По просьбе kinoart.ru о последней картине Шанталь Акерман «Безумие Олмейера» (La Folie Almayer) написал Алексей Тютькин.

Между французскими словами «paradis» (рай) и «prison» (тюрьма) существует какая-то неуловимая фонетическая связь, словно бы согласные буквы p, r и s без препятствий переходят из слова в слово, и рай превращается в тюрьму и обратно. Такая тонкая связь становится более зримой и явной, если рассмотреть творчество Шанталь Акерман, в фильмах которой рай и тюрьма – словно две стороны одной монеты.

У рая-тюрьмы есть адрес на Набережной дю Коммерс, одиночными камерами парадиза становятся комнаты из короткометражных работ Акерман «Я, Ты, Он, Она», «Комната» и «Отель Монтерей»; незабываем тюремный Нью-Йорк из «Писем из дома», как невозможно забыть и сцену доносящегося из-за решеток пения-переклички в «Пленнице». О рае и тюрьме рассказывает и новый фильм бельгийского режиссера «Безумие Олмейера», эмблематичным кадром которого становится застывший взгляд сквозь стальные прутья, которыми забрано окно.

Шанталь Акерман вольно экранизировала первый роман Джозефа Конрада, название которого принято переводить на русский как «Каприз Олмейера», хотя, без сомнений, речь идет не о капризах, а именно о безумии, охватывающем главного героя, а его причиной становится навязчивое желание невозможного. Фильм Акерман – убедительный пример того, как вымышленные чаяния могут разрушить разум и выжечь человека изнутри.

«Безумие Олмейера»

Структура фильма сначала кажется асимметричной. Короткое шестиминутное начало, восхищающее точностью кадрирования и почти погружающее в состояние мыслительной оглушенности, словно бы требует последующих без малого двух часов линейного повествования, чтобы конструкция фильма стала уравновешенной, а мысли выстроились в четком порядке. Но уже в начале фильма, которое может показаться несколько мелодраматическим, но от этого нисколько не теряющим в яркости и способности заворожить, начинает проявляться тема безумия: Sway Дина Мартина прерывается короткой тишиной, а потом звучит моцартовская Ave Verum Corpus, и кажется, что сакральное наконец-то победило профанное, но это совершенно не так: просто иначе нельзя, когда видишь смерть – остается только сойти с ума. Окончательную симметрию фильм приобретет в заключительном семиминутном крупном плане, в котором выглянет солнце, но окончательно погаснет разум.

История безумия Гаспара Олмейера (после «Пленницы» Акерман снова пригласила на главную роль Станисласа Мерхара), у которого есть рожденная от женщины-туземки дочь Нина (дебютантка Аврора Марион), показана в центральной части фильма весьма подробно. Катализатором безумия становится капитан Лингар (убедительная роль Марка Барбе, знающего толк в воплощении холодного безумия), который роняет в сознание Олмейера зернышко беспокойства, вырастающее в желание невозможного.

Капитан предлагает отыскать золото, которое позволит «уехать из этого болота», как выражается сам Лингар. У него двойная роль – тюремщика и соблазнителя: он связывает Олмейера мечтами о богатстве, и тот живет в джунглях, ожидая, когда мечты сбудутся, потом забирает у него единственную причину жизни, Нину, затем навязывает новые мечты – о возвращении в Европу. В фильме Акерман Европа – это нечто несуществующее, страна «белых» людей, парижских кафе и музыки Шопена, страна, которая уже давно забыта Олмейером, вросшим в джунгли, смешавшим свою кровь с кровью малазийки, обретшим некое подобие спокойной жизни в домике у реки. Он никогда не мог увидеть окружающее как рай, для него жизнь была тюрьмой: взгляд жены был взглядом смерти, пальмы гнили от влажности, заросли захватывали дом. Он привык жить в тюрьме, а о том, что Европа – это рай, ему рассказывали другие.

Капитан Лингар вбивает в голову Олмейеру свои мысли, и того тоже захватывает идея воспитать дочь как «белую». Лингар отдает ее в католическую школу, но для Нины, не ощущающей себя ни «белой», ни католичкой, школа с ее уроками ненужной латыни и говядиной с морковью по четвергам становится тюрьмой, из которой нужно освободиться. Отношение к миру как к тюрьме возникает в том случае, когда человек помещен в него, сообразуясь с чьим-то чужим желанием, и даже рай может казаться тюрьмой, если знать, что его врата охраняются ангелом с огненным мечом. Чужое желание – причина отношения к месту как к тюрьме.

Парадоксально, что персонажем, наиболее ясно понимающим реальность в фильме, является мать Нины, Заира, которая помешалась из-за того, что ее дочь отобрали. Будучи приемной дочерью Лингара, она не хочет отдавать Нину в школу, потому что сама получала «белое» образование и узнала, что такое тюрьма – в поразительной сцене погони за матерью и девочкой заключено все желание Заиры сохранить свободу своей дочери. Там, где Олмейер видит речной ил и малярию, Заира видит реку, возле которой она прожила жизнь, домашний рай спокойствия, детства и взросления Нины. Заира способна даже убить ради того, чтобы Нина была свободной от мира белых.

«Безумие Олмейера»

История безумия Олмейера – это история противостояния реального и воображаемого, а, точнее, насилия воображаемого над реальным, трагическая история имплантированных желаний Лингара, превративших рай Олмейера в тюрьму. Во время просмотра можно отметить, как он планомерно, как по расписанию, сходит с ума, все больше отрываясь от жизни. И когда помогающий ему в поисках золотых приисков Дейн забирает Нину с собой, Олмейер уже не может взглянуть на мир разумно, ему только остается утонуть в черном море безумия.

Шанталь Акерман сняла удивительно цельный фильм, ни на секунду не сбившись с выбранного ей точного ритма, который позволил ей провести тему безумия столь уверенно. Все в фильме работало на ее раскрытие: великолепно подобранные локации, которые словно бы отражают фильмические действия, четкая операторская работа с впечатляющими съемками джунглей, экономные мизансцены и точнейший монтаж. И все же особо следует отметить актерскую игру Станисласа Мерхара и Авроры Марион, а также непрофессиональных камбоджийских актеров: пусть в их игре нет какой-то экспрессивности и напряженности, но, будучи в некотором смысле крайне скупой и даже отстраненной, именно она позволила Акерман показать бесконечную борьбу жизни и пустоты как трагедию в раю реальности, ставшем тюрьмой воображаемого.