В Минске после окончания XIX Международного кинофестиваля «Листопад» состоялся «круглый стол» журналистов, членов жюри и гостей. И кто-то из коллег-критиков сказал, что «Листопад» выгодно отличается от многих других киносмотров, на которые отборщики собирают довольно немощные, неинтересные, тусклые картины — лишь бы были незасвеченными, лишь бы их можно было назвать открытием.

Принцип селекции на «Листопаде» другой. Программный директор фестиваля Игорь Сукманов считает, что главное — чтобы фильмы были разными, не повторяющими друг друга, но представляли многообразие традиций, стилей, почерков, жанров, сквозь которые должны просматриваться, просвечивать общие темы, связывающие эти киноленты в единый паззл. А паззл, то есть контекст, в котором каждый фильм получает возможность ярко и полноценно проявиться, предстоит собрать зрителю, которому, скорее всего, иначе и не удастся никогда эти фильмы увидеть.

Сукманов, к примеру, заметил, что в этом паззле лучше поймется «Крутая Колка» латышского режиссера Юриса Пошкуса, если ее посмотреть рядом с картиной Павла Костомарова и Александра Расторгуева «Я тебя не люблю». Да, тут сравнение, конечно, напрашивается само собой: та и другая — грустные комедии о сегодняшней жизни в квазидокументальном жанре, выгодно отличающиеся от мрачного, нагруженного поверхностной символикой артхауса, каким обычно бывают заполнены фестивальные программы. Но по-режиссерски и уж тем более по-операторски это две полярно противоположные картины.

У Костомарова и Расторгуева  сырая реальность, нарочито необработанная, как будто схваченная в ее подлинности и «некрасивой» безыскусственности; у Пошкуса — продуманная, рационально, по-европейски выверенная хореография точных мизансцен, элегантно снятых камерой Аадель Нодех-Фарахани. В этом плане Пошкус сделал огромный рывок вперед по сравнению со своей дебютной полнометражной картиной «Монотонность», в 2007-м удостоенной «Серебряного Георгия» в программе «Перспективы» Московского кинофестиваля. Там он, рассказывая историю деревенской девушки, безуспешно пытающейся найти счастье в городе, всячески старался удержаться в полосе документальности, что срабатывало не всегда. А тут, видно, махнул рукой на документальную правду жизни, и реалистичность сама себя стала обнаруживать благодаря погруженности в материал (фильм снимался в этой самой Колке) и естественности актеров. А в результате «Крутая Колка», попав на «Листопад» уже с Гран-при I Санкт-Петербургского международного кинофестиваля (жюри возглавлял Эмир Кустурица), в Минске получила приз имени Юрия Марухина «За лучшую операторскую работу» с уточняющей формулировкой от жюри: «За визуальную магию воплощения реальности».

Что же касается контекста, то сравнение «Колки» с соседями по паззлу можно вывести и за пределы бывшей советской ойкумены — среди прочих трех с половиной сотен фильмов на «Листопаде» показали «Долю ангелов» Кена Лоуча. И выяснилось, что «новые европейцы» Пошкуса, обитатели прибрежной балтийской деревни, — родные братья и сестры своих двадцатипяти-тридцатилетних сверстников где-нибудь на западе Европы старой, да хоть бы персонажей «Доли ангелов». Только у Лоуча получилась на этот раз веселая, смешная приключенческая комедия, а черно-белая гамма «Колки» превратила ее почти что в нуар, хотя с изрядной долей иронии.

«Крутая колка»

Возможно, само название деревеньки натолкнуло режиссера на этот лад, ведь «Колка» в переводе с латышского — «смерть тебе». Кто и когда назвал так столь приспособленное для житья место, остается загадкой истории. А вот если бы о тех же самых ее обитателях снимали кино, скажем, четверть века назад или раньше, то получился бы фильм о тружениках моря, о славной рыболовецкой артели, о суровых и отважных парнях и их преданных подругах-морячках. Таких примерно, какими были эстонские ребята — Эндель, Сауль и другие — в фильме Александра Зархи «Мой младший брат» (1962) по повести Василия Аксенова. В этих краях сложился почти такой же прибалтийский быт, разве что с поправкой на пограничный режим. А в остальном в Колке как жили до Советов, так примерно и продолжали — ходили в море, сажали цветы под окнами. История сломала привычный уклад — вдруг оказалось, что, по-прежнему обретаясь у моря, жители не знают, чем заняться, перспектив никаких не предвидится и им остается слоняться без дела, придумывая какие-никакие развлечения, чаще всего дурацкие. К примеру, закинуть свалившуюся с ноги девушки босоножку подальше в заросли, чтоб поискала. Девушка, не будь дура, долго искать не стала, а вскочила на велосипед парня и укатила, швырнув за плечо вторую босоножку. Но и парень не сильно расстроился: «Велосипед-то не мой!»

Раз уж получился нуар, сюжетные ситуации, которые нередко создавались импровизационно, прямо на площадке, постоянно готовят зрителя к некоему взрыву, к вспышке агрессии, даже к трагедии, но всякий раз они разрешаются на экране смешно или абсурдно, словно истекла из людей энергия, толкающая на любые дела, хоть добрые, хоть злые. Встретили чужого парня на дороге, говорят ему: «Мы тебя счас побьем», а тот поворачивается, не торопясь уходит, и никто не бежит ему вслед — рассосалось. Грозно собрались своей компанией, чтобы разбить машину, на которой приехали городские ребята (это вроде ритуала — надо же показать, кто тут хозяин), да перепутали марки, расколошматили другую, кого-то из своих, и сбежали с позором. Захотели наказать полицейского, который женился на девушке Гвидо, да чуть не утопли в болоте. В разгар вечеринки у бассейна девушка прямо в вечернем платье сигает вниз, в воду, и кажется — это самоубийство, она обязательно разобьется, но нет — выходит из воды как ни в чем не бывало. Вечеринку затеял брат главного героя Андзы — Гвидо просто от скуки, сказав, что будет праздновать день рождения, хоть никакого такого дня рождения и не было. Веселье получилось натужное, бессмысленное, как напиток, по звуковой ассоциации с которым получил название фильм: «сладкий и вкусный, но ненастоящий», по слову режиссера.

Гвидо, пожалуй, острее других томится скукой ничегонеделания, он еще не привык к этому расслабляющему безделью, потому что вернулся из дальнего плавания, но опять наниматься на судно почему-то не спешит. Он вернулся в Колку, потому что, видно, хотел здесь бросить якорь — в деревне оставалась любимая девушка. Девушка Гвидо не дождалась, вышла замуж за полицейского и уже на сносях. Но мелодраматическая ситуация ожидаемой роковой развязки не получила: придя повидать девушку в магазин, где бывшая любимая работает продавщицей, он просто делает вид, что пришел за шампанским. Злость и неизбытую мужскую силу Гвидо изливает перед братом, у которого тоже с его невестой Симоной как-то разладилось. «Я король! — орет Гвидо. — Я зверь!», и напугавшийся поначалу Андза тоже выкрикивает эти за-клинания, глядя в глаза брату в пустом доме, где никто их не слышит.

Надо сказать, что при обсуждении формулировки приза для «Колки» председатель жюри Андрей Звягинцев бросил слово «экзистенциальный», но от него отказались, потому что звучало оно в протокольной церемонии не-сколько претенциозно. А по существу было бы вполне на месте. Потому что та бездельная, бессмысленная маета, которой томятся покинутые (девушками, страной, историей) герои латышской ленты, вполне сродни томлению француза Мерсо у моря в Алжире в повести Альбера Камю «Посторонний».

В сущности, и стилистическая изысканность нуара подходит антуражу приграничной прибалтийской деревни так же, как подошел бы костюм от Бриони или Тома Форда герою фильма Андзе, привыкшему к своей неизменной «тройке»: треники, майка-алкоголичка и шлепанцы, к обычному для Колки дресс-коду. Черно-белой же картина стала не умышленно, а, напротив, так сказать, постфактум. Сняли на цветную пленку и увидели, что обилие зелени (той натуральной, что на деревьях, а не той, что в карманах) — это скучно, и решили цвет убрать. «Вот такое кино у нас получилось, — сказал, представляя картину на фестивале, продюсер ленты Иварс Путниньш. — Извините, что черно-белое». (Кстати, по некоторым сведениям, пленкой снабдила Пошкуса компания Kodak, чей приз он получил еще в 2007 году на ММКФ.) Точнее было бы сказать, что (уже в силу того, что изначально снималось на цветную пленку) это не черно-белое с его контрастами, а гризайль — сероватая, бессолнечная приглушенность красок, переводящая смену дня и ночи в непрерывную пелену обыденности, которая окутывает людей, незаметно впитывая в себя их жизнь. А тем временем, слоняясь по деревне, лузгая семечки и перемежая пиво праздничным шампанским, именно в ожидании жизни, которая вот-вот должна наступить, и пребывают Андза (Артусс Кайминьш), его брат Гвидо (Андрис Кейсс), друзья Бога (Айгарс Апиниш) и Бледнолицый (Варис Пинькис) и девушка Симона (Ивета Поле). Жизнь течет расслабленно, бесконфликтно, даже цветам зла вроде бы не на чем вырасти, но после съемок режиссер узнал, что парень, послуживший прототипом Андзы, нелепо погиб в родной деревне от удара ножом. Как будто убийство, которое совершается на страницах книги Камю, все-таки пришло и в Колку, только оставшись за кадром.