Назад в будущее: новый вектор казахского кино

В Алматы прошел предпремьерный показ нового фильма Ермека Турсунова «Старик» («Шал»). Этот фильм ждали. Первая картина Турсунова «Невестка» («Келин», по сценарию Актана Абдыкалыкова, 2008) два года назад попала в прешорт-лист «Оскара», что было абсолютной неожиданностью, ведь это был режиссерский дебют сценариста, окончившего Высшие курсы сценаристов и режиссеров в Москве.

Ермек пришел в кино довольно поздно, после сорока пяти, и за короткое время стал востребованным кинодраматургом. Он написал сценарии к фильмам «Мытарь» (лауреат конкурса драматургов «Золотое перо», Москва, 1990), «Абулхаир-хан» (1993), «Баксы» (совместно с Гульшат Омаровой, 2008), «Лоскутное одеяло» («Курак корпе», приз за лучший киносценарий на «Киношоке», 2008), «Мустафа Шокай», «Кто вы, господин Ка?», «Сабалак» (совместно с Тимуром Бекмамбетовым, 2009) и другие. В 2010 году вышел в свет его роман «Мамлюк», который стал культурным явлением для Казахстана и был переведен на английский и арабский языки.

И вот закончен «Старик», о котором тут же заговорили как о фильме, возвращающем к национальным ценностям. Как о ленте, в которой передана казахская ментальность и тенгрианское (доисламское) восприятие мира. Одна из таких дискуссий состоялась несколько дней спустя после показа фильма. В разговоре участвовали музыковед, доктор искусствоведения Асия Мухамбетова, политолог, главный редактор журнала «Мысль» Сейдахмет Куттыкадам, культуролог, доктор философии Альмира Наурзбаева, литературовед-востоковед Сафар Абдулло, художник-постановщик, доктор архитектуры Алим Сабитов.

 
Ведет дискуссию киновед, доктор искусствоведения Гульнара Абикеева.

Сафар Абдулло. Ничего лучшего, снятого на «Казахфильме» за последние двадцать лет, я не видел. Даже те фильмы, на которые тратились миллионы долларов, типа «Кочевника» — пустые. «Старик» — мощная картина с глубоким философским содержанием. Что общего у фильма со «Стариком и морем» Хемингуэя, я не понял или не увидел, хотя автор и отсылает к этому шедевру как к культурному источнику своего замысла1 С моей точки зрения, это сугубо степная, казахская и вместе с тем общечеловеческая картина.

Сейдахмет Куттыкадам. «Старик» скорее сопоставим с рассказом «Воля к жизни» Джека Лондона. Если помните, пространство там — «белое безмолвие», среда, которая убивает слабых, выживает в ней только тот, кто по-настоящему силен. На этом суровом фоне идет борьба не на жизнь, а на смерть между волком и человеком. Метафора столь же мощная, как у Джека Лондона.

Потоки цивилизации в фильме очень разные — от телетрансляции мирового чемпионата по футболу, джипа и снаряжения охотников до сакральных ритуалов тенгрианства. Глобальная цивилизация оказывает тлетворное влияние на исконные культуры. Суть фильма, на мой взгляд, в противостоянии агрессивному напору глобализма. Когда в человеке просыпается исконный дух его культуры, он выживает.

Гульнара Абикеева. Обратите внимание, в какую игру играет внук старика на PSP: преследование волков! Мы живем в мире вторичных знаковых систем, то есть не реальными эмоциями. Старики переживают за героев телесериалов, молодежь сидит за компьютерными играми, даже общение все больше происходит не вживую, а через социальные сети. В фильме повсюду расставлены знаки глобальной цивилизации — мобильный телефон, джип, бейсбольная бита, жестянка из-под кока-колы, обломок космической ракеты — и все это разбито, сломано.

С.Куттыкадам. Мобильник здорово обыгран! Когда старик хоронит одного из охотников, то приспосабливает его мобилу как могильный памятник. Сотовый телефон обретает статус технико-эсхатологического символа.

Г.Абикеева. А как вам кажется — о чем фильм?

Асия Мухамбетова. О том, что когда казах выходит из дома, он попадает в космос.

Алим Сабитов. А человек другой национальности разве не попадает?

А.Мухамбетова. Мы говорим о фильме «Старик», а он про казаха.

С.Абдулло. Вечная тема — человек и природа — в фильме полемически заострена. Ведь старик предупреждает охотников: сейчас не время для охоты на волков, они выводят потомство. Но охотники не слушают старика. Человек, нарушая законы природы, превращается в жестокое существо, для которого нет нравственных запретов. И природа его наказывает. Охотники в фильме — куда более опасные хищники, чем голодные волки…

Альмира Наурзбаева. Мне думается, что наши представления об извечной враждебности волка и человека рождены традиционной западной парадигмой противопоставления — природы как стихии и культуры как ее упорядочивания. Как мне представляется, в этом фильме сделана попытка снять эту антиномию. Действительно, и волк, и человек — дети природы, каковая по определению находится по ту сторону добра и зла. А вот вторжение цивилизации, человека, оснащенного суперсовременными атрибутами (джип, ружья с оптическим прицелом) и глухого по отношению к традиции жить в согласии с законами природы, нарушает гармонию жизни и приводит к катастрофе. Помните, в последнюю ночь старик натыкается на охотника, который укрылся в большой трубе, похожей на отвалившуюся ступень космической ракеты. Это плохое место, не освященное. А вот старик нашел пристанище в мазаре золотоволосой Алтынай, где он чувствовал себя в тепле и безопасности. Поэтому, выйдя из мазара, он кланяется и благодарит духа предков, аруаха Алтынай за ночлег.

А.Мухамбетова. Вот об этом и я говорю: как только ты вышел из дома, ты в руках Бога и аруахов, на чью защиту только и надейся.

А.Наурзбаева. Я считаю, что дом (в его конкретном смысле) для кочевника — это пространство десакрализованного, профанного бытия. Он обретает себя, когда встречается с природой. Одно дело — он сидел у телевизора, в условном, фреймовом мире, который многих из нас пленил, захватил настолько, что условная действительность переживается как реальность (старик кличет своих овец именами футболистов). Но именно в степи он встречается с настоящей жизнью. Мир за пределами замкнутого пространства кибитки и есть космос кочевника. Отсюда и разговор о Боге возникает.

А.Сабитов. Может быть, главной темой фильма является мучительный путь к Богу или поиск Бога?

А.Наурзбаева. Не думаю, что это центральная идея. Пожалуй, одна из составляющих. У фильма кольцевая композиция: вначале у старика и его внука возникают внешние разногласия, затем следует традиционный сюжет кочевья — старик отгоняет стадо овец на зимовье, теряет дорогу в тумане, преодолевает трудности, вступает в схватку с волками. В конце концов, его находит внук — самый ему близкий человек.

А.Сабитов. А можно рассматривать эту ситуацию как запоздалую инициацию?

С.Абдулло. Чью инициацию?

А.Сабитов. Инициацию старика. Наконец этот человек входит в реальность бытия и проявляет себя как настоящий мужчина, в то время как в профанном мире он, скорее, старый клоун…

А.Наурзбаева. Если уж говорить об инициации, то, скорее, это относится к внуку. В поисках деда и, наконец, его спасения он обретает мужские качества — вот вам устойчивый сюжетный каркас инициационного мифа. Мне думается, что в начале фильма неподвижность камеры несла четкую смысловую задачу: запечатлеть статичность, обыденность происходящего в доме, тот же вечный конфликт отцов и детей, происходящий везде во все времена, и мальчика, еще ребенка, для которого призывы взрослых — пустые слова.

А.Сабитов. А что в результате испытаний обретает старик?

А.Наурзбаева. Счастье. От сознания того, что жизнь его имеет продолжение в истинной любви к нему внука. Они с внуком оказались победителями. Мальчик всей душой следует за дедом. Он — преемник жизни.

Г.Абикеева. Асия Ибадуллаевна, вы как-то обмолвились, что картина абсолютно тенгрианская. Поясните, пожалуйста, почему?

А.Мухамбетова. По тенгрианству специальных книг, то есть письменных вербальных текстов, практически нет. Чтобы понять, что же это такое, надо увидеть (все смотрят, но надо увидеть) саму нашу жизнь. И тогда на нас свалится масса устной (а сейчас записанной и изданной) информации в традиционной поэзии, легендах и преданиях, масса невербальной информации в наших обрядах. Все семейно-бытовые обряды — родильные, свадебные, похоронные, у нас тенгрианские. Мы не подозреваем, что проживаем самую чистую, святую часть нашей жизни как тенгрианцы. Картина мира в фильмах «Келин» и «Старик», созданных Ермеком Турсуновым, — тенгрианская. Обсуждая сюжеты его фильмов, мелочно цепляясь к автору с позиций исламской этики, которую мы сами-то не соблюдаем, мы не находим нужным громко сказать о том, что этот казахский режиссер войдет в историю мирового кино как первый, кто создал на экране зримый, многогранный, мифологически точный, личностно прочувствованный человеком ХХI века, психологически насыщенный и высоко поэтичный образ Тенгрианской Вселенной. Исламский пласт нашей культуры — тонкое и довольно прозрачное покрывало над мощным тенгрианским миром, созданным нашими предками и продолжающим жить в нашем коллективном бессознательном (шутка ли — как минимум три тысячи лет жили в этом мире). Поэтому мы приняли образ мира, созданный Ермеком Турсуновым, как нечто родное, глубоко укорененное в наших душах, и это помешало нам осознать, насколько этот узнаваемый нами образ абсолютно нов для кинематографа. Тенгрианская Вселенная стоит из трех миров. Жители Верхнего мира (так и в фильмах Е.Турсунова) — хищные птицы, они практически не участвуют в действии, но обязательны как ипостаси мира Тенгри. Человек на коне с собакой — житель Среднего мира. Но человек, лишившийся коня, становясь пешим, спускается в Нижний мир, где обитают и волки. Этот трехчастный мир Тенгри дарован казаху, и только в нем, как бы ни был полон динамики и заразительного энтузиазма футбольный фанатизм старика, протекает его истинная жизнь. Мир этот необъятен, загадочен и непредсказуем, амбивалентен, он — родной дом человека… и он грозит ему гибелью. Но старик, живущий по законам Тенгри, — спасется, а нарушителей — ждет смерть. Волки, убивающие охотников и преследующие старика — это карающая рука Тенгри, волчица, которая сжалилась над ним (простила или испугалась?), — это его, Тенгри, милость.

Сейчас с каким-то поразительным единодушием тюрки тянутся к своей древней религии — тенгрианству. Это стихийный процесс. Ермек Турсунов создал киноформулу этого грандиозного явления в духовном мире разных, казалось бы, давно потерявших связь тюркских народов. Такое дается только большому художнику.

С.Абдулло. Тема волков в казахской литературе и кинематографе — не новая тема… У Айтматова в «Плахе» есть глава «Мечты волчицы» — про то, как у волчицы Акбары люди забрали волчат.

С.Куттыкадам. Много ассоциаций и с «Коксереком» Мухтара Ауэзова, и с экранизацией этого романа, снятой Толомушем Океевым.

С.Абдулло. Можно вспомнить и замечательную балладу Олжаса Сулейменова «Волчата».

Г.Абикеева. Чингиз Айтматов, Мухтар Ауэзов, Олжас Сулейменов, Джек Лондон, Хемингуэй — такой круг ассоциаций очерчен в разговоре. Не говорит ли это о том, что фильм вписан не только в наш локальный культурный контекст, но и в общемировой? У меня вопрос на засыпку: зачем такая картина нужна казахстанскому зрителю?

А.Мухамбетова. Картина показывает силу духа. Человек не сдается. Старик же говорит: «Ты можешь убить меня, но не победить».

А.Наурзбаева. Казахстану нужны такие картины, чтобы демонстрировать миру то, наш кинематограф говорит на современном киноязыке, поднимая проблемы современности, проблемы вечности. Уровень развития киноискусства оценивается не количеством фильмов, а высоким уровнем художественного и интеллектуального осмысления вечных проблем. А.Мухамбетова. Помните «Буранный полустанок»?2 Едут хоронить Казангапа. Герой едет на верблюде, а на верблюде у нас ездили только искатели бессмертия — мифический Коркут-ата и реальный Асан Кайгы. Увязалась собака за ними. Всадник и собака — это уже формула эпического батыра, как в «Кобланды». Дальше — высоко в горах беркут, взлетев из гнезда, видит внизу маленькие точки — верблюда с человеком, собаку и машину. В фильме присутствует небесная вертикаль. И в «Старике» она есть — когда он молится, вверху летит то ли ястреб, то ли орел. Когда он ночует в мазаре, там тоже есть ночное небо и птица.

А.Наурзбаева. Изобразительный ряд мог бы быть богаче, мобильней. И это придало бы фильму больший размах эпичности.

С.Куттыкадам. Не согласен с вами. Все факторы эпоса тут налицо. Герой выходит в большое путешествие и сталкивается с силами природы — туман, бескрайняя степь, выпавший снег, волки. И он борется один на один, защищая своих овец. Ему помогают духи предков, аруахи в образе золотоволосой Алтынай, священного дерева. Он — настоящий герой, потому что охотники со своим суперсовременным оружием не смогли противостоять волкам, а он смог, вступил с ними в прямую схватку и — более того — выжил.

Г.Абикеева. Такой мощный старик! Удивительно, но сыграл его непрофессиональный актер — Ерболат Тогузаков. Он работает на киностудии «Казахфильм» разнорабочим, но в нем чувствуется такая сила личности! Вообще, рисунок этой роли исполнен, как в лучших фильмах Акиры Куросавы.

А.Сабитов. Я хотел бы обратить внимание вот на что: есть старик и мальчик, а между ними как бы поколенческая пустота. Где взрослые мужчины? Скорее всего, это охотники — мужики тридцати пяти — сорока лет, попавшие в мир западных ценностей и комфортно в нем живущие до поры до времени. Но их проблема, по фильму, — в оторванности от родных корней. Мальчик же через старика приобщается к казахскому космосу, о котором говорила Асия Ибадуллаевна. Он обретает корни.

Г.Абикеева. По стилю актерской игры, по трагическому накалу страстей фильм напоминает мне японское кино.

С.Абдулло. «Легенда о Нараяме»?

А.Наурзбаева. Нет, все-таки больше Куросава. У Имамуры богатый, цветистый изобразительный ряд, а у Куросавы более суггестивные фильмы — локально схваченное и сконцентрированное кино. Вспомните те же «Семь самураев» или «Расёмон». Мне думается, что Ермек Турсунов работает очень тонко с мифологемами, органично сопрягая мировой сюжет с казахской, более того — с тюркской духовной основой.

С.Абдулло. А у меня параллели с гениальной эпопеей «Шахнаме» Фирдоуси, или что-то в этом духе. Мощнейший драматизм.

А.Мухамбетова. Могу продолжить: «Царь-рыба» Астафьева и «Пегий пес, бегущий краем моря» Айтматова, только там действие происходит на воде, а здесь на суше.

Г.Абикеева. Множество культурных параллелей говорит о том, что «Старик» поднимается до этого общекультурного, общегуманитарного уровня. Последняя казахстанская картина, которая заставляла думать о философских вещах, — это картина того же Ермека «Келин». До того, наверное, это были фильмы Серика Апрымова «Охотник», «Аксуат». Но Апрымов — это «казахская новая волна» 90-х, там были свои приоритеты.

Для казахского кино картина «Старик» этапная. Обычно, когда фильм выходит на экраны, требуется время для его оценки. Мы ждем каких-то внешних маркеров — призы кинофестивалей, статьи зарубежных авторов. Но в данном случае речь идет о картине, которая совершила прорыв в нашей культуре, что очевидно по нашему разговору.

1 Ермек Турсунов называет свою картину «Хемингуэй по-казахски»: «Хемингуэя все читали и знают. Просто у меня вместо моря степь. Все элементы поэтики остались, но переосмыслены по-другому». — Прим. ред.

2 «Буранный полустанок» («И дольше века длится день», 1980) — роман Чингиза Айтматова. В 1995 году был экранизирован режиссером Бакытом Карагуловым. — Прим. ред.