Недавно я был в гостях у Анджея Вайды в Варшаве, и он вспомнил карикатуру известного польского карикатуриста Млечко: на небесах раздается телефонный звонок, и Бог, узнав, что звонят из Польши, говорит секретарю: «Скажи, что меня нет дома». «Неужели Бог не ответил бы ни на один звонок из Польши?» — спросил я. Вайда задумался. «Пожалуй, нет, — улыбнулся он. — Бог бы ответил, если бы ему позвонил мой друг Кшиштоф Занусси». Этим все сказано.

Я согласен с Вайдой. Человек, который способен в Польше вести диалог с Богом о моральных ценностях современного мира, — это он, наш общий с Вайдой друг режиссер Кшиштоф Занусси.

А вот и доказательство. Прочитайте его новую пьесу. Я не устаю удивляться его действенной моральной позиции, подкрепленной эстетическим вкусом и мощным импульсом исторического знания.

Виктор Ерофеев

Действующие лица
Адам — профессор, около восьмидесяти лет.
Конрад — около тридцати лет, скорее всего, меньше, чем больше.
Розалия — жена профессора, немного моложе мужа.
Рафал — шофер профессора, за восемьдесят лет.
Лаура — ассистентка профессора.
Уборщица.
Журналистка-1, за пятьдесят лет.
Журналистка-2, около двадцати лет.
Статисты: сотрудник гостиницы, тюремные надзиратели, священник, палач, фоторепортеры.

Действие первое

Сцена 1
Французская тюрьма. Полумрак. Стены из белой плитки. Эшафот с гильотиной. Надзиратель готовит смертника к казни. Отрезает воротничок рубашки. Вокруг мелькают фигуры в форме. Силуэт священника с крестом. Приговоренный целует крест. Крестится. Один раз. Второй… Надзиратель заламывает руки смертника за спину и пытается связать их веревкой.
К о н р а д (смертник). Я не стану мешать вам.
Надзиратель не уступает. Священник не вмешивается. Конрад крестится в последний раз и подчиняется. Руки связаны. Смертник ложится на эшафот. Палач проверяет положение головы, свет полностью гаснет, лишь лезвие сверкает во мраке. Палач освобождает запор. Нож со свистом падает вниз.

Сцена 2
Профессор просыпается от собственного крика.
Свет вырисовывает спальню в гостиничном номере.
На семейной кровати профессор с женой Розалией. Включает лампу. Жена профессора тут же поворачивается во сне на бок, профессор выключает свет. Спальня погружается во тьму.
Высвечивается гостиничный номер класса «люкс».
На авансцене салон, заставленный мебелью в стиле мещанского изобилия 70-х годов с приметами более поздних 90-х — такой стиль характерен для провинциальных городов, желающих казаться столицей.
Мы в Польше, во Вроцлаве, в конце 90-х. За окном вид на оперный театр.

Сцена 3
Шумно входит уборщица с пылесосом. Из спальни выходит недовольный профессор.
У б о р щ и ц а. Ой! Как же вы меня напугали. Тута мне в сердце прямо так счикнуло. Еще чуток — и инфаркт. Серьезно.
П р о ф е с с о р. А кто вас заставил лезть ко мне с пылесосом?
У б о р щ и ц а. Кто, кто? Надо убрать же?
П р о ф е с с о р. Ну надо, только почему прямо сейчас? Потому что вам так удобно?
У б о р щ и ц а. Если желаете, я могу прийти и позже, но, учтите, я убираю номера только до двух, потому что должна внучку из сада забрать.
П р о ф е с с о р. А какое мне дело, что вы должны. Что за логика? Вы обязаны убирать так, чтобы не мешать гостям. Я ведь вывесил на двери плакетку «Не беспокоить». Видели?
У б о р щ и ц а. Она повернута другой стороной, и там написано: «Сделать уборку».
П р о ф е с с о р. Кто-то перевернул?
У б о р щ и ц а. Очень часто ее переворачивают.
П р о ф е с с о р. Кто?
У б о р щ и ц а. Не знаю. Те, которые утром идут на завтрак.
П р о ф е с с о р. Зачем?
У б о р щ и ц а. Для шуток. Написано «Не беспокоить». А они уже встали. Ах так? Я уже встал, а они еще спят! И перевернут назло. Часто ведь так бывает: тот, кто страдает сам, хочет, чтобы и другие тоже чуток пострадали. Уж таковы люди.
П р о ф е с с о р. Тем, каковы люди, я занимаюсь уже шестьдесят лет. Постарайтесь прибрать номер до начала моего интервью. Жена еще спит. Когда мы оденемся, я позвоню.
У б о р щ и ц а. Это не поможет — нас только две уборщицы на весь отель, и мы убираем по очереди, иначе ничего не успеем. Уволили-то почти всех! Вот и не справляемся. Такое время пошло, что человеку ни передышечки.
П р о ф е с с о р. А прежде как было?
У б о р щ и ц а. Сами сравните! Когда прежде было дежурство, я один этаж убирала до двенадцати дня, и хватало время горячего чайку попить с сахаром и с подружкой часок поболтать.
П р о ф е с с о р. Но зарплата ведь была маленькая.
У б о р щ и ц а. Да, маленькая, но на все хватало. Тратить-то некуда было. Забыли, что ль? Магазины, они ведь пустые ж были, один уксус.
П р о ф е с с о р. Ну, разумеется, то, что прежде, всегда лучше того, что сегодня.
У б о р щ и ц а. Лучше будет только на том свете.
П р о ф е с с о р. А вы верите в тот свет?
У б о р щ и ц а. А почему мне не верить? Верю. Кабы там не было ни ада, ни рая, то что за справедливость была б тут у нас? Я вам честно скажу, мой муженек, бывший муж, повезло мне его схоронить, скотина страшная был, только деньги сосал, на ребенка не давал ни копейки, воровал, все, что на глаз попадет, украдет, потом убил человека и наконец сам умер. И вы думаете, что такая скотина не угодит в ад?
П р о ф е с с о р. А он умер?
У б о р щ и ц а. Говорю же — умер. Слава богу! Сдох на бабе — во как! Ему еще и приятно было. И какая, скажите, тут справедливость? На бабе и кончил, и скончался.
П р о ф е с с о р. Быть может, жизнь его так обидела, что он начал вымещать на других свои обиды, комплексы и фрустрации.
У б о р щ и ц а. Всех жизнь обидела, но это не повод, чтобы другим пакостить. А вот в аду справедливость… Так мне повернуть, что ли, плакетку, чтоб никто не входил? А то щас придут проверять мини-бар.
Звонок в номер. Уборщица открывает дверь, на пороге официант с передвижным столиком.

Сцена 4
Привозят завтрак.
П р о ф е с с о р. Уже девять. Розалия, ты спишь? Уже девять! Вот-вот придут люди. Я занимаю ванную, а ты как хочешь.
Р о з а л и я. Адам, завтрак остынет.
П р о ф е с с о р. Наверняка привезли холодным.
Р о з а л и я. Тем более.
П р о ф е с с о р. Что «тем более»? Холодное блюдо не станет еще холоднее.
Профессор идет в ванную. Розалия подходит к окну и машет кому-то рукой. Профессор выглядывает из ванной и замечает ее жест.
П р о ф е с с о р. Кто там?
Розалия надевает очки.
Р о з а л и я. Мне кажется, там твой бывший шофер, как его звали? Рафал! Вроде постарел. Сам посмотри — он стоит у такси и улыбается.
П р о ф е с с о р. Рафал! Ты уверена, что это он?
Р о з а л и я. Если машет, значит, Рафал.
П р о ф е с с о р. Ну откуда он мог узнать, что я вчера приехал во Вроцлав и живу именно здесь? Ну откуда?
Р о з а л и я. Из газет, телевидения.
П р о ф е с с о р (со злобой). Что я живу здесь, именно в этом номере? На втором этаже? Окнами на театр? Подумай, что ты несешь. Он уже давным-давно, должно быть, на пенсии!
Р о з а л и я. Значит, подрабатывает в такси.
П р о ф е с с о р. Ну да, да, да, надо на что-то жить бедняге. Кстати, военная пенсия тоже немаленькая.
Р о з а л и я. Может, ему скучно?
П р о ф е с с о р. Ему не на кого стучать, поэтому ему и скучно! Таксист! А в такси он по старой привычке хотя бы подслушает, что говорят другие. И зачем ему специально сюда приезжать? Зачем?
Р о з а л и я. Возможно, что он просто тебе благодарен. Рафал возил тебя больше тридцати лет. Думаю, что и ты ему кое-что должен.
П р о ф е с с о р. Но когда это было? Ты забыла, что мы уже сорок лет живем за рубежом. Розалия, прошу, не стой у окна, а то он подумает, что ты его приглашаешь, он зайдет, а я не хочу с ним видеться.
Р о з а л и я. Он тебе что, мешает?
П р о ф е с с о р. Мешает! Во-первых, я не желаю, чтобы нас видел старый склеротик, потому что он нас убьет своей болтовней, а во-вторых, мешает то, что я не хочу ничего с ним вспоминать. Ни с ним, ни с другими. Я не живу тем, что было вчера или позавчера, и поэтому я хоть как-то держу форму. Кстати, которой все мне завидуют. Розалия, я живу тем, что есть.
Р о з а л и я. И по-прежнему соблазняешь студенток?
П р о ф е с с о р. А кто мне запретит? Ты? Всю жизнь у меня были любовные шашни, и ты на это смотрела сквозь пальцы.
Р о з а л и я. Разве у меня был выбор?
П р о ф е с с о р. Ты могла уйти, или не уходить, или делать то же, что делал я. Я всегда был готов уважать твою свободу. Ты могла быть независимой, самостоятельной, но ты предпочла, словно плющ, ползти по стволу и оплести меня сетью. Отвечай, почему ты это делала. Из жалости? Ванная свободная, можешь умыться.
Розалия молча уходит в ванную.

Сцена 5
Звонок в дверь.
Л а у р а (из-за двери). Господин профессор, это Лаура. Вы уже позавтракали?
П р о ф е с с о р. Завтракаем. Заходите. Кажется, открыто.
Входит Лаура.
Л а у р а. Могу я включить телевизор? В девять будет репортаж о вашем приезде.
П р о ф е с с о р. Ты думаешь, что меня он удивит? Я знаю, что сказал, и для меня сюрпризов не будет.
Профессор входит в салон.
Л а у р а. Но у меня для вас сюрприз.
П р о ф е с с о р. Я люблю сюрпризы только тогда, когда заранее знаю, чего ожидать. То есть сюрпризы без сюрпризов.
Л а у р а. Знаете ли вы, кто будет вашим водителем? Позвольте, я кое-кого вам покажу.
Лаура направляется к двери.
П р о ф е с с о р. А зачем нам водитель? Здесь во Вроцлаве мы везде дойдем пешком. Это же не Сан-Франциско.
Л а у р а. Ну что вы, может пойти дождь. (Подходит к двери.) Вашим водителем будет человек хорошо вам знакомый… вот!
Лаура открывает дверь. Входит Рафал. Он отдает честь, хотя на нем нет головного убора.
Р а ф а л. Товарищ капитан! Капрал Рокита готов исполнить приказ!
П р о ф е с с о р. Я не отдавал никакого приказа.
Тишина.
Р а ф а л (провоцирует). Никогда, никакого? А я вот парочку приказов товарища капитана хорошо помню — как их забыть? «Готовься, целься, огонь!»
П р о ф е с с о р. Интересно.
Р а ф а л. Для одних интересно, а для других неинтересно.
П р о ф е с с о р (Лауре). Мы можем ехать? Или будут какие-то интервью?
Л а у р а. Будут. Журналисты уже ждут. Я подумала: пусть они все вместе зададут свои вопросы. Так будет быстрее.
П р о ф е с с о р. Но вы хоть что-нибудь про них знаете? Какой они ориентации? Мой ассистент должен все знать заранее.
Л а у р а. Я уверена, что все в полном восторге от господина профессора.
П р о ф е с с о р. Откуда эта уверенность? Сегодня агрессия продается лучше, чем глубина. Ну ладно-ладно, зовите их.
Профессор на миг удаляется в спальню. Рафал встает в углу и за всем внимательно наблюдает, как профессиональный агент.

Сцена 6
Входят журналисты — две женщины, Журналистка-1 и Журналистка-2, и молодой мужчина — Конрад.
Лаура с удивлением смотрит на Конрада.
Л а у р а (Конраду). Извините, но вы не были записаны на интервью.
К о н р а д. Не был, но разрешите мне тоже поговорить с профессором. Пожалуйста.
Л а у р а. Я не знаю, когда у профессора найдется время для вас — у него напряженный график. Мне даже сложно представить, когда и куда вас втиснуть.
К о н р а д. А если я сейчас присоединюсь к беседе?
Л а у р а. Но эти интервью были заранее запланированы, профессор выделил специальное время именно для этих вопросов.
К о н р а д. У меня тоже найдутся вопросы.
Л а у р а (осторожно). Но от чьего имени вы будете их задавать? Вы же понимаете, что профессор далеко не со всеми желает общаться. Кое с кем он говорить просто не будет.
К о н р а д. Как это понимать? Демократ, известный защитник гражданских свобод, мировой авторитет не будет говорить кое с кем?
Л а у р а (задорно). А вы что — «кое-кто»?
К о н р а д. Позвольте вас буквально на секунду. В коридор. Одно слово. Тет-а-тет.
Конрад делает «соблазнительное» лицо, Лаура колеблется. Конрад хватает ее за руку, и они исчезают в коридоре. Оставленные журналистки реагируют на происшедшее с явным удивлением.
Ж у р н а л и с т к а - 1. Ты его знаешь?
Журналистка-2 пожимает плечами. Входит профессор. Удивленный отсутствием Лауры, он сухо здоровается с журналистками. Лаура поспешно возвращается вместе с Конрадом. Заметно, что между ними что-то произошло.
Л а у р а. Пожалуйста, представьтесь. (Указывает на Журналистку-1.) Госпожа из нашего регионального еженедельника, а эта госпожа (указывает на Журналистку-2) из университетской газеты. (Конраду.) А вы, я не спросила, откуда вы?
К о н р а д. Разве это важно? Скажите профессору, что я из Польши!
П р о ф е с с о р. Из Польши — откуда же?
К о н р а д. Из самого центра. Из Свентокшиских гор, оттуда, где после войны вы, господин профессор, воевали с реакцией. Не забыли?
П р о ф е с с о р. Я воевал во многих местах. Я всю жизнь воевал.
К о н р а д. С реакцией?
П р о ф е с с о р. Наверное, вы из этих консервативно-националистических газетенок?
К о н р а д. Нет. У меня нет никакой политической окраски.
П р о ф е с с о р. Жалко, что вы такой бесцветный. Но, пожалуйста, начинайте. У нас мало времени.
Л а у р а. Может быть, нам лучше выйти? Потому что он мне представился по-другому.
П р о ф е с с о р. А как?
Л а у р а (Конраду). Вы сказали, что у вас родственные связи с профессором. Вы соврали?
К о н р а д. Нет.
Профессор нехотя соглашается оставить Конрада, но видно, что больше всего его злит присутствие Рафала, тем более что бывший шофер передает Розалии какой-то сувенирчик, всем поведением намекая на близкие отношения.
Ж у р н а л и с т к а - 1. Профессор, не раскроете ли тайну, о чем будет ваша лекция?
П р о ф е с с о р. Зачем мне что-то раскрывать. Тем более тайну. Придите и послушайте. Тогда через два часа тайна раскроется сама собой.
Ж у р н а л и с т к а - 2. В таком случае я спрошу о другом. О чем не будет ни слова на лекции — про ваши отношения с женщинами.
П р о ф е с с о р. Есть ли у меня половые отношения с женщинами? Отвечаю. Да, есть, даже в моем преклонном возрасте.
Ж у р на л и с т к а - 2 (хихикнув). Я не об этом. Я имела в виду другое. Видите ли вы перемены в том, какую роль стали играть женщины в современной Польше?
П р о ф е с с о р. Посмотрите в Интернете. Я многократно писал об этом.
Ж у р н а л и с т к а - 2. Я знаю, читала, и поэтому спрашиваю, профессор: свободнее ли стала женщина в сегодняшней Польше, чем была во времена Польской Народной Республики?
П р о ф е с с о р. К сожалению, в Польше все еще преобладает рутинная, отжившая свое традиционная модель семьи.
К о н р а д. Но вы сами как раз живете в традиционной модели.
П р о ф е с с о р. Что вы об этом знаете! Вы заявили, что у вас со мной родственные связи. Какие? Кто вы такой, в конце концов?
К о н р а д. Да, заявил, но об этом лучше поговорить без свидетелей.
П р о ф е с с о р (сильно раздражен). Не знаю, будет ли такая возможность. Я очень занят, а завтра утром вылетаю обратно в Штаты, так что, сами видите, у нас не много шансов для общения, к тому же вы… Вы даже не представились.
Конрад вскакивает, достает визитку и немного шутовским жестом подает ее профессору, держа карточку по-японски — двумя руками. Профессор оценивает шутку и благодарит по-японски.
П р о ф е с с о р. Аригато. (Читает визитную карточку.) Откуда я знаю эту фамилию?
К о н р а д. Я написал вам длинное письмо.
П р о ф е с с о р. Я получаю много писем… Кажется, вы пытались попасть на стажировку в университет Беркли?
К о н р а д. Между прочим, и об этом тоже писал.
П р о ф е с с о р. А свои статьи, публикации? Присылали?
К о н р а д. Нет. В моем письме я лишь полемизировал с вами.
П р о ф е с с о р. Вы полемизировали? Со мной?! По какому вопросу?
К о н р а д. Я поставил под сомнение ваши тезисы насчет постсовременности.
П р о ф е с с о р. Раньше многие со мной не соглашались, но сейчас это случается все реже и реже. Вы оказались в меньшинстве. И с чем же вы не согласны, юноша?
К о н р а д. По правде говоря, со всем.
П р о ф е с с о р. Если со всем, то можно считать, что ваше письмо ни о чем.
К о н р а д. Я писал: откуда у вас такая уверенность насчет перемены климата? Вы же гуманитарий, не климатолог, почти что профан, но вы безоговорочно поддержали тезис бывшего кандидата в президенты Эла Гора, который является чистым политиком.
П р о ф е с с о р. И Нобелевским лауреатом!
К о н р а д. Но разве не ясно, что это был чисто политический «Нобель», премия самим себе, а тезисы о глобальном потеплении климата не имеют серьезной научной базы.
П р о ф е с с о р. Что вы несете!
К о н р а д. Существует другой тезис о том, что климат Земли, наоборот, будет охлаждаться и это не имеет ничего общего с действиями человека и парниковым эффектом!
П р о ф е с с о р. Вы говорите чушь. Большинство мировых ученых считают, что идет тотальное потепление.
К о н р а д. А может быть, это вы, профессор, несете чушь, ссылаясь в науке на большинство! Большинство — категория из области политической демократии, а демократия для истины не аргумент. Большинство, как правило, ошибается. Во времена Коперника большинство ученых были на стороне Птолемея, и во времена Эйнштейна большинство было против Эйнштейна. Вы подчинили науку политике. Именно в этом я вас упрекал. В том, что популярные слоганы принимаются сегодня на веру, без всякой критики. А без критики наука — удел бездельников.
П р о ф е с с о р. Кто существует вне критики? Я? Вы обвинили меня в безделье. Забавно. Да я всю жизнь был гиперкритичен! Удивительно слышать такое. Гораздо чаще меня обвиняют в том, что я менял свои взгляды, и это правда, потому что я всегда критичен к себе.
К о н р а д. И по отношению к марксизму тоже?
П р о ф е с с о р. Тоже. Раньше я был марксистом, а сегодня я уже намного дальше. (Замечает, что одна из журналисток включила диктофон, и делает знак рукой, что не желает, чтобы эта часть беседы была записана.) Ничего себе заявление! Я без всякой критики принимаю на веру любые понятия. Может быть, вы еще перечислите какие?.. Боюсь, что такое легкомыслие в формулировках помешает вашей стажировке в Беркли.
К о н р а д. Вы пользуетесь набором дешевых, неопределенных понятий — модных, но не имеющих никакого значения.
П р о ф е с с о р. Какие же это понятия? Назовите!
К о н р а д. «Исключение». «Толерантность».
П р о ф е с с о р. Ну и ну! Разве в нашем мире нет исключений из правил? Разве вы не встречались с явлениями толерантности?
К о н р а д. Встречался. Этот пример — вы. Вы нетерпимы по отношению к другим взглядам, а лучшее тому доказательство — ваши слова о том, что я не могу рассчитывать на стажировку в вашем университете.
П р о ф е с с о р. И я решительно поддерживаю свое мнение. Беркли не для вас. У вас тоталитарные замашки. В отношении таких, как вы, у нас применяется старинное революционное кредо: «Нет свободы врагам свободы». Но это не отменяет принципа толерантности.
К о н р а д. Тогда что же такое толерантность?
П р о ф е с с о р. Сами ответьте, если вы поставили ее под сомнение.
К о н р а д. Толерантность не относится к чему-то хорошему, потому что хорошее мы легко принимаем. Хорошее не нужно специально терпеть. Плохое, в свою очередь, тоже терпеть нельзя, следовательно, вся ваша толерантность относится к неопределенной, мутной, неясной сфере понятий.
П р о ф е с с о р. Это жалкая эквилибристика словесами, но одно вы — случайно — заметили правильно: мутная сфера. Суть в том, что мутно всё. Вы воображаете, что, если скажете — вот добро, все с вами будут согласны? Нет. Скажете: это зло. Так же. Для одних это добро, а для других зло.
К о н р а д. Значит, если я у кого-то украду велосипед — это хорошо, а если кто-то украдет велосипед у меня — плохо?
П р о ф е с с о р. Да, именно так. Все моральные понятия относительны, поэтому нет абсолютной морали, так же как и нет никаких других ценностей, которые имели бы абсолютный характер, ни в науке, ни в искусстве, ни в культуре.
К о н р а д. И поэтому вы так заботитесь о культурном разнообразии.
П р о ф е с с о р. Это общепринятое понятие.
К о н р а д. Да, общепринятое. Но верное ли оно? Давайте присмотримся к нему критически. Мы воспеваем разнообразность, когда не умеем что-то оценивать. Если мы не знаем, что из явлений или предметов лучше, мы говорим: «Пускай будет разнообразное». Но ведь в культуре есть вещи лучше и хуже.
П р о ф е с с о р. И вы еще скажете, что есть культуры лучше и хуже. Это уже прямой шаг к фашизму.
К о н р а д. Да вы что? Фашизм рождается как раз из мути, из неуверенности, из суматохи и хаоса, а о культурах известно, что одни культуры развиваются, в то время как другие умирают. Одни угасают, другие их поглощают.
П р о ф е с с о р. Это культурный империализм.
К о н р а д. А ежели более развитая культура поглощает менее развитую, это, кажется, хорошо. Когда Рим впитал быт и привычки варваров, он помог в их развитии.
П р о ф е с с о р. Да вы, кажется, на самом деле фашист.
К о н р а д. Но почему? Ведь фашизм был варварством.
Профессор замечает, что Лаура ненавязчиво показывает на часы.
П р о ф е с с о р. Вы не можете один монополизировать интервью, мы перей­дем к дамам, а вы еще раз хорошенько обдумайте всю ту чепуху, что вы наговорили. (Журналистке-1.) Пожалуйста, у вас есть вопросы?
Ж у р н а л и с т к а - 1. Вы были удостоены многих престижных премий. Вы человек успеха, пользующийся всеобщим уважением, человек хорошего здоровья, состоятельный, можете ли вы сказать, что у вас была вполне удачная жизнь?
П р о ф е с с о р. Если принять во внимание, насколько сложные были времена, то есть какими сложными были условия бытия, я, кажется, могу сказать, что да. Моя жизнь удалась.
Ж у р н а л и с т к а - 2. А вы о чем-нибудь жалеете?
П р о ф е с с о р. Жалею ли? Вы знаете, в одном фильме я видел, как самая пожилая жительница Исландии, ей было тогда сто десять лет, на вопрос, о чем она жалеет, ответила, что жалеет о том, что начала курить, только когда ей исполнилось девяносто. Может, ее подкупил какой-то табачный концерн, а она повелась на деньги, думая о деньжатах для внуков.
Ж у р н а л и с т к а - 1. А у вас нет внуков?
П р о ф е с с о р. Нет.
Ж у р н а л и с т к а - 2. А в 50-е годы, когда вы пришли в университет, вы участвовали в увольнении старых профессоров. Вы об этом не жалеете?
П р о ф е с с о р. Нет, не жалею. Надо было поменять научный состав.
К о н р а д. А сегодня разве не надо?
П р о ф е с с о р. Надо. Уже поменяли. Сам я давно на пенсии.
Ж у р н а л и с т к а - 2. С какими чувствами вы вернулись в страну, которую были вынуждены покинуть много лет назад?
П р о ф е с с о р. Я покинул другую страну. Я уехал из коммунистической Польши, а приехал в демократическую, ту, которая через несколько лет станет членом Европейского Союза и где в гораздо большей степени соблюдают права человека.
К о н р а д. А вы? Вы-то сами их всегда соблюдали?
П р о ф е с с о р. Я ждал этот вопрос от вас. Провокации — ваш конек. Вы хотите, чтобы я покаялся. Но за что? За то, что после войны я боролся с террористами так, как в наше время борются с ними все цивилизованные страны мира? Вы хотите, чтобы я сказал, что я жалею, что был политофицером и что два раза был ранен, а этот человек (указывает на Рафала), этот человек меня спас, иначе я бы здесь сегодня с вами не беседовал…
Ж у р н а л и с т к а - 1. Расскажите нам поподробнее об этом. Это невероятно интересно. В каких обстоятельствах это произошло?
П р о ф е с с о р (Рафалу). Как называлось это поселение? Грохолице?
Р а ф а л. Грохолице, товарищ капитан. Мы работали в том доме на главной площади, да мы и жили там, где работали, потому что так было безопасно.
К о н р а д. Это было Управление безопасности?
П р о ф е с с о р. Было. Конечно. Еще спросите, была ли в подвале тюрьма. Была. Мы с врагами не цацкались, они, кстати, с нами тоже не целовались. Однажды на меня устроили засаду эти парни из леса — вошли в квартиру пожилой пары, на противоположной стороне площади. Квартира эта была с балконом. Балкон как раз выходил на Управление безопасности. Так они этих стариков несчастных закрыли в уборной, ванной у них не было. Бедные люди, маленький городок. Но это не всё. Эти парни из леса заставили старуху раздеться! Представьте себе, почти догола. Она решила, что ее сейчас изнасилуют, а тут один надел ее шмотки и вышел на балкончик развешивать белье: скатерть, простыни… Развесил так, чтобы закрыть вид с улицы. А потом залег с винтовкой и ждал, потому что он откуда-то знал, что я вечером должен уехать. Конечно, с охраной уехать, чтобы враги не отважились обстрелять нас где-нибудь в поле или в лесу. Но здесь, укрывшись на балконе, он смог бы запросто всадить в меня пулю. В ту минуту, когда я делал три шага от дверей Управления до автомобиля. Но парню не повезло. Я в тот день засиделся с кучей бумаг, а тут — надо ж произойти такому — что случилось, ну, что?
Р а ф а л. Туман!
П р о ф е с с о р. Да, случился туман. Из-за тумана я никуда не поехал. Отложил до утра. Утром туман немного рассеялся, и когда я вышел к машине, он выстрелил, но промахнулся… не шутка всю ночь пролежать на балконе, мышцы затекли. Там мы его и поймали.
К о н р а д. А он потом выдавал других?
П р о ф е с с о р. Думаешь, что ты бы не выдавал? Ха, ха. Героев нет. Ты бы тоже стал выдавать.
К о н р а д. Выдавал во время пыток?
П р о ф е с с о р. Когда на кону твоя жизнь, нет времени поиграть в Версаль. История не ходит прямыми аллеями.
К о н р а д. А права человека?
П р о ф е с с о р. Это сегодня можно соблюдать права человека, и когда американцы их нарушают, я в Беркли иду на демонстрацию плечом к плечу с моими студентами.
К о н р а д. А что было потом?
П р о ф е с с о р. Потом? А что должно быть? Полевой суд и пуля в лоб. Справедливо. Мы были официальной властью во времена, когда права власти были шире прав человека. (Пауза.) Знаешь, мне кажется, что ты явился сюда в поисках дешевой сенсации, вынюхивать, ставить ловушки. По существу, тебя не интересует, зачем я сюда приехал, не интересует профессор Адам, тебе интереснее мусор истории. Вот твоя цель — огромная куча мусора, свалка ужасов, ты алчешь разгребать то, что давно прошло. А я приехал не вспоминать, а бороться, чтобы тот ужас больше не повторился. Вот почему я работаю над психологией мира. Я очень рад с вами проститься. До свидания. (Пауза.) Милым дамам тоже, потому что время закончилось.
Журналистки и Конрад направляются к выходу.
К о н р а д. Еще минуту… гляньте-ка на меня. Посмотрите.
П р о ф е с с о р. A зачем?
К о н р а д. Не напоминаю ли я вам кого-то?
П р о ф е с с о р. Молодой человек, мне за восемьдесят, и я видел в жизни столько людей, что каждый мне кого-то напоминает.
К о н р а д. Вы не имеете ничего против, если я приду на вашу лекцию?
П р о ф е с с о р. Почему я должен иметь что-то против? Вход свободный.

Сцена 7
Конрад уходит. Из спальни выглядывает Розалия. Она почти готова к выходу.
Р о з а л и я. Чего он хотел? Он тебе угрожал?
П р о ф е с с о р. У тебя с головой в порядке? Чем он мог мне угрожать? Что нагадит на ковер?
Р о з а л и я. На какой ковер? У нас нет никакого ковра.
П р о ф е с с о р. Забыла, как тот левак, австралийский писака, обиделся на Польшу и в знак протеста насрал на ковер в варшавской гостинице?
Р о з а л и я. Но почему?
П р о ф е с с о р. Потому что решил, что мы идем в сторону капитализма. А ковер — символ этого нового курса.
Р о з а л и я. С чего он так решил?
П р о ф е с с о р. Ну, роскошь. Тогда, при Брежневе, построили первую гостиницу в западном стиле, и левак как раз в ней жил и заодно протестовал. Насрал там, где жил… Странно только то, что это был австралиец, а не поляк.
Р о з а л и я. А этот сегодня чего хотел?
П р о ф е с с о р. Не знаю и не хочу знать. Сегодня столько молодых хотят привлечь к себе внимание. Они ищут любые причины для протеста. У меня полно таких студентов. Это не позиция, а самореклама. Пиар.
Р о з а л и я. Но этот, кажется, уже не студент. Он сказал, что придет на твою лекцию.
П р о ф е с с о р. Пусть приходит. Пусть устроит самосожжение, пусть. Сколько было уже всяких инцидентов во время моих лекций. Это хорошо, прессе будет о чем писать.
Р о з а л и я. Хорошо, когда пишут плохо? И так плохо пишут. У тебя масса откликов. Каждый второй — это какой-то упрек, какая-то давняя грязь, вытянутая наружу. Почему молодые так любят очернительство? Почему мстят грязью?
П р о ф е с с о р. Потому что живут в легкие времена. Их никто не искушал, не ставил к стенке. Вот и думают, что они лучше нас, думают, что повели бы себя не так, как мы. Их мнимое превосходство — это самообман. Элементарное отсутствие воображения, патологическая неспособность к эмпатии.
Р о з а л и я. Но ты уверен, что с законной точки зрения они ничего с тобой не могут поделать?
П р о ф е с с о р. Всегда могут, но только беззаконно.
Розалия, по всей видимости, заволновалась.
П р о ф е с с о р. Не волнуйся, мы завтра улетаем.
Р о з а л и я. Но здесь хотят отметить твой юбилей.
П р о ф е с с о р. Это только через три года.
Стук в дверь. Входит Лаура с Рафалом.
Л а у р а. Пора.
Р а ф а л. Понести что-нибудь, может быть, ноутбук?
П р о ф е с с о р. Мой ноутбук — моя голова.

Сцена 8
Зал конгресса. Перед опущенным занавесом трибуна и экран, на котором видно лицо профессора. Он заканчивает свой доклад.
П р о ф е с с о р. Постсовременность освободила нас от ига правды в качестве абсолютного понятия, которая всегда прощала грехи любому проявлению фанатизма, совершенного во имя этой же правды, самозваными депозитариями, носителями этой же правды. Похожую роль всепрощения выполняет и понятие «справедливость». В людях изначально заложено архетипичное стремление к порядку, которое в хаотическом мире, по сути, вступает в противоречие с мироустройством и потому является стремлением абсурдным и, на свой лад, даже вредным. Справедливость неминуемо влечет за собой понятия «наказание», «искупление грехов», «расплата за зло», которое случилось. В общем подсознании людей наказание имеет очистительную силу, потому что наказание восстанавливает видимость порядка.
Да, именно видимость!
Я говорю «видимость», так как настоящий проницательный ум, ум, свободный от предрассудков и дифракции религиозного мышления, отчетливо понимает, что так называемое зло является понятием относительным, а предполагаемый виновник беды является лишь частицей хаоса, который данное зло сотворяет.
Развитому обществу давно известно понятие «неумышленная вина». В автокатастрофе никто никого не хотел убивать, но обстоятельства жизни, сам естественный беспорядок бытия, безличный хаос довели до этого события. Кто-то будет наказан, хотя бы шофер, хотя мы знаем, что он не имел плохих намерений. Был гололед.
Судья скажет, что виновный превысил скорость, но это относится только к конкретной ситуации, в то же самое время при других обстоятельствах точно такая же скорость не подлежала бы осуждению. Общество требует, чтобы была определена вина человека, потому что только угроза расплаты дает гарантию безопасности, гарантию того, что данная ситуация не повторится.
Но в то же время мы прекрасно знаем, что это не так. Мы лжем сами себе. Очередной автомобиль ударит очередного прохожего, несмотря на то что водитель и тут не хотел никого убивать.
Слышу незримые возражения зала: это банальности. Да, автотранспорт предоставляет нам банальные примеры.
Что ж, пойдем глубже. Более яркие примеры можно найти на дне нашего подсознания. Заметили ли вы, господа, что часто, узнав о чьей-то неизлечимой болезни, мы подсознательно ищем источник болезни в жертве: если он пил или курил, употреблял наркотики, значит, сам виноват. Эта страшная болезнь дело его рук, говорим мы сами себе. Еще проще убедить себя в источниках вины, если больной унаследовал аномалии от родителей. Ах так! Значит, он был обречен с минуты рождения, значит, его несчастье было неизбежным. Остается эмпатия, самоустранение, вежливое понимание, которое с нашей стороны не требует уже никаких моральных усилий. Несчастному можно уже не сочувствовать. Случилось, и ничего нельзя сделать. Вот он — момент истины! И в этот миг разрушается вся фальшивая концепция справедливости, потому что согласно здравому смыслу ее нет. Раз ее нет в природе, ее не будет и в обществе. Будет закон, будет функционировать страхование от нежелаемых и невыгодных случаев, но, господа, с эрой абсолютной справедливости пора расстаться, как с обременяющим человечество пережитком. Сбросим иго самообмана, избавимся от тоталитарной концепции абсолютной правды и идеальной справедливости. Этого требует от нас постсовременность!
Мое время истекло, осталась еще пара минут на пару вопросов.
Среди слушателей появляется Конрад.
К о н р а д. Могли бы вы, господин профессор, прокомментировать один случай, ставший известным во Франции, когда в 50-е годы один молодой человек участвовал в ограблении банка и, убегая, застрелил полицейского. Грабитель был приговорен к смерти. В течение нескольких лет, проведенных в тюрьме в ожидании казни, он пережил глубокую духовную перемену, написал несколько пронзительных книг, получил прощение семьи полицейского, но, несмотря на это, президент Франции Рене Коти все же не смог его помиловать, потому что таким было решение суда. Приговор не отменили. Смертная казнь была исполнена, и тот молодой человек сегодня стал кандидатом для причисления к лику святых. Церковь находит в его духовном перерождении проявление истинной святости.
П р о ф е с с о р. О святости мне сказать абсолютно нечего, поскольку это понятие носит только религиозный характер, а что касается самой истории, то ее героя звали Жак Феш и его случай как раз является наглядным примером полной абсурдности того, что нам кажется справедливостью. Зачем надо было убивать того, кто больше никого не убьет? Для того чтобы напугать для острастки других? Напрасно! Они все равно не испугаются того, что случилось с другим человеком, так как сочтут, что это их никак не касается.
К о н р а д. А вас касается?
П р о ф е с с о р. Я не понимаю вопроса.
К о н р а д. Но вы же тоже убили.
Тишина.
П р о ф е с с о р. Думаю, у вас не все в порядке с головой.
К о н р а д. Вы же прекрасно знаете, я говорю правду.
П р о ф е с с о р. Лжец. Вы будете отвечать за клевету!
К о н р а д. А вы должны отвечать за убийство.
П р о ф е с с о р. Что значит «должны»? Кому «должны»? Или это вы один так хотите?
К о н р а д. Этого требует справедливость. Все ваши выводы и аргументы — полный вздор.
П р о ф е с с о р. Оставайтесь при своем мнении. У других есть вопросы?

Сцена 9
После лекции и сопутствующих церемоний — обязательного ужина и концерта — профессор с женой возвращаются в гостиничный номер. Он открывает дверь, пропускает Розалию и вдруг замечает Конрада, стоящего у стены в коридоре. Молодой человек пытается войти в номер, но профессор заслоняет ему дорогу.
П р о ф е с с о р. А вы зачем?
К о н р а д. Закончить наш разговор.
П р о ф е с с о р. Какой разговор, он даже не начался. У меня нет желания с вами общаться. Прощайте.
К о н р а д (ногой блокирует дверь). Речь не о том, чего вы желаете.
П р о ф е с с о р. Я позову охрану. Розалия! Звони на ресепшн.
Розалия уже в ванной, и она не слышит профессора.
Р о з а л и я. Сейчас.
П р о ф е с с о р. В ванной есть телефон, набери 09.
Р о з а л и я. Что? Я не слышу.
Профессор хочет сам взять телефон, но Конрад решительно входит в номер, захлопывает дверь, после чего ловким движением выхватывает трубку из рук хозяина.
К о н р а д. У вас нет шансов.
П р о ф е с с о р. Увидим. Выметайся отсюда! Сейчас же!
Голос профессора выдает бывшего военного.
К о н р а д. Я не уйду, лучше сразу вырезать язву.
П р о ф е с с о р. Какую язву?
К о н р а д. Об этом мы и будем с вами говорить.
П р о ф е с с о р. Не будем… Выметайся!
Профессор хочет выйти в коридор и позвать на помощь, но Конрад преграждает ему путь.
К о н р а д. Я вас заставлю говорить. Лучше по-хорошему согласитесь, пока мы с вами наедине, в противном случае мы будем говорить в суде, при свидетелях.
П р о ф е с с о р. Какой еще суд! Утром я лечу в Калифорнию.
К о н р а д. И вернетесь оттуда в наручниках.
Входит Розалия. Она в ночной рубашке. Чтобы скрыть смущение, она улыбается.
Р о з а л и я. О! А я и не знала, что у нас гости.
П р о ф е с с о р. Оставь нас, пожалуйста!
Розалия выходит.
П р о ф е с с о р. Хорошо. Я вас слушаю.
К о н р а д. Это вы должны говорить, не я.
П р о ф е с с о р. Что я должен говорить? Вы снова хотите взять интервью? Посмотрите, который час! Повторяю, утром у меня самолет.
К о н р а д. А что, если завтра в аэропорту вы будете арестованы?
П р о ф е с с о р. Вы шутите, не те времена. У меня американский паспорт. Американский!
К о н р а д. Но вы же отлично знаете — против вас давно заведено дело.
П р о ф е с с о р. Не смешите. Дело по расследованию событий шестидесятилетней давности? Это даже не абсурд, а политический цирк. В Польше хотят воскресить призраки прошлого? Как в кино про вампиров — надо воткнуть осиновый кол призраку прямо в сердце.
К о н р а д. Лучше бы воскресить умерших.
П р о ф е с с о р. Воскресение — это лишь христианский миф, вы же в этом разбираетесь. Я рационалист и никого воскресить не могу.
К о н р а д. Но если бы вы могли воскресить?
П р о ф е с с о р. Кого?
К о н р а д. Кого-то из тех, которых вы убили.
П р о ф е с с о р. Что вы несете? Вы, кажется, действительно ничего не понимаете. Понимаете ли вы, юноша, что означает слово «война»?
К о н р а д. Это было уже после войны.
П р о ф е с с о р. Война продолжалась еще много лет.
К о н р а д. Партизанская.
П р о ф е с с о р. Банды, остатки реакции… сегодня мы называем их террористами.
К о н р а д. Люди проигранного, но правого дела.
П р о ф е с с о р. Либо — либо. Либо проигранного, либо правого.
К о н р а д. Вы так считаете? Точь-в-точь, как нацисты, но это, конечно, понятно. У вас с нацизмом общее кредо: правильно то, что побеждает.
П р о ф е с с о р. Мы так думали, когда верили в правоту Гегеля.
К о н р а д. А вы когда-то верили в правоту?
П р о ф е с с о р. Да.
К о н р а д. Но сегодня вы признаете, что это была ошибка.
П р о ф е с с о р. Нет, в те времена эта позиция была правильной. Сегодня времена другие, и мы думаем по-другому.
К о н р а д. Кто мы?
П р о ф е с с о р. Люди, которые пользуются умом и к которым заочно я причисляю даже вас.
К о н р а д. Включает ли разум субстанцию совести, или это два автономных понятия? Без совести разум всегда неразумен, без разума совесть бессовестна.
П р о ф е с с о р. Вы, кажется, никогда не изучали философию.
К о н р а д. Я изучал историю.
П р о ф е с с о р. Существует ли в истории понятие «совесть»? Вопрос не имеет ответа. Где это вы с ней встретились — мне вот как-то не удалось.
К о н р а д. А вы сами-то допускаете хотя бы такое понятие «совесть»?
П р о ф е с с о р. Допускаю, потому что люди им часто пользуются. Я пытаюсь понять, кто что имеет в виду, когда использует это слово.
К о н р а д. А вы сами его используете?
П р о ф е с с о р. Вы же слышите, что использую.
К о н р а д. А как с тем, чтобы применить понятие «совесть» к себе самому?
П р о ф е с с о р. Послушайте, я пытаюсь понять, что вы делаете в моем номере посреди ночи. И уж точно я не намерен перед вами исповедоваться. Каждый изложил свои тезисы. Наши взгляды различны, к консенсусу мы не придем. Мы можем либо попрощаться, как цивилизованные люди, либо...
К о н р а д. Либо?
П р о ф е с с о р (орет). Либо я позову охранников, и они вас отсюда вышвырнут и заодно набьют вам морду. Скажите, как вас зовут?
К о н р а д. Зачем вам это знать?
П р о ф е с с о р. Незачем! В милиции без проблем установят вашу личность.
К о н р а д. Сейчас милиция зовется полицией. И не стращайте меня, не тратьте зря время.
П р о ф е с с о р. Вы правы — довольно тратить время впустую. Сейчас ночь, нам завтра рано вставать, жена спит, надеюсь, мы не разбудили ее нашими криками.
К о н р а д. Это вы кричали.
П р о ф е с с о р. Короче, или вы выходите, или я звоню.
Конрад выдергивает телефонный провод из розетки.
К о н р а д. Вы уже никуда не позвоните.
Внезапно профессор бросается к своему пиджаку, выхватывает мобильный телефон. Но Конрад вырывает мобильник.
К о н р а д. Так легко вы от меня не избавитесь.
В двери спальни появляется Розалия в ночной рубашке. Увидев Конрада, она делает шаг назад.
П р о ф е с с о р. Войди!
Р о з а л и я. Я не одета.
П р о ф е с с о р. Войди!
Р о з а л и я. Подожди, я должна найти халат.
П р о ф е с с о р. Он в ванной.
Р о з а л и я. Но это гостиничный, он мне мал.
П р о ф е с с о р. Перестань нудить, войди.
Р о з а л и я. Не ори, ничего не происходит.
П р о ф е с с о р. Как раз происходит.
Розалия появляется в собственном халате, улыбается Конраду, здоровается и протягивает ему руку для поцелуя. Профессор пытается пройти к выходу, но Конрад перегораживает ему дорогу.
К о н р а д. Нет, вы не уйдете от разговора.
П р о ф е с с о р (Розалии). Ждет ли еще Рафал?
Р о з а л и я. Откуда я знаю.
П р о ф е с с о р. Подойди к окну и посмотри.
Р о з а л и я. А как я его узнаю?
П р о ф е с с о р. Машину узнаешь.
Р о з а л и я. По-моему, он стоит.
П р о ф е с с о р. Дай ему знак, чтобы он пришел, покажи, что он мне нужен.
Розалия выполняет приказ профессора.
П р о ф е с с о р (не увидев результата). Понял?
Р о з а л и я. Кажется, да.
П р о ф е с с о р. Идет?
Розалия подтверждает.
П р о ф е с с о р (Конраду). Сейчас мы закончим нашу беседу, а вы, уверен, проведете остаток ночи в отделении.
К о н р а д. А я уверен, что вы проведете остаток жизни в тюрьме.
П р о ф е с с о р (со смехом). Ваша уверенность — полная глупость.
К о н р а д. Нет, вовсе не глупость. Убийство не подлежит исковой давности.
П р о ф е с с о р. Какое еще убийство?
К о н р а д. Вы убили моего деда.
П р о ф е с с о р. Не припоминаю.
К о н р а д. Все военные преступники либо отговариваются тем, что не помнят, либо говорят, что действовали по приказу. Но эти отговорки не сработают. Вы сами отдавали приказы, а в данном случае даже исполнили свой приказ собственными руками.
П р о ф е с с о р. Ваш дед был дезертиром, за что на любой войне наказание одно и то же — пуля в лоб.
К о н р а д. Вы стреляли не в лоб, а в сердце, но первый раз промахнулись и тогда добили лежачего.
П р о ф е с с о р. Так надо было.
К о н р а д. Вы же знаете, что мой дед никого не убивал.
П р о ф е с с о р. Он не выполнил приказ.
К о н р а д. А какой это был приказ?
П р о ф е с с о р. Готовься! Целься! Огонь!
К о н р а д. И это был ваш приказ?
Стук в дверь.
П р о ф е с с о р. Да. Входите, открыто.
Конрад поворачивает ключ в замке.
К о н р а д. Скажите, что сожалеете, что раскаиваетесь, и дело кончено, я все прощу.
П р о ф е с с о р. Но я не прощу.
К о н р а д. Хотите суда? Я добыл материалы из архива бывшей Службы безопасности. Вас будут судить.
П р о ф е с с о р. Не будут — я больше сюда не приеду.
К о н р а д. Будет экстрадиция из США.
П р о ф е с с о р. Это вам мерещится, американцы выдают только нацистов.
К о н р а д. Вы считаете, что на вашу сторону встанет общественное мнение? Не думаю. Мы предъявим доказательства… Ну, решайтесь. Одно искреннее «я сожалею» — и с плеч долой.
П р о ф е с с о р. Я, конечно, мог бы сказать, что сожалею, дабы от вас избавиться, но я из принципа не буду этого делать.
К о н р а д. А у вас есть принципы?
П р о ф е с с о р. Об этом не будем сейчас разговаривать.
Снова стук в дверь.
К о н р а д. Вы откажетесь от своего юбилея? И вам не жалко?
П р о ф е с с о р. Не ты, сопляк, будешь писать мою биографию.
Профессор решительно идет к двери. Конрад предупреждающе вежливо открывает дверь, за которой стоит улыбающийся Рафал.
П р о ф е с с о р (Конраду). Вон! Или я вызываю охрану.
К о н р а д. Я выйду, когда захочу.
П р о ф е с с о р. Не командуй! (Рафалу.) Позови кого-нибудь из дежурных.
Рафал уходит.
П р о ф е с с о р. Проведешь ночь в тюрьме.
К о н р а д. И вы там же — только не ночь, а остаток вашей жизни.
П р о ф е с с о р. Pia desideria. Это на латыни — благие пожелания. Я смотрю на тебя и вижу тебя насквозь, ты жалкий неудачник, который мстит всем за свои провалы. Я не верю, что тебя интересует дед, или правда, или справедливость, просто-напросто твоя жизнь не удалась.
К о н р а д. Тезис о том, что человеком двигает низость, вполне во вкусе ваших понятий. Нет, профессор, моя жизнь в порядке. Если бы речь шла о мести, я бы давно вас отпустил, но тут дело принципов.
П р о ф е с с о р. Сколько людей убито во имя принципов?
К о н р а д. А сколько убито из-за их отсутствия?
В двери появляется Рафал с сотрудником гостиницы. Профессор резко меняет тон; он орет на Конрада.
П р о ф е с с о р. Выходишь, или зовем милицию?!
К о н р а д. Полицию! Полицию, профессор. Времена поменялись.
П р о ф е с с о р (сотруднику гостиницы). Уведите этого человека.
Сотрудник гостиницы подходит, но Конрад не дает дотронуться до себя. Сотрудник наивно хочет взять его под локоть, но Конрад применяет прием дзюдо. Профессор меняет тон.
П р о ф е с с о р. Ого, ты применяешь насилие! В тебе действительно жив фашист.
К о н р а д. Это только самозащита. А что касается насилия, то левые от него не отреклись.
П р о ф е с с о р (Рафалу). Отвези молодого человека, куда он захочет.
К о н р а д. Не надо. Я уйду сам.
П р о ф е с с о р. Уже ночь, думаю, трамваи уже не ходят.
К о н р а д. До свидания.
П р о ф е с с о р. Я надеюсь вас больше никогда не увидеть.
Конрад выходит с Рафалом. Профессор закрывает за ними дверь на ключ и цепочку.
Р о з а л и я. Ты идешь спать наконец? Ведь нам рано вставать.
П р о ф е с с о р. Я посплю в самолете, ты спи.
Р о з а л и я. Кто это был?
П р о ф е с с о р. Мститель. Из тех, чей фетиш справедливость.
Р о з а л и я. Он тебе угрожал?
П р о ф е с с о р. Не о чем говорить, иди, иди спать, я должен передохнуть. Я послушаю музыку. Тихо…
Р о з а л и я. Адам, я вас вообще не слышала. Ты же знаешь, у меня в ушах были беруши.
Розалия уходит. Профессор гасит свет, включает музыку. Номер освещает уличный фонарь. Постепенно во тьме проступают очертания фигуры. Это Конрад. Не было видно, как он вошел в комнату…
К о н р а д (вполголоса). Преимущество гильотинирования заключается в том, что факт смерти не вызывает сомнений. Во время повешения или расстрела нужен врач, который обязан подтвердить смерть казненного. То же самое с электрическим стулом. Вы, наверное, помните казнь Розенбергов, физиков, которые передали Советскому Союзу чертежи атомной бомбы. Этель не умерла после первой порции тока, врачи обнаружили, что сердце еще работает, и надо было еще раз пустить ток. А в случае гильотины врач не нужен. Факт смерти доказан без всяких сомнений. Когда голова Жака Феша упала в корзину, было ясно, что он мертв, то есть что тело его мертво, а душа Жака… а душа находится вне пространства и времени, она не умирает. Но Жак хотя бы покаялся. У моего деда не было причин каяться. Сказано: «Не убий». И он не подчинился приказу убить и поэтому был убит вами, но не с первого выстрела. Он был ранен, он страдал, но у него появилась надежда, а вы… вы его хладнокровно добили.
Профессор на ощупь ищет предмет, которым мог бы попасть в Конрада. Сначала кидает томик Библии, потом поднос. Грохот металла. Конрад замолкает. Профессор включает свет. В номере никого нет… Скорее это квинтэссенция мыслей, чем живой человек…

Действие второе

Сцена 1
Тот же шикарный гостиничный номер, но три года спустя. Интерьер прошел основательную реконструкцию под руководством модного дизайнера. Поменялась мебель, появилось стекло, хромированные поверхности, острые углы, светильники-цилиндры, встроенные в стены, — пространство стало еще менее уютным, чем прежде.
В номере несколько корзин с цветами.
Стук в дверь. Розалия кричит из спальни.
Р о з а л и я. Открыто!
Сотрудник гостиницы вносит очередную корзину цветов, смотрит по сторонам, куда ее поставить. Розалия появляется в двери. Она заметно постарела, заметны первые признаки болезни Альцгеймера: она ведет себя странно, непредсказуемо.
Р о з а л и я. О, кто-то умер, но это не мой муж, правда?
Сбитый с толку сотрудник гостиницы уходит. В двери появляется Конрад.
Р о з а л и я. Эти цветы от вас? Flores por los muertos’ — цветы для мертвых. Так, кажется, кричат в Мексике или в Новом Орлеане, я не помню. Они живые? Я боюсь искусственных цветов — они мертвые. Flores por los numeros, цветы для чисел. Ну что я говорю, вы же не латиноамериканец! Я немножко путаюсь. Мы так долго летели из Калифорнии. Адам взял меня, хотя должен был оставить — ну какая же от меня радость, если я все время все путаю. У вас договоренность? Спрашиваю, потому что Адам после торжества еще остался на какой-то встрече в мэрии, я не помню, во сколько она закончится, вы должны проявить терпение. У вас какое-то дело?
К о н р а д. Нет, это не дело.
Р о з а л и я. А я уже с вами когда-то знакомилась?
К о н р а д. Да, три года назад, когда профессор приехал читать лекцию.
Р о з а л и я. Ах, теперь я помню, помню, мы вылетали рано утром, а Адам так нервничал, что его могут не выпустить, потому что в Польше пытались завести какое-то судебное дело против него.
К о н р а д. Это я пытался.
Р о з а л и я (удивлена). Вы? Но почему?
К о н р а д. Это уже не важно, я проиграл, не было свидетелей, а тот, который был, много наврал. Сказал, что все забыл. Единственный живой из свидетелей, который видел все, что случилось.
Р о з а л и я (обретает ясность ума). Помнить не просто. Я вот все меньше и меньше помню. Это ведь Вроцлав! Ведь это же родной город Альцгеймера. Немецкий врач. Его именем названа болезнь Альцгеймера. Ты не помнишь, как его имя?
Конрад отрицательно качает головой.
Р о з а л и я. Что ж, у тебя первый признак болезни… Кажется, его имя — Алоис. (Смеется.) С возрастом память гаснет… Вполне возможно, тот свидетель, наш водитель Рафал, тоже страдает болезнью Альцгеймера, и он действительно ничегошеньки не помнит.
К о н р а д. Этот свидетель прекрасно все помнит, но он врет, потому что прикрывает вашего мужа, он был его водителем, а за вранье ваш муж ему заплатил. Ваш супруг лично застрелил моего деда. Кроме деда он убил многих других.
Р о з а л и я. Я слышала эти обвинения против мужа не раз, но Адам всегда отвечал, что так было надо. Надо, и всё. Прошло столько лет, и кто там сегодня разберет — действительно ли было надо. Того, что случилось, нельзя отменить. Так стоит ли к этому возвращаться?
К о н р а д. Мой отец родился уже после смерти деда. На латыни такой ребенок называется «постум».
Р о з а л и я. А он еще жив?
К о н р а д. Нет, он погиб в 80-х. Он тоже был убит, но только тайком — во время военного положения. Его просто вытолкнули из поезда. На полном ходу. Отец был активистом «Солидарности».
Р о з а л и я. Он тоже хотел отомстить за своего отца?
К о н р а д. Нет. Он хотел справедливости, никакой мести. Хотел, чтобы зло не оставалось безнаказанным.
Р о з а л и я. Но зло всегда избегает наказания, не зря считают, что наказываются только хорошие поступки, — пусть это шутка, но люди так говорят. Справедливость — это вообще не наше дело.
К о н р а д. А чье?
Р о з а л и я. Те, кто верит, говорят, что Господа Бога, написано в Евангелии: «Мне отмщение, и аз воздам». То есть не мстите сами, я сам отомщу им, а те, кто не верит в Господа Бога, видят, что в природе никакой справедливости нет, там все просто: кто сильнее — тот побеждает.
К о н р а д. Просто у растений, у животных, у рыб, у насекомых, но не у нас. Люди создали культуру и придерживаются других правил.
Р о з а л и я. Возможно, мы обольщаемся, льстим себе, нам только кажется, что мы люди, а на самом деле мы животные. Мы считаем, что мы лучше животных, смотрим на них свысока, а тем временем вообще не понятно, чем же мы от них отличаемся.
К о н р а д. Поймите, человек создал культуру. В человеке исток человечности. Он создал законы. Обнаружил в себе совесть. В средние века человек, который убил человека, каялся всю оставшуюся жизнь, а господин профессор учит, что совесть уже атавизм, выход за рамки совести — это прогресс, что мы можем вполне справиться без морали и все наши поступки можно рационально обосновать. Например, я убил человека, потому что был вынужден убивать, потому что так надо было, так сложились обстоятельства, к убийству меня принудила ситуация, тут нет моей личной вины. А раз нет вины, не будет и наказания.
Р о з а л и я. Кто-то сказал, что именем человека надо гордиться. «Человек — это звучит гордо». Так вот, есть один анекдот: хозяйка подкладывает гостю еду на тарелку, кушайте, кушайте, а гость отмахивается, объясняет, что сыт по горло, что больше не может есть, потому что он вовсе не голоден, а хозяйка с обидой ему в ответ: «Ну, знаете, вы совсем, как животное». Думаю, я ничего не перепутала, правда? А то я часто путаюсь, когда рассказываю анекдоты. Ну да, животное ест только тогда, когда оно голодно.
К о н р а д. И животное убивает, только когда оно голодное. Животное не убивает без нужды. Ваш муж не был голодным животным, никто его не принуждал убивать, но он убил.
Р о з а л и я. Горько слушать такое. Если вы проиграли дело в суде, то избавьте нас от этих ужасных воспоминаний и не глумитесь над пожилым человеком и надо мной. Я вижу, вы человек морали. Вспомните про милосердие! Отнеситесь милосердно ко мне и моему Адаму.
К о н р а д. Милосердие и прощение наступают только после раскаяния и покаяния. После, а не раньше.
Р о з а л и я. Но кому нужно его покаяние? Вам? Что вам от этого? Вы внук человека, которого, по всей видимости, сегодня все равно не было бы среди живых.
К о н р а д. Ошибаетесь. Он был даже младше вашего мужа.
Р о з а л и я. Тогда скажем так: если бы он был жив, тогда бы смог сам добиваться справедливости.
К о н р а д. Ошибаетесь. Если бы он был жив, не было бы преступления, а за усопших, убитых, казненных, распятых никто не имеет права прощать. У меня нет права простить вашего мужа.
Р о з а л и я. За какое преступление был наказан ваш дед?
К о н р а д. За отказ убивать. Тогда ваш муж сам огласил свой приговор и сам же его исполнил. А знаете ли вы, что перед расстрелом он велел снять с приговоренного форму? Раздел донага. Он берег форму…
Р о з а л и я. Что ж, такие были времена, и они уже не вернутся.
К о н р а д. А если вернутся? Тогда мы вновь будем поступать, как ваш муж? Если зло осталось безнаказанным, как с этим жить? Вы думаете, что мне нужен ваш Адам? Нет. Он может спокойно жить с тем, что сделал, и никогда в том не раскаяться. Вся суть в хюбрисе… Есть такое древнегреческое понятие «хюбрис» — дерзость по отношению к богам, гордыня, осознанное надругательство над совестью и законами. Для меня ваш Адам не важен. Пусть умирает без раскаяния, с преступлением на сердце, но вокруг существует мир, пришли молодые, и они станут хуже, если увидят, что существует преступление без наказания. С нашей точки зрения, в средние века люди были примитивнее нас, но, совершив преступ­ление, они всю жизнь каялись. Их мучила и казнила совесть!
Р о з а л и я. Столько преступлений без наказания!
К о н р а д. И поэтому зло возрождается. Вы слыхали о таком русском поэ­те Иосифе Бродском? В эпоху Брежнева в ленинградской психушке Бродскому делали инсулиновый шок. Это такой метод, чтобы человек почувствовал, что умирает. Чтобы он, испытав ужас смерти, перестал критиковать власть. А он не перестал. И его выслали из России на Запад.
Р о з а л и я. Это, по крайней мере, согласитесь, гуманное решение.
К о н р а д. Вы правы, власти легко могли бы его убить, но он пользовался слишком большим авторитетом на Западе, и для них это было невыгодно. А потом, когда он жил в Америке, во времена перестройки, ему предложили приехать в Ленинград — хотя бы с визитом. Посетить могилы матери и отца. Но он отказался: не могу, потому что не знаю, как мне себя вести, если я встречу на Невском проспекте того врача, который делал уколы, или ту медсестру, которая помогала меня вязать. Как ему быть, если он их встретит? Плюнуть в лицо, отвернуться, пройти мимо, прикинуться, что они не знакомы. Любой выход неточен и неуклюж. И потому он не приехал.
Р о з а л и я. Не приехал, ну и что из этого?
К о н р а д. А то, что без расчета с прошлым нет никакой свободы, так как старые грехи вяжут новые поколения, как медсестра в психушке вязала Бродского. Был один такой немецкий активист, лидер студенческого движения 68-го года, он еще потом стал министром иностранных дел. Йошка Фишер. Так он говорил, что вся революция в 68-м году в Германии, во Франции, в Италии возникла только из-за того, что после войны эти страны не рассчитались до конца с нацизмом, фашизмом и коллаборационизмом, и поэтому молодое поколение не могло не взбунтоваться. Это была революция наказания.
Р о з а л и я. Но та революция 68-го, как вы, наверное, сами знаете, оказалась не очень удачной. Все кончилось конформизмом. Ну и что же из этого следует?
К о н р а д. Следует, что должно быть наказание. Где преступление, там должно быть наказание.
Р о з а л и я. Какого же наказания вы требуете?
К о н р а д. Смертного наказания. Или раскаяние, или соответствующая расплата. За убийство полицейского тот француз был гильотинирован, несмотря на то что он раскаялся. Я хочу только раскаяния.
Р о з а л и я. Или?
К о н р а д. Смерть за смерть.
Р о з а л и я. Вы хотите убить моего Адама?!
К о н р а д. Я готов убить его, если буду вынужден.
Р о з а л и я. За такие угрозы закон предусматривает наказание. Вы понимаете, что я запишу ваши слова.
Берет мобильный телефон.
К о н р а д. Не стоит паниковать. Крови не будет. Я еще вернусь. Я с ним всего лишь поговорю, а он сам прикончит себя — сердце не выдержит. У него уже был один инфаркт.
Конрад встает, Розалия резким движением хватает Конрада за руку, встает на колени и целует его ладонь.
К о н р а д. Что с вами? Встаньте! Что это значит?
Р о з а л и я. Пожалуйста, пощадите его, имейте жалость.
К о н р а д. У него не было жалости.
Конрад выдергивает руку.
Р о з а л и я. Я не вашу руку целую, а руку вашего дедушки. Я очень старая и больная. Все попуталось в голове. Иногда у меня случаются минуты ясности. Lucida interualia.
Конрад уходит.

Сцена 2
Розалия хочет позвонить, но не уверена в номере телефона — набранный не отвечает. Розалия решает сама пойти на ресепшн. Выходит и уже через миг возвращается вместе с Лаурой, которая несет очередные корзины цветов и подарки, которые получил профессор в честь юбилея.
Р о з а л и я. Лаура! Как хорошо, что вы уже здесь. Профессор идет за вами?
Л а у р а. Да, еще несколько снимков, и он явится. Не знаю, куда все это сложить, я подумала, может быть, подарки вышлем отдельно, потому что с перевесом будут проблемы.
Р о з а л и я. Проблемы будут и дома. Куда, скажи, все это сложить? В Калифорнии часто строят дома без чердаков. В нашем как раз нет чердака! Надо подумать… может, кое-что мы оставим здесь? Тем более что мы решили купить в Польше квартиру, чтобы мужу не жить в отелях.

Сцена 3
Входит профессор, за ним Рафал, который тащит рулоны с почетными грамотами. Профессор сдержанно целует Розалию в щеку.
П р о ф е с с о р. Ты не скучала?
Р о з а л и я. Нет.
П р о ф е с с о р. Видела репортаж по телеку?
Р о з а л и я. Нет.
П р о ф е с с о р. Почему?
Р о з а л и я (смутившись). Я… я не смогла включить телевизор.
П р о ф е с с о р. Ты и это уже забыла? Эх.
Л а у р а. Наверняка будет повтор в вечерних новостях. Видели, господин профессор, сколько было камер?
П р о ф е с с о р. Вы отлично справились с пиаром, но я уверен, что были препятствия. Не так ли?
Л а у р а. Препятствия существуют для того, чтобы их преодолевать. Было несколько возражений, даже протестов, но в целом все были «за». Польша нуждается в интеллектуальном патриархе.
П р о ф е с с о р. Кто там знает, в чем нуждается Польша. Было время, когда и во мне она не нуждалась. А что за протесты?
Л а у р а. Стоит ли портить вам настроение?
П р о ф е с с о р. Стоит. Наверняка придирались к этим 50-м годам. Я имею в виду борьбу с бандитским подпольем, а что еще?
Л а у р а. Один еженедельник вытащил на свет какие-то чистки в университетах, в которых вы якобы принимали участие.
П р о ф е с с о р. А почему «якобы»? Я принимал в них участие! Самое активное! Надо было вытолкать взашей нескольких реакционных профессоров, и мы это сделали с полной уверенностью в своей правоте. К сожалению, после оттепели многие из них вернулись, они-то и кусают меня до сих пор. Блохи.
Л а у р а. По-моему, никого уже нет в живых, они ведь были старше вас.
П р о ф е с с о р. Да, никого. Но они оставили учеников, которые готовы вцепиться в глотку любому, лишь бы мелькнуть в СМИ.
Стук в дверь. В номер врываются фоторепортеры и журналистки.
Ж у р н а л и с т к а - 1 и Ж у р н а л и с т к а - 2 (перекрикивая друг друга). Одно слово! Ваше мнение по поводу вступления Польши в Евросоюз? Из Европы идет волна материализма, это опасно для Польши? Да или нет? Есть протесты, культ чисел и прибыли погубит страну. Смотрите, пожалуйста, в объектив! Улыбнитесь, господин профессор.
П р о ф е с с о р. Все, что я хотел сказать, я уже сказал. Дорогие мои, я не могу и не хочу украшать ваши обложки, оставьте меня в покое.

Сцена 4
Лаура закрывает дверь, вытесняя фоторепортеров и журналисток. Рафал обходится с прессой еще более жестко.
П р о ф е с с о р. Вот из-за этой толкотни мне и завидуют молодые, а я-то сам давно равнодушен к паблисити. Мои книги продаются во всем мире. Не знаю, зачем я этим хвастаюсь, — видимо, от усталости. Понизился уровень самоконтроля.
Р о з а л и я. Ты принял свои лекарства?
П р о ф е с с о р. А ты? Ты все время забываешь принимать лекарства. И теперь забыла, да? (Розалия поддакивает.) Иди возьми, не стой… Твои таблетки надо принимать регулярно.
Р о з а л и я. Сначала я хочу тебе что-то рассказать.
П р о ф е с с о р. Что?
Р о з а л и я. Давай отойдем…
П р о ф е с с о р. Опять какие-то тайны?
Розалия что-то шепчет ему на ухо. Профессор не принимает ее слова всерьез, думая, что это проявление болезни.
П р о ф е с с о р. Ты с ума сошла? Сколько лет меня хотели убить? Никому не удалось. Вздор.
Розалия, униженная, уходит в спальню.

Сцена 5
П р о ф е с с о р (вполголоса Лауре). Не знаю, может быть, стоило оставить ее в Калифорнии… Этот маразм… Процесс идет с такой скоростью…
Л а у р а. Но со стороны пока ничего не видно.
П р о ф е с с о р. Как не видно? А эти скачки? То она все понимает, то вдруг забывает, как включить телевизор! Не могу на нее смотреть. Человек уходит, хотя физически он еще здесь. Я мог бы, разумеется, оставить Розалию в Беркли, но мне бы пришлось платить сиделкам — трем медсестрам сразу за одни сутки. Было дешевле взять ее с собой. И вот, пожалуйста, бесплатное развлечение… для всех нас…
Профессор ждет от Лауры сочувствия. Рафал, поняв неловкость своего присутствия, спрашивает.
Р а ф а л. Может быть, я пойду подожду в машине, если буду вам нужен, то…
П р о ф е с с о р. Загляни в спальню. Посмотри, не делает ли она каких-нибудь глупостей… с таблетками. Ты ведь в курсе, что именно она должна принимать после ужина.
Рафал осторожно подходит к двери в спальню, вежливо стучит, потом входит.

Сцена 6
П р о ф е с с о р (Лауре). Сядь тут, поближе… Ты так сияешь молодостью и красотой, что, когда мы рядом, я чувствую себя молодым. Закрой шторы и выключи свет. (Лаура выполняет его просьбу.) Так уже лучше. У меня голова кружится от вина. От усталости я словно проваливаюсь. Держи меня. Крепче.
Профессор прижимается к Лауре.
Л а у р а. Вы меня соблазняете?
П р о ф е с с о р. Я это уже сделал, ты моя. Пусть эти руки почувствуют твою молодую грудь, ничего больше, только прикосновение, твои упругие девичьи груди — самое прекрасное, что у тебя есть. Ты моя.
Л а у р а. Да, я ваша.
П р о ф е с с о р. Еще не совсем... Тебе понравился тот подонок, которого ты впустила в прошлый раз в номер вместе с журналистами? Я видел это по твоим глазам. Не отрицай, тебе понравилось, что он моложе твоего профессора, что он пытался меня уничтожить… Ты отстранилась… Я чувствую холод, а мне нужна горячая близость, та близость, которую я всегда искал у тебя, но не находил.
Л а у р а. Но госпожа Розалия...
П р о ф е с с о р. Ерунда. Розалия столько раз видела меня в объятиях других женщин. Мы договорились в самом начале нашей супружеской жизни: полная свобода.
Л а у р а. А она тоже имела право на свободу?
П р о ф е с с о р. Имела. Всегда. Она могла лечь в постель с любым из моих ассистентов… даже студентов.
Л а у р а. И она это делала?
П р о ф е с с о р. Конечно, а потом откровенно хлопотала за них, когда шли экзамены: «Адам, ну же, не цепляйся к ответу, я с ним спала…»
Л а у р а. И вы завышали оценки?
П р о ф е с с о р. Иногда да, иногда нет.
Л а у р а. Но почему иногда?!
П р о ф е с с о р. Потому что так приятнее. Прихоть. Если у тебя настоящая власть, ты не должен считаться с законами, для власти не существует никаких правил. Закон — это я, и я делаю то, что хочу. Хочу допущу или завалю, хочу накажу или награжу. Я никогда не думаю почему. Все проще. Как мне захочется.
Л а у р а. А если вы кого-то обидите?
П р о ф е с с о р. А что такое обида? Злая судьба. Разве в игре в рулетку кто-то кого-то обижает? Шарик остановился там, где замер, и один выиграл, другой проиграл. Я — та же рулетка.
Л а у р а. Нет никаких правил?
П р о ф е с с о р. Нет. И в этом заключается мудрость, которой достигаешь, когда ты стар.
Профессор тянется к мини-бару.

Сцена 7
В дверях появляется Розалия, она все слышала.
Р о з а л и я. Ты достиг ее еще в молодости. Не пей, врач запретил тебе алкоголь.
П р о ф е с с о р. Спасибо. Это комплимент. Давненько ты мне не делала комплименты, Розалия.
Р о з а л и я. Ты не давал повода.
П р о ф е с с о р. А теперь?
Р о з а л и я. Ты соблазняешь ассистентку на моих глазах.
П р о ф е с с о р. Ты могла бы не входить.
Р о з а л и я. Я должна была, ты так хотел.
П р о ф е с с о р. Я ничего не хотел.
Р о з а л и я. Ты снова врешь. Хотел. Ведь я плод твоего воображения, так же как и она. На самом деле Лаура давно ушла, а я сплю, потому что твой шофер дал мне снотворное.
П р о ф е с с о р. Где он?
Р о з а л и я. Где захочешь — вызовешь его в своем воображении.
Лаура незаметно удаляется в полумглу и исчезает.
П р о ф е с с о р. И что? Ты добилась своего: я один, а ты опять выговариваешь мне за всю мою жизнь.
Р о з а л и я. Нашу жизнь.
П р о ф е с с о р. Пускай будет «нашу». И начинаешь с того, что я тебе изменял. Опять та же пластинка! А разве я клялся, что не буду этого делать? Говорил, что буду верен? Никогда. Таков был наш уговор. А ты меня упрекаешь… В придачу вспомнила про каких-то профессоров-реакционеров, давно умерших.
Р о з а л и я. И про смерть того молодого капрала, который отказался расстрелять арестованных…
П р о ф е с с о р. Знаешь, самое глупое — выстраивать цепочку обвинений. От пустяковых к серьезным. Не наоборот. Как-то госпожа Тэтчер рассказала анекдот о Советском Союзе: Запад относится к СССР, как к мальчику, который когда-то прикончил своих родителей, потом украл деньги из церковной копилки, а сегодня, когда он вырос, оказался таким невоспитанным, что заходит в комнату без стука.
Р о з а л и я. Этот анекдот смешон только для западных людей. Мне не смешно, хотя мы живем в Штатах уже столько же, сколько жили в Польше.
П р о ф е с с о р. Зачем ты пришла, я устал, иди спи... я тоже хочу отдохнуть.
Р о з а л и я. Отдохнуть сегодня не выйдет. Ну, может быть, если только примешь мое снотворное, но имей в виду: после него ты можешь и не проснуться — у тебя слабое сердце, байпасы, кардиостимулятор.
П р о ф е с с о р. Вот я и чувствую, что оно барахлит, как будто нет контакта, — это батарейка села или провод не контачит.
Р о з а л и я. Стукни себя в грудь — вдруг поможет.
П р о ф е с с о р. Бить себя в грудь?! Никогда. Это жест покаяния! Я никому ничего не должен.
Р о з а л и я. Хюбрис…
П р о ф е с с о р. Хюбрис… Никто сегодня не знает это слово… когда я его произношу… на лекции… студенты даже не ищут его в Интернете. Хюбрис… Их оно просто-напросто не касается. Так же как меня.
Р о з а л и я. Ты веришь, что никаких богов нет, значит, можно вовсю богохульствовать. А слышал ли ты, Адам, о том, что человека поджидает за гробом то, во что он верит. Кто верит в вечную жизнь, тот ее и получит, а кто не верит — исчезнет во тьме, растворится в бездне, как капля дождя в океане.
П р о ф е с с о р. Это шантаж. Ты хочешь, чтобы я поверил, потому что мне страшно провалиться в бездну? Да ты сама никогда ни во что не верила.
Р о з а л и я. Я не говорила с тобой об этом, чтобы не раздражать…
П р о ф е с с о р. Ты верила и обманывала меня?
Р о з а л и я. Что в этом плохого? Мы ведь прожили вместе долгую хорошую жизнь… и не было никакой твоей вины в чужой смерти. Ни вины…
П р о ф е с с о р. …ни наказания.
Р о з а л и я. Нет никакой морали, есть разумная осторожность. Ты избежал наказания, поскольку был осторожен, ты заранее уничтожил все улики и доказательства, осталось последнее: теперь ты хочешь еще уничтожить свою память и переложить вину на меня. Разве я хоть раз обманула тебя? А скольких женщин ты обманул? Скольким ты вскружил голову, обещая золотые горы! Зная заранее, что ничего не исполнишь. Ты прикидывался влюбленным, хотя на самом деле никого никогда не любил.
П р о ф е с с о р. Врешь. Я всегда любил самого себя.
Р о з а л и я. Но согласись, что в душе ты самого себя презирал, потому и выдумывал эти свои теории о том, что нет ни морали, ни совести, ни справедливости…

Сцена 8
В дверях спальни появляется Рафал.
Р а ф а л. Он ничего не выдумывал — он запоминал и повторял чужие мысли. У него хорошая память. Он всего лишь компилятор. Берет отовсюду и выдает за свое.
П р о ф е с с о р. Но я хотя бы дорого продаю чужое. А для этого сброда в Интернете это и так слишком хорошо.
Р а ф а л. Вот так профессор! Ворует и недешево продает! А когда он выкидывал тех реакционеров из университета, то прежде сдавал им зачеты, чтобы подписи всех профессоров были в зачетной книжке. Зачем?
П р о ф е с с о р. Потому что я знал, что они войдут в историю.
Р а ф а л. Они-то вошли, а вот у вас не получится. Через несколько лет все ваши книжки мыши съедят.
П р о ф е с с о р. Ошибочка — они все давно оцифрованы.
Р а ф а л. И вы верите, что войдете в историю человеческой мысли? Да вы единственный, кто в это верит!
П р о ф е с с о р. В тебя я не верю. Ты в моих мыслях. Тебя нет в моем номере. Ты вышел еще до того, как мне стало плохо.
Р о з а л и я. Плохо стало мне, а ты задремал. Это такой полусон, полуинфаркт, помрачение разума.
П р о ф е с с о р. Ты путаешь термины: помрачение — это совсем другое психическое состояние. Я, слава богу, сохраняю ясность ума, хотя вы шатаетесь в моей голове, как незваные гости.
Р а ф а л. Я могу уйти, но прежде хочу вам кое о чем напомнить. Тот профессор, философ, на которого вы накатали донос в органы, когда были еще студентом, он из-за вас сильно пострадал. Его посадили, вы помните. На самом деле это вы подбросили ему компромат, когда были у него дома. Эти бумаги потом нашли во время обыска — вы спрятали их за книгами. Какие-то записки, якобы сделанные ученым для американцев. Но тогда Штаты были врагом мирового прогресса, а сейчас вы кормитесь с американской руки.
П р о ф е с с о р. Но я их критикую!
Р а ф а л. Это удобно для имиджа. Надо непременно кричать: «Я критикую США!», только тогда вас начнут уважать. А помните тот обыск в квартире профессора?
П р о ф е с с о р. Меня там не было.
Р а ф а л. Но вы услышали все от меня! Я участвовал в обыске, будучи рядовым сотрудником Службы безопасности. После того как мы расправились с польским подпольем, вы меня туда пристроили на работу. Я ваш должник, и поэтому на суде я вас не выдал, хотя мог, потому что я был на этой экзекуции… когда вы капрала прикончили.
П р о ф е с с о р. Ты меня не выдал, потому что я тебе хорошо заплатил. Тоже мне свидетель! И что с того, что ты присутствовал при расстреле?! Я не отрицаю, что убил подчиненного, — я должен был его застрелить за неподчинение приказу: он отказался стрелять по предателям. Не сделай я того, что сделал, взбунтовались бы остальные.
Р а ф а л. А кто приказал вам снять с него форму?
П р о ф е с с о р. Врага надо унизить… голый враг жалок.
Р а ф а л. Да вы просто наслаждались своим всемогуществом! Ну-ка, вспомните, вы чувствовали себя равным Богу?
П р о ф е с с о р. Это ты, Рафал, жалкий падший ангел, а я всегда ощущал себя Богом.
Р а ф а л. И сейчас тоже?
П р о ф е с с о р. Представь себе.
Р а ф а л. Тогда я напомню, как было с этим обыском. По комнате бегал внучок профессора, такой маленький… он вообще ничего не понимал. Он очень веселился, когда мы бросали на пол эти книги, и в какой-то момент профессор крикнул (хохочет): «Убейте меня!» А мальчик просил, чтобы мы поискали мячик, который куда-то закатился. В тюрьме профессор заболел туберкулезом и умер, а вы тут же заняли его место на кафедре.
П р о ф е с с о р. По-твоему, вакансия должна была остаться свободной? Я получил эту кафедру, потому что заслужил…
Р а ф а л. Потому что не было конкурентов — вы сумели уничтожить всех способных людей. Доносами… Про одного сообщили, что у него родственники в капстране, про другого — что у него отец кулак, и так далее. И в конце концов остался один претендент на должность завкафедрой — вы.
П р о ф е с с о р. Я просто не упустил свой шанс.
Р о з а л и я. Да, ты не упустил ни одного шанса, ни одного. Каждый раз, когда он появлялся, ты мгновенно за него хватался.
П р о ф е с с о р. И что в этом плохого? Надо пользоваться случаем, для этого они и существуют. Согласно Дарвину побеждает сильнейший.
Р а ф а л. Или тот, за кем стоит сила.
П р о ф е с с о р. А что плохого в том, что я всегда вставал на сторону власти?
Р о з а л и я. Любой власти…
П р о ф е с с о р. Любой, которая побеждала. Заодно с властью побеждал и я. Когда пришла мода на ревизионизм, я был первым, потому что я знал, кто победит. Как в шахматах — надо думать на два хода вперед, на три, четыре, а еще лучше на десять ходов вперед.
Р о з а л и я. А теперь? Какой ход остался?
П р о ф е с с о р. Что значит «остался»? Впереди жизнь.
Р а ф а л. Нет, не вся, осталось очень немного. Возможно, ничего не осталось. Вечность равняется ничему. А слышал ли господин профессор, что в момент смерти перед глазами умирающего пролетает вся жизнь? Словно фильм…
П р о ф е с с о р. Этот фильм уже начался.
Розалия исчезает в темноте.

Сцена 9
Р а ф а л. Тогда вернемся ближе к началу.
П р о ф е с с о р. Но зачем? Прошлое давно позади.
Р а ф а л. Кто знает, может, после смерти время течет вспять. Физики считают, что такое движение вполне возможно.
П р о ф е с с о р. И куда же мы возвращаемся?
Р а ф а л. В лес. Помните, как мы поймали тех партизан, которые воевали с нашей народной властью?
П р о ф е с с о р. Тех, кто хотел тебя расстрелять?
Р а ф а л. Вы тоже многих расстреляли, и без суда. А ведь это были патриоты, те, кто боролся против гитлеровской оккупации, а потом советской. И вы говорили нам: главная задача — террор, даже если погибнут невинные.
П р о ф е с с о р. Потому что так надо было!
Р а ф а л. И этих партизан — без всякого суда — вы приказали поставить к стенке.
П р о ф е с с о р. Да, приказал.
Р а ф а л. Я согласно вашему приказу связывал им сзади руки проволокой.
П р о ф е с с о р. Какая разница — проволокой или веревкой?
Р а ф а л. Никакой. Главное, чтобы руки были связаны, потому что человек перед расстрелом непредсказуем, он может накинуться и задушить или пальцами выколоть конвоиру глаза, поскольку знает, что его смерть неизбежна и терять ему нечего.
П р о ф е с с о р. Эти наглецы кричали, что гибнут за Польшу, а мы предатели родины.
Р а ф а л. Да, кричали, что мы работаем на чужих. И тогда вы поставили наше отделение в шеренгу и отдали приказ заряжать…
П р о ф е с с о р. …и тогда один отвернулся, положил винтовку на землю, и твердо сказал, что приказ не выполнит. Дурак, а ведь мог бы тайком выстрелить в воздух — и совесть чиста, и жив бы остался.

Сцена 10
В луче света появляется Конрад в мундире Польской армии (в каком мог быть его расстрелянный дедушка).
Р а ф а л. Дурак, что сложил оружие, а ведь мог тебя застрелить.
П р о ф е с с о р. Но не застрелил. (Конраду.) Не выполнишь приказ?
К о н р а д. Нет.
П р о ф е с с о р. Тогда сам погибнешь.
К о н р а д. Пускай.
П р о ф е с с о р. Снимай форму, ты больше не солдат.
Конрад снимает форму.
К о н р а д. Дело ведь не форме, а в том, чтобы унизить человека. Чистое, бескорыстное зло. Сейчас мороз, мне холодно, стреляй.
Р а ф а л. У вас от холода задрожала рука.
П р о ф е с с о р. Это не от холода, от напряжения.
Р а ф а л. Но вы ведь и раньше стреляли в людей.
П р о ф е с с о р. Но никогда раньше я не смотрел им прямо в глаза.
Р а ф а л. Тогда стреляй скорее, не то другие придут ему на помощь.
Профессор поднимает руку, словно в руке пистолет. Выстрел. Конрад падает, затем встает на колени, он весь в крови.
Р а ф а л. Его надо добить.
П р о ф е с с о р. Тебя надо добить.
Резкое движение руки профессора. Конрад падает снова.
Р а ф а л. Ну вот и всё. Он не воскреснет.
Рафал исчезает в темноте.

Сцена 11
К о н р а д. Но из павшего тела родится мститель.
П р о ф е с с о р. Что это за мститель в третьем поколении?!
К о н р а д. В третьем или в последующих… мститель за мстителем, до тех пор, пока не будет покаяния.
Говоря это, Конрад переодевается в современную одежду.
П р о ф е с с о р. Чего ты требуешь?
К о н р а д. Ты привык отдавать команды — тебе и решать.
П р о ф е с с о р. Ты хочешь моей смерти. Ты сам говорил об этом.
К о н р а д. Умрешь как захочешь. У тебя есть выбор.
П р о ф е с с о р. Какой?
К о н р а д. Вспомни, что перед смертью написал Жак Феш, который убил полицейского: приношу свою жизнь в жертву Спасителю, дабы получить прощение своих и чужих грехов.
Из темноты появляется гильотина.
П р о ф е с с о р. Что ты несешь? Что такое грех? Грех! Да я никогда не пользовался столь размытым понятием. Это из церковного лексикона. А принес тот француз в жертву свою жизнь или не принес, его пафос ничем полицейскому не помог.
К о н р а д. Кто знает. Быть может, существует другое измерение действительности…
П р о ф е с с о р. Ты веришь, что покойнику может помочь кадило, ладан, крест и чье-то раскаяние? Это какая-то мутотень. Ты веришь, что молитва может что-то изменить? Это ложное доказательство, выведенное из ложных логических посылок.
К о н р а д. А вам известно, что можно считать доказательством, а что нет?
П р о ф е с с о р (глядя на гильотину). Зачем здесь эшафот?
К о н р а д. Согласно регламенту у смертника должны быть связаны сзади руки. Глаза ему тоже завязывают. Но если кто-то идет на смерть добровольно, тогда все эти процедуры не имеют значения.
П р о ф е с с о р. Ты за смертную казнь?
К о н р а д. Да вы что, конечно, я против! Как раз история Жака Феша была веским аргументом в пользу отмены высшей меры наказания на Западе. Но у тебя нет выхода. Ты уже приговорен, и так же, как тогда, приговор нельзя отменить.
П р о ф е с с о р. Я могу умереть по собственному желанию?
К о н р а д. Можешь. Ты можешь принести в жертву свою смерть.
П р о ф е с с о р. Принести в жертву. Я знаю, что и так умру, мое сердце не выдержит этой ночи.
К о н р а д. Но пока ты жив, ты свободен. Речь не о том, умрешь ли ты, это не важно, а в том, как именно ты умрешь.
П р о ф е с с о р. А какая разница?
К о н р а д. Пока твое время течет в одном направлении, любой момент может все изменить.
П р о ф е с с о р. Ну да, я должен признать, мол, виноват, прошу прощения, каюсь, я плохо прожил жизнь? Но это будет вранье. Я прожил жизнь оптимально, эффективно, по лучшему сценарию из всех возможных.
К о н р а д. Ты уверен?
П р о ф е с с о р. Нет никакой уверенности, есть неуверенность и глупое пари Паскаля.
К о н р а д. Повтори, что он сказал.
П р о ф е с с о р. Живи так, как будто Бог существует, так как ты все равно ничего не теряешь.
К о н р а д. А ты считаешь, что, согласившись с Паскалем, что-нибудь потеряешь?
П р о ф е с с о р. Я все теряю. Теряю радость — ведь получается, что я добился успеха, теряю удовольствие от карьеры, потому что по большому счету нет никакой карьеры. Теряю удовольствие от секса, потому что слишком много запретов. Запреты лишают жизнь смака.
К о н р а д. Ты жил без запретов.
П р о ф е с с о р. Теоретически чужая свобода ограничивала мою.
К о н р а д. Теоретически. Ты не оставил нам никакой свободы. Ты забирал ее всю без остатка, забирал так много, как только мог.
П р о ф е с с о р. Раз в принципе такое поведение возможно… Я пользовался этим всегда, когда это удавалось.
К о н р а д. Ты забирал чужую свободу для себя.
П р о ф е с с о р. Да, для себя, и мне было очень хорошо.
К о н р а д. Было, но не сейчас.
П р о ф е с с о р. Что такое «сейчас»? Всего лишь миг. А позади прекрасная, комфортная, благополучная долгая жизнь.
К о н р а д. Паршивая жизнь.
П р о ф е с с о р. Люди мне завидуют.
К о н р а д. Зависть людей не критерий, критерий — любовь. Но у тебя все еще есть один маленький шанс на искупление своей вины.
П р о ф е с с о р. Какой шанс?
К о н р а д. Сложи голову сам. Прими смерть добровольно, как справедливое наказание.
П р о ф е с с о р. Ты хочешь, чтобы я отрекся от того, что я делал? Но я больше всего горжусь именно тем, что я никогда и никому, ни при каких обстоятельствах не блеял «простите» — в этом мое достоинство.
К о н р а д. Нет, гордыня.
П р о ф е с с о р. Называй как хочешь, я никогда ни у кого не попрошу прощения. Ни за что. А смерть… смерть явится сама.
К о н р а д. Тогда ты по-настоящему проиграешь.
П р о ф е с с о р. Выражайся яснее.
К о н р а д. Больше мне нечего сказать.
Конрад исчезает. Профессор приближается к гильотине, медленно кладет голову под нож. Резко отскакивает. Нож падает, издав громкий звук.
П р о ф е с с о р. Это ты опустил нож? Ты палач. Поздравляю. Тебе идет профессия палача — вот твоя истинная натура. Я заметил это, еще когда ты ударил парня на ресепшн в отеле. Тогда из тебя первый раз вылез зверь.
К о н р а д. Он все время вылезает, но я с ним борюсь. А вот ты упустил свой шанс.
П р о ф е с с о р. Упустил? Это естественный рефлекс самозащиты, поэтому смертникам связывают руки.
К о н р а д. Ты мог бы принять эту смерть добровольно. Принести себя в жертву на эшафоте.
П р о ф е с с о р. И что? Этот один-единственный миг должен был стать судом над всей моей жизнью. Пара секунд — и все прощено?
К о н р а д. Откуда ты знаешь, сколько длится пара секунд в том измерении, в котором мы умираем? Это уже не линеарное время, в котором есть отрезки для приговоров: год, десять лет, пожизненный срок. Физика допускает другое измерение времени. У тебя был шанс добровольно принять свое наказание. Ты его упустил.
П р о ф е с с о р. Принять смерть добровольно? Но смерть неизбежна для тех, кто виновен, и для тех, кто ни в чем не виноват. Можно назначить срок исполнения наказания, но нельзя исполнить само наказание. Если бы я сложил голову, я бы обманул тебя — чего стоит мое согласие? Я в любом случае приму смерть — разве можно ее не принять?
К о н р а д. Вот-вот, это уже момент раскаяния!
Конрад вновь поднимает вверх нож гильотины и протягивает руки к профессору.
П р о ф е с с о р. Чего ты добиваешься — хочешь насильно затащить меня под нож? Не сможешь. (Отбегает в угол комнаты.) Ты хочешь меня замучить, хочешь, чтобы у меня не выдержало сердце? Тебе это не удастся. Я всю жизнь занимался спортом. У меня сердце пятидесятилетнего человека.
К о н р а д. Это твой последний шанс.
П р о ф е с с о р. На что? На спасение? На вечную жизнь, в которой палачи сидят на пиру вместе со своими жертвами? Знаешь, я во все это не верю.
К о н р а д. А если ты ошибаешься...
П р о ф е с с о р. И окажется, как только я умру, раздвинутся облака и появятся ангелочки? Я слишком много видел в жизни, чтобы верить в эту дешевую чепуху.
К о н р а д. А может быть, ты слишком мало читал? Знаешь ли ты, что современная физика говорит о параллельных мирах? О теории струн «многомерных реальностей»? Возможно, смерть — это переход в другое измерение, в котором ты неминуемо будешь наказан за зло, которое сотворил.
П р о ф е с с о р. Я знаю все это, читал в газетах… не верю, что за всеми этими домыслами физиков стоит хоть какая-то реальность.
К о н р а д. А ежели, несмотря на твой скепсис, стоит? Может, ты удивишься, когда окажется, что кто-то, кто еще не родился, будет молиться о спасении твоей души? Кто-то чужой, неизвестный тебе. Внуков у тебя нет, потому что ты не желал иметь детей — они ведь помешают твоей работе, потребуют от тебя забот, трат… И любви. Да, для тебя само понятие «любовь» — это только хныканье, жалкий христианский скулеж.
П р о ф е с с о р. Это Ницше.
К о н р а д. Когда Ницше был в моде, ты однажды заметил, что Маркс имел с Ницше что-то общее.
П р о ф е с с о р. Ты, мальчишка, несостоявшийся доктор, смеешь учить меня философии?
К о н р а д. Я ничему тебя не учу. Потому что ты говоришь сам с собой. Никакого Конрада здесь нет.
П р о ф е с с о р. Тогда как возник разговор о внуках, о том, что я не любил детей?.. Это твои слова.
К о н р а д. Как жаль, что у тебя нет внука. Вот кто смог бы тебе объяснить, что, умирая, ты появляешься в другом мире, перемещаешься в тоннеле с обратным течением времени и вдруг возвращаешься в детство.
П р о ф е с с о р. До этого ты ссылался на Евангелие. Сейчас на новую физику. Разве можно их объединить?
К о н р а д. Можно. В Евангелии сказано, что тайна есть «жизнь вечная». А что это? Зная современную физику, можно осознать, что это не поэтическая метафора, не миф, но описание иной реальности. Достаточно включить воображение, чтобы понять, как мало мы знаем о космосе. Только гуманитариям-невеждам все еще кажется, что они много знают… Гордыня.
П р о ф е с с о р. В твоих точных науках нет места гордыне?
К о н р а д. Ее все-таки меньше. Никто из тех, кто занимается точной наукой, не рискнет говорить с такой самоуверенностью и апломбом о том, что неведомо.
П р о ф е с с о р. А что я такого сказал? Я всего лишь удивился, что при подведении итогов целой, допустим даже неправедной, жизни какой-то один жалкий миг может иметь решающее значение.
К о н р а д. А что такое миг? База твоих знаний — сведения о линеарном времени — ты учился этому в школе и в университете. Сто лет назад. Вполне возможно, что миг твоего раскаяния станет для тебя вечностью, или, по крайней мере, момент очищения будет таким же долгим, как твоя длинная, подлая и бездарная жизнь.
П р о ф е с с о р. Вот твоя тайна! В душе палача скрывается морализм геометра — стремление к симметрии, к равновесию, мечта о порядке... Ты такой же школяр, как и я. Я всего лишь честно признался в том, о чем другие предпочитают помалкивать… Я посмел сказать, что ничто в нашей жизни — ни один штрих — на существование иного божественного порядка даже не намекает… что его просто нет и быть не может. Что мир — это хаос, а жизнь — полный абсурд.
К о н р а д. Те, кто искренне так думал, лишали себя жизни.
П р о ф е с с о р. Ты хочешь скинуть на меня ответственность за их решения? Напрасно. Каждый делает со своей жизнью что хочет. Я вот полюбил абсурд и потому наслаждаюсь хаосом, я вкушал бессмысленность, как амброзию, жил в согласии с ужасом, с осознанием тупика. И мне было хорошо.
К о н р а д. Было? А теперь?
П р о ф е с с о р. Снова будет хорошо, как только я освобожусь от твоего лукавства.
К о н р а д. Я помогу тебе. Ну, давай — положи голову, я подниму нож, и мы повторим процедуру.
П р о ф е с с о р. Промах. Меня никогда не тянуло покончить с собой. Меня не манила пропасть в горах, шахта лифта или край высокой крыши. Я люблю жить со вкусом и не отдам ни куска моей жизни.
К о н р а д. Ты теряешь шанс. Это твой последний товар, который ты можешь еще обменять. Сложи голову, принеси жертву, до кончины у тебя всего два-три года, это очень плохие годы — больница, уколы, утка с мочой, памперсы с калом, возможно, потеря памяти, как у Розалии. Как ты поступишь, когда это случится?
П р о ф е с с о р. Не случится, потому что я не допущу такого конца. На крайний случай… со времен войны у меня дома припрятан яд — я приму его и сдохну легко и мгновенно, без всяких памперсов.
К о н р а д. То есть сделаешь то же самое, что я тебе предлагаю сейчас.
П р о ф е с с о р. Нет. Ты мне не предлагаешь, чтобы я просто умер, отбросил концы, сыграл в ящик. Ты предлагаешь, чтобы я о чем-то ужасно сожалел, чтобы я каялся, молил о прощении, чтобы признался во всех своих проступках. Нет. Если я должен сейчас умереть, то без малейших уступок.
К о н р а д. А если тот человек из Назарета на самом деле что-то знал и обещал: будет вам, грешники, прощение и свет, надо только покаяться от всего сердца в грехах и отринуть всю скверну?..
П р о ф е с с о р. Я прекрасно помню судебные дела всех политических врагов — все они каялись, все валялись в ногах, но это мало кому помогло.
К о н р а д. А ты думаешь, многих из них стоило бы простить? По-моему, нет.
П р о ф е с с о р. Мне раскаяние тоже мало поможет.
К о н р а д. Подумай.
П р о ф е с с о р. Что мне делать — встать на колени, рвать на себе волосы, бить себя кулаком в грудь?
К о н р а д. Я оставляю выбор формы за тобой.
П р о ф е с с о р. Бить в грудь кулаками не буду — у меня кардиостимулятор.
К о н р а д. Скоро стимулятор отключится сам — он не будет нужен.
П р о ф е с с о р. Я никогда не узнавал, достают ли в мертвецкой стимулятор перед похоронами покойника. Глупо сорить деньгами, закапывая кардиостимулятор вместе с телом.
К о н р а д. Загляни в любой магазин, где продают дешевые стимуляторы. Это подарки покойников. Работники похоронных фирм часто снимают с покойников одежду — рубашки, брюки, носки. И обувь. Все это можно купить в секонд-хэндах. Особенно мародерствуют в крематории — гроб уезжает под музыку вниз — и всё. Никто из семьи не осматривает покойного перед сожжением в печи. А покойники всегда горят нагишом.
П р о ф е с с о р. Пугаешь? Рассказываешь все это, чтобы я боялся?
К о н р а д. А разве ты ни капельки не боишься? Ты же не раз видел, как другие в преддверии смерти тряслись от ужаса. И ты всегда наблюдал за ними с презрением. А теперь загляни-ка сам в свои собственные глаза. Видишь страх?
П р о ф е с с о р. Вижу.
К о н р а д. Тогда чего ты ждешь? На колени, без колебаний, торопись! Можешь и не успеть, ты не знаешь, сколько тебе осталось. На колени, и выложи все грехи, как на исповеди.
П р о ф е с с о р. Кому? Не тебе же.
К о н р а д. Себе! Скажи: я был плохим человеком.
П р о ф е с с о р. Я был…
К о н р а д. Ты заставлял студентов отвечать полным ответом, ну же…
П р о ф е с с о р. Я был плохим человеком.
К о н р а д. Ты говорил, что ни добро, ни зло не существуют.
П р о ф е с с о р. Да, я говорил.
К о н р а д. И ты знал в душе, что ты лжешь.
П р о ф е с с о р. Я знал, что лгу.
К о н р а д. И почему же ты это делал?
П р о ф е с с о р. Так мне было удобно.
К о н р а д. А сейчас тебе неудобно?
П р о ф е с с о р. Мне страшно, у меня падает давление, здесь душно, но я чувствую холод.
К о н р а д. Не время жалеть себя, ты должен сказать что-то еще.
П р о ф е с с о р. Что жалею?
К о н р а д. О чем?
П р о ф е с с о р. Обо всей прожитой жизни.
К о н р а д. Еще?
П р о ф е с с о р. Прошу прощения.
К о н р а д. У кого?
П р о ф е с с о р. У всех, кому нанес обиду.
К о н р а д. И на что ты рассчитываешь?
П р о ф е с с о р. На милосердие.
К о н р а д. Чье?
П р о ф е с с о р. Того, Который есть То, что Он есть.
К о н р а д. И ты готов принять наказание?
П р о ф е с с о р. Да.
Профессор встает, идет к гильотине, ловким движением бросает Конрада под нож. Опускает рычаг. Нож падает. Отрубленная голова Конрада катится в темноту.
П р о ф е с с о р. Надо было так поступить в самом начале.
Из тьмы появляется Рафал.
Р а ф а л. Шеф, а когда было это начало? Когда вы первый раз молча сказали себе, что нет ни добра, ни зла? Или это было на расстрелах во время войны, или, может, еще в школе, когда вы предали своих друзей, чтобы самому спастись? Одному, так как для всех не было шансов.
П р о ф е с с о р. Иди сюда, иди и немножечко наклонись, а я сделаю тебе приятно. Ну, иди.
Профессор заманивает Рафала, чтобы тот положил голову на эшафот.
Р о з а л и я. А как ты поступишь со мной? Тоже заставишь положить голову на плаху?
П р о ф е с с о р. Не стоит. Зачем? Ты уже не представляешь для меня никакой угрозы.
Из темноты появляется Конрад.
К о н р а д. Я тоже тебе не угрожаю, никто тебе не угрожает, опасность для себя представляешь только ты сам.
П р о ф е с с о р. Не морочьте себе голову, призраки, и за меня не беспокойтесь, мне на вас наплевать. И так было всю жизнь. Вы не доросли мне даже до пяток. Каждый из нас прекрасно знает цену себе, и вся моя удачная жизнь — подтверждение того, что я прав. Брысь отсюда!
Профессор кидает разные предметы в фигуры судей, которые исчезают в темноте.
П р о ф е с с о р. Наконец-то я буду спокойно спать.
Профессор достает из мини-бара спиртное, делает последний глоток и ложится на диване в салоне.

Сцена 12
Сцена освещается. Там, где стояла гильотина, — диван, профессор лежит на диване. Уборщица открывает дверь. В номер входят Рафал, Лаура, Конрад, сотрудник гостиницы. Крик.
Л а у р а. Позовите врача!
Лаура хватает руку умершего, пытается нащупать пульс, дотрагивается до груди.
Л а у р а. Он еще теплый, но сердце уже не бьется.
В двери спальни появляется сонная Розалия. Она смотрит на Конрада.
Р о з а л и я. Это вы убили Адама?
Л а у р а. Он вошел только сейчас, вместе с нами.
Р а ф а л. Сердце не выдержало.
К о н р а д. Совесть не выдержала.
Розалия в ночной рубашке расставляет корзины с цветами, принесенные к юбилею профессора, так, что они кольцом окружают тело покойного.
Р о з а л и я. Flores por los muertos.

Занавес

Перевод с польского Томаша Лещинского под редакцией Анатолия Королева.