Клининг

№11, ноябрь
Андрей Мигачев

Понедельник

Дверь в каморку открылась.
Сонный и зевающий Антон показывал новой уборщице Гюзель, девушке азиатской внешности, где что находится из инвентаря.
— Все тут, — показал он внутрь каморки и включил свет. — Ведра, химия. Перчатки, униформа.
Гюзель кивнула.
— Тогда приступай, — сказал Антон. — Нужно, чтобы ты приходила в шесть пятнадцать — шесть тридцать. Первые клиенты, как правило, появляются около семи тридцати на завтрак. Мы работаем круглосуточно, кроме ночи с воскресенья на понедельник. В воскресенье ночью — генеральная уборка с трех до семи тридцати.
Девушка молча кивнула.
— Ты сможешь приезжать к этому времени? Получается на первой электричке метро.
Гюзель опять кивнула.
— Далеко живешь? — поинтересовался Антон.
Она покачала головой отрицательно.
— Хорошо, — сказал Антон. Хорошо, что молчаливая. А то у нас все такие пиз**болы. Переодеваться будешь тут же.
Гюзель кивнула опять. Антон пожал плечами и уже было ушел, но вернулся.
— Тебе точно есть восемнадцать?
— Да, — ответила она тонким голосом. И достала паспорт.
Он посмотрел в документ. Опять пожал плечами и, закрыв за собой дверь, ушел.

В каморке было тесно. Два стеллажа под потолок вдоль обеих стен. Стоять можно было посередине на маленьком пятачке между ведрами и швабрами. Оставшись в каморке одна, Гюзель поискала, как ее закрыть. Выяснилось, что изнутри никак. Дверь изнутри не закрывалась. Она подумала и попыталась закрыть ее шваброй. Что-то такое неубедительное получилось. Но она успокоилась. Повесила на стеллаж кофточку и начала раздеваться. Сняла футболку. Сняла лифчик.
В этот момент дверь распахнулась.
— Извини, — сказал ей официант Егор.
Гюзель, ни жива ни мертва, закрыв глаза, впечаталась спиной в стеллаж, снятой футболкой закрыла свое тело, как могла, и от страха зажмурила глаза.
— Ля иляха илляллах, Мухаммаду Ррасулуллах, — зашептала она.
Егор, поднявшись на ступеньку стеллажа, снял с верхней полки вешалку с одежным мешком.
Посмотрев на окаменевшую Гюзель, с закрытыми глазами шепчущую что-то, он спросил:
— Ты чего? Ты новенькая? Тебя как зовут?
Она не отвечала.
Егор сказал «У!» — словно он серый волк.
Она завыла. Он рассмеялся, пожал плечами и ушел, так и не обратив никакого внимания на голые части ее фигуры.
Гюзель шептала, шептала молитву, потом открыла глаза. В каморке никого не было.
Она улыбнулась, подняла палец вверх и сказала, обьяснив ситуацию самой себе и швабрам:
— Аллах Акбар!
На стоянку перед кафе заехал мотоцикл. С него слез Миша, мужчина лет сорока. Снял рюкзак. Снял шлем. Под черным стеклом шлема оказалось лицо человека мрачного, с тяжелым неподвижным взглядом исподлобья1.
Он посмотрел на Лену, которая клеила новые афиши на заборе, напротив входа в кафе.
Лена улыбнулась. Той улыбкой, когда сразу понимаешь: человек не в себе. Детской улыбкой на лице взрослого человека. Она сняла перчатку, подошла и подала ему руку. Он ее не пожал. Лена не стала огорчаться по этому поводу — убрала руку за спину и спросила, продолжая улыбаться:
— Как дела?
— Не твое дело — ответил он.
— А я с дядей поругалась. Он меня замучил. Он все учит и учит меня, как жить. Я плакала даже. Вот. Я плакала, а он меня ругал. А потом утешал. Говорил, что я хорошая. Я дяде от тебя привет передам. Можно?
Миша молчал.
— Я передам.
Лена разговаривала с Мишей то очень серьезно, то опять ни к селу ни к городу улыбаясь, меняя гримасы, как маски, вне зависимости от произносимого текста. Речь ее была плохой, нечеткой — так говорят душевнобольные люди.
— Хочешь афишу?
— Нет, спасибо, — ответил он первый раз, достал из бардачка что-то в пакете и отдал ей. — Отдашь дяде. Поняла? Дяде. Степану Владиленовичу. Хорошо?
Миша говорил медленно и «Владиленович» произносил длинно и тщательно.
— Я передам, спасибо, — улыбнулась Лена и засунула пакет за пазуху. — Курить вредно, — погрозила она ему пальцем, показывая на сигарету, которую он достал.
Миша отвернулся.
Она засмеялась.
Закрыв бардачок и пристегнув мотоцикл к заборчику, Маши зашел в кафе.
Поздоровался с Антоном, открывшим ему дверь, взял газету, прошел внутрь. Положил газету на столик. Сказал официанту Егору:
— Привет. Как обычно. Сок морковный со сливками.
Егор, взяв заказ, ушел. Миша открыл газету. Пролистал, глядя по заголовкам. Закрыл и кинул на другой конец стола.
Появился Егор с принесенной из подсобки одеждой в непрозрачном пакете2, закрытом на молнию. Миша взял пакет и пошел в туалет.
В туалете Миша закрыл дверь, достал из рюкзака бритву, крем, одеколон. Разделся до пояса, побрился, помыл под мышками и переоделся.
Когда вышел, как настоящий франт — в идеально сидящем костюме, в начищенных ботинках, побритый, — Егор в эту же секунду, ни раньше, ни позже, поставил на столик завтрак. Принял от Миши пакет с одеждой.
И понес его было…

— Журналы принесли? — спросила Оля3 у менеджера Антона, открыв дверь в кафе.
— Есть, — кивнул занятый Антон, показывая на стойку.
Журналы лежали под газетами. Оля чмокнула его в щеку, взяла журнал.
— Привет, — поймала она Егора с Мишиной одеждой и тоже чмокнула его в щеку. — Мне, как всегда.
Она кивнула Мише, села и стала читать взятый журнал.
— Тебе что? — поинтересовался освободившийся Егор, достав блокнот.
— Здравствуй, Егорчик… — кивнула Оля. И медленно так заговорила. Медленно-медленно. Заглядывая Егору в глаза. — Значит, таааак. Мне сначала сок апельсиновый. Но не из холодильника чтобы апельсины, потом мне еще…

Позавтракав, Миша расплатился, кивнул Ольге, устроившейся за соседним столиком, вышел из кафе, зашел в здание напротив, хорошо отреставрированное из чего-то древнего, поднялся к себе в кабинет с табличкой «Председатель совета директоров», снял пиджак, повесил его на стул. Достал из шкафа подушку, положил ее на пол под столом, непосредственно на ковролин, сам улегся на него и заснул.

Антон подошел к столику Оли.
— Четыре минуты, — сказал ей, присаживаясь.
— Что?
— Четыре минуты ты заказывала Егору омлет с беконом, сок и что там, кофе?
— Сок. Кофе забыла, кстати. Ты ревнуешь, милый?
— Пост в стране, а ты бекон заказываешь4. Он у нас один. Я даю официантам на принятие заказа не более минуты.
— Почему? Тебе жалко минут?
— Так написано в учебниках по управлению ресторанами и кафе.
— Ревнуешь, — удовлетворительно заметила Ольга. — Вот! Ты еще горько пожалеешь, что со мной развелся. — Уже. Ох… — вздохнула она, глядя, как Егор подошел к новым гостям кафе — молодой девушке с беззаботным взглядом и мужчине заметно старше ее.
Мужчина говорил по телефону:
— Я вряд ли приеду. Да какое событие — ну да, тридцать лет. И что? Да брось. Прошлая жизнь. Я подумаю, но скорее всего не смогу. Всё!
Он положил трубку.

Ругань началась с того, что Виктор Шенфельд, только взяв в руки поданное официантом меню, кинул его на стол.
— Дорогая. Извини. Ты не шутишь? Ты действительно купила эту сумку за пять тысяч долларов? Мне кофе и сырники, — между делом сделал он заказ Егору.
Его жена Оксана положила сумочку рядом с собой.
— Заяц, мы же договаривались.
Ты сам сказал, что аксессуары — это важно.
— Когда?
— Любимый, перед Новым годом еще, на ужине. Я тебе рассказывала, что Соня купила… — На секунду прервавшись, она повернулась к Егору и попросила: — Мне фреш апельсиновый и тосты с джемом. И чай черный, будьте добры.
— За каким ужином? — продолжил Шенфельд, когда Егор убежал.
— Мы ужинали перед Новым годом.
— Какая Соня?
— Соня, «Ространс» у которой муж.
— Любимая, какой «Транс»?
— Соня, у которой муж директор «Ространс»… чего-то там. Моя подруга. Мы с ней в СПА ходим. Она пришла с сумкой.
— Перед Новым годом?
— Ну да.
— Это снег лежал.
— Снег? Вроде…
— Ты не помнишь, лежал ли снег, но помнишь, что я так сказал?
— Почему ты так говоришь и смотришь, любимый?
— Я все, что надо, помню. Мы ни о чем не договаривались.
— Ну, зайчик, это хорошая сумка.
— У тебя сто сумок.
— Мне эта нравится. Что случилось дорогой?5

Когда Егор забрал на кухне, где два повара висели на руках на трубе под потолком6, ожидая, что Гюзель протрет пол, заказ и подошел к столику7, они разговаривали уже совсем не тихо, и в результате все кончилось тем, что «зайчик»-муж, не обращая внимания на Егора, довольно четко артикулируя, выражал свою мысль так:
— Да ты охренела! Никаких сумок, бля, никаких, бля, ресторанов, никаких СПА. Ты, бля, сама теперь будешь готовить и сама будешь убираться
и дома, и на даче! И машину мыть, бля, сама будешь! И я тебе денег даже на мороженое не дам, нах! Ты охренела такие сумки покупать. За пять штук! За кэш! Кризис в мире! Ты что, не понимаешь? За пять штук можно год аул в горах кормить!
Шенфельд кинул деньги на стол и, не притронувшись к еде, ушел из кафе, в дверях столкнувшись с Инной и едва кивнув на ее приветствие.
Оксана встала из-за стола и попросила у Оли, которая закончила завтракать, сигарету. Оля протянула ей пачку. Оксана достала сигарету, закурила и пошла к себе, села за столик, закусила губу и задумалась.
Оля засобиралась домой.
— Ты домой когда? — спросила она у Антона.
— Через час приду, — ответил он.
Она чмокнула его в щеку и ушла.

Ирина Юрьевна, вице-президент компании, достала из сумочки крупную купюру. Посмотрела через стекло на гаишника, который, не торопясь, двигался к ней.
— Быстрей ягодицами нельзя шевелить?
Гаишник наконец подошел. Она открыла окно и протянула ему документы. Там лежат сто долларов.
— Спешим? — спрашивает он.
— Очень.
— Куда же вы, Ирина Юрьевна?
— Кризис в стране, слышали?
— Да, — кивнул инспектор ГИБДД.
— Еду бороться, — улыбнулась она.
— Дело нужное. — Гаишник ловким движением вытащил купюру и протянул права. — Аккуратней, Ирина Юрьевна! — сказал он, отдав ей честь.
— Вампиры, — кинула ему в спину Ирина Юрьевна.
Повернула с центральной улицы и через несколько секунд припарковалась около кафе, наблюдая, как в него заходит…

…Инна в кафе вошла.
— Это вы его плохой кухней разозлили? Вы очумели? Он же теперь кого-то уволит, — пробурчала она Антону, кивая в сторону выскочившего Шенфельда.
— Он со своей куклой, — кивнул Антон в зал.
— О, май гат, — скривилась Инна. — Мне кофе, Егорчик, — поймала она Егора, проходящего мимо. — Опаздываю! Черт, в метро стояли десять минут в тоннеле. Ужас. Темно. Люди толпой липнут к моему хрупкому с утра телу. Быстрей, пожалуйста. Умоляю…
— А ты тут будешь? Не присядешь даже?
— Нет. С собой. И… а я нервничаю, а нервной нельзя на работу идти, так?
— Так.
— Егор! Еще круасан, маленький здоровый круасанчик. Круасанище. С собой.

Оксана сильно задумалась. Взяла зубочистку. Ковыряла ею в зубах, курила, потом недобро усмехнулась. Повертела телефон8. Отодвинула его в сторону, подошла к Антону.
— Антош, дай мне с вашего телефона позвонить, пожалуйста.
— Бери, конечно.
Антон отдал ей кафешную трубку. Оксана посмотрела номер в своем телефоне и набрала с кафешного.
— Здравствуй. Ты на работе? Молодец. Я к тебе в офис не хочу — можешь выскочить на полчасика? Я в кафе9. Надо посоветоваться. Хорошо. Давай завтра.

Инна попыталась послушать, что говорит Оксана, но у нее зазвонил телефон, она посмотрела на часы, схватила приготовленный для нее завтрак и побежала на работу. Вошла в офисное здание через дорогу, пронеслась по коридорам, здороваясь со всеми подряд, и зашла в кабинет с табличкой«Председатель совета директоров». Там она быстро сняла верхнюю одежду, повесила ее в шкаф, где лежали рюкзак и шлем Миши, села на свое место секретаря-референта. Посмотрела, что лежит у нее в папке, что есть в ноутбуке. Что-то отправила на печать, параллельно уничтожая круасан и запивая его кофе. Закончив с завтраком и насобирав в папку каких-то бумаг, она посмотрела на себя в зеркало, достала ключи, встала и открыла дверь шефа.
Шеф спал под столом.
Инна осторожно его разбудила. Он потряс головой.
— Десять, — сказала Инна.
— Ага. Кто-нибудь звонил?
— Никого.
— Такие времена. Серьезные звонят только по ночам. Когда напьются.
— Вы когда-нибудь так умрете. Если не будете спать.
— А что делать? Я умру, даже если буду все время дрыхнуть.
— Интересно, что же вы делаете ночью?
— Ты не хочешь этого знать.
— Хочу. У вас через пять минут совещание.
— Никто ничего не узнал?
— От меня никто — точно.
— Никто-никто?
— Никто ничего не знает.
— Удивительно. Вы, Инна, не женщина, а кремень. Я сейчас.
Инна вышла из кабинета. Он протер лицо водой, которую взял из холодильника, потряс головой. Откусил от яблока кусок, прожевал. И, свеженький, вышел из кабинета. Инна взяла стопку папок и тоже вышла. Только он пошел направо, а она — налево.
Она зашла в кабинет, где на двери висела табличка «Директор по развитию вице-президент Легкодух Ирина Юрьевна», и положила ей на стол папку сверху.

— Здравствуйте — поздоровался Миша присутствующими в конференц-рум и с лицами на мониторах. Сел на свое место — напротив Виктора Шенфельда. Посмотрел на Шенфельда. Тот махнул рукой: мол, начинай.
Миша открыл папку, с которой пришел, посмотрел на нее, закрыл и начал так:
— Здравствуйте. Все в курсе, что кризис?
Народ закивал головами.
— Хорошо, — улыбнулся Миша, — поэтому никому не придется объяснять, почему мы всех вас уволили. Тогда на сегодня всё, — закончил он и ушел первым, оставив за собой обалдевшие лица всех, кроме Шенфельда.
У Шенфельда лицо было злое.
В полной тишине неприятно громко зазвонил его телефон. Он взял.
— Да, мне уже сообщили, что юбилей, я скорее всего не приду.
Он положил трубку.

Титр: КЛИНИНГ

Когда Миша подошел к своему кабинету, навстречу ему уже шла Инна с пустыми руками.
— Как прошло? — спросил он.
— У всех на столах. А у вас?
— По-моему, все обрадовались, — сказал он и открыл ей дверь10.

Егор переоделся в нормальную одежду и попрощался с поварами.
— Ты, правда, всё?
— Правда.
— Больше не выйдешь?
— Да нет, говорю. Последняя смена.
— Ну а куда же ты?
— Учиться буду. У меня хвосты по сессии.
— А жить на что?
— А я экономный.
— Ну, удачи, заходи к нам — супа нальем в голодный год.
Повара пожали ему руки. Он им тоже.
— Пока, Гюзель, — сказал Егор уборщице. — Удачи тебе тут.
Она прижалась к стенке.
— Уволился я!
— Почему? — выдавила она из себя.
— Потому что! — подмигнул он ей.
Антону он просто помахал рукой и вышел на улицу. Гюзель покачала головой.

Директора расходились молча. Каждый к своему рабочему месту. Около двери каждого кабинета стоял сотрудник службы безопасности. Как только уволенный открывал магнитной карточкой кабинет, сотрудник СБ протягивал руку и забирал карту. Каждый член совета директоров под их неусыпным взором собирал свои вещи. Из ящиков столов, кое-кто из сейфов11.
Ирина Юрьевна прошла по коридору, зашла к себе в кабинет, там тоже стоял человек. Она потрогала папку, что положила ей Инна, открыла ее, закрыла.
Зазвонил телефон.
— Да, доча, — сказала Ирина Юрьевна абсолютно нормальным голосом.
Ей в трубку начали что-то говорить.
— У меня сейчас совещание. Я попозже позвоню.
Положила на стол стоящую до того фотографию дочки, достала кое-что из ящика и положила в вежливо предложенную сотрудником СБ сумку, но не стала продолжать, а стала плакать молча — как плачут женщины, чтобы тушь не потекла. Молча, совсем без звука, наклонив голову вниз, чтобы слезы не катились по щекам. Сотрудник службы, молодой парень, отвернулся и стал смотреть в окно.
У Ирины Юрьевны зазвонил телефон внутренней связи.
— Да, Виктор Борисович. Сейчас зайду.
Она быстро сделала что-то со своими глазами. Выдохнула и со стальным выражением лица вышла из кабинета.

— Сядь, — сказал ей Шенфельд, указав на место напротив.
Она села.
— По нашему последнему кредиту, который… — начала она.
Шенфельд выключил все камеры и мониторы в комнате.
— Хрен с ним, с кредитом, хочешь занять его место? — перебил ее Шенфельд.
— Что?
— Хочешь занять его место и на работе остаться? — продолжил Шенфельд, показывая на стул Миши.
— Да.
— Я поставлю тебя. Но поскольку при увольнении мы по его контракту должны выплатить ему хренову кучу денег, а я не хочу ее выплачивать, как ты понимаешь, — нужно сделать так, чтобы он ушел сам.
— А как это сделать?
— Службу безопасности он делал, поэтому я к ним обращаться не могу. Найди мне на него компромат. Не важно что. Может, он в оргиях участвует — и тогда это надо снять. Может, наркотой балуется — и тогда нужно устроить ему арест. Может, мальчиков трахает — и тогда это должно стать известно. Что-то, что в его репутации может нанести компании вред. Это единственный пункт в нашем контракте, по которому он уйдет сам. Ясно?
— Да, — она кивнула.
У Шенфельда зазвонил телефон. Он взял трубку.
— Мне уже сказали, — рявкнул он. — Я не приду.
Он выключил звонок. И такой же злой обернулся к Ирине.
— Иди. Постой. Срок — неделя12. Теперь иди.
Шенфельд отвернулся от нее и подошел к окну. Далеко внизу в пробке стояли машины.

Миша и начальник службы безопасности в кабинете у Миши.
Бритый тип с мягкой улыбкой кивает в ответ на то, что говорит ему директор.
— Поскольку людей уволили, могут быть нервные срывы. Кто-то в налоговую, не дай бог, побежит, кто-то захочет чего на сторону продать. В общем, засуетятся люди.
— Ожидаем, — отвечал начальник службы безопасности, а сам писал в этот момент бумажку, а написав, пододвинул Мише.
Миша прочел.
— То есть ты все знаешь? И я зря тебе все это говорю, да?
Говоря это, Миша пододвинул свой ответ обратно начальнику службы безопасности.
— Это зря, а знают не все.
— А чего ты не знаешь?
— Что делает Полякова в туалете, не знаю.
Начальник службы безопасности прочел то, что ему написал Миша, и кивнул. На бумажке было написано: «Расскажи часть»13.
— В смысле?
— Она уже неделю по два часа там с утра проводит. Каждый день — в разных туалетах.
— В туалете?
— Да. — Начальник службы безопасности повернул свой ноут к Мише. — Гля. Вот смотри — вошла. Время 9-05. А вот вышла — 11-35.
— Скажите пожалуйста. Интересно. И сегодня?
— Ага.
Миша почесал голову.

Инна шла по коридору. Люди, которые попадались навстречу, уже не улыбались. Директора, оставив за собой двери кабинетов открытыми, в сопровождении сотрудников СБ уходили молча.
Сотрудники попроще стояли кучкой в курилке и разговаривали, но, увидев Инну, резко замолчали. Все провожали ее взглядом, и никто не улыбался. Инна улыбнулась женщине, которая выходила из туалета с заплаканными глазами, убедилась, что никого нет. Подошла к кабинке, попробовала открыть дверь — она не открывалась. Тогда Инна нагнулась и посмотрела в просвет между полом и дверью. Были видны туфли. Каблуками к двери.
— Маруся! — позвала Инна — Вставай!
В ответ была тихо.
Инна быстро залезла на унитаз и, перегнувшись, посмотрела, что происходит в соседней кабинке.
Там, сев на унитаз, положив голову на бачок, спала девушка.
— Эй! — позвала ее Инна. — Марусь!
Девушка не реагировала.
Скатав из туалетной бумаги шарик, Инна кинула его сверху в спящую девушку. Та ничего не почувствовала, продолжала спать.
В туалет зашли.
Инна чертыхнулась и слезла с унитаза. Спустила воду. Чтобы вошедший не думал, что никого нет.
Инна села на унитаз. Зазвонил телефон.
Инна снова беззвучно чертыхнулась. Взяла трубку.
— Да, Михаил Юрьевич!
— Где Полякова? — спросил Миша, который стоял за дверью в женском туалете.
— Я не знаю, — покраснела, как маков цвет, Инна.
— Выходи, — сказал Миша.
Инна вышла. Миша встал на унитаз и посмотрел в соседнюю кабинку.
Полякова спала.
— Не можешь разбудить? — спросил Миша.
— Нет, — покачала головой смущенная Инна.
— Ну, пусть поспит, — слезая с унитаза, сказал Миша.

Антон пришел домой. Дома слишком громко играла музыка.
— Какие новости? — спросил Антон у Оли, гася звук.
— Мечтаю вот! — рассмеялась она, продолжая сидеть на подоконнике и хрумкая чипсы: она даже не услышала, как он зашел.
— О чем?
— Егор. Официант ваш. Очень мне нравится.
— А… Понятно, — кивнул Антон
и включил чайник. — Ты поэтому теперь ходишь завтракать регулярно?
— Ага.
— То-то я думаю. То до обеда тебя не добудишься, то каждое утро, как на пост, ходишь.
— Он милый. Правда?
— Он уволился сегодня, — сказал Антон и пошел в ванную мыться.
Оля поперхнулась чипсами.

Когда Ирина Юрьевна вернулась к себе, молодой сотрудник СБ протянул ей ее бейджик и молча ушел. Она взяла бейджик, повесила себе на шею и пошла в туалет.

— Как уволился? — Оля открыла дверь и села на пол. Антон мылся за занавеской. — Как уволился? Он же всего две недели как работает.
— Ну вот уволился. Оль! У человека другие планы на жизнь. Слушай, мы же больше не муж и жена, а я тут голый!
— И что? — не поняла Оля.
— Ну как что? Вдруг мне надо побыть одному?
— В ванной? — спросила Оля. — Бедненький! Ну побудь!
Она закрыла дверь и пошла на кухню.

Инна принесла Шенфельду кофе на подносе и печенье.
— Спасибо, Инночка — сказал он.
— Не за что, Виктор Борисович.
— Скажи, а у тебя грудь настоящая?
— Э?..
— Извини за вопрос, но уж коль скоро я об этом всякий раз думаю, когда тебя вижу, решил спросить.
— Да. Настоящая.
— И что мне нужно сделать, чтобы ее увидеть?
Он отпил кофе.
— Что же, вы никогда грудь не видели? — пыталась отшутиться она.
— Видел, конечно. Но всегда думаю: «Создатель, если ты есть, как тебе удается всякий раз делать женскую грудь такой разной?»
— Я никогда не думала об этом.
— Это понятно. У тебя соски какие?
— В смысле?
— В смысле маленькие, большие, розовые или коричневые? Чувствительные или нет?
Инна поняла, что попала.
— Я стою и судорожно придумываю, как отшутиться, Виктор Борисыч! Не смущайте меня. Пожалуйста.
— Да перестань, чего же тут смущаться, вы же, девочки, специально одеваетесь так, чтобы мы, мальчики, на вас смотрели и задумывались над такими простыми вещами.
Он засмеялся.
Она вышла из кабинета с глазами по пять копеек, по дороге посмотрев на свое отражение в окне14.
Зазвонил телефон.
Он не стал брать трубку.

Полякова всхрапнула и проснулась.
В соседней кабинке кто-то спустил воду. Полякова посмотрела на часы. Потрясла головой. Достала зеркальце, посмотрела на свое лицо. Опять потрясла головой. Поправила макияж. И вышла. В коридоре встретила Инну.
— Что это у тебя лицо такое? — спросила она Инну. — И у всех, — оглянулась она по сторонам.
Инна собралась с мыслями.
— Повод есть, — медленно ответила она. — Много.

Антон закончил мыться и вышел в халате на кухню. Он помыл лимон, начал нарезать его дольками.
— Как уволился? — снова спросила его Оля. — Он же всего ничего работал.
— Ну… мало ли почему люди увольняются, — сказал он.
— Дай мне его телефон.
— Зачем?
— Он мне нравится, — пожала плечами Оля.
— Послушай, — Антон перестал резать лимон. — Если я дам тебе его телефон, то что ты с ним будешь делать?
— Мы в разводе, — передразнила его бывшая жена. — Вдруг мне надо будет с ним провести время. В гости позову!
— Сюда?
— А почему нет?
— То есть ты позовешь его в нашу квартиру?
— Ну у нас же разные комнаты, Антон. Мы же договаривались, что каждый может приводить кого-нибудь и лишних вопросов не будет.
— Да. Договаривались. — Антон перестал резать лимон, положил дольки в большую чашку и залил кипятком. — Я просто думал, вдруг ты забыла.
— Нет, я не забыла.

Инна и Маруся Полякова молча стояли и курили в курилке. Точнее, курила Инна, а Полякова стояла с открытым ртом. Она давно не стряхивала пепел, и пепел упал сам. Они наблюдали через стекло, как сотрудники СБ провожают на выход членов совета директоров.
Полякова, наконец, переварила то, что сейчас услышала15.
— Пиз**ц. Приплыли, — сказала она.
— Типа, — кивнула Инна.
— Уволили, запалили, к тебе подкатили.
— Типа, — кивнула Инна.
— Мне все это снится, — предложила Полякова вариант.
— Фигули на рогули, — откомментировала Инна.
— Пойду поговорю, — сказала Полякова, бросая бычок в урну. — Мне сейчас увольняться нельзя. Мне еще хотя бы месяц нужен.

Разговор Антона и Оли продолжался. Форма разговора была мягкой, подчеркнуто мягкой и интеллигентной. Стороны спокойно обосновывали свои мысли.
— Значит, мы можем приводить, и это ОК? — спросил Антон.
— ОК. Это нормально, — ответила Оля. — Мы друзья. Это же были твои слова, когда мы это обсуждали! Ну да, были муж и жена, но сейчас же мы просто хорошие друзья.
— Ага. Мои.
Антон ухмыльнулся.
— Дашь телефон?
— Дай я подумаю.
Антон сел за стол и стал думать, глядя в окно.

— Есть два варианта, — сказал Миша. — Либо ты пишешь заявление по собст-венному желанию и тихо уходишь без всяких претензий, либо мы пишем тебе нарушение трудовой дисциплины. Тем более что по камерам видно, что ты спишь там регулярно. Уже неделю, по крайней мере, наша охрана за этим следит.
— А что, мне делать вид, что дико работаю? — ответила Полякова. — Мы уже три месяца всей конторой ни хрена не делаем.
— Подписывай по собственному желанию, — сказал он и подвинул ей листок.
Она взяла листок и начала писать заявление.
Миша включил телевизор. Выступал кто-то из правительства. В нижнем углу шли котировки со знаком минус.

— Тебе жалко, что ли? — уговаривала Антона Оля. — Ну где я его найду?
Антон размешивал сахар в чашке.
— Хорошо, — сказал он, подумав. — Дам. Только ты должна будешь кое-что сделать…
— Что?
— Кое-что.
— Ну не интригуй.
— Тебе нравится Егор?
— Да.
— Сильно?
— Да.
— Соглашайся.
— А что сделать-то?
— Ты сначала согласись!
Оля подумала.
— Это что-то сексуальное? Минет, что ли, тебе сделать?
— Нет, — засмеялся Антон. — Все очень выполнимо. Это не сложно. Даже не придется выходить из дому.
— Если это что-то гадкое, я не буду.
— ОК. Тогда я не дам тебе его телефон. Либо соглашаешься сейчас, либо ты его не любишь…

Полякова написала заявление. Миша подписал. Она встала.
— Маруся…
Вся его решительность куда-то исчезла, и он будто сомневался, говорить дальше или нет.
— Да?
— Я хочу пригласить тебя куда-нибудь.
— В смысле? — переспросила Полякова.
— В смысле… хочу сходить с тобой куда-нибудь.
— Куда? — спросила Полякова, прекрасно понимая, куда он клонит.
— Куда-нибудь в ресторан, — пожал плечами Миша.
— Зачем?
Маруся задавала простые и прямые вопросы и смотрела на него.
— Поужинать, — сказал Миша.
— Зачем?
— Поговорить.
— О чем?
— Ты сейчас издеваешься?
— Могу себе позволить. Вы не мой начальник ни хрена больше.
— Ты пойдешь со мной?
— Нет.
— Почему?
— Вы… ты. Ты два года заглядывал мне в глаза. И молчал. Тебе мешала корпоративная этика?
— Да.
— Тебе мешали нормы приличия, твой собственный контракт, твоя репутация, да?
— Ну, да.
— Видишь. Если тебе вся эта х**ня может помешать пригласить девушку в ресторан — тебе на надо ее приглашать. — Она покачала головой. — Кстати, у меня неиспользованный отпуск. Так что с завтра я могу не выходить, да?
— Что ты делаешь по ночам? — спросил он. — Почему спишь днем?
Полякова улыбнулась.
— Я так долго ждала, когда ты позовешь меня. Ждала, ждала. Ни с кем не встречалась. Готовилась к совещаниям, как к свиданке. А теперь у меня есть что делать по вечерам.
Она вышла из его кабинета.

Ольга пришла на кухню и швырнула свое «хорошо», как тряпку.
— Хорошо, — сказала она. — Я согласна. Сделаю, что ты хочешь.
Антон, как только она согласилась, сразу сказал:
— Ты должна сделать генеральную уборку в квартире, постирать белье и приготовить ужин.
Ольга застыла.
— В смысле?
— Генеральную уборку — чтобы чисто было. Чтобы вот окно было чистым, подоконник, чтобы ванну ты сама помыла, унитаз, не побоюсь этого слова, дверь оттерла, полы помыла — везде… Ну, уборку. Все то, чего ты не делала ни разу, пока мы жили вместе.
— Бляаа… давай лучше минет, а?
Антон скривился.
— Ты, честно говоря, в этом не сильна. Думай, — сказал Антон.
поставил чашку в холодильник и пошел к себе в комнату одеваться.
Перед Шенфельдом стояли три тетеньки.
— Значит, так. Вы слышали про то, что в стране кризис? — спросил он.
Тетеньки помолчали.
— Нет, — сказала одна.
— Я слышала, — кивнула вторая.
— Отлично, — сказал Шенфельд, — значит, никому не придется объяснять, почему всех уволили. Покажите Оксане, где у вас это все. Пылесосы, тряпки, порошки, грелки-тарелки.
И это — как стиральной машиной пользоваться и утюгом, и валите отсюда, чтобы я больше никого из вас не видел. Оксаночка решила все делать по дому сама.

Оля похрумкала чипсами, потом подошла к двери комнаты Антона и крикнула:
— Я согласна!
Антон в ту же секунду открыл дверь, будто ждал. Он был одет.
— Хорошо, — сказал он. — Я на работу. У меня собеседование. Ты начинай.

Дверь в каморку открылась16. Одна из уволенных тетенек показывала Оксане, где находятся предметы, необходимые для ведения домашнего хозяйства. Оксана кусала губы.
— Порошок. Стирать, — говорят ей.
Она кивнула.
— Стиральная машина.
Она кивнула.
— Нажимать вот это. Тут есть инструкция.
Оксана кивнула.
— Посуду мыть так. Сначала таблетку. Сюда…
— Подождите, — перебила ее Оксана, увидев Шенфельда, разговаривающего по телефону и смотрящего на них из дальней комнаты. — Я запишу.
Она достала блокнот, ручку и стала старательно записывать.

Антон проводил собеседование прямо в кафе, за столиком.
Мужчина средних лет говорил.
— Я нормально пойду официантом. Я не гордый. Антош, я полгода без работы. Мне стыдно перед женой, ты пойми. Ничего, я двадцать лет назад начинал официантом.
— Борисыч, ну как я тебя возьму? Я сам у тебя начинал.
— Ну и что, что ты у меня начинал? Это жизнь. Вчера я был начальник — сегодня ты. Антош, от меня жена ушла к какому-то, не поверишь — турку, мне работа очень нужна.
В кафе пришел Миша. Антон сам сбегал за его пакетом, Миша пошел переодеваться.
Антон сел обратно за столик и, подумав, сказал:
— Борисыч, выходи завтра. С утра. Я понимаю. В Европе мужики работают официантами, и нормально. Это у нас типа не работа для мужика. Ра-бота.
Миша вышел в одежде для езды на мотоцикле и сел ужинать.

— Оксаночка, — спросила ее тетенька-повар. — Ты когда-нибудь готовила?
— Нет, — ответила Оксана.
— Ты мне звони, если что, — сказала сердобольная тетенька-повар.

Миша вышел из кафе, сел на мотоцикл и уехал.
За ним тронулась машина, в которой сидела Ирина Юрьевна. Она попыталась проследить за ним, но вышло недолго.
Они проехали по пустой улице, выехали на центральную, у нее зазвонил телефон. Она полезла в сумочку — на секунду отвлеклась, буркнув в трубку: «Доча, я перезвоню». Но Миша уже исчез в пробке.
Ирина Юрьевна припарковалась. Посмотрела на часы. На карту. Поставила значок.

Инна лежала в кровати и наблюдала, как Игорь смотрит футбол.
— Игорь, — позвала она.
— Чего? — откликнулся он.
— Ничего. Потише сделай, — сказала она и отвернулась.

Полякова делала ремонт в большой комнате с окнами, выходившими на улицу. Она сама шпаклевала стены. Стены были старые, и шпаклевки уходило много. Полякова выглядела, как женщина-маляр, и напевала себе под нос мелодию, которая звучала из компьютера, стоявшего посередине комнаты на полу.

Гюзель сидела на подоконнике в подъезде старого дома. За окном был поздний вечер. По улице ехали машины. По небу плыли облака. Она улыбалась, ела булку. Запивала водой и потихоньку засыпала.
Вывески и реклама, ярко светившая всю ночь, на рассвете поблекла, и наконец всё выключили. Она, спящая на подоконнике сидя и чем-то похожая на воробья, проснулась и по-шла на работу.

Вторник
Раннее утро. Лена расклеивала афиши поверх старых. Новые лица. Новые концерты. Новые книги. Поверх старых.
На этот раз она работала вместе с дядей. Дядя носил ведро и рулон с афишами. Пока Лена клеила, он сидел на ближайшем заборчике и читал газету.
Приехал Миша, поздоровался за руку и с Леной, и с дядей, достал пакет из бардачка, отдал дяде. Лена клеила новые лица.
— А покажи, где твой кабинет? — спросила она.
— Зачем тебе?
— Интересно, какую часть улицы ты видишь.
Миша покачал головой и ушел в кафе.

Антон, уже одетый, вышел на кухню и увидел, что Оля моет окна. Он постоял, посмотрел на часы.
— Ты всю ночь не спала? А вдруг ты ему не понравишься? — спросил он.
— Твое дело телефон, а понравиться — мое дело. Понравлюсь. И очень быстро. И затащу его к себе в кровать! Уж будь уверен! А ты будешь говорить ему «здравствуй» по утрам.
— Ты чего разозлилась-то?
— Это свинство! Заставлять меня!
— Ну, знаешь, ты, пока мы были мужем и женой, ни разу не убиралась. Я смотрю на тебя, и прямо глаз радуется. Оказывается, ты все умеешь.
— У меня уже полгода секса не было. Если мы с ним после этого всего в первый же вечер не… я…
— Что?
— Все будет хорошо. Я ему тоже нравлюсь. Она закончила с окном и принялась за плиту.
— Почему ты решила, что нравишься?
— Он в первую неделю на меня совсем внимания не обращал. А всю по-следнюю улыбается и рассматривает.
— Как это — рассматривает?
— Я сижу, ем, например, и замечаю, что он наблюдает за мной. У нас, девочек, свои приколы. Вы, мужики, никогда их не поймете. Смотрит. Нравлюсь. Это придает мне силы заниматься всей этой гадостью. Твое дело — телефон.
— Ага. А твое — еще убрать в шкафу, постирать белье и приготовить ужин.
— Я с удовольствием поужинала бы с тобой где-нибудь в другом месте.
— А я не собирался ужинать с тобой, — сказал Антон. — Ко мне тоже придут.

Оксана уже сидела за столиком в самом углу кафе и разговаривала с адвокатом.
— Сколько, получается, ты уже в браке? — спрашивал тот.
— Полтора года.
— И почему ты хочешь развестись? Еще раз…
— А я с самого начала хотела выйти замуж, чтобы развестись.
— Понимаю, — улыбнулся адвокат. — То есть ты хочешь отнестись к делу серьезно.
— Более чем. Я готова очень серьезно отнестись к делу.
— Ты представляешь себе размер состояния мужа?
— Да. Я на это полтора года потратила, чтобы выяснить, где что есть.
— Придется еще некоторое время потерпеть. Кроме твоего горячего желания… отобрать у мужа деньги, необходимо собрать материалы для суда. И чем более вескими они будут, тем больше наши шансы. Потому что согласно вашему брачному контракту…
— Да, я понимаю. Я знаю наш контракт.
— Нужно нечто такое, чтобы мы могли договориться до суда. Досудебные договоренности более эффективны. Нужен какой-то очень сильный компромат на него.

Полякова взяла ключи у охранника, подождала, пока он отключит сигнализацию.
— Вы же только ушли? — сказал охранник, посмотрев на запись в журнале. — А когда спали?
— Некогда спать, — ответила Полякова и пошла к себе.

— Он бабник жуткий, — сказала Оксана. — И последнее время он даже не стесняется. Баб приводит прямо домой. Когда меня нет. Я это точно знаю.
— Тогда надо спешить, — ответил адвокат. — Понимаю. Следующим шагом…
— Он просто выгонит меня из дому. Бабы ходят к нему постоянно. Стоит мне только уйти. Он совсем чокнулся с этой виагрой. Даже соседки.
— Можно установить дома скрытые камеры наблюдения.
— А кто это сделает? У вас есть такие люди, правда?
Адвокат подумал. Что-то взвесил.
— Такие люди есть.

Полякова еще мыла пол, когда ей привезли мебель. Мебель была упакована.
— Хотите — соберем? — спросили грузчики.
— Сколько? — спросила Полякова.
Грузчик написал на бумажке.
— Нет, спасибо. Я сама, — покачала головой Маруся.
— Ну, сами — так сами, — пожал плечами грузчик и ушел.
Полякова вздохнула, поставила музыку пожестче и принялась распаковывать мебель.

Оксана, расставшись с адвокатом, подозвала Антона.
Он подошел.
— Антош, скажи, девочка у вас убирается — она хорошо все делает?
— Да.
— А кто она?
— Никто. Приехала в Москву на заработки. По-русски плохо говорит.
— Я живу тут недалеко. Если она будет приходить ко мне убираться на час-полтора каждый день… днем… это возможно?
— Ну…
— Ты просто скажи, во сколько оцениваешь ее аренду.
— Тогда можно, конечно.
— Можно мне с ней поговорить17?

Антон нашел Гюзель спящей в подсобном помещении. На полке. Он ее разбудил.

Гюзель подошла к столику. Поздоровалась с Оксаной.
— Привет, — ответила Оксана. — Тебе сколько лет?
— Восемнадцать.
— По-русски хорошо понимаешь?
— Да.
— Мне нужно, чтобы кто-то дома убирался. Дом рядом. Антон готов тебя отпускать. На час-полтора. Ты меня понимаешь?
— Да.
— Хорошо, — кивнула Оксана. — Тогда отойдем.

Шенфельд и Инна с пирожными и кофе в его кабинете18.
— А чего мне стесняться? Хочешь остаться на работе? Или хочешь на улицу?
— А обязательно через секс?
— Слушай, я сейчас серьезно буду говорить. Роди мне ребенка. Его обеспечение я возьму на себя. И сразу тебе заплачу. У тебя квартиры нет — я могу купить.
— Вы серьезно?
— Абсолютно. Хочешь, позовем юриста и заключим контракт?
— Вы… то, что вы говорите, это… я не могу поверить, что я это слышу.

Лена взяла ведро с краской и кисточку и написала на асфальте вдоль здания: «Миша! Я тебя люблю. Очень».
Она написала прямо на проезжей части, не обращая внимания на гудевшие ей машины. И на то, что они портят ее буквы.

Оксана показывала Гюзель, где находятся необходимые для уборки квартиры предметы.
— Да, и еще, — сказала она. — Хочу с тобой кое-о-чем договориться.
У меня есть муж. Он не должен знать о том, что ты убираешься у меня. Если вдруг получится так, что он придет домой, а ты будешь тут, — ты моя подруга. Ходишь со мной на фитнес вместе. Ладно?
— Да, — сказала Гюзель.
— Мы тут же с тобой поменяемся, если что, фартуком и перчатками, пока он будет подниматься снизу.
Ладно?
— Да.
— Ты сядешь вот тут и будешь тупо телек глядеть. Ладно? Или книжку читать. Нет. Лучше журнал. Ладно?
— Да.
— И тут же уйдешь. Договорились?
— Да.
— Теперь вот еще что. У нас с тобой, наверное, одинаковый размер одежды — пойдем найдем, в чем ты будешь приходить. Потому что, если ты придешь в этом, он поймет, что дружить мы не можем и на фитнес ты со мной точно не ходишь.
Она отвела ее в гардеробную, подобрала один спортивный костюм. Кроссовки. Дала меховую жилетку. Заставила переодеться.
— Бери-бери. У меня этого дерьма на общежитие медицинского училища хватит.
Гюзель переоделась. Оксана хмыкнула.
— Красотка ты.
Гюзель засмущалась.
— А ну-ка вот это примерь. — Она сняла с полки и дала Гюзель джинсы19. — Класс! А вот это? — Она сняла платье с вырезом. — И вот это. — Она достала бижутерию. — Да бери, не стесняйся. Это ничего не стоит. Просто блестящее.
— Мне на работу надо, — попросила Гюзель, глядя на часы.
— Хорошо. Иди, конечно.

Лена пыталась нарисовать что-то прямо перед входом в здание, но вышел охранник и прогнал ее.

— Ты чего такая странная? — спросил Миша Инну, когда выходил из кабинета.
— Я? Да все хорошо. Я нормально, — улыбнулась Инна.
— Я отъеду на час — сказал он ей и ушел.
Инна тут же сняла с лица улыбку и только собралась тяжело задуматься…
— А куда он, — спросила Инну Ирина Юрьевна, заходя к ней в приемную.
— Не знаю, — с трудом ответила Инна.
— А будет когда?
— Я за ним не слежу.
— А… Я где-то ручку оставила.
У него в кабинете, кажется. Посмотрю сама, сиди.
— Спасибо, — кивнула Инна.
Ирина Юрьевна зашла в кабинет, взяла свою ручку и быстро залезла в мусорное ведро. Похватала какие-то бумажки, поглядывая на дверь, рассовала по карманам и вышла в приемную.
Инна сидела за столом, ничего не замечая.
— Пока, — махнула ей Ирина.
— До свиданья, — кивнула Инна.
Ирина Юрьевна задержалась.
— С тобой все нормально? Ты какая-то странная.
— Со мной все хорошо. Живот немного болит.
— А.

Когда Антон вернулся с сумками, в которых были продукты, Оля уже кидала в стиральную машинку белье.
— Ко мне сегодня придут.
— Я поняла. Кто?
— Ну, мы же договорились, что
к нам могут…
— Я помню. А кто она?
— Ты ревнуешь?
— Я? — Она задумалась. — Нет. Не ревную. Даже интересно. Я за то, чтобы к тебе приходили и тебе не нужно было долго сидеть в ванной.
— Хорошо, — он кивнул и ушел бриться.
Оля достала продукты и стала готовить ужин, поглядывая в Интернет, как это делается.
— А на стол вам накрыть? — спросила она у бреющегося Антона.
— Ага, — кивнул он.
— Не вопрос. Вилки слева?
— Ты злишься?
— Нет.
— Хорошо. А то я подумал, ты ревнуешь, — опять кивнул Антон.
— Ревнуешь ты, иначе бы не заставил меня убираться. А я ее знаю?
— Кого?
— Эту бабу твою.
— Знаешь.
— Кто?
— Тебе же все равно.
— Интересно. Ира, что ли?
— Нет. Не гадай. Я не буду отвечать.
— Нет, ну ни фига себе, не гадай. Светка толстая?
— Нет.
— Уф… а я уж испугалась. Жанна?
— Она же твоя подруга!
— Ну и что? Ну подруга. А вдруг? Она мне говорила, что ты ей нравишься. Хорошо, что не Жанна.

Миша вышел из машины, сказал водителю:
— Я на полчаса.
Как только он зашел в подъезд, из арки вышла Лена и полезла, как паук, по углу здания наверх. Полезла довольно быстро. На четвертом этаже она чуть не сорвалась, но достала ногой до подоконника и встала на него.
Миша кинул одежду в стиральную машину, другую снял с вешалок, повесил в мешок, взял чего-то пожевать, включил и сразу выключил телевизор. В окно постучали. Он не обращал внимания сначала. А потом посмотрел и испугался. Сильно испугался. На карнизе стояла Лена. Улыбалась и стучала ему в окно.
Он задергался, открыл — не сразу смог — окно, схватил ее, втащил, а она стала раздеваться.
Он пытался ее удерживать, а она раздевалась и улыбалась. И говорила: «Люблю тебя». Миша выскочил из квартиры. С вещами. Не закрывая дверь. Она вышла голая на лестницу и кричала:
— Я люблю тебя!
Он вызывал «скорую». На площадку вышли соседи. Он разговаривал со «скорой» и шел по лестнице вниз.
— У тебя все нормально? — спросил его сосед в халате.
— Да, все нормально, — махнул Миша.
Отвечал он спокойно. Лена шла за ним голая.
Миша вышел на улицу и сел в ожидавшую его машину.
— На работу, — сказал он.

Оля тащила к мусорным ящикам огромный пакет с мусором. Кинула в ящик. Увидела, что около мусорки стоит пианино. Она посмотрела на него. Пианино было хорошее. С канделябрами. И даже с оплывшими свечами.
Она открыла его. Тренькнула. Оно звучало.
— Уважаемый, — позвала Ольга дворника.

В дверь их квартиры три дворника еле заволакивали пианино.
— Это что? — спросил Антон.
— Пианино.
— Зачем?
— Играть буду. Ставьте пока тут.
В коридоре.
— Где ты будешь играть?
— У себя в комнате, — сказала Ольга. — Дай тыщу.
— А мне будет слышно?
Он достал из кармана деньги и отдал дворникам.
— Конечно. Вам будет слышно. Вы там будете… а я буду гаммы играть. Правда, я долго не играла… А сейчас чего-то такая влюбленная. Ты же не против?
— Давай я тебе электронное куплю? Чтобы ты в наушниках играла?
— Ну ты сначала купи. Короче — убираться закончила. Вам даже ужин накрыт. Зайчики. Кто же эта сука, мне интересно.
— А ты что, будешь сидеть дома? Может, ты погулять сходишь, ну хотя бы на пару часов. В кино, например.
— Деньги давай — пойду. И в кино, и в ресторан с удовольствием. Деньги и телефон Егора. Я дам ему прямо в кинотеатре. Мне для этого сервировка стола не нужна. В подъезде. Да прям на улице! Пока ты будешь тут ребрышки вином запивать. Зануда.
— Чего?
— Я знаешь, когда поняла, что мы разведемся? В первую ночь. Я прыгнула в кровать, а ты долго снимал брюки и складывал их аккуратно на стул. Снимал, не торопясь, рубашку и вешал на вешалку. А я сидела в кровати, как дура, и ждала. Пока ты аккуратно положишь носки. Так что мой тебе совет: ужин — потом.
— Дам телефон перед твоим выходом из дому.
— Хорошо. Я в ванную.
Она пошла в ванную.

Миша вышел из кафе, уже переодевшись, посмотрел на надпись, сел на мотоцикл и поехал. На перекрестке — в том же месте, где вчера его потеряла Ирина Юрьевна, она уже ждала его. Увидев в зеркало характерный Мишин шлем, она включила поворотник и последовала за ним.

Оля сушила волосы, одевалась. В дверь раздался звонок.
— Интересно, — буркнула она и побежала открывать.
За дверью стоял Егор.
— Привет, — сказал он.
— Ой, привет, — улыбнулась Оля.
Егор был с сумкой.
— Заходи, — крикнул Антон из коридора. — Оля сейчас уходит.
— Куда? — растерянно спросила Ольга.
— В кино же ты собралась, — улыбнулся Антон. — А мы с Егором будем ужинать. Да не смотри ты так. Хотел тебе сказать, да повода не было. Я гей. Егор останется у меня.

Инна разговаривала с Игорем, лежа в кровати.
— Мне уже двадцать семь.
— И?
— Тебе не кажется, что мне пора замуж и детей рожать?
— Ты за меня замуж хочешь?
— …
— Ты с ума сошла?
— Почему?
— Кризис на улице. Какой замуж?
А жить мы где будем? В съемной квартире? Какие дети, Инна? Я уже три месяца без работы. У вас сокращение. А если и тебя уволят? Ты видишь, что происходит? Какой замуж, Инн? Какие дети?
Инна повернулась на бок и выключила ночник.

Пьяная Ольга зажгла в канделябрах свечи и, глядя на закрытую дверь комнаты Антона, стала плохо играть на пианино школьную программу.
Дверь молчала.

Ирина Юрьевна сидела дома на кухне и разбирала вытащенные из мусорного ведра бумажки. Расправила каждую. Покачала головой: в бумажках ничего ценного.
— Что это, мам? — спросила у нее дочь, девочка лет двенадцати, заспанная и в пижаме, незаметно зашедшая на кухню.
— А? — испугалась Ирина Юрьевна. — Ничего. Потеряла кое-что.
Ей стало жутко неудобно, и она выкинула все в ведро20.
— Дай мне сто рублей на завтра.
— Зачем тебе?
— Я хочу купить двух рыбок.
— Они опять сдохнут.
Дочь заплакала. Ирина Юрьевна испугалась и дала ей пятьсот.
— Мам, а кто такие пидорасы? — спросила дочь, вытирая слезы.
— Что? Где ты это услышала?
— Да вон кричат.
За окном действительно кричали. Оля стояла с бутылкой водки посередине двора и кричала:
— Пидорасы! Пидорасы!
Ирина Юрьевна закрыла форточку и сказала дочери:
— Иди спать.

Среда
Во двор приехала машина сборки мусора. Из нее вышли узбеки-уборщики, которые носили туда-сюда пианино.
— Я же говорил, что не заберут, — засмеялся водитель. — С тебя бутылка.
— Зачем? Может, заберут? Пусть постоит пока.
— Долго ему тут стоять? Уже три дня стоит.
— Я тебе говорю — это прекрасный инструмент, — сказал узбек. — Его заберут.
— Да не нужно никому, — спорил водитель.
— Давай до дождя. Вот дождь пойдет, и тогда ему хана. Тогда заберем.
А сейчас пусть стоит.
— Как хочешь, — махнул рукой водитель. — Люди выбрасывают книги и инструменты. Все переходит в Интернет. Ничего этого не нужно, только место занимает. А место важно. Это самое важное в мире сейчас. Правильное место.
— Тебе мешает, знаешь, что?
— Что?
— Что ты умеешь читать. Если бы ты не умел — тебе бы не лезла в голову вся эта глупость. Дворники не должны уметь читать. Писать. Слишком много образованных.

Утром Степан Владиленович клеил афиши один. У него получалось не так ловко. Приехал Миша.
— Здравствуйте.
— Здравствуйте, Миша.
— Как она?
Миша отдал пакет Степану Владиленовичу.
— Миша, — Степан Владиленович очень стеснялся разговаривать, но, взяв пакет, несмело начал: — Вы извините за вчерашнее.
— Вы не виноваты. Вы предупреждали. Но я не приручал ее. Я был грубым. Злым. Вы говорите, если помочь надо. Больница там или врачи. Или деньги.
— Хотел с вами поговорить. Другую работу для Лены вряд ли можно найти. Она была, знаете, совсем обычным ребенком. А потом с ней это случилось. Она даже училась хорошо.
И очень красивая девочка была.
— Она и сейчас красивая, когда успокаивается.
— Да-да-да, — Степан Владиленович волновался. — Вы понимаете, Миша. Она же себе все придумывает. У нее обострение. Она решила, что вы ее любите. В общем… она же больной человек. Вы не могли бы поменять кафе. Извините, что я прошу — но она не может поменять работу. А вас она забудет через месяц-другой. Она все забывает. Но она очень преданная и тихая дома. Когда не слышит о вас. Может быть… Мое предложение странное. Вы человек богатый. Может, вы возьмете ее как прислугу в дом? Она только на вас зациклена.

— Как это — как прислугу? А вдруг у меня жена?
— Она генетически хорошая. Не порченная. Доктор сказал, что иногда, когда такие рожают, у них вообще все нормализуется.
— Что вы хотите сказать?
— У нее никогда никого не было. И знаете, что странно, — отказывать ей в сексе бесчеловечней, чем…
— Вы предлагаете мне сумасшедшую трахать, что ли?
— Можно подумать, остальные не такие… какая разница.
Миша, ничего не отвечая, ушел в кафе.

Ирина Юрьевна сдавала свою хорошую машину и получала машину попроще.
— На деньги, что вы выплатили, мы можем вам предложить, если забираем вашу…
Он показывает ей убитый «фордик».
— Я согласна, — сказала Ирина Юрьевна, просто кинув взгляд.
— Вы уверены? — уточнил дилер. — Может…
— Уверена. Денег нет.
— Ну да. Сейчас у всех денег нет, — согласился дилер.

Полякова взяла ключи у охранника.
— Рано вы как! — сказал тот, глядя на зевающую Полякову.
— Надо быстрей управиться — сказала Маруся. — А то аренда все съест.
— А чего это у вас бизнес такой странный? Думаете, это кому-то надо?
— А у нас город странный. И люди странные.
— Это да. А что же вы одна возитесь? Позвали бы кого-нибудь. Симпатичная девушка.
— Да ну всех. Лучше я всем буду рассказывать, что я кого-то звала, а сама сидела маникюр делала. Чем наоборот.
— Гордая?
— Боюсь, что не получится. И все узнают. Вот.
Она махнула охраннику ключами и ушла к себе.

Оксана дала Гюзель сумку и проводила ее до выхода из дома.
— Завтра в одиннадцать, — сказала она. — С Антоном я договорилась.
— Хорошо, — кивнула Гюзель.
Подождав, когда она уйдет, Оксана подошла к охраннику.
— Здравствуйте.
— Здравствуйте.
— Ну чего?
Охранник посмотрел по сторонам, убедился, что никого вокруг нет, и повернул к ней монитор.
— Как только вы ушли, эта из четырнадцатой квартиры к нему тут же пришла. И была там час. Вот, видите. Вот отдаю, на кассете.
— Да. — Оксана кивнула. — Вы не могли бы мне пикать домой, когда мой муж будет приходить?
— В смысле?
— Ну вот как только он мимо вас проходит, вы мне звоните в домофон, ладно?
Оксана протянула охраннику деньги.
— Ладно, — сказал он, взяв деньги.
— Спасибо.

Полякова с отверткой в руках, нахмурив лоб, собирала мебель. Отвертка соскочила со шлица и пропорола ей палец.
— Ай! — взвизгнула она.

Гюзель спала в вагоне метро, на кольцевой линии, и улыбалась. В соседний вагон зашла Ирина Юрьевна. Посмотрела на часы. Вскоре сделала пересадку, опять ехала. Вышла на улицу, нашла свою машину, завела ее, выехала на трассу и тут же припарковалась. Опять смотрела на часы. Ждала Мишу. Миша появился. Ирина включила поворотник и опять поехала
за ним.
Два человека среднего возраста устанавливали в квартире Шенфельда и Оксаны камеры и микрофоны.
Закончив, они показали Оксане, как всем этим пользоваться. Оксана кивала. Мужчины попрощались и ушли. Сразу после них пришла Гюзель.

Оксана спокойно листала журнал и отвечала на звонок адвоката.
— Привет. Твои люди все сделали, спасибо, — сказала она.
— Подожди. Есть кое-что срочное. Я могу говорить по телефону или лучше встретимся?
— Говори.
— Твой муж подает на развод.
Я навел по своим каналам справки. Его адвокаты занимаются этим. Если ты хочешь выиграть — счет идет на часы. Тут кто кого.

В кабинете Шенфельда Инна снимала кофту. Он сидел в кресле. Она сняла кофту, блузку, расстегнула лифчик. Сняла его.
— Подойди, — сказал он.
Она стояла.
— Подойди — повторил он.
Она бесконечно долго обходила стол. Подошла к нему.
— Ближе, — сказал он.
Она сделала еще один шаг.
Он протянул руку и потрогал ее грудь. Она закрыла глаза. Он потрогал ее соски. Сжал пальцами. Она стояла неподвижно. Он провел пальцами по ее животу, до пуговицы юбки. Расстегнул ее. Она открыла глаза. Он смотрел прямо в них. Она сказала:
— Не надо, Виктор Борисович, у меня муж и месячные.
Он ничего не ответил, расстегнул пуговицу, молнию и стянул с нее юбку. Погладил рукой по трусам и залез под них сбоку.
— Не люблю, когда обманывают, — сказал он и снял с нее трусы.

Ирина Юрьевна потеряла Мишу в очередной пробке. Она засекла время, припарковалась, посмотрела карту. Вышла. Спросила у прохожего, как добраться до метро.

Когда Инна пришла домой, на кухне ее ждал букет цветов.
— Знаешь, — сказал Игорь. — Я тут подумал. Всю жизнь же будет какой-то кризис. Можно ждать, ждать и ничего не дождаться. Выходи за меня, а? Пойдешь?
Инна прислонилась к стене.
— Извини, не так, — сказал он
и дурашливо встал на колени. — Инка, прошу твоей руки и сердца.
Она заплакала.
— Ты согласна? — спросил он. — Инн, ты чего? Ты чего плачешь? Я думал, ты обрадуешься. Ты не рада?
— От счастья, — сказала она.
— Ты согласна?
— Да, конечно.
За окном были сумерки. Еще один день кончался.

Дочь не видела, что за ней наблюдает мама. Дочь играла в куколки. Ирина Юрьевна смотрела на нее.
— Во что ты играешь? — спросила Ирина Юрьевна.
— В трюллионера.
— В кого?
— В трюллионера.
— Кто это? — спросила уставшая Ирина Юрьевна, садясь к дочери на кровать.
— Ну, есть миллионеры. Есть миллиардеры. А есть трюллионеры. Это у кого триллиард. Понимаешь? У них столько денег, что они могут чего угодно себе позволить. А рыбки не умерли. Рыбки живы. И веселые.
— Почему ты думаешь, что они веселые?
— А ты сама посмотри.
Они посмотрели на рыбок. Рыбки как рыбки. Плавали.
— Да, веселые, — согласилась Ирина Юрьевна.

Полякова закончила мыть и оформлять свой офис уже под утро. Сняла перчатки. С левой руки — с забинтованной — еле-еле сняла. По всему кабинету были развешаны тряпочки-цветочки и расставлены фонтанчики.
Небо посветлело, и на его фоне стали видны углы зданий.

Четверг
Миша со шлемом в руках сидел в раздевалке, смотрел, как вокруг переодеваются такие же, как он, утренние менеджеры21. В раздевалке было много народу. Были и еще двое таких же, как он, мотоциклистов. Вся троица переглянулась.
Миша вышел в зал. Зал был, в отличие от раздевалки, почти пуст. Несколько человек всего. Один бежал по дорожке и одновременно говорил по телефону про поставки ФОБ в Шанхай.
Дядька, лежавший под штангой, кричал от напряжения. Второй ему помогал. И тоже кричал:
— Можешь! Можешь! Еще разок!
Дяденька, лежавший под штангой, был худой. А тот, который кричал «можешь!», — очень здоровый.
Миша развернулся и пошел обратно в многолюдную раздевалку. Кто-то брился, кто-то расчесывался, кто-то сушил голову, кто-то выходил из парилки.
Один из мотоциклистов вздохнул.
— Ты тоже только помыться да переодеться?
— Ага, — кивнул Миша.
— Тоже в разводе?
— Ага, — кивнул Миша.
— Вот как. Такие времена. Вадим, — протянул он руку. — «Энфельд» твой стоит? Раритетная штука. А ты первый раз тут?
— Да.
— Надолго?
— Всегда думаешь, что нет, а оказывается…
— Это да. Это да.

Полякова в этот день была при параде. С маникюром, с прической, на каблуках. Она открыла свой офис. Зашла туда. Сняла верхнюю одежду. Села за свой стол. Встала. Налила себе чаю. Взяла в руки книжку.

— Я увольняюсь, — положила на стол Мише заявление Инна.
— Почему?
— Меня вчера Шенфельд трахнул.
Миша посмотрел на Инну, не понимая, серьезно она или нет.
— Дело не в шантаже. Он не насильно — я сама дала. В мозгах переклинило.
Миша, увидев, что она не шутит, показал пальцами вокруг и приложил к губам: тише, мол, — слушают.
Инна пожала плечами.
— Я знаю, что тут всё прослушивают. Я специально это говорю. Меня вые*ал владелец компании Виктор Шенфельд. Как последнюю паскуду и шлюху. А я, паскуда и шлюха, ему дала. Подпиши, пожалуйста.
Миша подписал.

— Сука, — сказал Шенфельд, снимая наушники у себя в кабинете. — Чего Юрьевна? — спросил он у начальника службы безопасности.
Тот в разговоре с Шенфельдом не улыбался.
— Юрьевна следит за генеральным. В шпионов играет.
— Хорошо. Что еще?
— По поводу вашей жены.
— Да?
— Я проверил. Она дает вам липовые чеки. Как правило, то, что она покупает, стоит в разы дешевле.
— От… девушка из деревни может уехать, а деревня из девушки никогда. Вот гнида.
— И еще. Она продала ваши украшения, что вы ей подарили. А сама сделала у ювелира подделку. Это стоит в пять раз меньше.
Шенфельд усмехнулся.
— Спасибо за работу.
В кабинет без стука вошла Инна.
— Я занят, — резко бросил ей Шенфельд.
— Ваша жена пришла, — спокойно ответила Инна.
Вошла Оксана. Начальник службы безопасности и Инна вышли из кабинета.
Оксана прошла, села в кресло.
— Я беременна.

Ирина Юрьевна была в салоне мотоциклов.
— Хотите купить? — спросил ее продавец.
— Я давно не ездила.
— Давно — это сколько?
Ирина Юрьевна что-то в голове посчитала.
— Двадцать семь.
— Сколько? — не расслышал продавец.
— Двадцать семь лет не ездила, — громче сказала Ирина Юрьевна. — В деревне брат учил.
Ирина Юрьевна попробовала проехать по двору на мотоцикле. Сначала получилось — потом она, поворачивая, упала.
— Покорежились? — спросил испуганный продавец, поднимая мотоцикл.
Ирина Юрьевна, глядя на свое ободранное колено, смеялась.
— Вы что? Вы в порядке? — глядя на смеющуюся женщину с окровавленным коленом, спросил продавец.
— Прошлый раз было то же самое, — смеялась Ирина Юрьевна. — Очень больно, — пожаловалась она.

Полякова сидела за столом в своем новом офисе. В полной тишине. Мимо ходили люди. Никто даже не смотрел в ее сторону. В сторону «Гадания на картах таро».

Ирина Юрьевна была на мотороллере и потеряла Мишу уже за городом. Она засекла время, припарковалась, посмотрела карту. Колено было забинтовано. Вышла. Дорога была пуста. Она подумала, неуклюже развернулась и поехала обратно.

Полякова закрыла свой офис.
— Ну что, пришел кто-нибудь? — спросил ее охранник?22
— Нет.
— Придут, — кивнул он девушке.
— Думаете? — с надеждой спросила она.
— Да. К таким, как вы, приходят. Все будет хорошо.
— Поглядим, — выдохнула Маруся и пошла.

В туалете Гюзель мыла голову — в раковине. И сушила волосы под сушкой для рук.
Дверь дернули. Гюзель посмотрела на ручку. Волосы были еще мокрые. Ручку опять дернули.

Антон обнаружил, что туалет закрыт.
А потом оттуда вышла Гюзель. С мокрыми волосами. Гюзель испугалась, Антон удивился.
— Послушай, — сказал он, когда она вышла, и потрогал ее волосы. — Ты там мылась?
— Нет.
— Тебе же толком ночевать негде, да?
— Да, — кивнула Гюзель.
— Ты можешь спать в подсобке. Купи замок за свой счет. Мы его поставим. Будешь запирать дверь на ключ изнутри. Если что — я открою. А за это будешь приходить раз в неделю ко мне домой и убираться. Договорились?
— Да.

После МКАД на шоссе стало проще. Ирине Юрьевне удавалось не потерять Мишу километров двадцать.
После ста километров от Москвы машин стало совсем мало. Но он все уезжал и уезжал от нее прямо по дороге. Она жала на газ.
Местность вокруг стала безлюдной. Ирина Юрьевна остановилась, увидела, как Миша сворачивает с дороги. Она подъехала к месту, где он свернул. Дороги не было — была тропинка, по которой Миша проехал на мотоцикле. Ирина тоже попыталась. Застряла. Оставила мопед в кустах и пошла по тропинке. Шла она осторожно, вглядываясь вперед. Впереди были лес, поле, кусты — и ничего больше. Потом опять лес. Она зашла довольно далеко, и если бы не следы от мотоцикла — ничего не подсказывало, что тут вообще кто-то ходит или ездит. На каблуках было неудобно. Она сняла туфли.
Было тихо, смеркалось, и в этой тишине, напугав ее саму, зазвонил ее телефон. Пока она доставала его, пока выключила — казалось, проснулся весь лес. Она испугалась и прыгнула с тропинки в кусты. Прислушалась. Ничего. Тихо. Вечер. Как и было.
Убрав на телефоне звук, она пошла дальше и скоро около кустов орешника увидела мотоцикл.
Ирина Юрьевна сошла с тропинки и, стараясь не шуметь ветками, подошла поближе. Миши нигде не было. Она осмотрелась. Непонятно, куда он мог деться. Ничего не понимая, она посмотрела по сторонам. И тут услышала колокольчик. Он звенел где-то близко. Ирина пошла на этот звук и увидела за кустами Мишу.
Миша сидел на стульчике на берегу реки. Около него стояли донки с колокольчиками. Их-то звук она и услышала.

Пространство было обжито. Между деревьев натянут навес. Под ним — спальное место. Спальный мешок. На соседнем деревце — импровизированный умывальник — простая пластиковая бутылка вниз горлышком, без дна.
Миша надел ватные штаны и ватник. Быстро и ловко по старым углям развел совсем небольшой костер между кирпичей, достал из рюкзака бутылку водки, приложился, разложил стульчик, сел на него. Донка дернулась — колокольчик зазвенел. Миша подсек и вытащил сазанчика. Насадил червяка на крючок и отпустил донку на резинке обратно. Сазанчика он сразу выпотрошил, внутренности бросил в речку, в сазанчика положил лавровый лист, несколько горошин перца, соль. Достал бутылку растительного масла, налил себе в ладонь и обмазал тушку. На дно коптильни накрошил гнилушки. Положил решетку на ребра, на решетку — прутики и уже потом на ветки — саму рыбу. Закрыл коптильню и, поставив на кирпичи, засек время. Завернул в фольгу несколько картошин и закопал их в угли.
Помыл руки. Сел на стульчик, закурил. Небо было уже совсем черным. Костерок горел. Опять клюнуло. Он вытащил еще одну рыбу — посадил ее на кукан. И отпустил в воду.
Через какое-то время он снял с огня коптильню, достал сазанчика, соорудил себе стол. Достал из костра и очистил картошку, откуда-то вытащил головку чеснока и стал смачно и не торопясь есть.
Было довольно холодно, но в сумерках ветер стих, поверхность воды успокоилась.
Миша ел рыбу, пил прямо из горла водку, закусывал чесноком. А насытившись, начал наводить порядок. Положил оставшийся кусок рыбы в пластиковую тару, собрал мусор и сложил его в мешок. Завязал его крепко, помыл руки и улегся на полипропиленовый коврик — поглазеть в небо. Было тихо, и тут он услышал, как хрустнула ветка.
Он подвинул к себе топор. На лице его никакой особенной эмоции не было. Потом в тишине он услышал, как кто-то плачет.
Миша повернул голову в сторону кустов — плач доносился оттуда. Он взял топор, фонарь и пошел туда.
Ирина Юрьевна сидела, прислонившись к дереву и закрыв лицо руками. Она плакала, как девочка.
Он посветил ей фонарем в лицо. Она убрала руки.
Он сел рядом, достал платок и протянул его Ирине Юрьевне.
— Замерзла? — спросил он.
Она кивнула в ответ.
— Есть хочешь?
Ирина Юрьевна кивнула снова.
Через некоторое время она уже сидела под навесом, была укутана одеялом, ела рыбу. Миша предложил ей водки. Она не отказалась.
— Компромат на тебя ищу, — выговорила она.
— Я знаю. Мне казалось, ты следишь за мной из симпатии. А потом Шенфельд попросил что-то на тебя.
Она вздохнула.
— Прости. У меня квартира в ипотеке. И маму пришлось перевезти.
А работу новую я хрен найду сейчас… Хорошо у тебя тут.
— Не извиняйся. Оставайся. Только у меня спальный мешок один.
— Надеюсь.
Казалось, еще чуть-чуть и они поцелуются. Но тут колокольчик дернулся. Миша вскочил, подсек и стал вытягивать рыбу.
— Что-то серьезное, — разулыбался неулыбчивый Миша.

Пятница
Полякова пришла в кафе утром. Миша уже был там. Завтракал.
— Привет, — сказала ему улыбчивая Полякова.
И тут же осеклась, когда увидела, что напротив Миши сидит Ирина Юрьевна и тоже завтракает.
— Доброе утро, — ответила Поляковой Ирина Юрьевна.
— Я пришла по старой памяти кофе выпить, — сказала Полякова.
— Я тоже, — кивнула Ирина Юрьевна.
— Садись, — предложил Миша.
— Да нет, я с собой. Можно тебя на секунду? Извините, Ирина Юрьевна.
— Да ничего, Марусь.
Миша встал и отошел с Марусей.
— Ты меня в кино хотел позвать ведь, да?
— В ресторан.
— Сегодня пойдем?
Миша молчал, смотрел на Полякову.
— Да мне теперь есть с кем ходить, — ответил он ей, помолчав.
— А… — понимающе кивнула Маруся. — Опоздала. Чёрт!
Она взяла свой кофе, сделанный ей в варианте «с собой», и вышла.

Шенфельд сидел в кабинете у доктора23.
— Понимаете, для того чтобы оплодотворить, сперматозоиды должны быть живые. А у вас они мертвые. Если не объяснять сложно.
— То есть у меня детей быть не может? Точно?
— Точно, — кивнул доктор.
— А чудес не бывает? — усмехнулся Шенфельд.
— Не бывает, — покачал головой врач. — Вы можете и дальше тратить деньги, они у вас есть, но чудес не бывает.
Шенфельд молчал. Думал.
— Хотите чаю? — предложил доктор.
Шенфельд не слышал.
— Вы в порядке?
— Я никому не говорил, — Шенфельд покачал головой. — В юности все времени не было. У меня была жена. Она однажды забеременела. Но болела простудой и антибиотики ела. И доктор сказал сделать аборт, а то мало ли что. Больным родится. И мы сделали. Думали, ну, в следующий раз подготовимся и… А через год она разбилась. Ехали по дороге, а навстречу — пьяный… Я все считаю, сколько ему бы лет было. Уже тридцать было бы. И думаю: ну — больной. Ну был бы больной, но вдруг бы не был…
Шенфельд расплакался.
Врач слушал. Налил воды в стакан, подал Шенфельду.

Гюзель заснула, сидя на полу у дивана перед ведром с водой, — в резиновых перчатках и в платье с вырезом.
— Выпить хочешь? — спросил Шенфельд, когда зазвонивший телефон ее разбудил, а звонок он сбросил.
Гюзель растерялась и схватилась за книжку, которая лежала на диване.
— Нет.
— Пей. Вино. Чего читаешь? Ты читаешь «Историю философии»? Интересно?
— Да.
Гюзель нервничала.
— И как тебе?
— Мне нравится.
— Ты, значит, подружка Оксаны?
— Да.
— Где вас всех учат врать? — спросил тихо-тихо Шенфельд. — Где вас всех учат врать? Ты уборщица из кафе, я тебя помню, — сказал он громче. — Обмануть хотите, да? Меня? Вы меня за идиота считаете? Да если сотню таких, как ты, сложить, вы у меня копейку украсть не сможете! Вы смогите! Знаешь, как моя жена деньги зарабатывает? Она мне чеки приносит липовые. В пять раз дешевле покупает, а чеки липовые — мне. И думает, что я не знаю! Я рад буду, если обманете хоть когда! А вы, овощи, бодаться со мной?
Его перекосило.
Гюзель от ужаса выронила фужер, и он упал на белый ковер у нее под ногами. Она тут же упала на колени и стала хватать Шенфельда за ноги и пытаться их поцеловать.
А Шенфельд задрал ей платье.
Гюзель так и застыла. Оцепенела. И пока он насиловал ее, и после она не понимала, что с ней происходит.
Шенфельд оделся и ушел — оставил ее на ковре.
Там ее Оксана и нашла. Сидящей на ковре, с задранным платьем и с пустыми глазами.
— Я тебе платила за то, чтобы ты убиралась, — сказала Оксана, а не за то, чтобы ты с моим мужем спала, сука!
Для пущей убедительности она, подумав, ударила Гюзель по щеке.
И той помогло. Она перестала сидеть без движения. И заорала. Так, как люди не орут. По-звериному.
— Эй, ты что? — Оксана сама испугалась этого крика. — Ты чего орешь-то?
Гюзель вдруг завыла и стала царапать себе лицо.
Оксана испугалась и пыталась схватить Гюзель за руки, но девушка вырывалась. Она не дралась с Оксаной, а пыталась нанести какое-то увечье себе. Раны на лице были довольно глубокие. Гюзель даже испачкала кровью ковер. Оксана наконец поборола ее. Запыхавшись, она сидела на девушке, крепко держа ее руки в своих.
— Ты чего, дурочка?
Оксана схватила пояс от халата, который валялся рядом, и стянула ей руки сзади. Но Гюзель и не думала дергаться больше. Она плакала. Огромными такими слезами.
Оксана, чертыхаясь, рванула на кухню, залезла в аптечку, взяла шприц и какие-то ампулы...

Оксана разговаривала по телефону с адвокатом.
— Ей четырнадцать! — Оксана держала в одной руке паспорт. — А паспорт, где ей восемнадцать, она украла у сестры, когда сюда собиралась.
— Подожди, на записи видно, как он ее жарит?
— Видно.
Оксана посмотрела на монитор.
— Всё. Он наш. Отлично.
— Подожди. Ей, говорю, четырнадцать.
Гюзель сидела на полу и ревела.
— Да ужас! Но это еще лучше, что она несовершеннолетняя. Он все отдаст, лишь бы молчали.
— Подожди ты.
Оксана странно смотрела на Гюзель.

Полякова гадала клиентке, женщине в бриллиантах, на картах таро. А та говорила ей:
— Я кретинка. Я второй день сюда добираюсь. Вчера не туда повернула и застряла в пробке. У вас прекрасная реклама. Да! Но почему мы не можем отстаивать свои права? Мы должны объединиться. И, в конце концов, почему в городе так мало знаков? Куда смотрит Лужков?
Когда она оставила деньги и ушла, Полякова села на диванчик и прислонилась к стене. Ей было плохо.

— Девственность, значит, зашить? — спросил хирург, глядя на Гюзель. — Не проблема. Раздевайтесь.
Гюзель продолжала сидеть.
— Давайте побыстрей… дев… тьфу ты, женщина, — подгонял он ее. — У меня через час плановая операция.
— Она мужчин стесняется, — пояснила Оксана. — Вообще.
— У нас дежурные только мужчины.
— Я сама, — сказала Оксана — Дай процедурную.
Хирург посмотрел на нее.
— Ты уверена?
— Перестань. Тоже мне бином ньютона.
Оксана дала хирургу деньги.
Хирург пожал плечами, взял деньги и вышел.
— Света, — позвал он операционную сестру. — Помоги Оксане в процедурной гинекологии. Она решила ненадолго вернуться в медицину.

Гюзель лежала с раздвинутыми ногами. Света надела Оксане перчатки. Та обернулась к Гюзель. Света подала шприц. Оксана постояла с поднятыми руками. Постояла-постояла, а потом взяла шприц.

Шенфельд пришел в клуб. Внутри было много народу, звучала музыка. Шенфельд походил по коридорам. Нашел выход на сцену. На сцене старперы с гитарами играли рок. Шенфельд аккуратно выглянул из-за кулисы в зал.

— Ты тут ночуешь? — спросила Оксана Гюзель, когда они зашли в кафе.
— Да, — кивнула Гюзель, открывая каптерку и садясь на свою полку.
Немножко посидев, она стала надевать перчатки.
— Ты что, убираться собралась? — спросил ее Оксана.
— Да, — кивнула Гюзель.
Оксана покачала головой. Забрала у нее перчатки.
— Сдурела? Тебе лежать надо. Я… я сама уберусь.
И стала убираться. Мыла полы. Протирала столы. Выносила из туалета ведра. Гюзель лежала с открытыми глазами.

Шенфельд скинул шапку и куртку на какой-то стул. Вышел на сцену. Заметив его, музыканты обрадовались, и тот, который был у микрофона, от радости заревел:
— Ааа!!! Уважаемая публика, вашу мать! К нам-таки пожаловал сам
Витька Шенфельд! Олигархи нашли время! А кое-кто решил, что он скурвился.
Публика заревела и затопала ногами.
Шенфельд, здороваясь за руку с каждым из музыкантов, подошел к стулу, на котором лежала труба. Был еще один стул, со скрипкой. Там стоял стакан, полный почти до краев и накрытый куском черного хлеба. Шенфельду тоже принесли.
— Друзья, такого вы не видели никогда. Виктор Борисович Шенфельд, олигарх, и самолет, и самогон.
— Штрафную, — заорала публика.
Шенфельд выпил. Подошел к микрофону.
— Я не играл с тех пор, — сказал он.
Но публика кричала:
— Лалалай. Даай лалай.
Дядьки, уже сами седые, в косухах, поднимали пиво в небо и кричали:
— Давай, лалалай, шеф…
Шенфельд достал из кармана мундштук.
Взял трубу.
Барабанщик задвинул щеточками.
Шенфельд волновался. Его стало покачивать перед штангой микрофона. Он облизал губы.
— Лалай, говорите… Я попробую. Я с тех пор не занимался этой…
И началось…
Чтоб служили целый век, чистит зубы человек.
Чтобы ноги не стоптать, обувь надо надевать.
Чтобы утром не блевать, надо меньше выпивать.
А шоб понять эту х**ню, надо выпить, мать твою!!!

Если рыба не клюет, надо место прикормить,
Если баба не дает, надо ей цветы дарить.
Если жабу надувать, она лопнет, твою мать!
А шоб понять эту х**ню, надо выпить, мать твою!
Когда Энгельс и Карл Маркс выпивали вместе шнапс,
Когда Оскар Уайльд и Шоу выпивали в баре рому,
Верный друг Фиделя Че — тот текилу пил вообще,
Они многую х**ню понимали, мать твою!

И какой испанский дон ввел у нас сухой закон?
Ничего же нынче, б**дь, стало людям не понять!
В СССР какой гондон ввел зачем сухой закон?
Ничего же нынче, б**дь, стало людям не понять!

Закончил Шенфельд под раздухарившийся барабан громко и, прижав трубу к губам, начал играть. Публика выла от восторга.
«Тридцать лет группе «Подполье» — висело над сценой.
— Жив наш рок, — ревел вокалист под гитарный запил, барабанную дробь и тему, что хрипел сурдиной олигарх Шенфельд впервые за много лет. И каждый квадрат получался у него лучше.

Когда Оксана убралась и довольная собой зашла на кухню, Гюзель была там.
— Я всё, — сказала ей Оксана в спину.
Она не видела, что в руке у Гюзель был длинный нож. Гюзель обернулась и, оперев нож ручкой на стену, насадилась на него всем телом, левой стороной груди. Так, что кончик ножа вышел через спину.

— Пульс есть, — говорила по телефону «скорой» Оксана, сидя рядом на полу в кафе с Гюзель. — Я не знаю, как это может быть! Но она еще жива! — закричала в трубку Оксана.
— Господи! — упав на колени и схватив Гюзель за руку, молилась Оксана в машине «скорой помощи».

— Господи, если она выживет… я больше не буду. В монастырь уйду, — шептала она и крестилась в больнице. Пусть она выживет…
Докторица качала головой. Молодой медбрат смотрел испуганно.

Суббота
Хирург вышел в коридор и сел рядом с Оксаной.
— Умерла? — спросила она его.
— А ты как думаешь?
— Думаю, да.
— Почему?
— Я вообще не понимаю, как она жила. Между третьим и четвертым ребром. Через все сердце. Она должна была умереть сразу.
— Должна была, — кивнул хирург, — но — жива.
Оксана посмотрела в пол.
— Этого не может быть.
— Не может, — согласился хирург, давая сигарету своему ассистенту, который подошел к ним и присел рядом на корточки.
— Этого не может быть, — качала головой Оксана.
— Не может, — опять согласился хирург. — Так почему она жива?
Оксана подняла глаза и посмотрела на него.
— Потому что Бог есть?
Хирург взял свою повязку и закрыл ей лицо.
— Я очень любил, когда ты мне ассистировала. У тебя глаза в повязке красивые. Транспозиция. Сердце у нее — справа! Редко, но бывает.
Он потушил сигарету и ушел.
Бригада «скорой» везла на каталке Полякову.
Везла — спешила, потом в середине коридора остановилась и попробовав реанимацию — бросила.
— Что с ней? — спросил хирург, проходя мимо.
— Столбняк, — махнул рукой реаниматолог. — Всё, — и закрыл Поляковой глаза.

Оксана медленно шла по пустой улице, когда небо только собиралось посветлеть. Над городом висела туча.
Во дворе, мимо которого шла Оксана, тащили пианино и спорили узбеки-дворники24.
— На фиг не нужна сейчас никому классика! — говорил один.
— Классика потому и классика, что всегда нужна, — отвечал второй.
— Ты заблуждаешься. И пытаешься быть счастливым в мире своих заблуждений.
— Классика существует в реальном мире.
— Где? — Собеседник от возмущения даже остановился. — Где, — говорил он, — твой реальный мир? Твой реальный мир — это мир твоих фантазий. Никому не нужна твоя классика, как не нужно это старое пианино. Его выкинули! Оно стояло и пылилось много лет! Оно стоит тут неделю, и никто его не забрал. И оно умрет от первого дождя! А нас выгонят, если мы его не уберем, — вот это реальный. Мир. Никому, послушай, — он перешел на шепот, — никому не нужны фантазии. И классика!
Второй подвинул свой угол пианино к заборчику, снял перчатки. Поднял крышку.
— Если кому-то надо, я сегодня же уезжаю домой и буду преподавать музыку до конца своих дней. Я клянусь! — сказал он. — Я клянусь перед богом и людьми!
— Перестань, — попросил его товарищ. — К чему этот пафос? Тут нет никого!
Второй резко снял — почти вы-рвал — переднюю крышку инструмента и нижнюю, прикрывающую деку. «Прости», — сказал он клавишам и закрыл глаза, собираясь…
И заиграл ранним утром, когда самый сон. Заиграл 3-ю часть 17-й сонаты Бетховена25.
Окна во дворе загорелись — народ просыпался посмотреть. Кто-то орал: «Прекратите безобразие! Дайте поспать в субботу!» Какой-то подросток высунулся в окно с телефоном и снимал, как человек в оранжевом играл.
Кто-то кричал:
— Я милицию вызываю!
— Что он делает? — спросил русский водитель, выходя из машины.
— А! — махнул рукой дворник. — Спорит с богами. Мстит за то, что у него нет денег учиться в консерватории.
— Завязывай, — крикнул тому водитель.
Концерт прекратился тогда, когда внезапно и резко пошел ливень. Вода заливала клавиши, молоточки и струны.
Дворник снял кепку и закричал жителям, а может, небу:
— Я что? Плохо играю? Идите в жопу!

Оля, проснувшись, смотрела через окно кухни, как дворники корячились с инструментом.
Варила себе кофе.
На кухню вышел Егор.
— Привет, — сказал он.
— Здравствуй, — кивнула Ольга.
— Пить хочу, — виновато объяснил Егор.
Ольга достала стакан и налила ему воды. Он стал пить. Она смотрела, как он пьет.
— Спасибо, — сказал он и не знал, куда поставить стакан.
— Давай, — протянула она руку.
Он отдал ей стакан и вышел из кухни. Она смотрела ему вслед и не видела, как выкипает кофе.

Дворники с помощью выскочившего водителя подхватили пианино, закинули его в машину и уехали. Через арку, где стояла Оксана.
— Тебе грустно? — тронула ее за плечо Лена, которая вышла клеить афиши.
— Да, — кивнула Оксана.
— Хочешь, я буду тебя любить? — спросила Лена и протянула руку.

— Подожди, когда дождь закончится, — просил Антон. — Куда ты пойдешь?
— Я пойду, — не согласилась Ольга.
Она стояла с чемоданом в коридоре.
— Возьми, — протянул ей деньги Антон.
— Спасибо, — ответила она.
— До свидания, — улыбнулся Егор, выходя из комнаты.
Не ответив ему, Ольга ушла.

Дверь в каморку открылась.
— Ведро тут, — говорил менеджер-индус на плохом английском. — Тряпки, моющие средства. Вот тут висит перечень. — Он показал пальцем. — Ты сама должна следить за тем, чтобы они…
Он говорил и говорил еще что-то…
Ольга в платье уборщицы внимательно слушала и кивала.


1 За этот взгляд его сотрудники подозревают, что он убийца. У него и кличка — Душегуб. Неподвижный такой взгляд. Тяжелый у него взгляд. И движения медленные. Выверенные. Ничего лишнего.
2 Тот самый, что в каморке был. Пишу, потому что вдруг кто не поймет.
3 Оля заходит почти сразу с Мишей, когда Егор уходит за одеждой. Ее сцена написана отдельно для того, чтобы не путать читателей.
4 Антон сильно христианин. Видит церковь — крестится.
5 Она ведет себя тут и разговаривает, как полная дурочка.
6 За трубу под потолком могут подвеситься, либо на углу стола.
7 То есть мы видим проход Егора от кухни. Это, если кто не понял, чтобы съесть время и вернуться к их столику через несколько минут.
8 Как там они называются? «Верту»?
9 Адвоката надо вытащить в кафе — для единства места и действия и снижения количества объектов.
10 Егор тоже увольняется из кафе — не забыть синхронизировать.
11 В крупных компаниях часто увольняют именно так. Жестко, но правильно.
12 Ну да — потому что каждая работа должна выполняться не вообще, а к какому-нибудь сроку.
13 Эту линию не все поймут, ну и черт с ним.
14 Подумать, куда вставить, когда Шенфельд ей говорит впрямую про секс.
15 Тут важна общая атмосфера офиса. Люди уволенные уходят.
16 Тут рифма с тем, как показывали всё Гюзель.
17 Подумать, какой у них тут диалог может быть еще.
18 Их диалог выверить.
19 Оксана должна увидеть какой-нибудь шрам или что-то еще, чтобы вставить какой-нибудь медицинский термин.
20 Линия с девочкой нужна только в том случае, если есть кот.
21 Типичная для нашего времени примета. Подумать, что там может быть.
22 Тут охранники разные — меняются.
23 Или подумать о другой сцене, которая объясняет Шенфельда.
24 Весь диалог происходит на узбекском. Мы понимаем только отдельные слова. «Пафос», к примеру. Важно, чтобы пока один из них не сел играть, мы даже подумать не могли, что это возможно.
25 Tempest sonata («Буря»).

Клининг

Реконструкция революции

Двойная жизнь. «Бесконечный футбол», режиссер Корнелиу Порумбою

«Искусство кино» приглашает на специальный показ фильма «Голова. Два уха» с обсуждением