Семьдесят лет назад в Москве, в разгар войны, группа учащихся 175-й (правительственной) школы во главе с сыном наркома авиапромышленности СССР Владимиром Шахуриным создала подпольную организацию «Четвертая империя»: дети высшей советской элиты восхищались эстетикой «третьего рейха», читали «Майн Кампф», именовали друг друга группенфюрерами и рейхсфюрерами. После гибели в июне 1943 года одного из членов группы (история описана в романе «Каменный мост» Александра Терехова) были арестованы восемь подростков. Среди них двое сыновей Микояна, племянник Сталина, сын академика Бакулева. Провинившихся детей вождей выслали из Москвы, «дело волчат» замяли.

Формально никаких преступлений дети не совершили; по нынешним временам – ужас, но не ужас-ужас; вспомним какие-нибудь всплывающие в Интернете время от времени фото позирующих в нацистской форме детей вице-губернаторов. Поражает тут главным образом цинизм элиты – какой-то завораживающий… и тогда, и сейчас. Его можно объяснить защитной реакцией организма. Дети элиты в России всегда в курсе, что их высокое положение, как и положение их родителей, от них самих никак не зависит. Этот цинизм происходит от ощущения зыбкости, случайности своего социального положения.

Чтобы понять феномен Ксении Собчак, нужно держать в голове этот базовый цинизм элиты, как и забытое понятие «социальное происхождение». По рождению Собчак все-таки из другой среды – «из научной интеллигенции»; рано, еще в детстве попав во властную элиту, полностью идентифицироваться с ней Собчак не смогла. Предположительно – именно с этим базовым цинизмом – иначе не было бы ничего из того, что происходило с ней в 2012–2013 годы. Но и порвать с этой средой Собчак тоже не может – в силу обстоятельств, как у нас говорят, непреодолимой силы.

Феномен Собчак в том, что ни для одной среды в России она никогда не будет своей.

Эта ее раздвоенность, порождающая психологические проблемы, имеет и преимущества. В частности, обусловливает посредничество как базовую модель ее поведения. То, в чем Собчак подозревали год назад – она, мол, чуть ли не заслана в либеральное движение, чтобы «убить протест», – это ее поведение есть на самом деле вещь сугубо психологическая. Просто быть перебежчиком, посредником, переговорщиком – самая комфортная для нее роль. То, что Собчак все время «перебегает», – это не расчет, а следование инстинкту.

Ксения Собчак, программа «Дом-2» (телеканал ТНТ)

Все усилия Ксении Анатольевны последних двух лет можно сформулировать как желание «быть признанной равными себе» (Фукуяма). То есть в нашем случае признанной интеллектуальной (в меньшей степени либеральной) средой. Никаких материальных выгод ей это, заметим, не дает (аудитория телеканала «Дождь» несопоставима, скажем, с аудиторией «Дома-2»). Если бы Собчак нужно было формальное признание, она могла бы спокойно возглавить какой-нибудь частный фонд или провластную культурную институцию. Но ей нужно именно символическое признание.

Говоря совсем просто, Собчак предпочитает считаться приличным человеком. «Хорошим человеком». Что это такое сегодня – вопрос сам по себе запутанный. Нынешняя государственная идеология, в отличие от предыдущих, не предложила положительной этики наподобие «советского человека». Есть только зыбкий симбиоз православия и патриотизма, но он совсем безжизненный. Идеология больше не настаивает на собственной моральной правоте – в этом ее уникальность. Она опирается фактически на принцип «от обратного», на «отрицательную этику»: не «мы лучше других», а «другие ничем не лучше нас».

Человек – в экзистенциальном смысле – не может с этой антиэтикой смириться. Ему помимо физиологических надобностей еще и крайне важно «быть хорошим». Поскольку универсальной этики в России нет, она теперь существует в границах микрогрупп, микросообществ, в каждом – своя. «Стать хорошим» в России можно только с точки зрения какой-то микрогруппы.

Собчак для идентификации выбрала либеральную среду, и это понятно, в общем: там ориентируются на универсальные понятия – «европейские ценности». Журналистика нелицеприятная, жесткая и объективная, на которую она равняется, – также наследование европейской традиции. Русская журналистика преимущественно понимает интервью как жанр комплиментарный, как дружескую беседу. Традиция разговора с людьми неоднозначными, гонимыми и преследуемыми или, напротив, презираемыми в «приличном обществе», практически отсутствует. В новейшие времена первым интервьюером европейского типа стал Олег Кашин: он и установил новые стандарты.

Поначалу журналистика была выбрана Ксенией Собчак в качестве разновидности благотворительной деятельности – так она видела возможность «приносить пользу обществу». В жанре интервью у нее есть преимущество: с большинством своих героев – медийными фигурами – она знакома «по прошлой жизни», причем всегда как равная с равными. Но сегодня эти беседы для Собчак уже пройденный этап. В прошлом году она занялась по сути общественно-политической журналистикой, и тут показательны две беседы 2013 года – с Ходорковским и Pussy Riot.

Интервью эти неравнозначны: видно, что с Ходорковским, несмотря даже на десять лет, проведенные им в тюрьме, она говорит как со своим, понимая его логику и мотивацию, разделяя его взгляды. С Pussy Riot все совсем иначе. Эта среда Ксении Собчак совершенно неблизкая, она ее не понимает и не чувствует. Но это, как ни странно, даже хорошо.

Формально ее упрекнуть не в чем: она действительно задает неприятные вопросы и своим, и чужим. Делает ровно то, что и должен делать журналист, – быть «волком в гостях у Красной Шапочки», по выражению Александра Тимофеевского, который упрекает ее за жесткость в отношении Pussy Riot: «Девочки вчера вышли, отсидев двушечку, и их не надо подъ..ть, как Ренату Литвинову». Однако, заметим, либерально-комплиментарный вариант беседы ничем не лучше провластно-комплиментарного. Мы же вроде хотим вырваться из замкнутого круга?.. Как и всякое явление современного искусства, акция Pussy Riot не может иметь однозначных оценок, и «личная неприязнь» Собчак к собеседницам как раз помогает увидеть ситуацию во всей ее сложности. То, что разговор с Толоконниковой и Алехиной не получается, – это как раз и есть признак подлинности происходящего. Именно в недоговорках, умолчаниях, увиливаниях – самое важное; в этих зазорах мы успеваем рассмотреть позицию и самой Собчак, и ее собеседниц.

Другое дело, что Собчак не понимает сути акционизма – принципа анонимности, – отсюда и ее странные вопросы вроде «бренда Pussy Riot». Она действительно не понимает, как можно отказаться от капитализации успеха, но в данном случае ее непонимание так же симптоматично: оно отражает общую материалистическую, рационалистическую установку нашего общества.

Как правило, Собчак использует один прием: начинает с комплиментов, затем незаметно переходит к закручиванию гаек: цветистое, несколько пре-увеличенное восхваление собеседника усыпляет его самоконтроль (медиазвезды привыкли к комплиментам). Далее все просто: Собчак цепляется к любой фразе, оговорке собеседника и начинает с ним как бы невинную игру в слова, по капле разрушая тот образ, который герой до того с таким трудом выстраивал. То, чего добивается Собчак, – это деконструкция, акцент на разнице между декларациями человека и его поведением.

Вот классический пример – разговор с Иваном Охлобыстиным (2012 год) в связи с только что принятым «законом Димы Яковлева»:

«– Иван, для Христа есть разница – здесь дети будут или там, за границей?

– Для Христа нет разницы.

– Значит, ты не с Христом, а с Советом Федерации?

– А вот тут сложный вопрос…

– Подожди. Для тебя сложный вопрос, с Христом ты или с Советом Федерации?»

Ловить на слове Собчак умеет. Менее уверенно себя чувствует, когда переходит к обобщениям. Тут она «горит» стилистически: сразу появляются какие-то нелепые обороты «я не разделяю позицию того, что…» Эти ошибки, однако, берутся не от неграмотности, а от неуверенности. Собчак на самом деле до сих пор не чувствует общественно-политические темы своими, не может их, условно говоря, «присвоить» – несмотря даже на то, что у нее диплом политолога.Официально программа называется «Собчак живьем», но на заставке пишут просто «Собчак», и это, безусловно, правильное позиционирование телеканала «Дождь»: он предлагает нам в данном случае смотреть не беседу на актуальную тему или с актуальным собеседником, а всегда некое «Собчак плюс». Акцент на первом слове – мы вам в первую очередь покажем саму Собчак («длина шпильки – 18 сантиметров, натуральная блондинка» и так далее) – плюс еще кого-то интересного. Мы никогда ни на минуту не забываем, что это именно Собчак тут сидит. Что она сама по себе не менее важная новость, чем тот, с кем она беседует. И в этом формате Собчак, в общем-то, органична. Была – до недавнего времени.

Когда дошло дело – на втором году программы – до бесед с людьми в связи с актуальными событиями, с людьми, от которых ждут важных слов или сигналов (например, интервью с Навальным в 2013 году), прежний имидж Собчак стал ей мешать. Потому что всегда, что бы серьезного ни происходило в кадре, мы понимаем, что это шоу, и смотрим его как шоу. А Собчак – вспомним о ее символических задачах – хочет, чтобы к ней относились всерьез. Отсюда и ее попытки стать «менее заметной» (вызвавшие немало иронии «платье отличницы», отложные воротнички и серые свитера). Но вдумайтесь: как Собчак может стать «менее заметной»? Это звучит как абсурд. И это еще одна психологическая ловушка, в которую Собчак попалась. Надо сказать, что Ксения из тех, кто попадается не в чужие, а в собственные ловушки: как соединить собственный имидж и серьезность?

Из ее оригинальных приемов можно отметить один: апелляция к базовым ценностям. Ее собеседники в большинстве своем привыкли оперировать конкретным – цифрами и фактами; они отвыкли или не умеют помещать себя в пространство идеального. Даже в случае с Охлобыстиным, который сочетает религиозную деятельность с пиаром, на чем его Собчак и ловит. Этот прием в одних случаях работает очень удачно: большинство гламурных гостей не ожидают от нее такой «подлянки» и «вскрываются», оказываясь посрамленными на фоне «общечеловеческого» или «общегуманитарного». Та же книжность, однако, в применении к людям с реальным трагическим опытом выглядит натужно: вся эта любовь к цитированию («я вот тут специально выписала для вас цитату...»), абсолютизация «мудрости веков»… Дарить Pussy Riot в подарок книгу другого известного политзаключенного – это как-то too much.

Но самое важное сейчас даже не то, что она делает. Важнее предложенная ею – невольно – модель поведения, другая карьерная траектория. Она совершенно противоречит привычным российским нормам. Во-первых, такого практически не бывало, чтобы человек из развлекательного сегмента ТВ по своей воле перешел в общественно-политический.

Ксения Собчак и Михаил Ходорковский, программа «Собчак живьем» (телеканал «Дождь»)

Это привело к интересным последствиям. В силу специфичности своего имиджа Собчак как бы легализует, огламуривает, придает лоск либеральной, правозащитной, интеллигентской среде. Символически уравнивает ее в правах с властной элитой. Дело в том, что все, что «не власть», или все, что не «около власти», в России до сих пор традиционно считалось маргинальным, второсортным. Собчак фактически приучает массового зрителя к тому, что оппозиционер – не персона нон грата, а равноправный, правомочный персонаж. И именно это, я думаю, заставляет федеральные телеканалы нервничать: то, что благодаря ей формируется параллельная реальность, появляется альтернативная мода на людей, которых ни один федеральный телеканал пригласить к себе в эфир уже не может.

Во-вторых, Собчак предлагает другую модель успеха в России. Думаю, что 99 процентов первокурсниц журфака мечтают не о славе Евгении Альбац или Марианны Максимовской, а о славе Собчак. Еще пару лет назад других моделей успеха в тележурналистике, кроме как заниматься попсой или официозом, не было. Единственный путь наверх – быть послушной девочкой. Собчак предлагает другой рецепт успеха: быть непослушной. И тут опять-таки речь не о ней самой, а о новом стандарте. Об эстетической легализации «неправильного поведения». В России, в отличие от Запада, такое поведение никогда не одобрялось массовым сознанием. Оно не укоренено в культуре и вообще считалось разновидностью сумасшествия – «плевать против ветра». Благодаря Ксении Собчак у таких девочек-первокурсниц теперь появляется выбор – и этический, и профессиональный. Пусть и условный, пусть и со всеми оговорками.

Но все-таки выбор.