На кинотавровской пресс­конферен­ции фильма «Жажда» обладатель премии «Национальный бестселлер» Анд­рей Геласимов рассказал, что более всего в современном кинематографе его раздражают «штампы социальной драмы». И в качестве примеров клишированных схем и стереотипов привел «Елену» Звягинцева. «Есть неблагополучная семья, показано, что отец не работает, сидит и играет на приставке. Возникает ряд социальных штампов: если взрослый мужик сидит без работы, играет на приставке, то он типа м**к. И я должен не любить этого человека».

Фильм дебютанта Дмитрия Тюрина и сценариста Геласимова, собственноручно превратившего свою повесть в кинотекст, напитан интенцией надежды, гармонизации не слишком гармоничной жизни. Но кажется, что по мере превращения сложносочиненного, драматического, многокрасочного литературного произведения в «просветленный» надеждой сценарий оно теряло объем, уплощалось. Может, авторы и стремились избежать сетей пасмурного кино нулевых, но угодили в другие стереотипы жанрового кино.

Герой книги и фильма Костя — несостоявшийся художник, вернувшийся инвалидом из Чечни. Юноша перед выходом на улицу вынужден натягивать на лицо капюшон — половина лица и тела сожжены после того, как их бэтээр из «шмеля» долбанули. Теперь он чужой на нашем диковатом «празднике мира». Точнее, они — взаимно чужие. «Мир» боится пацанов, долбанутых и изуродованных войной. Покалеченные войной с трудом и опаской вживаются в непонятный «мир». Вместе с друзьями-­танкистами Костя ищет пропавшего соратника. По Геласимову, наше общество — место, где нет прямых врагов, но человеческие связи еще более хрупки, чем на войне. Личный выбор составляет месседж фильма. Человека выпускают в чужую невесомость. Пока он воевал, мир как-­то обжился, в новых контурах искаженной реальности ему нет места. Старая, но правдивая история. Вроде бы нащупав конфликтное уравнение времени, авторы тем не менее переводят его в координаты простенького сентиментального сюжета.

Как и Маканина, Геласимова интересует феномен войны, просочившейся внутрь человека. Центр силы повести — герой. Кажется, он еще не окончательно вернулся. Все еще возвращается с войны. Хлещущий водку, пытающийся заглушить безумие ада, пылающего внутри, разбирающийся сам с собою. На войне его — полутруп — вытащили из бэтээра последним. Почему вытащили? Почему последним, и оттого он должен жить монстром?

В фильме нет однозначных персонажей, за исключением завуча­стервы. Но все литературные герои под лучами софитов словно светлеют. Здесь исключительно хорошие или очень хорошие люди. Ну немного запутавшиеся, как отец-­предатель, из­-за которого Костя и отправился воевать в Чечню. Или товарищ, заныкавший деньги друга. Но все герои, безусловно, вызывают сочувствие. И Костя, и его забулдыжные друзья­-симпатяги, и милая одинокая соседка Оля, и ее маленький сын, и всё «понимающая сердцем» новая жена отца…

Опасаясь социальных штампов, авторы невольно попадают в сеть жанровых клише.

По сути, «Жажда» — крепко сбитое телевизионное кино. (Фильм снят на Russian World Studios, где давно налажен конвейер телемувиков.) Напрягая, так сказать, пружину сюжета, авторы усиливают некоторые мотивы: семейное предательство, сложные отношения в новой семье отца, флирт с новой женой отца, завязывающаяся романтическая связь между Костей и симпатичной соседкой Олей и т.д. В книге все эти связи существуют в пунктире. Они зыбкие, неопределенные и непредсказуемые, как жизнь героя.

В тексте не было крена в мелодраматичность. В фильме суховатая геласимовская проза для пущей зрительской притягательности сдобрена сиропом мелодраматизма. Ремарковские интонации в пацанской киноповести растворены, размалеваны щедрой сентиментальностью. Соседский ребенок, который в повести от обезображенного героя убегал в спальню и привыкал к нему с трудом, в фильме не может заснуть без Костиной «сказки». Эти «сказочные» вечера становятся необходимыми и самому герою. И маме малыша Костя определенно нравится. Даже не понятно, чего парень так мается — сломали бы стенку, жили бы одной семьей. Да и «горькая» — верное обезболивание неутихающего ожога войны, — которую в книге пьют как лошади, которая громоздится в холодильнике и на полу, в фильме деликатно минимизирована. Еще одна важная тема смикширована. Тема денег, поссоривших главных Костиных друзей Пашку и Генку. Еще вчера они были готовы положить друг за друга головы… на войне. А тут убить готовы друг друга из-­за бабла… в так называемом мире.

Современное российское кино мучается поиском героя. Для Геласимова — человека со стороны — подобной проблемы не существует. Он, без сомнения, предъявляет экрану достаточно убедительного современного героя. Дважды преданного. Семьей и страной. Обезображенного. Пытающегося нарастить «новую кожу». Страдающего от неутоленной «жажды», то есть страстного желания гармонии. Задающего себе вопрос: зачем судьба подарила ему шанс выжить? Чтобы научиться ценить жизнь?

Безусловно, Костя — заложник войны, наследник «потерянного поколения», как и современники Гертруды Стайн, страдающий от надлома и одиночества, пытающийся преодолеть отчуждение. При этом инвалид Костя — плоть от плоти нашего двуликого инвалидного времени, где война и мир, правда и ложь — оборотные стороны одной медали.

«Жажда»

В фильме его лицо буквально располовинено. С одной стороны, симпатичный молодой человек, с другой — сплошной шрам. Словно сам Костя сошел с одного из офортов Гойи. Не случайно на протяжении всей жизни он делает собственные парафразы «Капричос», сначала интуитивно, а затем вполне осмысленно. Он сам двуликий Янус, видящий мир исключительно в черно­белом свете. Да и картинки упрямо рисует черно­белыми.

Картинки Кости, практически не «прозвучавшие» в фильме, занимают в книге важнейшее место. В своих картинках книжный Костя «приживлял» мир к войне. Одному из своих друзей дорисовывал ноги, другому — жену, третьему — убитых друзей. Четвертому — здорового ребенка. Рисовал своим пацанам то, чего у них нет. И, возможно, чего никогда не будет. Нарисовал убитого лейтенанта, с которым две недели общался в Чечне… но с женой и детьми. Как будто тот повзрослел и остепенился. Как будто не превратился в «груз 200». Друзья приносят ему цветные карандаши. А он — уходит от цвета.

Когда­то Герман сказал: война не бывает цветной, только черно­-белой.

У войны нет красок. Нет и хэппи-­энда. Поэтому утешительный финал цветного фильма про любовь к жизни выглядит отчасти натужно, отчасти наивно — в духе фильмов «Любить человека» Герасимова или «Неоконченной повести» Эрмлера.

Троица, ищущая друга, напоминает товарищей — выживших и павших из «Живого», они же — внуки ветеранов из «Белорусского вокзала». Для авторов этого несколько архаичного фильма их кинематографическая родословная чрезвычайно важна. Но в отличие от крепко сбитого, как гладкий снежок, фильма «Жажда», повесть Геласимова дышала своим воздухом, в ней были какие-­то вроде бы лишние эпизоды, дающие ощущение жизни.

Например, подслушанный Костей разговор в снежном Подольске. Идут за ним мама с малышом. Мама настойчиво просит ребенка сказать слово «пакет». «Капет», — упрямо твердит крошка сын. Никак не соглашается говорить по указке. Сам сочиняет свои слова. Наверное, совсем не смотрит телевизор… 

«Жажда»
По одноименной повести Андрея Геласимова
Автор сценария Андрей Геласимов
Режиссер Дмитрий Тюрин
Оператор Марк Зисельсон
Художник Владимир Светозаров
В ролях: Михаил Грубов, Сергей Лавыгин, Роман Курцын, Анна Банщикова, Алексей Гуськов, Галина Бокашевская, Елена Морозова, Светлана Смирнова-Марцинкевич, Олег Куликович, Игорь Лях и другие
ЗАО «Всемирные Русские Студии»
Россия
2013