Беседу ведет и комментирует Сергей Анашкин.

Сиддика я знаю со студенческих лет, со времен учебы во ВГИКе. Его фильмография не велика — пара полнометражных картин да несколько короткометражек. Афганскому режиссеру выпало жить в трагическую эпоху — в пору войн, переворотов, вторжений, смут. Вехи его биографии напоминают канву приключенческого романа — переход на сторону моджахедов Северного альянса, угроза ареста — после взятия власти талибами, эмиграция в Пакистан… 

Как только режим исламистов пал, Бармак возвратился в Кабул.

Не уехал в Европу — по примеру коллег. Продолжает работать в Афганистане на благо национального кинематографа. Как режиссер, как продюсер, как педагог.

В творчестве Сиддика Бармака сплавляется опыт разных цивилизаций — традиции афганской, персидской и европейских (русской преж­де всего) культур.

Сергей Анашкин. По крови и языку ты — таджик. Что значит для тебя «быть афганцем»?

Сиддик Бармак. Афганистан в переводе с фарси — «страна пуштунов». В действительности Афганистан — многонациональное государство. Страна таджиков, узбеков, хазарейцев, туркменов, нуристанцев, белуджей — крупных и малых народов иранского, тюркского и даже монгольского происхождения. Наиболее многочисленны и влиятельны два ираноязычных этноса — пуштуны и таджики. Они считают себя арийцами, потомками древних ариев. Большинство уроженцев Афганистана понимают фарси[1]. Если в одной комнате соберутся представители разных этнических групп, для общения они выберут именно это наречие.

Афганистан находится на перекрестке исторических и культурных потоков. Здесь воевал Александр Македонский, здесь потерял своих сыновей Чингисхан. Судьбу афганцев определила сама география. С одной стороны — Индия, с другой — Иран. Афганистан — страна громадных внутренних противоречий. Но когда появляется внешний враг и пробует захватить эту землю, афганцы объединяются. Потому все вторжения в Афганистан заканчиваются плачевно.

Сергей Анашкин. Почему ты захотел стать режиссером?

Сиддик Бармак. Родом я из провинции Панджшер. Когда мне исполнилось пять лет, наша семья решила перебраться в Кабул. Отец был офицером полиции, он получил место в столице. Прошла всего пара месяцев с момента нашего переезда — и я впервые увидел кино. Двоюродный брат повел меня в кинотеатр «Парк», что находится в центре Кабула. «Приготовься, — предупредил брат, — как только выключат свет, на экране появится парень, он сразу начнет стрелять». Я ждал начала сеанса, сгорая от нетерпения. Любопытство боролось со страхом. Вдруг кто-то и в самом деле захочет меня убить? Свет погас. На экране появилось изображение — всадник в пустыне (а не разбойник с ружьем). Я не понимал, откуда взялась картинка. Повернув голову, увидел поток света, что исходил из маленького окошка. Созерцание процесса проекции, свойств таинственного луча увлекало меня сильней, чем события, происходившие на экране. Два или три года потом я искал ответ на вопрос: как же изображение попадает на белую плоскость? Никого не спрашивал, пытался додуматься сам.

Как-то мы с отцом пошли смотреть итальянский детектив. Слоняясь по кинотеатру, я наткнулся на приоткрытую дверь. Поднялся по лестнице. В маленькой комнатке незнакомый мне человек вставлял в диковинный аппарат что-то большое и круглое. Неожиданно вспыхнула яркая искра — луч света, прорезав тьму, устремился в глубину зала. Киномеханик быстро заметил присутствие постороннего мальчугана. Вывел меня в фойе, сразу же запер дверь. Я не успел обидеться. Был доволен — отныне и я посвящен в секреты кинопроекции.

С того момента я захотел стать киномехаником. Я учился во втором или в третьем классе. Из бумажных коробок смастерил маленький кинотеатр. Догадался, что при помощи линзы можно увеличивать изображение. Склеивал обрывки пленки, которые находил на задворках кинотеатров. Приглашал на сеансы ровесников — друзей и соседей, в том числе двоюродного брата (сейчас он директор студии «Афган-фильм»). Даже билеты продавал. Но зрителей становилось все меньше — им быстро надоедал хаотичный монтаж кусков из индийских, американских и европейских картин. Я начал озвучивать свои фильмы, записывал диалоги на магнитофон. Приходилось придумывать связки, смысловые мостики между обрывками фильмов. И тогда я понял, что кино — не только техника. Кино — это искусство. Нужно размышлять, фантазировать, сочинять. Вот я и решил стать режиссером, ну или кинематографистом вообще. Но, признаюсь честно, я никогда не думал о карьере актера — считал, что лицедейских способностей у меня нет.

«Усама»

Сергей Анашкин. Какие фильмы можно было увидеть в Кабуле в годы твоего детства — в начале 1970-х годов?

Сиддик Бармак. Преобладали индийские. Были три кинотеатра, которые специализировались на западном кино: американском, итальянском, французском. Еще два кинотеатра показывали черно-белые иранские мелодрамы шахской поры. Нужно сказать, что в потоке коммерческих лент попадались неплохие картины, персидские фильмы оказали заметное влияние на афганский кинематограф. Их язык (фарси) афганцы понимали без труда, их сюжеты и проблематика были близки нашему зрителю[2].

Сергей Анашкин. А советское кино?

Сиддик Бармак. Недалеко от моего дома находился Политехнический институт, построенный при содействии СССР. Каждый четверг (а выходной у нас пятница) в гимназии при Политехе устраивали киносеансы: советское кино — и классика, и современные ленты. Я был завсегдатаем этих показов — мне нравилась человечность советских картин. А после 1979 года фильмы, снятые в СССР, стали регулярно показывать по телевизору.

Сергей Анашкин. Как ты попал на съемочную площадку?

Сиддик Бармак. Я учился в девятом классе, когда отца перевели в Кандагар. Он не звонил, не писал. Выяснилось, что заболел. И я отправился навестить его. По счастливому стечению обстоятельств моим соседом в междугородном автобусе оказался известный афганский актер. Я рассказал ему о своей страсти к кино. Тот отнесся ко мне по-доброму, обещал ввести в круг кинематографис­тов. И слово сдержал. Познакомил с Латифом Ахмади, режиссером, владельцем частной компании «Ариана-фильм». Инженер Латиф (так принято было его величать) нанял меня на работу. Стал моим первым наставником в кинематографе. Я испробовал многое: ремесло звукооператора, ассистента оператора, даже площадку мел. Инженер Латиф доверял мне. Давал творческие задания: «Бармак, перепиши-ка для меня диалог...»

Начало 1980-х — трудное время. Произошла революция, в Афганистан во­шли советские войска. Кто-то верил, что страна вступила на путь процветания. Другие были убеждены, что вторжение иноземцев приведет к катастрофе. Я тоже считал так. Не знаю уж почему. Я мало разбирался в политике, не мог давать ­осмысленные прогнозы, как это делают заправские аналитики. Но предчувствие скорой беды не покидало меня.

Кинематографисты и в сложных условиях продолжали свою работу. Правительство Афганистана инициировало создание творческих союзов. Ассоциации кинематографистов в том числе. На учредительный съезд из Москвы приезжал Алексей Баталов. Я не мог поверить своим глазам: вот актер из фильма «Летят журавли», которым я так восхищался. Пожал ему руку и дрожащим голосом произнес: «Welcome to Kabul!» (В то время я совсем не говорил по-русски.) Ассоциа­ция афганских кинематографистов была создана в июне 1980-го. Я стал самым молодым ее членом.

Вскоре мне позвонил глава ассоциации режиссер Торялай Шафак. Спросил, не хочу ли я изучать режиссуру в Москве. Мне было непросто принять решение. Конечно, я мечтал учиться за рубежом. Но я был единственным сыном в семье. Ни брата, ни сестры, на кого я мог бы оставить маму. О судьбе отца в тот момент я не имел известий. Позднее узнал, что он не принял новую власть. Смог выбраться из Кандагара, эмигрировать в Германию и получить там статус беженца. Я хотел скрепя сердце отказаться от поездки в Советский Союз. Но мама проявила характер: это твой единственный шанс, не хочу, чтобы ты упустил его из-за меня. Она поговорила с родственниками. Мой двоюродный брат с женой переехали в наш дом, они стали заботиться о маме. А я смог отправиться на учебу в Москву.

Сергей Анашкин. Ты учился в перестроечном ВГИКе. Что самое ценное помимо секретов профессии ты открыл для себя в Москве?

Сиддик Бармак. На мое становление повлияли многие фильмы, которые я посмотрел во ВГИКе, — советское и мировое кино. И, конечно, русская литература. Повлияла интеллектуальная атмосфера: товарищи и педагоги придерживались разных воззрений. Среди моих друзей были и те, кто не одобрял советскую политику в Афганистане, говорил о необходимости вывода войск. Встречи с неординарно мыслящими, интеллигентными людьми помогли мне понять русскую литературу — грандиозной мощности классику. Я имел возможность впитывать их идеи, заряжаться их творческой энергией. В Москве я прочел много русских книг, начал даже думать по-русски. Читал и удивлялся: а ведь нельзя адекватно перевести на иностранный язык ни Чехова, ни Толстого, ни Достоевского, ни Лермонтова, ни Гоголя. С русской классикой надо знакомиться в оригинале. Кто-то дал мне ксерокопию «Мастера и Маргариты». Я подумал: какое кино можно снять! Роман Булгакова напомнил мне поэму легендарного Санаи Газневи «Путешествие рабов Божиих к месту возврата»[3]. Это рассказ о хождении человека по раю и аду, автор стыкует в ней различные уровни реальности. Следы влияния Санаи можно найти в «Божественной комедии» Данте — свой текст персидский поэт написал на два столетия раньше…

Сергей Анашкин. Ты вернулся в Афганистан в смутное время — менялась власть…

Сиддик Бармак. Я возвратился домой в конце 80-х, в тот момент, когда доктор Наджибулла объявил о политике примирения. Но война все продолжалась. Вскоре я столкнулся с серьезной проблемой — с цензурными ограничениями. Почувствовал: мне не дают свободно дышать. Цензуре тогда подвергались фильмы, спектакли, книги, массовая печать. Укоренялась самоцензура — авторы запрещали себе касаться определенных тем. Страх сказать что-то не то охватил всех. Короткометражки, снятые мной во время учебы во ВГИКе — «Стена», «Круг» и «Чужой», — оказались на полке. Чашу терпения переполнил запрет нового сценария. Он назывался «Тень», был написан по мотивам рассказа Джалала Але-Ахмада[4] «Сын народа». История о вдове, которая снова выходит замуж. Муж погиб на войне. Новый супруг не может принять ее сына. Женщина мечется между мальчиком и мужчиной. Но в конце концов делает выбор в пользу супруга и находит способ избавиться от ребенка. Прошло какое-то время, мой друг актер и режиссер Насир Алкас смог снять короткометражный фильм «Тень». Мне его сделать не дали. Пробовал запуститься — сценарий зарубила цензура. Вот я и подумал: хватит с меня, больше так жить не хочу!

С группой друзей-кинематографистов я двинулся на север страны, в тот район, что находился под контролем полевого командира Ахмад Шаха Масуда. Он принял нас очень радушно. Сказал, что любит кино, верит в силу его воздействия. Я ответил, что не хочу быть наемным пропагандистом. «Степень твоей свободы зависит от тебя самого, — парировал он, — делай что хочешь, я не стану чинить препятствий». Мы начали съемки документальной картины — о буднях моджахедов Ахмад Шаха Масуда. Четыре года я прожил на севере Афганистана, четыре года я не видел свою семью: маму, родственников…

В Кабул я вернулся после свержения доктора Наджибуллы, когда моджахеды вошли в столицу. Отстраненный от власти правитель пытался бежать, но был арестован, казнен.

К сожалению, смена режима не принесла мира стране. Междоусобица вспыхнула с новой силой. Конфликт между различными группами моджахедов принято называть гражданской войной. Но я убежден, что его разжигали внешние силы. Правительства Ирана и Пакистана хотели видеть у власти собственных марионеток. Ахмад Шах Масуд был человеком свободолюбивым, он верил в независимый Афганистан. Начались затяжные бои. Много людей погибло. Горожане бежали в сельскую местность. Те, кто имел такую возможность, эмигрировали. Кинематографисты уезжали за рубеж.

Я решил остаться в Кабуле. Был назначен директором киноархива. Здание кинохранилища оказалось практически в прифронтовой полосе. Наша команда делала все возможное и невозможное, чтобы спасти архив — наследие афганского кинематографа. Пропало электричество — приобрели генератор. Даже в дни смуты мои товарищи продолжали снимать кино. Заканчивали недоделанные картины. Запускали новые, в основном документальные. Пока в сентябре ­1996-го в Кабул не вошли отряды талибов. Даже в этот момент я не хотел покидать страну, считал, что должен жить здесь. Уже через неделю после захвата столицы талибы арестовали меня. Освободился чудом. Пришлось бежать в Пакистан.

Сергей Анашкин. Какова судьба афганского киноархива? Удалось ли сберечь старые фильмы, или талибы уничтожили их?

Сиддик Бармак. Архив «Афган-фильма» удалось сохранить благодаря мужеству и находчивости сотрудников. В его коллекции — игровые и документальные ленты, а также выпуски хроники — с начала 50-х годов. Мулла Омар несколько раз отдавал приказ уничтожить архив. Но реализовать его директиву не смогли. Хранители обесточили здание. Распределили коробки с фильмами по потайным помещениям. Вход в самое большое из них замаскировали плакатом с исламским лозунгом. Талибы так и не догадались, что за надписью дверь. Но они смогли найти и уничтожить другое хранилище, в котором находились зарубежные фильмы (индийские, советские, американские). У нас были фильмы Тарковского, Параджанова, Шенгелая, Данелия. Все сожгли. Когда, вернувшись из эмиграции, я увидел пепелище — не смог сдержать слез.

Сергей Анашкин. Как тебе жилось в эмиграции?

Сиддик Бармак. На короткое время я возвращался в Афганистан. Но не в столицу, а в те края, где родился, — в Панджшер. В 1998-м искал счастья в Таджикистане. Работы не нашел, страна еще не оправилась от последствий междоусобицы. Пришлось снова отправиться в Пакистан. Я смог устроиться актером на радио. Местное отделение Би-Би-Си запустило в эфир радиодраму «Новый дом, новая жизнь» для афганских беженцев, обосновавшихся в Пакистане. Я получал зарплату, мог прокормить себя и родных…

Почти синхронно произошли два события, переменившие ход истории. От бомбы смертника погиб Ахмад Шах Масуд, а через два дня случился теракт в Нью-Йорке… Когда талибов выбили из Кабула, я смог вернуться домой. Стал директором киностудии — на два года.

Сергей Анашкин. Фильм «Усама» сделал тебя знаменитым. Как затевался этот проект?

Сиддик Бармак. В Афганистан приехал Мохсен Махмальбаф. Он подбирал натуру для фильма своей дочери Самиры «Пять часов пополудни». Зашел в мой кабинет: «Сиддик, почему ты сам ничего не снимаешь?» Я пожаловался на отсутствие средств. Рассказал вкратце сюжет «Усамы». История увлекла его: «Даю тебе сто тысяч долларов — запускайся». Не поверил своим ушам: сто тысяч долларов для тогдашнего Афганистана — невероятная сумма. Он протянул руку: «Если продашь этот фильм за рубеж — сможешь вернуть мои деньги. Не получится — переживу. Поговорим о новом проекте». Господин Махмальбаф познакомил меня с оператором Эбрахимом Гафори и другими членами своей съемочной группы. Иранские кинематографисты приняли участие в работе над фильмом. Я не думал о международном успехе. Считал, что эта картина нужна моим соотечественникам. Люди не должны забыть, через какие мучения они прошли при диктатуре талибов, которые навязали Афганистану извращенную трактовку ислама. Когда черновой вариант «Усамы» был смонтирован, я показал его Махмальбафу. «А почему бы тебе не отправить кассету в Канн?» Фильм отобрали в программу «Особый взгляд», он получил «Золотую камеру». Потом были другие фестивали и другие призы. В США — «Золотой глобус».

«Усама»

Сергей Анашкин. Сложно ли было найти такую органичную девочку на главную роль?

Сиддик Бармак. Когда готовился к съемкам «Усамы», я осознал, что должен опереться на опыт итальянского неореализма. Брать на роли непрофессиональных актеров, обычных людей с улицы. Героиню искал долго. Посмотрел почти три тысячи девочек. Попадались очень красивые. Но ни одна не захватила меня. Не знаю уж, чего им недоставало: звонкого голоса, искренних глаз, деликатности эмоционального склада…

Встретил ее у кинотеатра «Парк», того самого, где началось мое знакомство с кинематографом. Девочка просила подаяние. Она сама обратилась ко мне: «Дядя, дай денег». Я обернулся и увидел такие глаза, каких прежде не встречал. Казалось, еще минута — и потекут слезы. Меня тронули ее искренность и простодушие.

Девочку звали Мариной. Русское имя. Своего точного возраста она не знала: «Может, десять, а может, одиннадцать лет». Я спросил: «Дочка, хочешь сниматься в кино?» Она не понимала, о чем идет речь. «А ты телевизор видела?» — «Видела — через окно ресторана «Герат».

Выяснил, где ее можно найти (полдня учится, полдня зарабатывает на хлеб). Когда мы встретились во второй раз, я задал еще несколько личных вопросов: «Что тебя трогает? Что заставляет плакать?» Марина ответила: «Во время войны я потеряла сестру…» Заплакала и никак не могла остановиться. Рассказала, как ей приходилось бегать от бойцов «Талибана», которые гоняли уличных попрошаек. Я больше не сомневался: именно эта девочка мне нужна.

Марина не знала сюжет картины. Я хотел, чтобы она оставалась естественной (такой, как есть, в предлагаемых обстоятельствах). Не предупредил, что придется постричься под мальчика. «Дядя, не надо меня стричь, я так люблю свои волосы», — всхлипывала она. Я утешал, как умел: «Дочка, куплю тебе чудесный шампунь — волосы отрастут быстро». И она доверилась мне.

Все актеры были непрофессионалами, в кино играли впервые. Я получал удовольствие от съемочного процесса — непрофессиональные исполнители углубляли мои идеи: они привносили в фильм собственный жизненный опыт.

Сергей Анашкин. Знаешь ли ты, что иранский режиссер Маджид Маджиди обвинил тебя в плагиате? Он утверждал, что основной мотив «Усамы» — девушка переодевается парнем в надежде устроиться на работу — заимствован из его фильма «Дождь».

Сиддик Бармак. Я посмотрел «Дождь» через четыре месяца после того, как завершил работу над «Усамой». Сценарий написан в начале 2000-го в пакистанском городе Пешавар. В основе его — реальная история, которую я прочел в газете «Сахар», издававшейся там для афганских беженцев. Маджид Маджиди очень хороший режиссер. Но как профессионал, он должен бы понимать, чем отличаются наши картины. Молюсь за тех, кто заблудился. Пусть Бог поможет заблудшему увидеть истинный путь[5].

Сергей Анашкин. Как возникла идея «Опиумной войны»?

Сиддик Бармак. После каннских показов «Усамы» зрители выходили с заплаканными глазами. Это, как ни странно, огорчило меня. Подумал: а ведь кино должно приносить радость. В каком-то из интервью на вопрос о дальнейших творческих планах я ответил: «Хочу сделать комедию». Но сюжета еще не было. Один из друзей рассказал мне историю двух американских солдат. Они дезертировали из части, расквартированной под Кандагаром, и полгода скрывались в сельской глуши. Совершили побег, потому что боялись, что их отряд перебросят в Ирак (там было опаснее, чем в Афганистане). Я принялся за сценарий. О трусости. Но в какой-то момент забуксовал: опять выходит рассказ о человеческом горе. Из страха не рождается смех.

Вспомнил, как на обочине дороги, ведущей из Кундуза в Тахар, я увидел старый советский танк. Рядом с машиной играли мальчишки. Подошел, поздоровался. Оказалось, что в брошенном танке поселилась семья. У беженцев, возвратившихся из Ирана, не было другого пристанища. Скорее всего, они прожили в железной утробе всего два или три дня. А визуальный образ засел в моей голове.

Я решил совместить две истории — об американских солдатах и об афганской семье, живущей в подбитом танке. Придумал для них среду обитания — поля, засеянные опиумным маком[6]. Из этого и родился сюжет «Опиумной войны». Вместо чистой комедии у меня получилось кино гибридного жанра: сочетание черного юмора и сатиры. Натуру снимали на севере Афганистана, недалеко от Саланга[7].

Сергей Анашкин. В создании фильма принимали участие таджикские кинематографисты…

Сиддик Бармак. Я решил собрать интернациональную группу. Друзей из разных стран. Оператора Георгия Дзалаева и художника-постановщика Бахтиёра Кахорова пригласил из Таджикистана. Гримера и фотографа — из Индии. Звукооператора — из Ирана. Американских военных сыграли непрофессиональные исполнители. Белого — Питер Буссиан. Он мой добрый знакомый, фотограф, известный репортажными съемками. Часто приезжает в Афганистан. Черного парня — Джо Субу — я нашел через Питера.

Сергей Анашкин. Фильм получил приз Римского фестиваля, но, в отличие от «Усамы», успешного проката он не имел. В чем дело? Может быть, в том, что «цивилизованный человек», его ценности и стереотипы показаны в этом кино без пиетета и подобострастия?

Сиддик Бармак. Фильм появился в неблагоприятный момент — когда разра­зился глобальный финансовый кризис. У «Опиумной войны» есть призы. Картину купили дистрибьюторы из восемнадцати стран. Может быть, дожидаются информационного повода. Момента, когда сообщения из Афганистана вновь станут мелькать в новостях. Придерживают до 2014 года[8].

«Опиумная война»

Сергей Анашкин. Драму снял, комедию попытался, что будешь делать сейчас?

Сиддик Бармак. У меня есть три замысла. Ближе всего к осуществлению международный проект с рабочим названием «20». Это не просто цифра, а термин из лексикона производителей героина. Действие фильма должно происходить в Афганистане, Таджикистане, России, сюжет основан на реальных событиях. Уже есть французский продюсер. Начало съемок планирую на сентябрь 2014 года.

К сожалению, правительство Афганистана самоустранилось от поддержки национального кинематографа. Когда-то кино было государственной монополией. Нынче — свободный рынок. Стремление получить скорую прибыль влияет на качество афганских картин. Нынешнее руководство страны считает, что кино — это частное дело, забота самих киношников. Пускай режиссер ищет деньги где хочет. Жалко порой молодых ребят: какие у них идеи, а денег нет!

Сергей Анашкин. А сам ты не пробовал поддержать молодых режиссеров?

Сиддик Бармак. Старался — по мере возможности — помогать молодым кинематографистам еще в те времена, когда был директором студии «Афган-фильм». Теперь у меня есть собственная компания «Бармак-фильм». Я был продюсером фильма «Три точки» — дебютной картины Руе Садат, первой афганской женщины-постановщика. Работал с режиссерами нового поколения — Мирваисом Рекабом, Массумом Кесамтом, Расулом Иманом, Наби Танхо, Рази Мохеби, Сухайло Мохеби, Хадемом Хаидари.

В 2006 году мы запустили специальный проект по обучению афганских детей азам кинематографических профессий: четыре мальчика и четыре девочки получили возможность сделать по короткометражке. Сейчас активнее всего поддерживаю творческую группу, которая выбрала для себя английское название Jump-Cut. Ребята снимают короткий метр, пытаются экспериментировать с формой…

[1] Точнее, его восточный диалект дари. — Здесь и далее прим. С. Анашкина.

[2] «На экранах кинотеатров демонстрируются преимущественно иностранные фильмы. Их число достигает 200 лент в год, причем 60 процентов приходится на долю Индии, остальные — на Иран, США, СССР и ряд европейских стран». См.: Конаровский М. Страна гор и легенд. М., 1979.

[3] Абу-ль-Маджд Мадждуд ибн Адам Санаи — суфий, один из крупнейших персоязычных поэтов XII века, родился в городе Газна, Афганистан.

[4] Джалал Але-Ахмад (1923—1969) — иранский прозаик.

[5] См.: «Маджид Маджиди: настигнуть газель, отыскать жемчужину». — «Искусство кино», 2005, № 4. Своей версией истории о «бродячем сюжете» поделился со мной Мохсен Махмальбаф: «Маждид Маджиди — человек недостойный. Любимец правителей — приспешник преступников. Он был моим ассистентом, но ничего хорошего сказать о нем не могу. Бармак не крал сюжет у Маджиди. Сам Маджиди позаимствовал фабулу фильма «Дождь» из моего рассказа «Хлеб и цветок», который входит в сборник «Время любви». Опубликован лет двадцать назад».

[6] Художник-постановщик фильма Бахтиёр Кахоров рассказывал мне: для того чтобы вырастить мак, группе пришлось получать специальное разрешение у центральных властей — опиумный цветок находится под запретом (де-юре).

[8] На этот срок запланирован вывод натовского контингента.