, или О познании людских свойств и тайных душевных качеств». Амстердам, 1633. Автор — Эдо Нойхаус (1581—1638), ректор гимназии в Леувардене, Нидерланды. Массовое чтиво, занятная смесь из тогдашней психологии, физиогномики, истории и этнографии. Про мужчин и женщин, богачей и бедняков, персов и греков, про еду и одежду, и всё с единой целью: как понять окружающих людей — разных возрастов, профессий и национальностей. Женщины коварны, богачи тщеславны, бедняки суетны, адвокаты хитры, поляки несдержанны, а итальянцев не сразу поймешь, что у них на уме.

И вдруг: «Со Шведами, в Финских областях, соседствуют Руссы Московиты, чья империя отсюда простирается до Каспийского моря. Это племя рождено в рабстве и не переносит свободы. Государя своего они почитают как Божество, посланное с неба, и отдают ему во власть свою жизнь и имущество; если он прикажет, они немедленно и добровольно готовы погибнуть. Они настолько необразованны, что не могут буквами подписать свое имя. Во всем громаднейшем Царстве нет ни одной Гимназии, где бы юность могла изучать науки. Однако, по приказу Государя, никому не позволено путешествовать за границу, дабы головы, задавленные варварским невежеством, не увлеклись духом свободы и не устремились бы к лучшей жизни» (с. 242—243; перевод мой).

Кто-то сказал, что за десять лет в России меняется все, а за двести — ничего.

Не знаю, как за двести, а за четыреста без малого все-таки кое-что изменилось. Грамотность поголовная — во всяком случае, подписываться умеют все. А гимназий и вузов вообще некоторый перебор, особенно в больших городах. Свободно путешествовать за границу вот уже двадцать лет как позволено. Умирать по слову государя и с именем государя на устах перестали довольно давно. Имущество не отбирают уже лет восемьдесят (за единичными исключениями, но они ведь всегда бывают, правда?).

Однако главное сохранилось. Нелюбовь к свободе и божественность власти.

Насчет свободы. При коммунистах работники агитпропа говорили гражданам: «Ну на что вам эта хваленая буржуазная свобода, когда у вас и так всё есть?»

При победивших демократах — а демократы в 1991—1993 годах победили, не станем же мы отрицать очевидное? — так вот, при демократах граждане говорят сами себе и друг другу: «Ну на что нам эта поганая либеральная свобода, когда у нас все равно ничего нет?»

Что касается власти. Вот весьма характерный диалог:

— Нет, ну это просто слов нет! Опять он! И уже не на восемь лет, а на двенадцать! Что же это такое, в конце концов!

— Это полное безобразие, я с вами абсолютно согласен. Я тоже от него не в восторге. У меня к нему масса вопросов, претензий. И вообще — доколе? Но! Но, дорогой мой! А кого вы предлагаете вместо него? Вот этого замшелого ретрограда? Или этого злобного фигляра? Этого уси-пуси невинного демократа? Этого финансового афериста? Этого маргинала? Этого нациста? Этого олигарха? Что ж вы молчите, голубчик?

Голубчик вздыхает и разводит руками.

Собственно, все недовольства переменами в правящем тандеме — тоже свидетельствуют о глубокой самодержавизации российского политического мышления. В том числе и оппозиционного. Оппозиция хотела, чтобы самодержец решил вот этак. А он решил вот так. То есть самодержец признается единственным лицом, способным провести коренные политические реформы. В том числе ограничить собственное самодержавие. Поэтому всё (ну, почти всё) возмущенное бурление — это, по существу, жалобы начальству на начальство в присутствии начальства.

Начальство вечно, пока оно живо. Ну или пока вдруг не случится какой-нибудь форс-мажор. Потом на его место приходит другое начальство — такое же вечное и несменяемое.

Я не говорю, что это хорошо. Я говорю, что в наших культурно-исторических обстоятельствах это так.

Надо попытаться понять, почему.

Вернемся к цитированному выше русофобскому, так сказать, отрывку из книжки Эдо Нойхауса, где «руссы» представлены неграмотными рабами, распластанными перед своим государем.

Или, например, вспомним знаменитые записки арабского путешественника Ахмеда ибн Фадлана (начало Х века). Там про «руссов» написаны вообще какие-то ужасы. Хотя отмечается их красота и стройность, румянец и физическая сила. Зато много сказано об их телесной неопрятности и поразительной сексуальной распущенности.

Но я не собираюсь разбирать рассказы этих авторов. Куда интереснее реакция наших современников на старинные тексты. Многие люди, которым я показывал эти отрывки, страшно возмущались. Говорили, что это либо злонамеренная клевета, либо неправильный перевод, либо же речь на самом деле идет не о «руссах», а о каком-то другом племени. А один очень образованный человек сказал: «Вот в то время, когда этот твой Нойхаус писал о нас такие гадости, как раз в 1633 году, в Риме инквизиция осудила Галилея!»

Известное дело: «а зато у них негров бьют». Но всего важнее другое. «Руссы» XVII и даже X века воспринимаются как безусловные «мы». Поэтому любой нелестный средневековый отзыв воспринимается как личная обида. Как оскорбление, нанесенное нам теперешним. Что уж говорить о более близких постыдных событиях, о Катыни или Голодоморе. Зато подвиги предков радостно воспринимаются как свои собственные. «Наша Победа!» — кричат малолетние патриоты.

Это очень серьезный и опасный социально-психологический диагноз. У общества нет исторического мышления, нет ощущения прошлого именно как череды прошедших событий, как того, что давно закончилось, завершилось. Вообще нет ощущения текучести и изменчивости времен.

У государственной власти тоже нет ощущения прошлого. Поэтому с такой тоской и неохотой власть говорит о преступлениях сталинского режима. Поэтому до сих пор не рассекречены многие архивные документы о Великой Отечественной войне. Прошло уже семьдесят лет, а военные приказы сколько-нибудь высокого начальства все еще остаются государственной тайной. Хотя государство уже давно другое. Но признать это — тоже свыше сил.

Когда-то историк Юрий Пивоваров заметил, что Россия развивалась не во времени, а в пространстве. Это чрезвычайно важное наблюдение. Если говорить совсем уж упрощенно, наши предки предпочитали не удобрять землю, а захватывать новые пашни. Не вступать в спор с властью, а убегать в вольные края.

Мы живем в нескончаемом сегодня, а суррогатом развития во времени для нас стали перемещения в пространстве. Для начальства это перенос правительственных кварталов за черту Москвы и вообще расширение столицы. Для ловких — эмиграция за границу. Для тихих — «дауншифтинг» в деревне, где-нибудь в Пензенской области, то есть внутренняя (точнее, внутрироссийская) эмиграция.

Власть просит у народа еще десять, двадцать, пятьдесят лет стабильности.

Люди, которые не различают прошлое и настоящее, согласны жить в вечном сегодня.

А какой государственный институт может быть гарантом вечного сегодня? Разумеется, самодержавие.