Вторая терапия

Г о л о с  р о б о т а (бесцветно). Не дышать. Дышать.

Крупно: Антон, полуголый, смотрит прямо в камеру, прикусив во рту цепочку и крестик.

Через несколько мгновений к нему подходит пожилая женщина-врач, отодвигает аппараты, помогает снять клеенчатые доспехи, наполненные тяжелым песком.

В р а ч. Посиди в коридоре. Минут через десять будет готово…

Нажимает кнопку. В кабинет, с трудом справившись с тяжелой стальной дверью, робко входит молодая девушка. Протягивает врачу бумаги.

В р а ч. Раздевайтесь.

Несколько мгновений, полные взаимного смущения: Антон торопится одеться (футболка, свитер), девушка потихоньку начинает раздеваться; не глядят друг на друга.

Антон выходит в коридор.

На скамейке сидят несколько человек, некоторые с явными травмами. Антон садится рядом с примечательной парочкой лет шестнадцати-семнадцати: высокая, с обильным макияжем крайне уверенная в себе девушка и юноша «ботаник», брюнет в очках. Точнее, очки он нервно вертит в руках. Трогает распухший нос. Глаз подбит. Девушка обнимает юношу несколько демонстративно.

Д е в у ш к а. Есть что-нибудь холодное?

А н т о н. У меня?

Д е в у ш к а. Ну да.

А н т о н. Дай-ка подумать… (Шарит по карманам куртки.) Вот, зажигалка… металлическая…

Д е в у ш к а. Ха-ха! Охлаждаем нос зажигалкой! Во прикол!

Юноша нерешительно вертит в руках зажигалку.

Д е в у ш к а. Прикладывай!

Он прикладывает.

А н т о н. Что случилось?

Д е в у ш к а (оживленно, как будто того и ждала). Да подкатили двое… Из моего бывшего двора. В общем, не важно. Специально ведь нас ждали, ур-роды… Стали докапываться до меня, до Антохи… Ну а он вдруг ка-ак размахнется, ка-ак даст Серому… Ну, в смысле, главному у них…

А н т о н. Хм, ты тоже Антон?..

Ю н о ш а. Ага… (Несколько обалдев, проговаривает.) Я даже сам не ожидал… Они подошли… Ольге говорят… А меня что-то так взбесило…

Д е в у ш к а. Ты у меня молодец!

Прижимается. Оба выглядят так, как будто на них свалилось неожиданное счастье.

А н т о н (с иронией). Поздравляю вас!

Протягивает руку. Юноша ее пожимает.

Ю н о ш а (очень серьезно). Спасибо.

В р а ч. Мелихов!

Антон, встрепенувшись, почти подбегает. Врач отдает ему бумаги.

А н т о н. Что? Подтвердилось?

В р а ч. В поликлинике разберутся.

Антон стоит на заснеженном крыльце травмпункта, пытается разобрать медицинские каракули (на бумаге шлепнут фиолетовый штампик, похожий на легкие только отдаленно, а больше — на сиденье унитаза; там ручкой обведен кружок). Смотрит снимок на свет. Через него — черное солнце.

В кастрюле кипит вода с пельменями. Нечистый чайник, на котором маркером выведено: «Shitpunk».

Кухня общежития. Окно полуоткрыто (на улице — черно), из него идет пар.

Антон стоит возле окна, задумчиво курит в темноту, редко затягиваясь. Смотрит, как улетучивается дым. С надрывом кашляет. Сплевывает в окно.

На кухню заходят две девушки с кастрюлей, блондинка и рыжая, продолжают разговор.

Б л о н д и н к а. …Да полный пэ-цэ, на самом деле! Оказывается, эта дура написала на него заяву, что он берет. Ну там проверка, все дела, как положено… А он не попался! Представляшь?

Р ы ж а я (со смешком). Как это?

Б л о н д и н к а. Да не знаю. Ну не попался, и всё. А за это он эту группу стал чморить, и уже второй год никто ему не может нормально сдать, ни за какие деньги… Я шесть раз уже ходила!

Р ы ж а я. Надо было переводиться в «десять-два».

Б л о н д и н к а. Надо было! Но кто ж знал-то! Мне сказали, что «десять-один» нормальная…

В процессе этого разговора набирают в кастрюлю воду, ставят на огонь, достают сигареты, закуривают.

На кухню входит Лева.

Л е в а. Как всегда, в окружении прекрасных дам!

Девушки хихикают.

Л е в а. Не сварились?

Антон пожимает плечами.

Л е в а. Да они готовы же! Доставай.

Вдвоем идут по длинному коридору, несут кастрюлю с пельменями.

Л е в а. Ты как вообще?

А н т о н. Да никак.

Л е в а. Дай-ка. (Щупает Антону лоб.) Ну… какая-то есть, но невысокая.

А н т о н. Ага. Помирать пора.

Л е в а. Да брось ты…

В комнате сидит Валера, молча, но выразительно играет на карманной приставке.

Л е в а. Давай оторвись уже.

Достает тарелки, вилки, кетчуп. Водку.

А н т о н. Что-то мне не хочется…

Л е в а. Наоборот! При простуде первое дело. У меня отец всегда так делал: если чувствовал, что заболел, то сто грамм — и в горячую ванну.

В а л е р а. Ванна! Бугага.

Л е в а. Ну или просто под одеяло.

В а л е р а. Не-не-не, пусть сходит в душевую, у нас там так… прохладненько… Бодрит! Сразу — как огурчик.

А н т о н. Какой смысл лезть под одеяло, если скоро идти.

Л е в а. Ну не скоро — часа через два, а может, и позже… Чем позже — тем лучше. Лучше вообще под утро. Чтобы никого рядом не было.

В а л е р а. Я тебе говорил, это, наоборот, опасно! В три-четыре часа менты катаются и всех задерживают, документы смотрят. Тем более, если мы пойдем втроем. Остановят, а у нас полный мешок «картинок».

Л е в а. Ну пакет-то можно выбросить…

А н т о н. Ага. То есть я зря их искал три недели по всему городу. Выбросить…

Л е в а. Ладно. За успех.

Выпивают. Едят молча.

В дверь громко и настойчиво барабанят. Все замирают с набитыми ртами, смотрят друг на друга.

В а л е р а. Откроем?

Л е в а. Где пакет?..

За дверью слышны пьяные крики, неразборчивая речь. Кого-то уводят: «Пошли-пошли».

Л е в а. Блин! (Пауза.) Устроили тут проходной двор!

Нервно смеется.

Антон встает, идет к своей кровати.

А н т о н. Вы как хотите, а я посплю. Разбудите, когда пойдем. В час,

в два… Хоть в десять.

В а л е р а (со стаканом). Антоха!..

Л е в а. Может, его оставим тогда, а?

В а л е р а. Ну уж нет. Пойдем все.

Л е в а. «Сядем усе».

В а л е р а. Не смешно.    

В формате клипа или ускоренного зрелища в чаплинском стиле. В любом случае — без слов.

Не очень трезвый парень (Женя) обжимается с девушкой в укромном переулке. Здесь же стоит терминал для приема денег. Женя засовывает в терминал некую купюру, и терминал ее принимает. Восторженное изумление девицы.

Тот же переулок. Женя, уже трезвый и серьезный, в сопровождении Антона, Левы и Валеры. Набирают на табло терминала телефонный номер, вставляют такую же купюру, терминал ее принимает. Ждут. Внимательно смотрят, нет ли над терминалом камер. На телефон Левы приходит СМС: «Платеж зачислен».

Комната общежития. Парни дурачатся. Устраивают дождь из ненастоящих купюр, прыгают под музыку, веселятся.

А н т о н. А?

Он очнулся. Лицо в крупных каплях пота. Беспощадно светит лампочка.

Л е в а. Я говорю: всё, отбой, не идем уже никуда.

А н т о н. А? Что?

Л е в а (с досадой). Да позвонил Женька… Этот алкаш у него сорвался.

Я не понял, что там случилось, но сорвался. Сейчас будет искать нового… Тоже — на несколько дней геморрой… Хорошо, что мы не сходили еще никуда. А ты: «Вечером надо, вечером!» (Передразнивает Валеру.) Хороши бы мы сейчас были… Эх, жалко, столько мы с ним возились, регистрировали веб-мани на его паспорт… Тьфу, блин!

В а л е р а (играет в приставку не отрываясь). Ну и ладно. Значит, не судьба.

Антон медленно, плохо соображая, встает, начинает раздеваться.

А н т о н. Дай вещи с батареи.

Л е в а (снимает вещи). Они еще не высохли.

А н т о н. Ну эти-то, вообще, можно выжимать.

В а л е р а. Я читал, что так потеют при туберкулезе.

А н т о н. У курящих не бывает туберкулеза.

Л е в а. А я тебе говорил, что ты дымишь, как паровоз, вот они — твои полторы пачки в день!..

Антон снимает трусы.

Л е в а (отворачиваясь). Ну, устроил тут стриптиз!..

В а л е р а. Ха, где фотик?..

Антон одевается в сухое.

В а л е р а. Что делать-то будем? Раз уж «прэступление века» отменяется…

А н т о н. Я бы поспал.

Л е в а. Да ты и так поспал. (Валере.) Может, тогда пацанов из пятьсот второй позовем? У них, вроде, тоже водка была…

В а л е р а. Жеке позвони, пусть приезжает. Что ты его сразу-то не позвал?

Лева набирает номер на мобильнике.

Л е в а. Жень, а давай приезжай! Отпразднуем, так сказать… Не, серьезно! Ну возьми такси! Вахтер у нас сегодня свой…

Антон идет по длинному коридору. Заходит в мужской туалет. Тускло, накурено. Кашляет, сплевывает. Умывается холодной водой и долго смотрит в отражение в треснутом зеркале.

Комната. Плотненько сидят человек десять. Стол уставлен бутылками, стаканами, банками.

Женя играет на гитаре, поет с надрывом.

Ж е н я. «И лампа не горит,

И врут календари,

И если ты хотела что-то мне сказать,

То говори.

Любой обманчив звук,

Страшнее тишина…»

Блондинка и рыжая разговаривают вполголоса.

Б л о н д и н к а (округляя глаза). …Короче, ректор с проректорами на Новый год напились, у них был корпоратив в столовке. Катька Жукова там была типа Снегурочкой, рассказывала… Они напились и пошли все в первую общагу, всех подняли на уши, представляешь, в комнату Настьки, ну, помнишь Настьку, к ним в комнату ворвались, вот буквально дверь чуть ли не ногой вышибли и давай орать: почему плафона нет, почему беспорядок, выселим, отчислим… Нет, ты представляешь?

Антон сидит в уголке, завернувшись в одеяло поверх одежды, тяжело хлопает веками.

Ж е н я (поет). «Когда в самый разгар веселья падает из рук

Бокал вина

И черный кабинет

И ждет в стволе патрон

Так тихо, что я слышу, как идет  на глубине

Вагон метро». Л е в а. Не в рифму же. Надо «метровагон». Патрон — метровагон.

Все ржут.

В а л е р а. Ага! «Метра вагон»!

Л е в а. А что, есть такое слово — метровагон…

На площади полки,

Темно в конце строки,

И в телефонной трубке эти много лет спустя

Одни гудки,

И где-то хлопнет дверь,

И дрогнут провода.

Привет!

Мы будем счастливы теперь

И навсегда.

Привет!

Мы будем счастливы теперь

И навсегда.

Школа. За окнами яркий день поздней весны, листва лезет в открытые окна. Одиннадцатиклассники сидят со скучающим видом. Перед ними учительница «старой закалки» (лет шестидесяти, серая кофта и смазные сапоги, волосы подкрашены хной).

Она поднимает глаза от журнала.

У ч и т е л ь н и ц а. Ну, хлопцы, что будем делать? Когда оценки будем исправлять? Три недели осталось!.. Если кто забыл. Хотя вы все забыли, по-моему.

Ученики смотрят в окно.

У ч и т е л ь н и ц а. Зубаиров!

Отрешенный парень отрешенно встает.

У ч и т е л ь н и ц а. Почему по алгебре опять «два»?

Отрешенный парень отрешенно молчит.

У ч и т е л ь н и ц а. Та-ак… Садись… Не хочешь школу заканчивать — не надо… А почему у Лисицкой два дня подряд — «эн»? Где она?

Два голоса, одновременно, с разных сторон: «Она болеет», «Она в больнице».

У ч и т е л ь н и ц а (торжествующе). Ага! Мнения разошлись!..

Антон и Вероника переглядываются, вздыхают.

У ч и т е л ь н и ц а. А чего это вы вообще все сегодня такие нарядные?

К т о - т о  (нехотя). Фотографировались!

У ч и т е л ь н и ц а. А-а. А я думала, праздник какой-то. Конечно, мы же учиться не хотим, нам развлечения подавай… Танцплощадки… Прогулки… Сергеева и Мелихов, встаньте!

Антон и Вероника поднимаются со своих мест.

У ч и т е л ь н и ц а. Почему я вчера видела вас вместе?

В е р о н и к а. А как можно ответить на этот вопрос? Со словом «почему».

Учительница в тупике. Класс оживился, заинтригован.

У ч и т е л ь н и ц а. Правильно. Гуляйте, гуляйте. Мелихов, у тебя две двойки по литературе и одна по алгебре — у тебя! — по алгебре! — а ты занимаешься непонятно чем. Еще в авиационный хочешь ехать поступать… Сергеева-то поступит, куда ей надо, а ты со своими оценками — что-то сомневаюсь! Ты посмотри сам по журналу, какая у тебя динамика в последние два месяца… Мелихов, ты плохо кончишь!

Смешки в классе.

А н т о н. Да нет, пока с этим все в порядке.

Общий хохот. Вероника, по-прежнему стоящая у парты, буквально бьется в истерике от смеха.

У ч и т е л ь н и ц а. Очень остроумно, Мелихов, иди-ка погуляй. (После паузы.) И Сергеева — иди с ним. Вам, наверное, вдвоем еще веселее, чем с нами.

В е р о н и к а. Отпускаете?

У ч и т е л ь н и ц а. Иди.

Антон и Вероника выходят, провожаемые взглядами.

Ослепительный зимний день. В кабинете врача.

Полуголый Антон старательно дышит. Врачиха слушает. Снимает фонендоскоп.

А н т о н. Это бронхит, да?

В р а ч и х а (с сомнением). Да, если только сильный… Вообще, я не исключаю и пневмонию. Правостороннюю. Давно началось?

А н т о н. Да нет… Ну неделю, наверное, кашляю… Температура стала подниматься в субботу или в воскресенье…

Врачиха садится за стол, пишет.

В р а ч и х а. Как же ты так запустил, а? Куда смотрели родители?

А н т о н. Родители у меня в Озерске.

В р а ч и х а. А, так ты из общаги? Или снимаешь?

А н т о н. Из общаги.

В р а ч и х а. Тогда все понятно…

Молчат. В дверь с нетерпением заглядывают.

В р а ч и х а (снимает очки). Хорошо там у вас в Озерске?

А н т о н (пожимает плечами). Нормально.

В р а ч и х а. Вот тебе направление на рентген. Пойдешь сейчас в травмпункт, а то у нас тут аппарат не работает, скажешь, что из поликлиники… Со снимком ко мне. Зайдешь вне очереди. Я тебя направлю в двенадцатую больницу, в стационар.

А н т о н. А без больницы нельзя?

В р а ч и х а (надевает очки). Ты умереть хочешь?..

Музыкальная нарезка. Антон шагает по улице. Травмпункт со «скорой помощью» у входа. На крыльце Антон дает прикурить парню со свежезагипсованной ногой. Внутри — заглядывает в пустую комнату со столом и ванной, полную уродливых желтых срезанных гипсов разной формы. Комната с рентген-аппаратом. Антона обряжают в тяжелые доспехи из клеенки, наполненной песком. Он стоит с цепочкой и крестиком во рту. Голос робота: «Не дышать. Дышать».

Валера сидит в небольшом читальном зале общаги за стареньким компьютером, старательно щелкает мышью, ничего, кроме монитора, не видит.

Подходит рыжая.

Р ы ж а я. Ну, Вале-ер.

В а л е р а. Чего тебе.

Р ы ж а я. Ну мне надо зайти в «контакт».

В а л е р а. Зачем?

Р ы ж а я. А какая тебе разница?! Ну, письма жду… одного…

В а л е р а. Подождешь.

Р ы ж а я. Ты офигел?!

В а л е р а (оторвавшись). А ты не видишь? Я, вообще-то, переписываюсь с губернатором! Что, трудно подождать пять минут?

Р ы ж а я (с недоверием). У тебя какие-то телки были открыты…

В читалку заходит Антон, на ходу снимая шапку, стаскивая шарф. Вытирает лоб.

А н т о н. Что за сбор в избе-читальне?

В а л е р а (кивает на рыжую). Ликвидируем безграмотность.

Рыжая, презрительно хмыкнув, уходит.

В а л е р а. Да Левка, как обычно… занят.

А н т о н. М-м. Кто на сей раз?

В а л е р а. Не знаю, в первый раз ее видел.

А н т о н. Он, наверное, тоже.

Смеются.

А н т о н (кивает на монитор). Почитываем губернаторский ЖЖ?

В а л е р а. Ах-ха. Почитываем. Комментим… Я тебе говорил, что он мне ответил?

А н т о н. Говорил.

Молчат, читают. Валера начинает вдохновенно стучать по клавишам.

А н т о н. Ну-ну.

В а л е р а. Что «ну-ну»?

А н т о н. Да что-то не нравится мне вся эта ваша эйфория.

В а л е р а. Ну а что такого в том, что губернатор общается со всеми на равных, что ему можно написать, рассказать о какой-то проблеме, посоветовать что-то…

А н т о н. Вот именно, ничего такого. А то у некоторых уже иллюзия, что они рулят областью.

В а л е р а (беззлобно). Да пошел ты.

А н т о н (монолог часто перебивается мучительным кашлем). Меня вообще пугает, когда люди чем-то слишком увлекаются. Вот он как-то слишком этим увлекся. ЖЖ — это всего лишь ЖЖ. А не рычаг преображения мира, притом единственный… Мне уже кажется, что он, кроме ЖЖ, вообще ничего не видит. И мне хочется верить, что это его личный интерес. А не Медведев так им всем вправил мозги, что теперь первым делом блог, а вторым область…

А то он в каждом посте так истерично доказывает, что пишет сам, читает все сам, как будто его Медведев будет завтра проверять… Знаешь, мне тут недавно попалась одна местная книжка, краеведческая, там фотка, наверное, лета 85-го: сюда приехал Горбачев, и вот они катаются на катере вчетвером: Горбачев с Раисой и наш первый секретарь с женой. А наши такие уже пожилые, брежневской закваски. И даже по официальной фотке видно, как этой бабуле не по себе и что ее впервые вытащили в свет. Вот губернаторский ЖЖ — это как та бабуля.

В а л е р а (бесцветно, не отрываясь от монитора). А ты мог бы вот сейчас ему все это написать?

А н т о н. Нет.

В а л е р а. Да ладно, что ты. Давай.

А н т о н. Просто не хочу, и всё.

В а л е р а. Да ла-адно! Трус.

А н т о н. Ты, слышь…

Р ы ж а я (заглядывает). Ты еще не закончил, что ли?

В а л е р а. Это кое-кто другой… не кончил…

А н т о н. Ваще гигант!

Смеются.

А н т о н. Нет, а серьезно, сколько они там?

В а л е р а. Ну полчаса всяко есть.

А н т о н. Это так часто повторяется, что нам уже пора ставить в комнату веб-камеру.

В а л е р а. А что! Слушай, идея. И отсюда смотреть!

Смеются. Антон заходится в кашле.

В а л е р а. Не, слушай! Реально! Ну-ка, что стоит самая дешевая? Та-ак… Погуглим…

А н т о н (несерьезно). Иногда я ему даже завидую.

В а л е р а (серьезно). А по-моему, тебе давно пора начать нормальную личную жизнь. Сколько можно уже вспоминать про Веронику.

А н т о н. Да всё уже, врачиха сегодня сказала: умру скоро.

В а л е р а. Ты помнишь, что я тебе сказал, когда мы только поступили? Что отношений на расстоянии все равно не бывает. Что если она не переехала следом за тобой из Озерска, то все, ну полгода, ну год, а потом все равно все развалится. Сколько вы там встречались? С какого класса?..

А н т о н. Не твое дело.

В а л е р а. То есть даже уже вот так. А помнишь, как ты мне заливал, что у вас любовь до гроба, вы поженитесь и вместе проживете до девяноста лет и еще будете нянчить правнуков, помнишь? Ты еще так напился тогда… Хотя пива-то было — бутылки четыре…

Антон молчит. Кашляет. Демонстративно сплевывает под стол.

В а л е р а. Но я, конечно, не думал, что она реально сразу соберется замуж за какого-то местного хмыря.

А н т о н. Не сразу! И она, кстати, еще не вышла!

В а л е р а. Да какая разница… Все-таки бабы все одинаковые.

А н т о н (в сильном раздражении). Слушай, завали, а!

В а л е р а. Все, молчу, молчу.

Некоторое время сидят в тишине. Валера щелкает мышкой.

В а л е р а. Самая дешевая — 399 рублей.

А н т о н. Что?

В а л е р а. Ну, веб-камера.

А н т о н. Какая веб-камера?

В а л е р а (вздохнув, чуть улыбнувшись). Да никакая. Забудь…

Музыкальная нарезка (может быть, «Ногу свело», «Наши юные смешные голоса»). Антон сидит в кресле в парикмахерской и смотрит в зеркало перед собой. Он выглядит ужасно, чему способствует свет энергосберегающих ламп: как в морге. Его стригут. Это долгая и мучительная процедура. Во-первых, он вздувается, чтобы не кашлять, держится из последних сил, его почти сотрясают спазмы. (Как только парикмахерша отходит ответить на телефонный звонок или взять у соседки машинку, он заходится в приступах кашля.) Во-вторых, пот льет ручьем по его лицу, отрезанные волосы к нему прилипают. Парикмахерша смотрит на него с опаской и брезгливостью.

Поздний вечер. Приемный покой больницы.

Залитый светом коридор с кушетками вдоль стен, на стенах — многочисленные медицинские плакаты; двери кабинетов. В стороне стоит каталка, на ней лежит полная пожилая женщина, которая изредка тихонько стонет. Несколько человек в коридоре. Антон сидит на кушетке с огромными рентгеновскими листами в руках.

Двери с табличками «Дежурный хирург» и «Дежурный терапевт» распахнуты, кабинеты пусты.

Фельдшер «скорой помощи» и инспектор ДПС торопливо ведут по коридору какого-то ханурика, переругиваются.

Ф е л ь д ш е р. У меня, вообще-то, вызовы.

И н с п е к т о р. Ага. Ну а мне типа делать не хрен, да?.. Где хирург?

Заглядывают в пустой кабинет.

И н с п е к т о р. Что за…

А н т о н. А его уже минут двадцать нет.

Фельдшер с инспектором уходят обратно на пост приемного покоя.

Антон заходит в кабинет. Здесь ничего нет, кроме стола, стула, кушетки и дискового телефонного аппарата. Стоит в центре кабинета.

Следом входит девушка, которая ведет ребенка лет пяти.

Д е в у ш к а. Его опять нет?

А н т о н. Нет. И терапевта нет.

На столе настойчиво звонит телефон.

Д е в у ш к а. Это с поста, наверное.

А н т о н. Странно, да? Не кабинет, а проходной двор. Никаких личных вещей…

Девушка смотрит на него отчужденно; контакт не получился. Заходит хирург.

Д е в у ш к а (активно). Здравствуйте!..

Х и р у р г. Сейчас, сейчас. Завозите.

Медсестры завозят пожилую женщину на каталке.

Антон выскальзывает. Долго изучает плакаты, на которых дизентерия, СПИД, наркомания изображены самыми неожиданными существами.

Т е р а п е в т (в дверях своего кабинета). Ко мне?

А н т о н. Так точно. (Передает бумаги.) Мелихов А Эм, статья 159, часть вторая.

Т е р а п е в т. Что?

А н т о н. Извините, шутка. Правосторонняя пневмония.

Т е р а п е в т. Посмотрим…

Заходят в кабинет. Там сидит ханурик.

Т е р а п е в т. А это что? Идите к хирургу, у вас ДТП.

Садится за стол, долго заполняет бумаги, смотрит снимки. Слушает Антона фонендоскопом.

А н т о н. А может, все-таки просто сильный бронхит?..

Т е р а п е в т. Я тебя положу во вторую терапию, только там мест нет, придется полежать в коридоре.

А н т о н. Ну придется — так придется. Какая уже разница.

Т е р а п е в т. Сходи на анализы, потом посидишь, температура какая, посмотрим.

Антон идет с пустой колбой через все приемное отделение, запирается в  страшном туалете, пытается мочиться (а ему не хочется), и это мучительно и долго.

Антон идет с полной колбой через все приемное отделение.

Затем заходит в лабораторию по забору крови. Здесь стоит крик: ребенок рыдает, отказываясь давать второй палец, медсестра его уговаривает. Антон стоит в дверях, слушает. Затем приседает возле ребенка.

А н т о н. Запомни. Ты мужчина. А мужчинам нельзя плакать.

Ребенок потрясенно замолкает.

Игла бьет в детский палец.

Ночь. Коридор больницы. Лампочки над дверями палат. Кровать в закутке коридора. Напротив нее — двери грузовых лифтов (широкие металлические пластины, выкрашенные в белый цвет, каждая с маленьким черным круглым окошком).

Антон спит.

Грузовой лифт пугающе громыхает где-то на других этажах.

Оглушительно жаркий летний день. Над небольшим рабочим городком дрожит марево. Антон и Вероника — обнаженные — на балконе последнего этажа неряшливой хрущевки. Курят. Вероника курит неумело, но — пытается — изящно.

А н т о н. А если нас увидят?

В е р о н и к а. Кто? Стрижи?

А н т о н. А вон там в подворотне кто-то целуется…

В е р о н и к а. Не подглядывай.

Пьют Jaguar. Заходят обратно в комнату. Антон прыгает на диван и снимает с паузы dvd-проигрыватель. На экране — фильм «На игле». Вероника садится за стол.

В е р о н и к а. Так, на чем мы остановились? Толстой не только показал кризис старой семьи, покоившейся на лживой общественной морали, но и, противопоставив искусственной жизни в семье естественные отношения между супругами, попытался наметить пути выхода из этого кризиса. Они, по мнению Толстого, в пробуждении чувства личности, интенсивном росте самосознания под влиянием социальных перемен эпохи. Анна Каренина сознательно идет на разрыв с узаконенными в дворянско-буржуазном обществе нормами морали…

А н т о н. Как ты все это придумываешь?

В е р о н и к а (щелкнув пальцами). Уметь надо! Та-ак… (Смотрит на экран. С минуту думает. Далее начинает писать, проговаривая вслух.) В трагедии, развернувшейся между личностью и обществом, она отстаивает свое право на жизнь, на счастье, на любовь, не скованную условностями высшего света.

А н т о н. Сейчас зарыдаю.

В е р о н и к а. Между прочим, это тебе, а не мне дали три часа на то, чтобы переписать выпускное сочинение!

А н т о н. Но я же не умею.

В е р о н и к а. Что за слова из уст мужчины!

А н т о н. Но рядом же есть настоящие специалисты…

Подходит. Обнимает ее. Все настойчивее.

В е р о н и к а. Отстань! Опаздываем.

Антон не слушает.

…Они быстро идут по улице. Антон курит.

В е р о н и к а. Фу-ф. Не надо было пить эту дрянь.

А н т о н. Закуси рябинкой.

В е р о н и к а (смеется). Дурак… Она же еще не созрела.

Некоторое время они молчат.

В е р о н и к а. Рябины много, зима будет холодная…

А н т о н. Опять «патриархальные устои»?

Смеются.

В школе пусто, громыхают какие-то ведра, начинается ремонт. Стенды с расписаниями демонтированы, на их месте зияют огромные незакрашенные квадраты.

В учительской одиноко сидит литераторша, усталая женщина лет сорока с начерненными глазами.

В е р о н и к а. Вот. Мы принесли.

Литераторша растерянно смотрит на них.

Л и т е р а т о р ш а. Вы что, вместе писали? (Чуть ли не заламывая руки.) Сергеева и Мелихов, вы же всю школу на уши ставите!..

М е д с е с т р а (зычно, на весь коридор). На уко-олы!

Две старушки стоят в очереди перед приоткрытой дверью процедурной.

М е д с е с т р а. Как фамилия?

А н т о н. Мелихов.

Стоит, приспустив штаны, ждет. Медсестра ищет фамилию в журнале, потом разламывает ампулы.

М е д с е с т р а. Будет больно.

А н т о н. Я знаю.

М е д с е с т р а. Завтра я тебе сделаю сразу в систему, тогда не больно. Ты чего сразу не попросил?

А н т о н. Я не знал… Ай.

Потом выходит с трудом, волоча ногу.

Лева сидит на его койке, листает книгу. Поднимается.

Л е в а. Ну как?

А н т о н (морщась). Сам видишь… Что за книжка?

Л е в а. «В дороге» Керуака. Говорят, хорошая. Это Михайлова передала для тебя. Говорит, пусть выздоравливает.

А н т о н. А, ты ей сказал?

Л е в а. Да, она сообщит в деканат, все будет в порядке… Садись? А н т о н. Давай лучше пройдемся. Надо походить несколько минут, чтобы разошлось… Зверская вещь. Цефтриаксон, что ли.

Л е в а. Звучит устрашающе.

А н т о н. В инструкции написано, что от гонореи тоже помогает, так что если я случайно где подхватил чего, то заодно…

Л е в а (хохочет). От святого духа, что ли?

Антон вымученно улыбается.

Идут по коридору, медленно.

Л е в а. Я тебе принес все вещи, которые ты просил, носки не успел купить, Валерка пока дал свои, если что.

А н т о н. Надеюсь, хотя бы чистые?..

Л е в а. Ты здесь не куришь?

А н т о н. Не. Я смотрю, мужики тут бегают потихоньку в сортир, особенно после отбоя, но меня как-то пока даже не тянет. У меня вообще волосы стали выпадать — пипец как, вот так вот дернешь, — смотри, сколько остается.

Дергает, показывает.

Л е в а. Ну ты полегче, а то совсем облысеешь.

А н т о н. Может, надо купить нормальный дорогой шампунь… Не знаю. Денег мало. У родителей просить не хочу. Они уже сегодня обзвонились, говорят: давай приедем, давай приедем. Я говорю: не надо! Пришлось соврать, что я в нормальной палате… Отец предложил денег прислать, но я отказался. У них сейчас ремонт, тоже денег-то нет особо…

Молчат.

Л е в а. Антоха, ты не переживай. Ты же знаешь, что деньги у нас будут. Притом скоро. И большие деньги.

А н т о н. Что-то я уже не знаю…

Л е в а. Будут! Просто так неудачно все сошлось… Что этот хрен с паспортом сорвался… Ну и ты заболел…

А н т о н. Не знаю, что-то я в последнее время думал… Ну сначала это просто шло, как прикол, да? Ну нашли случайно терминал, который принимает эти рисованные бумажки. Ну поржали. Кинули сотню на телефон. Но потом… Загнать хренову тучу этих бумажек, потом снять сразу через веб-мани по левому паспорту… Не знаю. Это какое-то ребячество.

Л е в а. Это как раз не ребячество. Уже.

А н т о н. Да ты не думай, я не боюсь. Просто…

Замолкают, проходя мимо двух пациентов на лавочке перед постом дежурной сестры. Молчат и дальше.

Л е в а. Ну а как же всё, о чем мы говорили?

Антон молчит.

Л е в а. Валерка уже собрал половину на «двенашку», его брат пока согласен ждать… Да немного уже осталось. Потом поедем на ней в Питер. Как и мечтали. Может, хату наконец снимем… Бля, Антоха, меня задрала уже эта общага, эта нищая жизнь, мы копошимся в каких-то мелочах… Я, в конце концов, не для этого приехал в город из этих своих Нижних Нужников, чтобы здесь… Как, знаешь, в шахте лошадь слепая, по кругу…

А н т о н. Можно подумать, что вот мы достанем эти деньги, и всё, ты на них всю жизнь будешь кататься… на «линкольнах»…

Л е в а. Да при чем тут «линкольны»! Я просто хочу жить по-другому, вот

и всё. Деньги тут даже ни при чем… (После паузы.) Да черт возьми, ты хочешь, чтобы все было… как в кино, я не знаю! Чтобы было совсем по-другому! Чтобы мы поехали все в Питер на машине и отрывались там, в конце концов!..

А н т о н (тихо). Хочу.

Л е в а. Ну вот и всё. Чего разводить сопли-то.

В р а ч и х а (издали). Мелихов, я что, должна вас по всей больнице искать?!

А н т о н. А что случилось?

В р а ч и х а. Вот, возьмите историю болезни, идите в хирургический корпус на девятый этаж, вам там назначат физлечение…

Л е в а. Можно?

Берет историю болезни. Листает.

А н т о н (твердо). Да. Вообще ты прав, наверное. Ты абсолютно прав.

Л е в а (с хохотом). А это ты видел?

Показывает на последнюю страницу (заднюю обложку) книжицы: пустые типографские строчки под заголовком «Патологоанатомическое заключение».

А н т о н. Невесело, да.

Л е в а. А по-моему, смешно!

А н т о н. Вот, между прочим, у нас в отделении недавно одна тетка умерла от пневмонии. Ну, то есть перевели в реанимацию, и там умерла. Это было за несколько дней до меня.

Рассовывает по карманам ценные вещи (деньги, телефон), чтобы идти в хирургический корпус.

Л е в а. А на этом лифте нельзя?

А н т о н. Это грузовые.

Л е в а (после паузы). Знаешь, на что похожи? На фотоаппарат! «Смена 8М». У моего отца был такой. Там тоже зачем-то такое круглое окошко, в которое ни черта не видно…

Подходит и долго вглядывается в глухой черный кругляшок.

Черное солнце.

Музыкальная нарезка. Антон стоит в длинной очереди к окну раздачи в столовой. Смотрит в окно. Очередь движется медленно. Он единственный юный. Все переступают, как зомби.

А н т о н (у окошка). Тарелка ваша. Кружка есть.

Идет с тарелкой с желтым супом, отдельно берет хлеб, приносит пару сомнительного вида мандаринов.

Кисель ядовито-розовый.

Бабка бесцветно смотрит на Антона, жует хлеб.

Антон медленно ест.

Остатки из тарелок сваливают в большой бак с помоями.

Коридор отделения. Кровать в закутке, возле нее штанга капельницы. Вероника сидит на уголке кровати и читает книгу Керуака.

Идет Антон, помахивая кружкой. Останавливается. Пауза.

В е р о н и к а (подняв глаза). Господи! Ну где ты ходишь! Пошли быстрей!

Схватив Антона за руку, увлекает его по коридору.

А н т о н. Ты что тут делаешь?!

В е р о н и к а. Быстрей, быстрей, он через двадцать минут уезжает.

А н т о н. Кто?

В е р о н и к а. Главврач, кто…

Короткая пауза. Шагают.

В е р о н и к а (вдруг). Привет.

Торопливо целует Антона в щеку.

А н т о н. Привет… Ты тут откуда?

В е р о н и к а. А угадай! Из Озерска, конечно, откуда еще.

А н т о н. Кто тебе сказал?

Подходят к двери с помпезной табличкой: «Заведующий терапевтическим отделением № 2, заслуженный врач России, кандидат медицинских наук…»

В е р о н и к а (заглядывает в дверь). Можно?..

В проем видны мужчины в белых халатах, стоящие у стола, звучит оживленный разговор, смех. Вероника прикрывает дверь. Стоят. Вероника достает мобильник и смотрит на время.

А н т о н. Да откуда ты взялась?!

В е р о н и к а (со смешком). О-о!.. Встретила твою маму, естественно, откуда еще я могла узнать…

 А н т о н. То есть ты специально приехала ради меня?

К двери подходит девушка в верхней одежде, в руках узкий нарядный пакет-гильза из яркого картона.

В е р о н и к а. Ну нет, у меня просто дела тут… Я остановилась у тети, там же, на Парковой.

Из кабинета с дружеским хохотом вываливаются врачи.

Д е в у ш к а. Можно?.. Мне только поблагодарить! На одну секунду!

Проскальзывает в дверь.

В е р о н и к а. …А потом я позвонила этому — твоему — Льву, ну и он сказал, что ты тут в коридоре, в ужасных условиях…

Девушка выходит из кабинета, и Вероника, схватив Антона за руку, врывается туда.

Заведующий отделением закрывает шкаф, стоящий за столом. Оборачивается.

В е р о н и к а. Валерий Николаевич! Здравствуйте! Вот у вас пациент — Мелихов Антон. Он с пневмонией, с серьезной…

З а в е д у ю щ и й  о т д е л е н и е м. Да, помню.

В е р о н и к а. Видите ли, дело в том, что он лежит в коридоре, а там сквозняки, и это не очень полезно, сами понимаете… Нельзя ли как-нибудь устроить, чтобы его перевели в нормальную палату? Как бы нам это решить…

З а в е д у ю щ и й  о т д е л е н и е м. Да-да, раздевайтесь.

Вероника продолжает говорить, а Антон, отвернувшись, снимает футболку, скорее ощущая, чем замечая боковым зрением, что за его спиной что-то передается.

Заведующий отделением слушает Антона через фонендоскоп.

А н т о н. А может, у меня все-таки не пневмония? Просто сильный бронхит…

Заведующий отделением садится, пишет записку.

З а в е д у ю щ и й  о т д е л е н и е м. Вот что. После обеда подойдет сестра-хозяйка, переведет вас в шестьсот вторую-бэ. Спросите, может, даст новое постельное белье.

В е р о н и к а. Валерий Николаевич, спасибо вам большое…

З а в е д у ю щ и й  о т д е л е н и е м (прерывает). Выздоравливайте.

Просители выпадают в коридор. Идут.

А н т о н. Ты что, дала ему деньги?!

В е р о н и к а (неожиданно тараторит). Ну а что такого? Ты знаешь, у меня же соседка врач, так у них этого коньяка завались, а деньгами куда эффективнее… Ха, умора, ты слышал, как он сказал: «Раздевайтесь»? Я сразу вспомнила, была такая история, у нас же в поликлинике был врач участковый Возвышаев, у тебя не Возвышаев был участковый?..

А н т о н. Сколько я тебе должен?

В е р о н и к а. …так вот, приезжала к нам тетя, сестренки, и что-то речь почему-то зашла о Возвышаеве, я поясняю: «Это наш участковый», и потом как-то обсуждаем мы с мамой, какой он ужасный, а он и правда ужасный, говорят, он купил диплом, еще в советское время, сейчас уже старик, а до сих пор ничего не знает…

А н т о н. Почему ты ко мне приехала?

В е р о н и к а. …так вот, я им рассказываю: вот, я как-то пришла на прием, три часа сидела в очереди, а он говорит: «Раздевайтесь!» А я говорю: «Не буду я у вас раздеваться, тут к вам алкаши всякие заглядывают каждые пять минут, вы хотя бы ширмочку повесьте, тогда разденусь». Смотрю, а у тети и у сестренок глаза шесть на девять. Они подумали, что участковый — это милиционер…

Заразительно хохочет. Они подошли к двери, ведущей на лестницу.

А н т о н. Ты надолго в городе?

В е р о н и к а. Не знаю, пока не решила. (Целует его в щеку.) Ну ладно, я побежала, может, вечером еще заскочу, если успею. Может, принесу фрукты. Вон, у тебя уже щеки ввалились… Провожать не нужно!

И действительно — спасается почти бегством.

Антон стоит на лестничной площадке.

Антон робко заглядывает в палату. Это скорее даже не палата, а узкий пенал (большая палата при реконструкции поделена на секторы). Две койки. В углу маленький холодильник, над ним подвешен маленький телевизор. Свободного пространства нет.

На кровати лежит старик в поношенном спортивном костюме.

А н т о н. Здравствуйте. Это шестьсот вторая-бэ? (Не дождавшись реакции.) А я вот… сюда…

С т а р и к. Здра-авствуйте.

Расплывается в бессмысленной улыбке. Смотрит телевизор дальше

с прежним выражением лица.

Антон начинает раскладывать свои вещи по соседней койке.

А н т о н. Меня Антон зовут.

Старик опять бессмысленно улыбается.

А н т о н. А вас?

С т а р и к. Дядя Миша.

Смотрит телевизор. Черно-белые кадры, патетичный голос диктора: «Огромное значение советский атомный проект приобрел уже в первые годы войны…»

А н т о н. У вас тоже пневмония?

Д я д я  М и ш а. Не… Поджелудочная… Потом… давление… Я раз в год ложусь. В понедельник был обход, Валерий Николаич, заведующий, я ему сказал, чтобы тоже назначили от давления… Не дают… Завтра пойду к нему схожу… Да… Схожу к Валерию Николаичу…

Антон подходит к окну, осматривает раму, потом возвращается и приоткрывает дверь.

Д я д я  М и ш а. О! Берия! Ох ты! Странно… Обычно по ночам показывают… Боятся!

Телевизор гремит.

Заглядывает сестра-хозяйка.

С е с т р а - х о з я й к а. Полотенце-то не взял.

Отдает Антону, уходит.

Д я д я  М и ш а (сначала шепотом, очень напористо, даже приподнимается). Вот сука! Видал? Сегодня… Выписывался в двенадцать тут… Ну, был до тебя, какой-то из района, фермер, что ли… Полный холодильник оставил!

Сука! Она сразу пришла, сразу к холодильнику. Я говорю: все мое. Не-ет, тычет мне какие-то правила, «правила», «правила»… Сука! Все себе выгребла! А там балык, ветчина… зельц… (Долгая пауза.) Сыр этот… ну как его?

А н т о н. Не знаю.

Д я д я  М и ш а. Адыгейский! Я люблю адыгейский сыр… Ну-ка! На, держи. (Протягивает Антону пульт от телевизора. Антон не понимает.) Ну это… переключи! Сейчас по второй программе будут «Вести», надо посмотреть, «Вести».

Антон шарит по всем трем каналам.

Д я д я  М и ш а. О! Оставь! А ты читал? Пугачиха-то, оказывается, пьет! По-черному!

На экране, перебиваемое рябью, идет какое-то цветастое шоу.

Музыкальная нарезка.

Ночь в клетушке. В большое окно едва перебиваемая жиденькими тканевыми полосками заглядывает зимняя луна. Полосы на полу, на стенах. Антон корчится, борется со спазмами кашля. Наконец, почти задыхаясь, босиком выскальзывает в полуосвещенный коридор, там сильно и долго кашляет. Плюет тянущуюся мокроту в колбу.

Снова в палате, стараясь передвигаться бесшумно и медленно, переодевает футболку, мокрую вешает на батарею. Пьет минералку из баллона в лунном свете.

Оглушительно яркое утро: электрическая резь, за окном черно. Медсестра приносит градусник. Антон дремлет с ним.

Идет по коридору, где уже много людей, все выброшены из зимнего сна, еле передвигаются, и чувствуется, что время мучительно раннее. Несет колбу с мокротой.

Сидит в коридоре в смурной очереди.

Сидит за столом, протягивает руку, на которую кладут жгут. Работает кулаком. Медсестра в резиновых перчатках берет кровь из вены. Мощно, пенисто, с почти слышимым шипением наполняется шприц.

Солнечный день. Палата. Дядя Миша лежит, смотрит телевизор, иногда что-то бормочет. Вероника с Антоном сидят на другой койке. Вероника деловито что-то достает из сумки. У нее звонит телефон.

В е р о н и к а. Привет, да. Я не в Озерске. Ну не знаю… Нет, завтра вряд ли. Совсем нет. Не знаю. Ладно, я не могу говорить, пока.

А н т о н. Так что с деньгами?

В е р о н и к а. С какими деньгами?

А н т о н. Ну которые ты отдала… (Косится на дядю Мишу.) И вообще… Вон сколько всего ты купила…

В е р о н и к а. Перестань, пожалуйста.

А н т о н. Вероник, я же серьезно…

В дверях — оживление: сестра-хозяйка с комплектом белья в руках проходит в соседний пенал, за ней, балагуря, идет высоченный, плотный румяный мужик лет тридцати пяти. Сквозь стенку слышен его громкий веселый голос.

В е р о н и к а. Значит, я могу себе позволить помочь другу, который попал в беду. Вот и всё.

Молчат. На экране полыхает «Жить здорово».

А н т о н. А чем ты сейчас занимаешься?

В е р о н и к а. Все так же, рекламой. Сейчас дела пошли чуть-чуть поживее… Но только чуть-чуть. Ты же знаешь, у нас с рекламодателями-то не густо… В нашем городишке…

А н т о н. «В нашем заспанном, обрыдлом, населенном всяким быдлом, тихом горном городке!»

В е р о н и к а (смеется). Боже! Что это?

А н т о н. South Park. Это из мультика одного… Ты не знаешь…

В е р о н и к а. Что за мультик-то, прикольный?

А н т о н. Ага, мы в общаге с пацанами одно время вообще по нему фанатели. В общем, там четыре таких восьмилетних, кажется, мальчика, вырезанные из бумаги, и они…

В двери заглядывает высоченный мужчина.

М у ж ч и н а. Привет соседям!

А н т о н. Здрасьте.

М у ж ч и н а. Меня Николай звать.

Протягивает руку.

А н т о н. Антон. Очень приятно.

Д я д я  М и ш а. А я дядя Миша.

Н и к о л а й. А вы?

В е р о н и к а. А я тут просто в гости пришла.

Н и к о л а й (после заминки). Ну как здоровье, орлы?..

А н т о н. Уже лучше. У вас тоже пневмония?

Н и к о л а й. Не, это не по моей части. Давление.

Д я д я  М и ш а (оживившись). А какое давление?

Н и к о л а й. Было верхнее сто девяносто вчера.

Д я д я  М и ш а. Ты посмотри! Сто девяносто! А у меня двести было недавно! Двести! А меня «скорая» не забрала… Отказалась забрать… Двести! (Поднимается с кровати.) А чего такой молодой? Такой вроде… здоровый! И такое давление?

Н и к о л а й (громким, бодрым голосом). А потому что! Потому что везде пишут гадости про милицию! Везде гадости говорят! Вот и доводят нас до больницы!

Негодует, продолжает выступать. Они с дядей Мишей выходят. Пауза, наполненная бессмыслицей телепередачи.

А н т о н. Как у тебя с личным?

В е р о н и к а. Ты о чем?

А н т о н. Ну ты же… собиралась замуж…

В е р о н и к а. А! (Машет рукой.) Ну, как видишь, так пока и не собралась. (После паузы.) Там все как-то так… непонятно. (Снова пауза.) Ты знаешь, я часто тебя вспоминаю.

А н т о н (удрученно). Я тоже. (Пауза.) А хочешь чаю?

Встает, начинает возиться с кружкой, кипятильником.

В е р о н и к а. Антош, да не стоит…

А н т о н. Ну как это? Ты пакетики принесла, сахар принесла, печенье принесла, а теперь я все это один должен, что ли?..

Смеются. Антон возится с чаем. Бурлит вода в кружке. Какие-то незначительные реплики.

Заглядывает Валера.

В а л е р а. Извините, я, кажется, не туда попал.

А н т о н. А вам куда надо, Валерий Батькович?

В а л е р а. Черт возьми, слушай, я тебя не узнал! Я думал, мальчишка какой-нибудь…

А н т о н. Что с Федором?

Смеются.

В е р о н и к а. С каким Федором?!

А н т о н. Да это так… Сценка одна…

В пенал шумно вваливается морозная толпа: Валера, Лева, Женя.

Л е в а. А вот и мы!

Ж е н я. Соскучился?

Л е в а. Здрасьте.

Легкая заминка.

В е р о н и к а. Привет. О, да у тебя тут целая делегация!

А н т о н (растерян). Да вы хоть бы позвонили!

Л е в а. А мы решили без звонка, чтобы ты раньше времени не обрадовался.

В а л е р а. О, чаёк…

Заминка. Все с трудом умещаются в крохотном пенале.

В а л е р а. Ну и пахер тут у тебя! Открыл бы окно, что ли.

А н т о н. Ага, самый умный? Окно заклеено… И самое обидное, заклеено-то фигово, ночью холодно… (Пауза.) Вы садитесь, что ли.

Ж е н я. Сюда можно сесть?

Показывает на кровать дяди Миши.

А н т о н. Ну попробуй.

Очевидное напряжение между Вероникой и друзьями Антона.

А н т о н. А вы чего не на занятиях?

Л е в а. А когда это мы были на занятиях?

Ржание.

В е р о н и к а. Ладно, Антон, я побежала, а то никуда не успею… Честной компании — привет!

А н т о н. А чай?

В е р о н и к а. Не успеваю, правда.

Л е в а. Чай не пропадет!

Антон дает ему подзатыльник.

В е р о н и к а. Проводишь меня?

Они идут по коридору.

А н т о н. Слушай, извини, что так получилось…

В е р о н и к а. Да все в порядке. Как «получилось»-то?

А н т о н. Ты правда не обижаешься?

В е р о н и к а. А на что мне обижаться?

Расстаются в лифтовом холле. Неловкий поцелуй в щеку.

Антон возвращается. В соседнем пенале (дверь открыта) Николай лежит под капельницей и, довольный жизнью, читает журнал Maxim с обнаженной красоткой на обложке.

Гости радостно угощаются печеньем.

А н т о н. Ну вы, татаро-монгольское иго!.. Хоть бы про здоровье спросили для приличия.

В а л е р а. А мы и о здоровье позаботились!

Достает бутылку рябины на коньяке.

А н т о н. Ребят, вы что, офигели? Мне нельзя!

В а л е р а. Всем нельзя.

А н т о н. Нет, у меня же сильные антибиотики, там в инструкции написано — категорически запрещено… Не-не-не!

Л е в а. А что это, Вероника к тебе приехала?

А н т о н. Приехала, да. Не ко мне, а по делам.

Л е в а (многозначительно). А-а… Ну и как она?

А н т о н. Нормально.

Л е в а. Не вышла замуж?

А н т о н (зло). Не вышла.

В а л е р а. Так, ну что, наливать-то куда?

А н т о н. Я не буду.

В а л е р а. Ладно, тебя вычеркиваем. (Берет кружку с чаем.) А кружку как-нибудь можно освободить?..

Антон идет по коридору. Заходит в мужской туалет. Выплескивает чай в раковину.

Поздний вечер. Гулкий, пустой коридор, освещенный. Раскрытая дверь процедурной.

М е д с е с т р а (выглядывает в коридор, говорит несколько тише обычного). Уколы!

Антон сидит на кушетке, читает книгу.

М е д с е с т р а. А что, у тебя ночные антибиотики?

А н т о н. Нет, я просто так…

М е д с е с т р а. А то у меня там два человека всего записано.

А н т о н. У меня просто сосед уже лег спать…

М е д с е с т р а. А-а.

Заходит в процедурную.

Антон встает с кушетки, потягивается; смотрит на стенд «Терапевтическое отделение № 2» с фотографиями персонала (поглядывает на двери процедурной: пытается узнать на фото медсестру). Во главе стенда — фотопортрет заведующего отделением с долгим списком регалий.

Открываются двери лифта. Антон оборачивается. Выходит женщина средних лет.

Ж е н щ и н а (озирается). А где здесь можно курить?

А н т о н. Нигде…

Ж е н щ и н а. Мне сказали, что на шестом этаже есть какой-то специальный балкон…

А н т о н. Да вроде нет. Я не знаю, в больнице, вообще, можно или нет. Поднимитесь на верхний! Может, там?

Ж е н щ и н а. Спасибо.

Уходит.

Антон берет из кармана слева от стенда рекламные буклеты, начинает внимательно читать. Рекламируются препарат для быстрого и полного опорожнения кишечника и желудка перед обследованиями, проводимые здесь же — платно — плазмоферез и УФО крови.

Полная пожилая женщина в цветастом халате долго, с трудом идет к процедурной. Затем слышно, как она оживленно болтает там с медсестрой.

М е д с е с т р а (за кадром, приглушенно). А вы знаете, сколько у нас тут народу умерло перед Новым годом, когда была эпидемия?.. Да, от свиного гриппа. Официально сообщили только об одном случае по городу, а на самом деле… Просто писали другие диагнозы в заключении, и всё. Это просто ужас был какой-то…

Антон сидит один в коридоре, читает, читает.

Позднее утро. Палата полна зимним солнцем. В несмолкающем телевизоре сообщают о пуске очередного восстановленного гидроагрегата Саяно-Шушенской ГЭС.

Д я д я  М и ш а. Ну я не могу уже, ну где уже!..

Антон читает книгу Керуака.

Д я д я  М и ш а. Антоша, сбегай, посмотри! Она не идет?

А н т о н. Дядя Миша, вы успокойтесь. Обход никуда не денется.

Д я д я  М и ш а. Обед же скоро!.. Господи…

Его почти трясет.

А н т о н. Ладно, если вы так хотите, я схожу посмотрю, где она.

Заметно, что он рад любой возможности вырваться из палаты.

Антон умиротворенно шагает по коридору, заглядывает в распахнутые двери. Издали видит дежурного врача (женщину), заходящую с толстой папкой в одну из женских палат.

Неспешно возвращается.

А н т о н. Еще не скоро.

Дядя Миша матерится.

А н т о н. Да что вы так переживаете?.. (Достает из холодильника коробочки с лекарствами, раскладывает по кровати.) Хорошо, что вспомнил, надо же ей показать…

Д я д я  М и ш а. Антоша, а ты пока сбегай вниз… За «Вечеркой»… «Вечерку» же, может, уже привезли…

А н т о н. Вчера ее привезли только после обеда.

Д я д я  М и ш а. Сбегай… Расхватают же… Мигом расхватают… Сбегай… Может, «Вечерку» уже привезли…

Сопротивление бесполезно.

Долгий проход Антона: коридор, промерзшая лестница (лифтом он не спускается, чтобы тянуть время), лабиринты нижних коридоров, выводящие в фойе терапевтического корпуса. Там — аптека, пост охранника, гардероб; в холоде скамейки.

А н т о н (охраннику). «Вечерки» еще нет?

О х р а н н и к. Нет.

А н т о н. Ну естественно…

Подходит к стенду, читает фамилии больных и температуру, ищет сначала вторую терапию, потом себя. Видно, что его осеняет, и он минуты две озирается, решается. Наконец подходит опять к охраннику.

А н т о н. Извините, пожалуйста… А сигареты у вас не найдется?

Охранник равнодушно достает пачку.

А н т о н. И зажигалку!.. Извините… Спасибо!

Выходит на крыльцо, поеживаясь. Закуривает. Блаженство.

Через пару минут видит Леву, который роется в урне. Веселое недоумение. Выбрасывает почти докуренную сигарету.

А н т о н. Молодой человек, бутылочку не выбрасываем!

Лева озирается, смеется.

Л е в а. Да я ищу бахилы, новые покупать неохота.

А н т о н. А я думал, всё, по миру пошел… Жалко пять рублей?

Л е в а. Привет!

А н т о н. Только вот руку мне подавать не надо!..

Смеются. Заходят в фойе.

А н т о н (охраннику). Это ко мне, во вторую терапию… (Возвращает зажигалку.) Что-то ты зачастил, а?

Л е в а. Дело есть.

Идут по рекреациям. Вызывают лифт, долго ждут. Рядом — комната лифтеров, дверь открыта; две женщины кое-как в ней умещаются за столом, все капитально заставлено скарбом, как будто завтра — оккупация: электрочайник, плитка, какие-то кастрюли…

Л е в а. Ха, я тебе рассказывал?.. Когда я в детстве лежал в инфекционке, там было так смешно, там лифтерша жила прямо в лифте. Реально, там был огромный грузовой лифт, и там как бы основная часть под каталку, а в углу у лифтерши стол, тумбочка, тоже какие-то вещи, посуда… Так она и жила, то на одном этаже, то на другом, где ночь застанет. Смотришь, спит, двери открыты…

Молчат.

А н т о н. А меня тут больше всего прикалывают телефоны. Тут везде эти старые дисковые телефоны, я уже не думал, что где-то остались, а тут их штук сто: разные цвета, разные модели… Какой-то заповедник! Я подумал: неплохая коллекция! Если выкупить… А потом подумал: они, наверное, все заразные.

Л е в а. Госпитальные инфекции, да!..

Поднявшись в отделение, первым встречают в коридоре дядю Мишу, он мечется.

Д я д я  М и ш а. Ну где ты ходишь?..

А н т о н. «Вечерки» не было.

Д я д я  М и ш а. Ну где ты ходишь, обход же?..

А н т о н. Так она еще не скоро придет.

Д я д я  М и ш а. Обход… Скоро обед… Не успеем же…

Антон и Лева идут в палату. В телевизоре — драматичный документальный фильм про Надежду Аллилуеву.

Лева перебирает коробки с лекарствами, вдохновенно шуршит инструкциями.

Л е в а (с выражением). «Циклоферон. Является синтетическим аналогом природного алколоида из культуры Citus Drandis. Низкомолекулярный индуктор раннего синтеза a-, b- и g-интерферонов иммунокомпетентными клетками-макрофагами и Т- и В-лимфоцитами. В лейкоцитах периферической крови индуцирует синтез 2500 ЕД/мл интерферона»…

А н т о н. Это принесла Вероника. Тут же как? Колют дешевые антибиотики, а все, что сверху, это так мягко советуют: вам бы купить то, вам бы купить это…

Л е в а. «Готовит иммунный ответ. В тканях и органах, содержащих лимфоидные элементы, циклоферон индуцирует высокие уровни интерферона, который оказывает противовирусный, антипротозойный, антибактериальный, противоопухолевый эффект». А что, Вероника, я гляжу, здорово тебя тут опекает, да?..

А н т о н. Есть немного… Вообще, она молодец. Я даже не ожидал от нее…

Л е в а. Слушай, а хорошее название для триллера: «Вероника готовит иммунный ответ»! (Смеется. Антон молчит.) А у вас с ней, что, все… снова, да?

А н т о н (нервничает). Да ничего не снова! С чего ты взял!

Л е в а. Что я, слепой, что ли?..

В палату вбегает дядя Миша, он в панике, задыхается.

Д я д я  М и ш а. Идет! Идет же! Господи!.. (Чуть ли не бросается в кровать с разбега. Нервно тянет Антону пульт.) Выключи, выключи!..

Вытягивается, как в гробу.

А н т о н. У нас тут врачебный обход…

Л е в а. Ну, я посижу в коридоре.

Выходит. Женщина-врач появляется через минуту, с громким приветствием, проходит сначала в соседний пенал. Слышны голоса.

В р а ч. Ну, как вы тут?

Н и к о л а й (бодро). Сразу стало лучше, как вы пришли!..

Смеются.

В р а ч. Анализы пока не показали, почему так скачет давление. Будем проверять почки. Завтра поедете на восьмой этаж, там урология, подойдете к дежурной сестре с направлением… Сейчас я вам его выпишу… Подойдете, потом…

Их разговор — минут на пять. Он уже мало касается болезней. Николай заигрывает, врач принимает это более чем благосклонно и часто заливисто хохочет.

Д я д я  М и ш а. Ну что за черт!.. Что она там!.. Черт-те что… Ну где она!.. Ну давай уже!..

Антон выходит в коридор, стоит, поглядывая на дверь.

А н т о н. Ты говорил, у тебя какое-то дело?

Л е в а. Да.

Озираясь, достает из кармана паспорт, показывает.

А н т о н. Кто это?

Л е в а. Некий чувак откуда-то из Приютово. Жека говорит: законченный игроман.

А н т о н. Ну и что?

Л е в а. Ты придуриваешься, что ли?.. Жека купил его паспорт. Естественно, не сам, через других людей, там все надежно, не подкопаешься. Веб-мани на него уже оформили. Все, можно работать! Так что ждем только тебя.

А н т о н. Ну я болею, вообще-то, если ты не заметил!

Л е в а. Ну ты же, вон, уже почти здоров!

А н т о н. Ага, «почти»… А что, без меня это сделать так трудно?

Л е в а. А ты на фотку посмотри внимательней.

А н т о н (долго смотрит в паспорт). Ну и что?

Л е в а. Он, вообще-то, здорово похож на тебя.

А н т о н. Да?.. Да не особо…

Л е в а. Похож, похож. Во всяком случае, ты единственный, если слегка тебя подготовить, сможешь идти с этим паспортом в кассу.

Антон молчит.

Л е в а. И необязательно ждать выписки. Ты же, по сути, уже ходячий.

Антон молчит.

Л е в а. Валерка уже звонил брату насчет машины… Там без оформления, просто через генеральную доверенность, поэтому долгих оформлений не будет. И сразу рванем в Питер. Рванем?

А н т о н (после паузы). Да.

Видно, что врач переходит в пенал к дяде Мише.

А н т о н. А учеба, универ?

Л е в а. Да ла-адно. Михайлова все разрулит. Мы ей привезем магнитик… на холодильник…

Антон собирается идти в палату.

Л е в а. Паспорт заберешь?

А н т о н. Не надо, потом принесете. А то будет тут лежать… Найдет еще кто-нибудь…

Слышно, как дядя Миша упрашивает назначить ему какие-то еще нужные, по его глубокому убеждению, препараты.

Л е в а. И помни. Снимаем деньги. И едем в Питер. И потом снимаем нормальную хату, и, вообще, живем, как хотим. Да?

Антон уходит в палату.

Лева стоит в коридоре.

Музыкальная нарезка.

Зимнее полутемное утро. Небольшой спортзал с зеркалами и матами, шведская стенка. Горит свет. В шахматном порядке стоят человек десять.

В центре Антон, все остальные — старушки. В руках у всех пластмассовые шесты, у ног лежат коврики-«пенки». Вялая медсестра стоит перед всеми, спиной к зеркалу, и показывает вялые упражнения: повороты с жестом туда-сюда, похлопывания себя по груди, приседания, особые вдохи-выдохи… Старушки активностью не блещут, как и Антон. Он смотрит на себя в зеркале.

Кабинет физпроцедур. В окно (это верхний этаж) светит рассветное солнце, видно, как свет заливает город. Возле стен стулья, а при них на столиках сложносочиненные советские аппараты, какие-то старые (металлические шкафы с лампочками и тумблерами непонятного назначения), какие-то — поновее, легкие, пластмассовые. Куча проводов. Пациенты сидят на стульях, к разным частям их тел привязаны ответвления от аппаратов. Прогревание, электролечение. Многие дремлют; у некоторых девушек на поясе теплые шали. Антон сидит, смотрит в окно, провода ведут к правой части его груди. Звучит сигнал, медсестра отключает кого-то от аппарата, готовит следующего. Делает пометки в карточках. Карточка Антона Мелихова: типографским способом напечатан бесполый человек, на груди справа ручкой — кружок.

Кабинет с виброкроватями, это бугристые, полуработающие монстры, обшитые кожзамом (местами заштопанным), произведенные в соцлагере. На кроватях лежат люди, смотрят в потолок, под их спинами прокатываются валики. Одна из кроватей освобождается. Антон идет со своей простыней, ложится на спину, отдает медсестре карточку. Сестра включает нужный режим. Антону в лицо светит солнце, валики энергично раскатывают его; он закрывает глаза.

Дорога. Долгий печальный летний закат. Мчится канареечная «Лада». В салоне — Антон, Валера (за рулем), Лева, Женя.

Антон (на заднем сиденье) с громким пшиком открывает банку пива. Делает глоток.

А н т о н. Хорошо!

В а л е р а (неодобрительно смотрит в зеркало). Смотри, сейчас нас тормознут, а в салоне пахнет пивом…

Л е в а. Ничего! У нас в машинах можно пить. Ха, а помните, про Грачева?..

А н т о н. Что про Грачева?

Л е в а. Ну как же? А, тебя не было… Ну прилетел он из Штатов. Пятнадцать месяцев его не было. Он даже говорил с акцентом… Ну, мы его встретили, на машине. В смысле, не из аэропорта, а просто вечером подъехали, он вышел… Ладно. Поехали кататься. Он тоже сначала так переживал. Оказывается, в Америке в салоне вообще нельзя пить, даже пассажирам. Так было еще смешно, едем по ночному городу и всё ему показываем. А у нас же как раз тогда к юбилею понастроили кучу всего… В авральном порядке… И он ничего этого не видел. Мы специально начали проезжать по всем этим местам. Типа: вот новый тоннель. А вот тут за углом воткнули бизнес-центр на двадцать этажей. Он не верит. Смотрит — и правда. И так раз пять. А потом уже начали над ним глумиться. Типа, вон, на площади, вместо памятника Ленину поставили памятник Путину. А вон вместо Нижегородки сделали космодром для приема марсианских кораблей…

А н т о н. И он типа поверил, да?

Л е в а. В космодром нет, конечно. А в Путина, кстати, да. (Заливисто смеется, один.) Мы же проехали мимо по проспекту, а там памятника в подробностях не видно, ну, стоит фигура и стоит…

В а л е р а. Да все помнят, успокойся уже.

Едут. Молчат. Машина прыгает на колдобине. Антон обливается пивом, ругается. Дружеское ржание.

Ж е н я. Итак, до Питера ровно две тысячи двести километров!

Л е в а. Йу-ху!

Солнце село. Начинающиеся сумерки. Дым стелется по полям.

В а л е р а. Вот черт!

Не заметив, влетели на КПМ. Запоздало сбрасывают скорость. На КПМ никого нет.

В а л е р а. Пронесло…

Ж е н я. Я когда ездил стопом в Нижний, так меня вез священник. И он так лихо пролетал эти КПМы! Скажет только: «Господи, помоги» — и перекрестится.

И никто нас реально не тормозил. Бывает же…

В а л е р а. Конечно, они же видели, кто за рулем.

Ж е н я. В том-то и фишка, что нет! Темно же было. Ну не темно… но примерно как сейчас.

Ночь. По обеим сторонам трассы — лес. «Лада» стоит возле маленькой кафешки-вагончика.

Внутри несколько столиков, застеленных клеенкой. Играет магнитофон. За одним из столов очень обильно ужинает могучий дальнобойщик. Наши герои сидят над какими-то незатейливыми закусками, у каждого по пиву. Официантка и повариха в одном лице — разбитная девица лет тридцати — выносит им что-то еще на тарелке.

Д е в и ц а (шутливо). Что, пьем все вместе и водитель?

Л е в а. А мы дальше не поедем, заночуем.

Д е в и ц а. А чего здесь? Тут километрах в тридцати есть нормальный «развал», гостиница…

Л е в а. Какая гостиница? Мы же панки!

Смеются.

В а л е р а. Ну, за удачную дорогу!

Стукаются бутылками.

Ж е н я. Второй день под куполом.

Ночь. Те же места. Двое спят в «Ладе». Двое — в спальниках — на стульях перед вагончиком.

Антон (в спальнике) слышит сквозь сон шум подъехавшей машины, нетрезвые голоса, обильный мат.

Г о л о с а (разные). А это чё ваще? — Да забей ты. — Не, а чё это? Смотри, пацан…

Некто бесцеремонно открывает его спальник. Какие-то лица.

Г о л о с а (разные). Э, пацан, ты чё ваще, откуда? — Да, бля, оставь пацана в покое!..

Люди уходят в вагончик.

Антон спит тревожно.

Окончательно приходит в себя в предрассветном холоде. Резко садится в спальнике. В вагончике — пьяные крики, женский визг, звук бьющейся посуды.

Выбравшись, подходит к другому спальнику.

А н т о н. Левка, подъем! По-моему, нам надо валить отсюда…

Возле «Лады». Валера, отчаянно зевая, заводит двигатель.

Ж е н я. Ребят, подождите минутку, я в лес сбегаю?

В а л е р а. Ну началось!

Л е в а. А ты раньше поссать не мог?

Ж е н я. Мне не поссать.

Л е в а. Господи, как дитё малое…

Пока Женя в лесу, из вагончика, где продолжается неизвестно что, начинает подниматься дым.

А н т о н. Та-ак…

Л е в а (нервничает). Ну где он, ну где он!

В а л е р а. Ну, вот и приключения…

А н т о н. Покурим?

Выходит из машины, закуривает. Видно, как ему в кайф чувство опасности.

Из леса бежит Женя.

Л е в а. Ну наконец-то!

Женя прыгает в машину. Антон тянет мгновение, прежде чем отбросить бычок; прыгает следом.

А н т о н. Погнали!

«Лада» резко берет с места, только потом зажигает фары. Несется по пустой трассе.

Вечер. Пустые коридоры. Немолодой мужчина лежит на койке в коридоре, на которой раньше лежал Антон. Пост дежурной медсестры; настольная лампа накаляет страницы журнала; никого нет. Внизу лифтерши в своем закутке пьют чай.

Длинный пустой коридор где-то на цокольном этаже — ответвление приемного покоя. Стальная дверь рентген-кабинета с красной лампой, двери: «Перевязочная», «Травматолог». В дальнем конце стальная дверь-сейф с кодовым замком, с табличкой «Стерильная экстренная операционная». Стулья напротив дверей. Сидят Антон и Вероника. Разговаривают тихо.

В е р о н и к а. Ты все равно же сильно кашляешь.

А н т о н. Редко, в общем-то. Только по утрам. Все, что накопилось… Анализы вроде хорошие.

В е р о н и к а. А что говорит врач?

А н т о н. Я расспрашивал, она как-то ничего особенного не говорит, но так вроде все в порядке.

В е р о н и к а. Ну ты правда чувствуешь себя лучше?

А н т о н. Да конечно!.. Ты так тревожно спрашиваешь, мне прямо не по себе.

В е р о н и к а. Ты, главное, больше не кури. Сейчас же не куришь?

А н т о н. Нет, конечно…

В е р о н и к а. Я что-то так волнуюсь…

Обнимает его. Сидят.

А н т о н (весело). Я буду вести ЗОЖ!

В е р о н и к а. Ага, в этой вашей общаге…

А н т о н. Ну а что? Нам ректор даже «качалку» обещал сделать… в подвале… в позапрошлом году!

В е р о н и к а. Ты бы хоть бегал по утрам, когда выпишешься.

А н т о н (смеется). Да, из меня такой бегун! Буду плестись и задыхаться, как этот… В каком фильме это было? «Осенний марафон»?

В е р о н и к а. Кстати, мой любимый фильм.

Некоторое время они молчат.

А н т о н. Как там было, в конце? Когда героиня Гундаревой заходит… «У тебя… там… правда всё?»

Смотрит на Веронику. Она задумчива.

В е р о н и к а. Мне так надоело, Антон.

А н т о н. Что?

В е р о н и к а. Да вся эта моя дурацкая жизнь. Бегаю с этой рекламой, как… Как не знаю кто.

А н т о н. Ну а что в этом плохого?

В е р о н и к а. Надоело гоняться за успехом, понимаешь? Кому-то все время что-то доказывать… Как будто мне деньги нужны.

А н т о н (с неуместным смешком). А что, не нужны?

В е р о н и к а. Это все не ради денег, понимаешь. Просто, правда, все время к чему-то стремишься, стремишься, а иногда задумаешься: ради чего? Могут же люди нормально и весело жить. Хоть в общаге, хоть где. И ни о чем особо не париться. Делать просто то, что хотят, быть счастливыми. Так ведь нет. Я как дура. Какие-то статусы, какой-то успех… Я только сейчас поняла, я такой стервой стала!

А н т о н. Да не преувеличивай.

В е р о н и к а. Нет, серьезно, даже внешне! У меня в зеркале иногда такое лицо, что… не подходи — убьет.

А н т о н. Ты очень красивая.

Обнимает ее.

В е р о н и к а. То у меня была безумная идея — купить красную машину. Как у Настьки Логиновой.

А н т о н. У нее сейчас машина?

В е р о н и к а. Сейчас уже другая. А я все думала: чем я хуже?.. Полгода рвала жилы. Портила себе и всем нервы. Ну и не купила, естественно. Такая идиотка… (Смеется сквозь легкие слезы.) Я и про тебя думала: вот чудак, вот неудачник… А теперь понимаю, что сама пролетела. И какая-то нормальная, настоящая жизнь прошла мимо.

А н т о н. Ну, может, еще не прошла?

В е р о н и к а. Не знаю…

Отрешенно молчит.

А н т о н. А может, бросишь все и переедешь сюда?

В е р о н и к а. У меня там агентство…

А н т о н. Я же говорю — бросай все. Снимем тут квартиру… И все будет по-другому.

Шепчутся. Улыбаются. Целуются.

Где-то там же: поздний вечер, безлюдные лабиринты больницы.

Видеоряд: Вероника и Антон занимаются любовью.

Звуковой фон: нечто вроде телефонного разговора, говорит Антон.

А н т о н. Это такая странная штука — горячий укол. Делают в вену. Медсестра меня посадила, я руку вытянул… Говорит, это делают только один раз, снимает воспаление внутренних органов. Так сидишь. Не по себе как-то. Ладно, колет, ничего особенного, не очень болезненный. А потом — секунды через три — начинается. Начинается откуда-то с желудка как будто. Вдруг там становится горячо-горячо. Потом это поднимается по груди до глотки, вот прямо физически чувствуешь, как поднимается по пищеводу, где идет. Начинают гореть лицо, уши. Я, наверное, сидел весь красный… У меня ноги были в тапочках, тут в больнице-то прохладно, так что они мерзли; а тут так горячо-горячо в тапках, нестерпимо просто, ноги мгновенно вспотели… Меня сестра за руку держит и спрашивает: «Ну как? Ну как?» Потом я собрался встать, а она говорит: «Посиди минутку, на всякий случай». Но я все равно пошел. Этот эффект, он исчезает буквально за минуту, но все равно: я иду по коридору, и меня шатает…

Ночь. Мужской туалет. Маленькое сдвоенное помещение: один закуток — унитазы, другой — раковины. Тусклый свет лампочки. Нечто вроде тумбочки, на которой стоят склянки с мочой, каждая перетянута резинкой, на ней бумажка с фамилией и номером палаты. Разное количество и цвет содержимого.

В одном из унитазов сломан слив, вода постоянно течет с шумом.

Антон стоит возле раковины, курит. Медленно, задумчиво. Сцена долгая.

Открывается дверь, заходит мужик. Ставит баночку с мочой в ряд других. Нагнувшись, достает откуда-то из-под тумбочки пачку сигарет. Закуривает. Стоит рядом с Антоном, друг на друга не смотрят. Курят молча.

День. Палата. Гремит телевизор, на экране — плохо поставленное шоу в духе «Часа суда». Под драматичную музыку после рекламной паузы диктор не менее драматично напоминает: «Совершено жестокое убийство беременной шестнадцатилетней девушки. По подозрению в зверском преступлении задержан двадцативосьмилетний сосед убитой. Установлено, что именно он был отцом нерожденного ребенка. Предполагается, что, желая скрыть незаконную связь, он задумал преступление и приобрел для этого на черном рынке холодное оружие… В судебном заседании выяснено, что в ночь убийства…»

Обвиняемый на экране — верх отвратительности. Развязный, наглый, хамящий свидетелям, а родителям убитой он чуть ли не ржет в лицо. В зале рыдает жена обвиняемого, которая знала о его многочисленных изменах и терпела побои.

Д я д я  М и ш а (возмущенно). Ты посмотри, что делает!

Антон сидит на кровати и, подложив книгу под лист бумаги, что-то вдохновенно сочиняет, обкусывая ручку.

На экране стервозная адвокатесса с перекошенным лицом и неприятным голосом: «Мы считаем, что вещественные доказательства номер девять и пятнадцать добыты следствием с нарушением статей Уголовно-процессуального кодекса, и требуем исключить их из процесса…»

Д я д я  М и ш а. Как это — исключить? Это же его нож, он же сам сказал!.. Ишь чего захотела, сука!..

На экране респектабельный судья, всем своим видом показывая принужденность, стучит молотком: «Обвиняемого — оправдать и освободить из-под стражи в зале суда». На лице прокурора мужественное страдание за правду.

Дядя Миша вскакивает.

Д я д я  М и ш а (в беспомощном бешенстве). Что делают!.. Он же убил девчонку-то!.. Да его расстрелять надо!.. Ты погляди, ё… Отпускают!.. Да их самих, ё… Расстрелять надо!.. За такие… Приговоры… Куда страна катится?! Довели страну! Таких ублюдков выпускаем!..

Долго еще не может успокоиться.

А н т о н. Дядя Миша, да не нервничайте вы так, прилягте!.. Давление опять подпрыгнет…

Д я д я  М и ш а. Ой, да, не дай бог…

Ложится. Охает.

А н т о н. Как вы себя чувствуете?

Д я д я  М и ш а. Плохо… Все время плохо… У меня же два инсульта было, ага…

А н т о н (негромко, жестко). Ну для двух вы еще держитесь, да.

Молчат. Антон продолжает писать на листочке. Через некоторое время дядя Миша начинает грезить наяву.

Д я д я  М и ш а. Нет, меня тут неправильно лечат. Я говорил Валерию Николаичу… Всё без толку. (Машет рукой.) Вот выпишусь через неделю, во вторник… Это у нас будет пятнадцатое… Во-от, а в мае пойду проситься на третий этаж, к Ларисе Анатольевне… (Любовно.) В неврологию. Тоже лягу, прокапаюсь как следует… А то шатает… Да…

Пауза.

А н т о н. Дядя Миша, а у вас есть семья?

Д я д я  М и ш а. А?

А н т о н. Ну жена, дети…

Д я д я  М и ш а (с возрастающей неохотой). Жена-то у меня померла… Шестой год будет. Это у меня вторая жена. Первая-то жива… Что ей сделается. Мы с ней развелись в семьдесят восьмом. А вторая вот померла… (Молчит.) Есть дочка… Замужем.

А н т о н. А внуки? Дядя Миша молчит. Долгая пауза.

Д я д я  М и ш а. А ты чего там пишешь?

А н т о н. Да так… По работе.

Д я д я  М и ш а. Стихи, что ли, пишешь?

А н т о н (смеется). Ну если только очень отдаленно, то что-то типа того.

Д я д я  М и ш а. А?

А н т о н. Нет. Не стихи.

Возможно, музыкальная нарезка.

Антону делают вечерний укол.

Потирая больное место, он делает круг по отделению, затем долго спускается по лестнице (за сплошным остеклением — темно, огни большого города). Держит руки на батарее. Долго идет по пустым освещенным коридорам, переходам.

В одном из закутков — целый паркплац для каталок. На одной из них лежит потерянная кем-то варежка.

Антон выходит в приемный покой. Там открыты кабинеты, принимают дежурные врачи. Несколько человек в уличной одежде сидят на стульях, провожают Антона взглядом. Он смотрит на них с некоторым превосходством. Кто-то лежит на каталке.

Звуковой фон: нечто вроде телефонного разговора, говорит Антон.

А н т о н (с иронией). Приемный покой — это мой Бродвей. Единственное место, где есть ночная жизнь. Тут можно даже нарваться на приключения, как на ночных улицах. Один раз столкнулся в пустом коридоре с окровавленным гопником. Его, похоже, избили и доставили в больницу, или сам добрался. Кое-как забинтованный, кровь сочится, глаза обалдевшие, сам, похоже, ничего не понимает. Прижал меня к стенке, спросил, где тут выход…

Шагает дальше — снова в пустые коридоры, теперь уже хирургического корпуса. Упирается в терминал для приема денег в лифтовом холле. Ему явно нечего делать. Достает из кармана ненастоящую купюру — то, что в киосках продавалось как «закладки» («сто бабок» и т.д.) — и, на-брав произвольный номер телефона на табло, отправляет купюру в прорезь. Автомат не принимает ее, возвращает. Улыбаясь, Антон кладет бумажку в карман. Смотрит на часы на мобильнике. Не спеша шагает обратно.

Вторая терапия. День. Робкий стук в ординаторскую.

В е р о н и к а (заглядывает). Можно?

Немолодой врач пьет чай.

В е р о н и к а. Извините, а тут была доктор… Я забыла, как ее зовут… Высокая такая, темненькая…

В р а ч. Она дежурит в приемном покое. А что вы хотели?

В е р о н и к а. Ну, я зайду в другой раз. Я хотела узнать о здоровье… кхм… моего родственника. Узнать, какие анализы…

В р а ч. Так анализы вы и так можете посмотреть. Возьмите историю

болезни на посту… Нет, пусть он сам возьмет.

В е р о н и к а. Спасибо.

Из ординаторской направляется к посту дежурной медсестры: никого нет, одиноко пищит сигнал из какой-то палаты.

Вероника идет в шестьсот вторую палату.

Там Антон и Валера, сняв ботинки, стоят на подоконнике, дядя Миша рядом переминается с ноги на ногу и пытается помочь советом. Валера с шумом разматывает широкий прозрачный скотч и бесстрашно его перекусывает.

Д я д я  М и ш а (увидев Веронику). О-ой! А мы-то заклеиваем!.. Заклеиваем, да. Спать совсем невозможно… Вот прямо по ногам пробирает…

В е р о н и к а (ставит пакеты). Привет.

Все с ней здороваются.

В е р о н и к а. Как жизнь?

А н т о н. Нормально…

В а л е р а. Тоже ничего.

Вероника достает из пакета точно такой же прозрачный скотч.

В е р о н и к а. Сюрпрайз!.. А впрочем, какой это сюрприз, если я предупредила заранее.

Антон смущен. Слезает с подоконника оправдываясь.

А н т о н. Вероник, ну… Ну я просто Валеру тоже попросил, я думал, ты забудешь… Извини. Просто ночью реально очень холодно…

В е р о н и к а. Да все в порядке.

Настроение ее испорчено.

А н т о н. Я приготовлю чай.

Занимается кипятильником.

В е р о н и к а. Слушай, вот вода без газа, кипятите ее, ладно? Не пейте из-под крана. А то тут льется черт-те что…

В а л е р а. А я, пожалуй, пойду.

А н т о н. Что, так сразу?

В а л е р а (многозначительно). Не хочу вам мешать.

Обувается. Пауза.

В е р о н и к а. Пойдем тебя проводим, нам надо дойти до поста.

А н т о н. Зачем?.. Дядя Миша, посмотрите за кипятильником?

Д я д я  М и ш а. А?..

В е р о н и к а. Лучше выключи пока.

Выходят, идут втроем.

Пост дежурной медсестры по-прежнему пуст. Валера начинает безудержно смеяться. В центр стола, прямо на раскрытый журнал, кто-то из благодарных больных положил два печенья- «орешка».

В а л е р а. Яйца!..

А н т о н (со смешком). Ну ты и мудак.

В а л е р а. Это у вас тут какая-то порнобольница.

При этом кидает взгляд на Веронику.

Доходят до лифтов.

В а л е р а. Ну ты помни, что мы все тебя сильно ждем.

Обнимаются на прощание. Валера уезжает. Пауза.

В е р о н и к а. Он что, о чем-то знает?!

А н т о н (несколько смутившись). О чем?

В е р о н и к а. Ну… о нас.

А н т о н. Да ты что, с ума сошла? Нет, конечно. Он просто всегда… такой клоун.

Идут по коридору.

В е р о н и к а. Ты чего такой веселый?

А н т о н. Да так.

В е р о н и к а. И чего они тут все время отираются?

А н т о н. Просто друзья… Это нормально.

В е р о н и к а. Мне кажется, что вы все время шепчетесь о чем-то. За моей спиной.

Антон молчит, взвешивает «за» и «против».

А н т о н. В общем, мы кое-что задумали.

В е р о н и к а (останавливается). Что?

А н т о н. Только обещай, что никому не скажешь.

В е р о н и к а. Что вы задумали?

А н т о н. Если дельце выгорит, то у меня будут деньги. Много. А может,

и очень много. Поехали с нами в Питер? В машине как раз есть одно место.

В е р о н и к а. Погоди, какой Питер? Что происходит вообще? Давай рассказывай!

Они заходят за угол коридора.

Пока Антон рассказывает (камера может показывать его вдохновенное лицо), может идти музыкальный фон либо вообще музыкальная вставка с другим видеорядом.

Дядя Миша шатается по коридору и навязчиво шутит с санитаркой.

Антон с мрачным, отрешенным лицом готовит чай.

Вероника стоит, лицо ее нервно меняется: Вероника в бешенстве.

В е р о н и к а. У тебя совсем свинтило башню, я не могу понять? Психоз в большом городе?

А н т о н (тихо, зло). От рук отбился, ага.

В е р о н и к а. Нет, это… это просто не укладывается у меня в голове. Раньше был нормальный человек. Никаких не было мыслей о том, чтобы что-то украсть, кого-то обокрасть… А сюда переехал, так, оказывается… Давай еще, пойди грабь, убивай!

А н т о н (еще более тихо). Е*и гусей.

В е р о н и к а. Что?

А н т о н. Да нет, шутка одна…

В е р о н и к а. Ты эти шутки прекрати! Вас завтра посадят, и что? Что я твоей маме скажу?

А н т о н. Господи, да при чем тут ты?..

В е р о н и к а. А при том! Тут (стучит его по груди) тоже ни при чем! Ты, значит, курил по пачке в день, неизвестно чем занимался, бухал на морозе, заработал пневмонию, а я приезжаю из Озерска и хожу в больницу, как на работу! В тюрьму тоже прикажешь передачки носить? Только там не две недели, там пять лет!..

А н т о н (его наконец осеняет). Ты потише, у меня за стенкой сосед мент…

В е р о н и к а. Вот и отлично! Чистосердечное признание смягчит вашу участь! Тьфу.

Оба молчат. Антон удрученно, Вероника кипит возмущением.

В е р о н и к а. Я тебе запрещаю. Я просто запрещаю тебе в этом участвовать. Ты понял?

Антон молчит.

В е р о н и к а. Вот увидишь. Ты мне скажешь за это спасибо.

Входит дядя Миша.

Д я д я  М и ш а. Ой, какая пара! Красивые какие!.. Молодые!.. Вот мы с женой, помню, в пятьдесят седьмом году… Как раз в те дни полетел спутник… В газетах печатали, это, ну, таблицы, графики! Где и во сколько он пролетит… Ну, и мы пошли, значит, в парк Матросова смотреть…

Вероника хватает сумку и выбегает из палаты.

Д я д я  М и ш а. Что это она?

А н т о н. Торопится, дядь Миш. Очень спешит.

Д я д я  М и ш а. А-а.

А н т о н. Она у нас шибко деловая. Знаете, такое слово есть. Бизнесвумен.

Произнося это, Антон берет кружку с чаем для Вероники, выходит, идет по коридору и в мужском туалете выплескивает в раковину.

Кабинет ингаляций. Стулья в два ряда, перед ними на столах стоят приборы (однотипные, некоторые модели новее, некоторые старше), в которых бурлит прозрачная жидкость, а из гофрированной трубки идет густой туман. На столах вдоль стен — сложные конструкции (например, аппарат, из которого, подобно лучам, идут светящиеся пластмассовые трубки).

Антон заходит. Он невесел. Отдает старенькой медсестре бумагу. Она делает пометку, затем из пластикового баллона заливает в испускающие пар аппараты новую партию щелочного раствора. Антон садится. Кроме него в комнате — две энергичные старушки и молодая женщина с грудным ребенком. Младенец капризничает. Мама старается держать его поближе к аппаратам. Старушки беседуют.

С т а р у ш к а. Я вам расскажу, из каких денег чубайсы все это делают.

Я сейчас плачу за телефон триста тридцать четыре рубля!..

Звучит сигнал. Старушки и женщина с ребенком уходят. Антон остается в комнате один. Густой, гипертрофированный туман. Антон в тумане. Иногда ему кажется, что в комнате есть еще какие-то силуэты.

Трасса. Холмистая местность. Жаркий день, стрекочут кузнечики. Канареечная «Лада» стоит на обочине с поднятой крышкой капота. Женя стоит рядом, поднимает руку, завидев редкие машины. Никто не останавливается.

А н т о н. Может, сходить в какую-нибудь деревню? Тут же есть деревни? По-смотри по карте…

В а л е р а. Закрой рот и сиди молча.

А н т о н. Но, Валера…

В а л е р а. Молча, я сказал!!!

Антон заметно удручен.

Валера выходит из машины, копается в двигателе, смотрит проводки и шланги.

Ж е н я. Да они совсем офонарели! Час уже стою, никто даже не притормозил… Что там?

В а л е р а. Да не пойму.

Л е в а. Всё в соответствии с учением Солодова. Помните его девятую заповедь? «Сатка — это жопа, жопа — это Сатка». Вот мы в Сатке и застряли…

А н т о н (высунувшись из машины). Это он про автостоп говорил.

В а л е р а. Сядь на место!!! Мудило…

Ж е н я. А кто такой этот Солодов?

В а л е р а. Да был у нас в общаге один клоун…

Л е в а. Ну почему же сразу клоун. Можно сказать, гуру…

Женя пытается остановить грузовик. Неудачно.

Гнетущая тишина. Антон высовывается снова.

А н т о н. Ребят, дайте, пожалуйста, сигаретку.

Валера медленно разгибается.

В а л е р а. Лева, объясни этому козлу, что, если он сейчас не заткнется и не сядет на место, я его просто выкину на хрен отсюда, и будет он куковать в этой Сатке всю свою оставшуюся жизнь!

Л е в а. Тихо, тихо…

Валера пытается реанимировать автомобиль.

Л е в а. По-моему, это мы будем куковать в этой Сатке.

Ж е н я. Уже вовсю кукуем.

Л е в а. Ку-ку.

В а л е р а (смеется). Придурки…

Л е в а (смотрит в телефон). Связи тут тоже нет…

Долгое молчание.

Ж е н я (после очередной неудачной попытки). Так мы никого не поймаем. Нас слишком много. Надо, чтобы у машины было один-два человека, а не целая дивизия. Предлагаю большинству залечь куда-нибудь в поля.

Л е в а. А вечером можно костерок замутить…

А н т о н. Я готов!

Выходит из машины.

Валера идет к нему, толкает в грудь.

В а л е р а. Как ты меня достал!..

Лева вскакивает между ними.

Л е в а. Ну, Валер, ну успокойся. Чего такого страшного-то случилось? На самом деле… Ну перебрал человек вчера… Ну неприятность, да… Но с кем не бывает?

В а л е р а. Со мной не бывает.

А н т о н. Да пошел ты…

В а л е р а. Что?!

Л е в а (придерживает его). Тихо.

Антон бредет по полю.

Антон заходит в отделение терапии № 2.

Возле грузового лифта стоит каталка, на ней лежит избитая, прикрытая простыней бомжиха. Женщина неопределенного возраста с пропитым лицом, ссадины, синяки. Из-под простыни торчат грязные ноги в сочащихся язвах. Две медсестры подходят в масках. Крайне возмущены.

П е р в а я  м е д с е с т р а. Это тебе такое чудо?..

В т о р а я  м е д с е с т р а. Ва-апще. Всю жизнь мечтала. Фу…

П е р в а я  м е д с е с т р а. Нет, они там на «скорой» совсем охренели! Нашли кого привозить!..

Ворчат.

П е р в а я  м е д с е с т р а. Ну и куда ее?

В т о р а я  м е д с е с т р а. Положим в клизменную…

Антон идет в палату. В центре палаты стойка капельницы, на которую с разных сторон подвешено по системе. Дядя Миша вскакивает с кровати.

Д я д я  М и ш а. Ну ты где ходишь! Капельницы же… Она приходила… Скоро же обед…

Нервно жмет кнопку вызова медсестры. Держит долго.

А н т о н. Я был на процедурах.

Д я д я  М и ш а. А «Вечерку», что, не принес?

А н т о н. Дядя Миша, ее привозят после обеда!

Д я д я  М и ш а. Опять все расхватают… Ничего не останется…

Через некоторое время приходит медсестра.

М е д с е с т р а. О, нашелся?

На капельнице одна бутылка с прозрачной жидкостью (просто физраствор с глюкозой), другая — с ярко-желтой.

М е д с е с т р а. Цитофлавин чей?

А н т о н. Мой.

Медсестра ставит обоим капельницы и уходит.

А н т о н. Дядя Миша, а вам цитофлавин не нужен?

Д я д я  М и ш а. А?

А н т о н. Ну, это полезная штука вообще, и после инсультов тем более… У меня много ампул. Могу поделиться.

Д я д я  М и ш а (подумав). Ты что, ты что? Твоя же узнает, заругает!..

Молчат. Лежат.

А н т о н. Что-то сегодня как-то плохо.

Д я д я  М и ш а. А?

А н т о н. Я говорю, сегодня плохо поставила. Щиплет. И вон, кровь.

На его руке из-под пластыря, которым заклеена игла, сочится что-то вроде сукровицы.

Д я д я  М и ш а. Ты что! Надо звать!..

А н т о н. Да ладно, терпимо.

Д я д я  М и ш а. Не-ет, ты что…

А н т о н. На самом деле, дядя Миша. Не надо никого звать. Мне — нормально.

Дядя Миша жмет на кнопку вызова.

А н т о н. Да перестаньте вы… (Тише.) Дайте умереть спокойно.

Лежат. Дядя Миша снова и снова жмет на вызов.

Д я д я  М и ш а. Ну где она! С-сука!..

А н т о н. Уймитесь, дядя Миша.

Д я д я  М и ш а. Людмила… Я ее давно-о знаю!.. Сука… Я же тут лежу десять лет, каждый год… Нет, девять… Это она специально так делает… Она меня ненавидит… Сука…

А н т о н. Ну, вам-то она нормально поставила.

Д я д я  М и ш а. Ни хрена она не ставит нормально… Сука… Ну где…

Жмет кнопку. Наконец появляется медсестра.

М е д с е с т р а. Что, уже?

А н т о н. Нет. У меня тут что-то… не в порядке.

М е д с е с т р а (содрав пластырь). Не пойму… Система, что ли, бракованная… Сейчас, погоди…

Пытается что-то сделать, ковыряется в руке.

У Антона звонит телефон. Кое-как извернувшись, он свободной рукой дотягивается до трубки.

А н т о н. Алло!

Л е в а. Привет! Как здоровье?

А н т о н. Да вот лежу под капельницей. Слушай, мне сейчас не очень удобно говорить…

Л е в а. Мне тоже некогда, так что кратко. Наш терминал скоро могут поменять, стало известно из достоверных источников, так что надо торопиться, ждать некогда. Ты сможешь завтра сделать свою часть работы? Или послезавтра?

А н т о н. Я не знаю… Я не могу сейчас говорить.

С соседней койки дядя Миша с глупой заискивающей улыбкой протягивает медсестре конфету.

Л е в а. Мы ждем, когда ты назовешь точную дату в пределах ближайших двух дней. Тогда и начнем операцию. Деньги ведь нужно снять сразу, пока все не очухались.

А н т о н (беспомощно). Я не могу говорить…

Л е в а. В общем, ты меня понял. Жду твоего звонка через час. Отбой.

Антон безвольно опускает трубку на кровать. Манипуляции с его рукой продолжаются.

М е д с е с т р а. Ничего не пойму, но, в общем, ты дотерпишь до конца? Или снимать?

А н т о н. Дотерплю.

М е д с е с т р а. Правильно. Мужчина должен уметь терпеть.

А н т о н. Должен.

Потом он лежит без движения, смотрит в потолок. Когда жидкости заканчиваются, они снова ждут медсестру.

Д я д я  М и ш а. А я как-то лежал с парнем… Ну, твоего возраста… Он сам умел вытаскивать иголки. И мне вытаскивал. Так хорошо. Профессионально…

А н т о н. Что же вы сами не научились? За десять лет. Нет, за девять.

Приходит медсестра.

М е д с е с т р а. Полежите минут пять. Занесешь потом стойку?

А н т о н. Конечно.

Встает почти сразу.

Д я д я  М и ш а. Ты что, ты что!..

Антон берет стойку капельницы, бредет в коридор.

В соседнем пенале (дверь открыта) Николай сидит на койке, на стульях — два его гостя примерно того же возраста и телосложения; все громко и весело гогочут над какой-то шуткой.

Н и к о л а й. Прихвати мою, а?

А н т о н. Конечно.

Тащит по коридору две стойки.

Возле клизменной толкаются, шепчутся двое салаг лет двенадцати, шушукаются, испуганно смотрят на Антона. Антон заносит стойки в процедурную.

М е д с е с т р а. Ага, сюда поставь.

Салаги возле приоткрытой двери клизменной возятся с мобильником.

С а л а г а. Снимай! Она там совсем голая?

М е д с е с т р а (кричит из процедурной). Так! Вы откуда?

Салаги прячут телефон, начинают что-то лепетать.

М е д с е с т р а. Ну-ка марш к себе в педиатрию!

Пацаны убегают.

Антон заглядывает в приоткрытую дверь, затем осторожно закрывает ее.

Зимний вечер, идет снег. К шлагбауму больничного городка подъезжает такси. Выходит Вероника, в руках у нее тяжелые сумки. С трудом перебирается через какие-то навороченные бульдозером кручи, шагает по дорожкам больничного городка. Два высотных корпуса, все окна горят.

Звуковой фон: нечто вроде телефонного разговора, говорит Антон.

А н т о н. Хирургия и терапия. Мы их называем «наши башни-близнецы». Только, надеюсь, закончим лучше.

Вероника идет долго. В фойе терапевтического корпуса покупает бахилы, надевает, пытаясь не порвать их каблуками сапог. Ждет лифт вместе с пятью-шестью другими посетителями. Кое-как набиваются внутрь. Лифт останавливается на каждом этаже.

В палате гремит «Поле чудес». Дядя Миша увлеченно смотрит на экран. Заходит Вероника.

В е р о н и к а. А где Антон? Здравствуйте.

Д я д я  М и ш а (встречает ее обычной бессмысленной улыбкой). Здравствуйте!

В е р о н и к а (выдержав паузу). А где Антон?

Д я д я  М и ш а. А Антон ушел.

В е р о н и к а. Куда?

Дядя Миша пожимает плечами.

Коридор одного из ответвлений приемного покоя. Обшитая железом дверь склада для одежды пациентов. Санитарка-кладовщица в дверях точит лясы с другой санитаркой.

С а н и т а р к а. …Да достали. Ходят, права качают. Тут, блин, еще одна манда сегодня пришла… за вещами умершего сына…

Рядом одевается Антон: зимняя куртка, сапоги из пакета…

Палата. На экране телевизора участники программы «Поле чудес» вручают дары Якубовичу, одетому как кавказский джигит. Кто-то что-то поет.

Вероника долго-долго дозванивается по мобильнику, но трубку не берут.

Она молчит, смотрит в одну точку. Дядя Миша, не обращая на нее внимания, смотрит телевизор.

В е р о н и к а (очнувшись). Дядя Миша, а вы голодный?

Д я д я  М и ш а. А?.. Нет. У нас уже был ужин.

Вероника начинает доставать из сумки мешочки и контейнеры.

В е р о н и к а. Покушайте, дядя Миша, покушайте.

Д я д я  М и ш а. Да нет, да вы что…

В е р о н и к а. Покушайте, я сказала.

Музыкальная нарезка. Антон почти бежит по вечернему больничному городку, спотыкается. Радуется забытому свежему воздуху. Останавливается, чтобы закурить. За его спиной — больничная кислородная станция (две стационарные цистерны, опоясанные голубой краской). Надпись: «Не курить».

Вечер. Комната общежития, плотно забитая гостями, посудой. Люди примостились за импровизированным столом. Разговоры. На стене — большой плакат, размашисто намалеван лозунг «Сквотируй мир, еби закон», на нем отпечатки ладоней разноцветной акварелью.

Женя наигрывает на гитаре. Рядом сидят блондинка и рыжая, уже заметно поддатые.

Б л о н д и н к а. Нет, ты представляешь? Мы к нему ходили четыре раза! Четыре! (Показывает три пальца.) А он все не ставил и не ставил. Ладно. Семестр-то вот-вот кончится, деканат нам дает один день. А этот козел уже в универ не приходит, дома сидит… Кое-как упросили его по телефону, что мы вдвоем придем к нему домой. Я еще подумала: вдруг начнет приставать…

В а л е р а (встревает в разговор). Надела мини-юбку…

Б л о н д и н к а. Отвали, а!

Р ы ж а я (смеется). Так ему же лет девяносто!

Б л о н д и н к а. Ну мало ли, как у них там, у профессоров… Ладно. При-шли. А он, короче, живет один, и такое запустение везде, пыль, грязь…

В а л е р а. Надо было убраться за зачет!

Б л о н д и н к а. Отвали, я сказала. Ладно. Мы заходим к нему в комнату, а там от пола до потолка — вот реально везде — книги, притом какие-то там древние, ну или просто старые… Ладно. Он начинает спрашивать Наташку первой, а она вот реально ничего не знает, ничего сказать не может.

В а л е р а. А ты все можешь, да?

Р ы ж а я. Валер, ну серьезно, дай послушать.

Б л о н д и н к а. Я смотрю, он так тихо свирепеет. А потом как заорет только: «Вы этого не читали, вы этого не читали!» И, представляешь, как в триллере: он подбегает к полкам, хватает одну книгу, вторую, третью, а они все старые, у них у всех отрываются эти… корешки, ну и как бы остаются у него в руках. Вообще, считай, книги практически в пыль превращаются. Ой, как мы бежали оттуда…

Р ы ж а я. Трэш.

В а л е р а. Я пью за мужество милых дам!

Б л о н д и н к а. Задрал уже! Ну ладно, плесни мне тоже маленько.

Входит Лева с дымящейся кастрюлей.

Л е в а. Тихо! Там по лестнице идет наш герой, давайте выключим свет, тихо, тихо…

Веселое оживление. Гасят свет.

Дверь открывается. Антон стоит на пороге комнаты.

Гитарные аккорды, радостные вопли, свет зажигается.

А н т о н. Ну ничего себе «скромные посиделки»! Привет, привет.

Жмет руки. Раздевается.

Р ы ж а я. А он уже как-то весь ожил, видали?.. Вылечили?

А н т о н. Почти.

Протискивается, садится рядом с Женей.

Ж е н я. Ну, здорово.

А н т о н. Здорово.

Ж е н я. Как ты вообще?..

Р ы ж а я. А ты в какой больнице лежишь?

А н т о н. В двенадцатой. «Скорой помощи». Почему-то.

Р ы ж а я. Где это?

Ж е н я. А это в «Зеленке», я там жил рядом, когда был маленький, в доме вот прямо возле этой больницы… Я еще помню, там на старом корпусе было три балкона, друг над другом, и там на каждом был такой щит, на который умещалось одно слово, и получалась такая громадная красная надпись: «Милосердие — долг медицины». Я еще в детстве у всех спрашивал, что такое милосердие. Когда научился читать.

Рыжая смеется.

Ж е н я. …А потом, когда стали все там переделывать, первым исчез щит со словом «долг». И папа еще все время шутил, что они там теперь никому ничего не должны…

Все за столом о чем-то переговариваются. Лева подносит Антону стаканчик с водкой.

А н т о н. Мне пока нельзя.

Л е в а. Ну, пригубить-то можно?

А н т о н. Попробую… Слушай! (Говорит тише.) Я ведь вообще как бы ненадолго, у нас же после десяти отбой… Дашь этот паспорт?

Л е в а. О'кей. Сейчас… Просто не при всех… Ну, какой-нибудь перекур будет…

Б л о н д и н к а. Что за секреты?

Л е в а. Никаких секретов!

Возвращается на свое место во главе стола. Надевает буденовку (войлочную, для сауны), берет стаканчик. Оживление, нестройные аплодисменты. Валера свистит.

В а л е р а. Слово Льву Давидовичу — председателю Реввоенсовета!

Б л о н д и н к а. О, кстати, он про Реввоенсовет тоже спрашивал.

Р ы ж а я. Кто?

Б л о н д и н к а (обиженно). Ну, сумасшедший профессор, ты забыла?..

Л е в а. Отставить разговорчики! Внимание, товарищи! Сегодня в наши стройные ряды вернулся наш дорогой Антуан! Пожелаем ему здоровья!

И выпьем же за то, что скоро мы заживем совсем по-другому! Нет нищете, унижениям…

Б л о н д и н к а. Зачетам!

Л е в а. Да. Да — вольному ветру, дорогам, свободе! Мы будем жить так, как хотим!

Чокаются. Пьют.

В а л е р а. Ну чисто поэт!

Р ы ж а я. А мы и так живем, как хотим. Вон, ну чисто зимовье зверей!

Оживление, смех, разговоры.

Женя начинает наигрывать на гитаре, потом поет что-нибудь в духе «Бездельника» Виктора Цоя; все нестройно, но напористо подпевают.

Всеобщее веселье. Антон тоже пьет и веселится.

В а л е р а. А про спор-то мы забыли!

Б л о н д и н к а. Какой спор?

Л е в а. Не прикидывайтесь! Ха-ха, проспорили!

Оживление, свист, аплодисменты.

Б л о н д и н к а (интригующе). Н-ну, ладно…

К т о - т о. Музыка!

Женя играет. Блондинка и рыжая встают, извиваются, танцуют, снимают блузки, потом даже целуются.

Темнота. Кто-то мучительно, болезненно стонет в голос и звучно блюет в таз.

Антон и дядя Миша лежат в темноте в палате (глубокая ночь), оба с открытыми глазами, прислушиваются к звукам из коридора.

А н т о н. Когда ее привезли?

Д я д я  М и ш а. Вечером, часов в семь… Давление… Никак не собьют… Да врачей-то толком и нет никого! Вот, мучается, сердешная… Надо было в реанимацию. Или в неврологию. Сюда-то зачем…

Молчат. Слышны стоны из коридора.

Д я д я  М и ш а (с пугающим спокойствием, даже удовлетворением). Через часик ее трахнет инсульт. Ну потом-то поздно уже будет… в реанимацию…

А н т о н. Если что, у меня в холодильнике есть цитофлавин, может, предложить?

Д я д я  М и ш а. Да сами разберутся… Там еще ведь муж ее сидит… Да…

Молчат.

А н т о н. На его месте я бы разнес всю больницу, но добился бы, чтобы что-нибудь сделали…

Стоны. Проходит время.

Грохот грузового лифта.

Д я д я  М и ш а. Повезли. Ну хорошо.

А н т о н. А?

Д я д я  М и ш а. Спи, спи…

В е р о н и к а. Так ты, значит, хочешь свободы… В общем-то, уже смешно. В том смысле, что вы вряд ли останетесь на свободе. Такая вот игра слов, да. Вы думаете, что вы самые умные. Это нормально. В чем-то вам можно даже позавидовать, в этом отношении… Но это уже лирика. А ты хочешь знать, как все будет на самом деле? Если вас не поймают. То есть при оптимистичном варианте. Потому что, если вас поймают... Это я уже не могу знать, что ты там увидишь на зоне и каким человеком ты оттуда выйдешь… Тебя задолбало жить в нищете, в этой общаге с тараканами, унижаться в универе, потому что ваша глубоко провинциальная компания там никто. Вы не мажоры, не «позвоночные», не можете ни за что платить (да дело и не только в этом), в общем, не сахар, я понимаю. И никаких внятных перспектив. И так хочется все это бросить. Как, помнишь, у Горького?.. Нас же заставляла учить эта старая дева классе в седьмом... Ну, когда орел просит сбросить его со скалы, потому что жить трудно, а падать легко. Или не орел, а кто там, сокол?.. Когда ты падаешь, это только кажется, что летишь. По-моему, в стихотворении суть была в этом, но я уже не помню. Так и тебе будет казаться, что ты наконец-то живешь свободно и по-человечески. Ну да, какие-то появятся денежки,

решатся бытовые проблемы, может, как-то развлечетесь. Но дальше-то… что? Сколько падал сокол, секунд десять, двенадцать?.. Ты сам боишься даже об этом подумать. Ради чего ты во все это ввязался? Ради той пусть даже сотни штук, хотя меньше, конечно… Ну ты просрешь ее за полгода — это в лучшем случае. А дальше? Опять вся эта надоевшая серая жизнь? А ты сможешь к ней вернуться? Или куда дальше? Опять во что-нибудь бросаться? Ты понимаешь, ничего по большому счету не изменится, ничего! Просто потом будет хуже…

Лифтовый холл первого этажа. Несколько человек смиренно ждут лифт, нажимая периодически на кнопки вызова. Лева переминается с ноги на ногу, заметно нервничает. Почти психует. Снова и снова звонит по мобильнику и не может дозвониться. Не вытерпев, взбегает по лестницам. Быстро шагает по коридору отделения.

Дядя Миша прогуливается в добром и даже оживленном расположении духа.

Д я д я  М и ш а. Добрый день!..

Лева проносится мимо, проигнорировав. Почти врывается в палату.

В палате сидит Вероника и неспешно зашивает футболку Антона. Всем своим видом она пытается изобразить спокойствие, уют и непоколебимость.

Л е в а (яростно). Где он?

В е р о н и к а. Здравствуй, Лева.

Л е в а. Где он?!

В е р о н и к а. На плазмоферезе.

Л е в а. Где?..

В е р о н и к а. На плазмоферезе и УФО крови.

Любуется на дело рук своих и продолжает неспешно шить. Лева смотрит на телефон Антона, лежащий тут же, на кровати.

Л е в а. На каком еще УФО!.. Он должен был сегодня… Он сегодня утром должен был быть в другом месте!!!

В е р о н и к а (старательно делает удивленное лицо). В каком еще другом месте, Лева?.. Он еще не выписался. Он в больнице. Ему надо лечиться. Врачи очень советуют ультрафиолетовое облучение крови и плазмоферез! Это когда плазму отделяют на специальной центрифуге, а вместо нее в красное вещество вливают физраствор… При хронических заболеваниях, при пневмониях, говорят, очень хорошо!

Лева стоит, скрестив руки.

Л е в а. Ты издеваешься надо мной, да?

В е р о н и к а (с сарказмом). Ну что ты!..

Л е в а. А это почему здесь?

Берет с кровати и потрясает историей болезни.

В е р о н и к а. Ой, наверное, забыли…

Л е в а. Отлично. Вот я им и отнесу. Где он лежит?.. Заодно поговорим… О делах наших скорбных.

В е р о н и к а. Ты что, ты что! Там же переливание крови! Посторонним-то нельзя!

Л е в а (по слогам). Где-он-ле-жит?

Молчат. Лева смотрит на нее, она — на Леву.

Фоном — в коридоре, за дверью — долгий и бессмысленный разговор дяди Миши и старика из другой палаты.

Д я д я  М и ш а (в ответ на какую-то реплику). Не стоит или не стоит?

(Повторяет плоскую шутку несколько раз, скабрезно хихикая.) А у тебя стоит?

С т а р и к. Стоит.

Д я д я  М и ш а. А сколько тебе? С т а р и к. Семьдесят два.

Д я д я  М и ш а. О, молодец! Редко небось стоит?

С т а р и к. Нет. Каждое утро.

Д я д я  М и ш а. О, молодец…

Какая-то полная безразличия непосредственность детсадовцев.

Л е в а. Ты специально все это устроила?

В е р о н и к а. О чем ты, Левушка?

Лева молчит.

В е р о н и к а (перекусывает нитку). Здоровье — оно ведь самое главное. Как можно отказываться от процедур, если предлагают?.. Когда он еще позаботится о себе?.. У вас ведь там, в общежитии, какое здоровье? Сквозняки… Сигареты… Девки-музыка-наркотики, да?

Л е в а. Сволочь ты!

В е р о н и к а (смеется). Что, деньги-то пропали, да? Столько готовились? Жалко?..

Лева выбегает, хлопнув дверью.

Вероника опускает шитье.

Н и к о л а й (заглядывает). Все нормально?

В е р о н и к а. Да.

Н и к о л а й. А то тут какой-то как побежал… Я подумал, может, спер чего…

В е р о н и к а. Нет, спасибо. Все в полном порядке.

Разглаживает футболку на коленях, любуется.

Другая палата, стерильная и более оснащенная. Антон лежит с закрытыми глазами возле некоего аппарата. На стойке для капельниц висит квадратный полиэтиленовый пакет, полный ярко-красного вещества.

Приметный двор-колодец. Старые дома, некоторые из них уже расселены, полуразрушены, с демонтированными перекрытиями. Двор завален битым кирпичом, каким-то прочим трухлявым хламом.

Антон, Лева, Валера и Женя шагают по двору.

Л е в а. Вот это да.

В а л е р а. Что?

Л е в а. Ну и местечко! Это точно здесь?

Женя долго возится с мобильным телефоном.

Ж е н я. Ну вроде как, да… Еще бы какую-нибудь табличку с адресом, конечно.

В а л е р а. Еще чего захотел!..

Озираются.

Л е в а (вдруг). Девушка, девушка!

В а л е р а. Что ты как подорванный!..

Л е в а. Девушка, а вы ничего не знаете про этот дом?

Девушка лет восемнадцати ускоряет шаг, проходит мимо, почти убегает.

В а л е р а (удивленно, со смехом). Ты чего так орешь-то? Так мы распугаем тут всех петербуржцев…

Л е в а. Эх, надо было подкатить к ней на роскошной ярко-желтой машине! Она бы посмотрела на нас совсем по-другому…

А н т о н. Она бы посмотрела, как бы мы тут ехали, по кирпичам!

В а л е р а. С меня хватит того, что мы ее вообще оставили неизвестно где.

А н т о н. Ты про машину? Или все же про девушку?

Л е в а. Да не волнуйся ты, никуда не денется…

А н т о н. …Твоя ласточка… Какаду.

Хохочут.

Ж е н я. Похоже, что все-таки это здесь.

Бродят по двору, пинают хлам.

Л е в а. Может, еще и найдем что-нибудь?

Ж е н я. Что именно?

Л е в а. Артефакты!..

Рассаживаются на обломках. Молчат. Озираются. Лица светлые.

А н т о н. Здорово, что мы все-таки вырвались в Питер. Честно говоря, мне даже не верится…

Молчат.

А н т о н. А вы слышали, что у филологов есть такие научные работы вполне типа серьезные, где рассчитывается, сколько шагов делал Раскольников по такой-то улице, куда он свернул, где прошел, по какой подворотне…

Ж е н я. Положим, мы сейчас занимаемся примерно тем же… Ну а вообще, это, по-моему, не научные работы, а просто есть такие экскурсии. (Пауза.) Так странно, мы сейчас сидим на обломках каких-то судеб… Сколько людей выросли в этом доме, сколько ходили по вот этой лестнице?.. Вот, например, война. Наверное, тут все выглядело точно так же. Все эти обломки…

Л е в а (скептически). Ага. И некоторые — довольно колоритные.

Ж е н я. Ты о чем?

Л е в а. Точнее, о ком.

Указывает на пьяненькую немолодую даму полубомжеватого (но с претензиями) вида, которая вышла из подъезда и что-то ищет.

Л е в а. Гражданочка!

Д а м а. Ау?

Л е в а. Это какой дом?

Дама нетвердой походкой идет к ним.

В а л е р а. Вообще, молодец. Симпатичных девушек мы распугали, а алкашек, наоборот, приманиваем.

Ж е н я. Спокойно, я ею займусь. (Даме.) Женщина, а вы давно здесь живете? Вы, вообще, здесь живете?

Д а м а. Ау?

В а л е р а. Та-ак…

Д а м а. Здесь-то? Давно-о. Комнату моему отцу… Мой отец был кавалер ордена Боевого Красного Знамени, между прочим… Моему отцу дал, значит, комнату секретарь горкома Капустин. Его потом расстреляли. Вместе с Кузнецовым и Вознесенским. Помните? Было это в одна тыща девятьсот…

Ж е н я (громко). Гражданка, гражданка! (Выдержал паузу.) А вы не помните, тут в вашем доме давно… Ну то есть не так давно… В общем, в конце восьмидесятых годов жил такой парень… С длинными волосами… Он потом умер, погиб. Он еще писал песни. Не помните?

А н т о н. Он, наверное, ходил с гитарой.

Д а м а (напряженно). С гитарой? Это Лешка, что ли?

Ж е н я (крайне раздраженно). Да не-ет. Его звали Александр. Вы вспомните. Сюда, наверное, еще приходят его фанаты.

В а л е р а (вполголоса). Сейчас начнется… «А, может, дедушка герой? С квартиры семьдесят второй?»

Ж е н я. …Да, он еще писал стихи.

Д а м а. Стихи? А стихи я и сама пишу! И, между прочим, некоторые — получше, чем у Анн-Андревны.

В а л е р а (вполголоса). Ну всё. Приплыли.

Дама тем временем начинает доставать из хозяйственной сумки какие-то нечистые тетради, фотоальбомы…

Четверо с хохотом бегут по пустым дворам.

Л е в а (кричит). «Укутав плечи бархатом заката, я целовала гроздья винограда»!

А н т о н (кричит). Это же метафора минета!

Чуть ли не падают от хохота. Бегут.

Бредут.

В а л е р а. А жрать охота.

Ж е н я. Сейчас, наверное, из заведений открыты только рестораны. Кафешки все до восьми — до девяти…

А н т о н. С чего ты взял?

Ж е н я. …Но можно тупо пойти в круглосуточный магаз и там все набрать.

Л е в а. Вы что! Мы же панки!

Смеются.

А н т о н. Ну и что из этого следует?

Л е в а. А помните историю Солодова? Как он оказался в Питере без копейки денег, поймал собаку и сделал из нее плов.

В а л е р а. И что ты предлагаешь?

А н т о н. Мне всегда была непонятна эта история. Если у него не было ни копейки, то где он взял рис? Для плова ведь нужен рис. И морковь.

В а л е р а. Можно и без моркови. (Пародирует кого-то, видимо, преподавателя.) «Полусферами можно пренебречь».

Л е в а. Вот именно! Морковью-то уж точно можно пренебречь.

Ж е н я. Погоди, ты что предлагаешь? Серьезно?..

Л е в а. Ну а что. Это как такой акт братания. Как такая экзотика. В старости будем вспоминать…

В а л е р а. Как, имея каждый в карманах штуки по три, сожрали собаку. Прелестно.

А н т о н. Да ты, братец наш, «полон неясных и странных идей»?

Смеются.

Лева озирается и свистом подзывает к себе уличную дворнягу. Та подбегает, радостно машет хвостом.

Все останавливаются. С лиц сползают улыбки.

А н т о н. Ты что, сдурел, что ли?

В а л е р а. Ты только попробуй, ты в мою машину больше не сядешь.

Л е в а. Але-оп!

Выхватывает откуда-то из кармана большой кусок вареной колбасы в бумажке, подкидывает, кусок переворачивается, дворняга его жадно поедает.

А н т о н (радостно, с облегчением). Ты офигел?.. Я утром эту колбасу искал, я же помнил, что что-то осталось…

Л е в а. А вы поверили, да, поверили?..

Хохочут, обнимаются.

Белая ночь.

Белый день. Снежная пелена за окном палаты. Антон лежит, уставившись в потолок. Дядя Миша смотрит телевизор. Ялтинская конференция союзников. Долго, нудно, подробно, с детальным воспроизведением известных фотокомпозиций. Неважно сыграно. Сталин, Черчилль и Рузвельт не похожи.    

Р у з в е л ь т. Что мы будем делать с Польшей?

С т а л и н (эпично). Мы мечтаем о свободной, сильной Польше.

Заседания. Прогулки под крымским солнцем. Беготня офицеров НКВД со столами, стульями и креслами.

Дядя Миша смотрит, не мигая и затаившись, как хамелеон.

Сталин, Рузвельт и Черчилль в комнате отдыха. Трубка, сигара и, кажется, коньяк.

Ч е р ч и л л ь. Господа, как вы думаете, как будут выглядеть наши страны через пятьдесят, через шестьдесят лет?.. Я думаю, во главе правительства королевства рано или поздно встанет женщина. Настоящий лидер. Такая «железная леди».

Р у з в е л ь т. А я думаю, что однажды мою страну должен возглавить темнокожий президент…

Д я д я  М и ш а (вскакивает с кровати). Ты посмотри!.. Ты посмотри, а?.. Угадал! Угадал, а? Как так? Откуда он знал-то?! Ты посмотри, как бывает!.. Рузвельт, а, каков? Надо же…

Долго не может успокоиться.

Антон изумленно смотрит на него.

Дядя Миша продолжает смотреть постановку. В одной из сцен Черчилль пытается сепаратно подбить на что-то Рузвельта и плести интриги против Сталина. Дядя Миша опять внезапно взрывается.

Д я д я  М и ш а. Черчилль-то!.. Смотри, какой хитрый, как юлит!.. Пакостит!.. Значит, англичане нас еще тогда ненавидели!.. Суки! Вон что делают! Гады! Значит, это еще тогда началось, а не сейчас… Это они всегда так делали… Всегда нам гадили! Суки… Ну ничего! Скоро, как это, глобальное потепление, этот их остров утонет, так им и надо… А нам ничего не будет! Суки!..

Антон опять смотрит на дядю Мишу, потом — долго — в потолок.

Антон и Вероника идут по коридору. Молчат.

В е р о н и к а (принужденно, бравурно). Мне уже все обзвонились просто. Работа-то стоит. Сорвались три заказчика за эти две недели, ты представляешь? Тут-то, может, и не впечатляет, а для Озерска это много… Мне просто не повезло с помощницами. Там две девчонки, обе из нашего училища, одна еще ничего, сообразительная, а вторая…

Антон, как будто вспомнив что-то, заводит Веронику в пустую процедурную: дверь открыта, медсестра куда-то вышла. Показывает на листок, приклеенный к стене.

А н т о н. Во! Когда мне делали уколы, я всегда смотрел и удивлялся. Это нормативы, как «бодяжить» хлорку. Вот интересно, почему, чтобы смыть «каловые и рвотные массы», нужно такое количество, а чтобы смыть кровь и плазму — втрое больше?..

В е р о н и к а (прервавшись, недоуменно). Фу!

А н т о н. Извини.

Идут молча. Выходят на лестницу. Спускаются.

В е р о н и к а. Тебе мне совсем нечего сказать?

А н т о н. Я не знаю. Я просто знаю, что не пропаду.

В е р о н и к а. Ты злишься на меня?

А н т о н. Не знаю. Наверное, нет.

Вероника молчит.

А н т о н. Тебе правда так надо уезжать?

В е р о н и к а. Теперь уже я не знаю… Наверное, да. Да.

А н т о н (с кривой улыбкой). Ну, ты пиши открытки, что ли.

В е р о н и к а. Я не думала, что все закончится так.

А н т о н. Я тоже не думал.

В е р о н и к а. И все же, наверное, не зря у нас были эти две недели?..

Антон молчит.

Вероника очень быстро идет по больничному городку, почти бежит. Ослепительно яркий день. Снежинки искрятся в воздухе.

Г о л о с  р о б о т а. Не дышать. Дышать.

Антон стоит полуголый, цепочка с крестиком в зубах.

Полумрак рентген-кабинета. Из комнатушки персонала команда: «Одевайся!»

Антон возится с вещами. Затем подходит к двери комнатушки.

М е д с е с т р а. Постой в коридоре.

Антон выходит. Встает у стены. Рядом сидят две грузные женщины, одна совсем пожилая, вторая средних лет.

П о ж и л а я. Ой, я не знаю… Нет… Нет, мне нельзя ложиться, а цветы, а кошка, Таня?..

Ж е н щ и н а. Мама, перестань, пожалуйста, ну какие тут цветы и кошка… Мы за ней посмотрим.

П о ж и л а я. Нет, Таня, не могу…

Через некоторое время тяжелая дверь рентген-кабинета открывается.

М е д с е с т р а. Мелихов! (Протягивает свежий, еще чуть липкий снимок и историю болезни.) Бери осторожней, за краешек… А это у тебя тут что?

Показывает на историю болезни. На задней обложке, в пустовавших графах под заголовком «Патологоанатомическое заключение», шариковой ручкой криво написано: «Трус».

Антон стоит растерянный.

А н т о н. А… А это у меня друзья так пошутили.

М е д с е с т р а. Развели тут… камеди-клаб…

Антон стоит в коридоре со снимком и историей болезни, затем идет через приемный покой на выход.

Встает на крыльце возле щита «Въезд только для машин «скорой помощи», на котором висит потерянный кем-то шарфик в черно-красных тонах.

Смотрит сквозь снимок на солнце. Закуривает.