Вы читаете журнал katerinaa

29 декабря, 2012, 20.00

katerinaa

Я, конечно, спросила на всякий случай, не свободно ли место.

– Нет, – сказала старуха.

Она сидела у окна, а место рядом с ней стерегли рукавицы.

Народ все прибывал, старуха смотрела растерянно, я надеялась, что никто к ней не подойдет, что придется ей убрать своих псов, и тогда я сяду наконец. Стоять уже сил не было. Псы старухины были из серой шерсти, простой вязки, один с зеленым глазом–заплаткой на большом пальце. Бархатная заплатка, между прочим.

Оттенок темный малахитовый, красивый. Бог его знает, откуда у этой нищей старухи в старой, источающей пух мужской куртке, в темной лоснящейся юбке, в валенках с галошами взялся такой красивый обрезок. Может быть, жакет такой водился у нее в дни молодости. Я попыталась представить ее молодой и красивой, в темно-зеленом бархатном жакете, с припудренным лицом, с ароматом, едва слышным, «Красной Москвы». Напомнила мне эта старуха мою, так, что сердце сжалось. Электричка тронулась, старуха еще надеялась, выглядывала людей, пробирающихся по проходу. Я ее не торопила.

Она посмотрела на меня растерянно и убрала псов.

Я уселась. В проходе стояла толпа, покачивалась в такт, душно было, сонно.

Старухины иссохшие, с пожелтелыми ногтями пальцы вдруг коснулись моей руки.

– Дочка, – спросила старуха, – у тебя есть телефон?

Она расстегнула куртку и вынула из внутреннего потайного кармана сложенный вчетверо листок. В клетку листок, пожелтелый, наверное, из древней школьной тетради, от внуков сохранилась где-нибудь в чулане, с оценками и замечаниями.

Большими, два раза для четкости обведенными буквами на листке записан был номер. Я его набрала. Ответил высокий мужской голос:

– Алё-алё!

– Здравствуйте. Ваша бабушка будет говорить.

И я вложила телефон старухе в ладонь.

– Митя! – заголосила старуха в трубку. – Я здесь! Еду, еду! Ты где? Где?

Что там ей отвечал ее Митя, я не знаю.

После разговора она успокоилась, вытянула из-под сиденья хорошо поживший темно-синий школьный рюкзак, раскрыла молнию и вынула из рюкзака пакет. В нем оказались пирожки. Из русской печки, как старуха сказала. И предложила отведать. Я не отказалась. Сама я не пекла, но за моей бабушкой много раз наблюдала. Дрова в каменном зеве должны прогореть, затем на кирпичи над углями ставится противень, а зев загораживается железным щитом, и там, за щитом, в каменной пещере, поднимаются и румянятся пироги да пышки.

Старухины пирожки были с картошкой и жареным луком. Я ела и была счастлива. Расстались мы друзьями. Даже имя ее мне теперь известно: Дарья Сергеевна.

Наевшись пирожков, я и ужинать не спешила, брела по нашему городку, по центральной улице, в магазины заглядывала, смотрела, но ничего не покупала. Дома только чай выпила. Завтра думаю поехать в Икею за диваном, мой уже развалился.

snezanna

В Икее на завтрак кофе бесплатный. :) Или чай.

dimon

Кофе у них отвратительный.

snezanna

Вы придираетесь. Как всегда.

dimon

Народ с вами согласен: дармовому коню зубы не пересчитывают.

katerinaa

Мне нравится, что там все сборное. Я с детства конструкторы люблю.

dimon

Замаетесь одна диван собирать.

katerinaa

Я со шкафом справилась, было дело.

dimon

О!

snezanna

Можно доплатить за доставку и сборку, не очень дорого, кстати.

29 декабря, 23.40

katerinaa

Разбудил звонок.

Тонкий мужской голос:

– Митя я. Митя. Сегодня с вашего телефона мне бабка моя звонила!

– И что?

– Она пропала. Она должна была до платформы доехать и там меня ждать, и нет ее на платформе.

– Вы откуда звоните-то? – спрашиваю.

– С платформы.

– Так вы что, только сейчас до нее добрались?

– Ну да, – говорит, – так вышло, меня задержали сильно, я как только ­освободился, так и рванул, я вообще-то должен был ее на вокзале еще встретить.

– Вы на часы-то гляньте, – говорю, – сколько она вас должна была на платформе ждать? Зима на дворе.

– Да я понимаю!

– Вы не кричите. Я всяко ведь не знаю, где она сейчас. Может, до дома добралась. Адрес она знает?

– В принципе, да, все записано, но дома ее нет, я уже слетал до дома – нет, и не видел никто.

– Ну, может быть, магазин какой теплый при станции?

– Да был уже!

– Чего вы кричите? Я при чем?

– Да я не знаю, что делать, я ошалел совсем.

– В милицию звоните. По больницам. Людей еще поспрашивайте. Вы извините, но мне вставать завтра рано.

– Конечно, я понял. А вы когда ехали, все нормально было?

– Все путем.

– Ладно. Но я не виноват! Честно...

Объяснений я его уже слушать не стала. И сна теперь нет. Где эта Дарья Сергеевна? Куда забрела? Так и вижу ее с этим школьным рюкзаком за плечами.

dimon

Не ее вы видите, а собственную свою бабку. Это называется замещение.

katerinaa

А, вы тоже не спите?

dimon

Очевидно. У нас половина пятого утра, я еще не ложился.

Katerinaa

Какая у вас погода?

dimon

Тридцать шесть.

dimon

Мороза.

katerinaa

Я поняла.

dimon

У вас так не бывает.

katerinaa

На улицу выходите?

dimon

В космическом скафандре. Почти. Теплое белье. Два свитера. Пуховик. Была б моя воля, вообще бы не выбирался, сидел бы у печки.

katerinaa

У вас печка???

dimon

Батареи. Это я так, заврался. Обычная квартира в обычной пятиэтажке с паровым отоплением. Примерно как у вас.

katerinaa

У бабки моей была печка.

dimon

Вы говорили. Пироги. Не так уж плохо, хочешь топишь, хочешь нет, было бы чем. Живой огонь нервы успокаивает. Деревенский был дом?

katerinaa

Почти.

dimon

Я бы не отказался от такого. Где-нибудь в ваших краях, где зима помягче, а Париж поближе.

katerinaa

Вы хоть отдаленно представляете, как в таком доме живется? За водой на колонку, газ привозной в баллонах, уголь и дрова тоже заказать и привезти, проводка вся древняя, электричество едва тлеет, антенна на крыше, ловит полтора канала, балки гнилые, крыша протекает, в подполе сырость, грибок. Это уже не дом, а склеп. Его надо разобрать и заново построить и желательно на другом месте, тогда еще можно. Я приезжала каждое лето, помогала и уговаривала переехать ко мне, но нет, ни за что, хотела быть сама в своем доме, быть хозяйкой. «Что, – говорила, – я буду у тебя в городской квартире делать, из окна глядеть? У подъезда на лавке сидеть сиднем?» Это правда, делать ей здесь особо было бы нечего, она привыкла к свободе, но ведь старость! Уже и снег разгребать тяжело, и ведро поменьше купила за водой ходить, и в подпол уже лезть опасалась. Но так и не сдвинулась. Уперлась. Так и померла там в одиночестве.

dimon

А что у вас из окна видно?

katerinaa

Красную площадь. Дома, правда, загораживают. На полсотни примерно километров домов и деревьев. Если все снести, то как раз и будет видно Красную площадь, в телескоп.

dimon

Сердитая вы.

katerinaa

Станешь тут.

dimon

А у меня из окна даже днем ничего практически не видно было. Я, в принципе, знаю, что мединститут через дорогу, но от мороза туман, и он все съел: и здания, и людей, и деревья – и сносить не надо. Мне вообще кажется, что сейчас я один в этом тумане. Не как ежик. Ежик все-таки знал направление и цель. Впрочем, я тоже знаю: направление – кухня, цель – кофе.

katerinaa

А почему туман не съел ежика, кухню и кофе?

dimon

Пережрал – не влезло.

3 января, 2013, 21.35

katerinaa

Приподнимается серый чехол, в черной глубине загораются огни, глубина оживает. Чехол соскальзывает под огромное, во всю стену, окно. В черной глубине за окном тоже горят огни. Высокий, худой мужчина отодвигает стул и садится за рояль. Он поднимает крышку и разминает пальцы. Глаза его опущены.

Мало кто в большом зале видит пианиста. Многие спят. Плачет ребенок. Небритый дядька, сосредоточенно ступая, несет дымящийся стаканчик. Запах кофе и гул кофемашины сбивают с толку. Если закрыть глаза и сосредоточиться только на этом запахе и этом звуке, то можно представить, что ты в кафе. Можно выбрать любой город. Париж. Рим. Где ты был или не был. В любом случае это воображаемый город.

Диктор объявляет посадку на поезд до Читы. Слышно, как собираются люди. Надя открывает глаза. Она в зале ожидания на Ярославском вокзале, на втором этаже с огромным панорамным окном над железнодорожными путями и черной далью. Рояль здесь кажется неуместным. Укрытый в серый чехол, он не привлекал внимания. Но вот высокий мужчина в драповом пальто подошел к нему. Снял пальто, сложил и повесил на спинку стула. Снял подставку с объявлением: «Концерт ежедневно с 15.15 до 16.00». Приподнял чехол.

Наде пора уже идти. До электрички пятнадцать минут, как раз чтобы успеть занять место.

Мужчина начинает играть. Ожидающие своих поездов люди поворачиваются на звук рояля. Вытягивают шеи. Кто-то привстает. Кто-то возвращается с дымящимся стаканчиком к своему месту. Кто-то приближается к роялю. По-прежнему гудит кофейный аппарат. Диктор объявляет о прибытии поезда.

Пианист играет популярные мелодии. 70-х и 80-х годов. Советская и зарубежная эстрада. Наверное, в концертном зале его игра показалась бы тусклой, маловразумительной. Но здесь его музыка звучит празднично и ярко. Странно. Он здесь Рихтер. Бог.

Отыгрывает сорок пять минут. Убирает руки с клавиш. Раздается несколько хлопков. Он поднимается, кланяется.

Серый чехол укрывает рояль.

snezanna

Здорово. Мне очень нравится. А Надя – это вы?

katerinaa

Нет. Я просто статьи для газетки подписываю: Надя К.

dimon

Хоть слово правды имеется?

katerinaa

Все правда.

dimon

Я позавидовал вашему пианисту.

katerinaa

Я тоже.

dimon

Я, правда, сейчас всем завидую. Такая у меня полоса.

dimon

Рискну спросить: что вы делали в зале ожидания поездов дальнего следования? Уж не в наши ли края собирались за озеро Байкал?

katerinaa

Ждала свою электричку. Ту, на которую рассчитывала, отменили, предпочла два часа провести в тепле и более или менее уюте.

snezanna

Потрясающе. Неужели правда: рояль и музыкант на вокзале?

katerinaa

Правда.

snezanna

Даже не верится. Интересно, кто он.

katerinaa

Пенсионер-любитель. Бывший железнодорожник. Наверное. Я так думаю.

dimon

Насколько помню, вы Москву не жалуете. По какой нужде ездили?

katerinaa

По газеткиным делам моталась.

dimon

А, то есть это не Катерина на самом деле была, а Надя К. И как Наде столица в начале года? В начале времен, можно сказать.

katerinaa

Нормально. Народу мало. Даже Катерине понравилось.

dimon

Понимаю. Как мой дед говорил, когда толпу видел: давно войны не было. Что вашей мелкой провинциальной газетке понадобилось в Москве?

katerinaa

Художник-мультипликатор. У него дача в нашем районе, в мос­ковской квартире только зиму зимует и по памяти наши провинциальные пейзажи пишет. И не только природу, но и мелкие городские задворки. Какая-нибудь пятиэтажка старая, к примеру, в землю вросла, двор и белье на веревке. Постельное, нательное – все наружу. Цветная изнанка жизни.

dimon

Вам нравится?

katerinaa

Да. Но говорить с ним тяжело. Все время кажется, что спрашиваю что-то не то. Что отвечает он чисто из вежливости. Что мог бы что-то гораздо более интересное рассказать, только я нужного вопроса не нахожу. Может быть, вот сейчас сидит и рисует меня по памяти.

dimon

Надю? Катерину?

katerinaa

Не знаю. Мало ли что он во мне разглядел. Не рискну предположить.

dimon

Культурный у вас день был. Художник, пианист. Но это для Нади в основном. Для Катерины-то было что-нибудь?

katerinaa

Пианист ушел, и я рванула на свою электричку. Это уже была вторая после отмены, впритык после первой, первая и увезла весь народ, а здесь я села вольготно, у окна. Топили жарко, меня разморило. Я не спала, но мне казалось, что сплю. И если проснусь, то исчезнет вагон со всеми его пассажирами и со мной в их числе, и зима за окном исчезнет, и долгие перегоны, и одинокие платформы, а что станет вместо них, я в своем сне не представляла. И видела все как-то отрывочно, с провалами. То вдруг человек стоит в проходе и жонглирует какими-то шарами. То вдруг тетка входит вся в снегу, и пахнет от нее холодом. А то вдруг вижу: обледенелая платформа, из низкого, покривившегося ограждения, между железных штырей, торчит серая обмерзлая рукавица и смотрит зеленым глазом. И я медленно соображаю, что рукавица-то, пожалуй, старухина. И вдруг оказываюсь снаружи вагона, на платформе, и вслед за ушедшей электричкой поднимается снежный вихрь.

Вот тут, на этой маленькой платформе, мой сон и кончился. Я осознала, что стою одна, что место безлюдно, что уехала я в сомнамбулическом трансе далеко от моей станции, а когда будет обратная электричка, одному богу известно. Снежная пыль улеглась, я вынула из ограды промерзшую рукавицу. Очень похожа на старухину. И шерсть серая и, главное, этот глаз зеленого бархата.

Я достала телефон, позвонила Мите, но он сбросил звонок. Я набрала сообщение: «Нашлась ваша бабушка?» Долго дожидалась ответа. «Нет». – «Хоть какие-то новости?» Пауза. «Нет». – «Я вроде бы ее рукавицу заметила на платформе, скажите в милиции».

Нет ответа. Думала, он перезвонит.

Я стояла с одноглазой рукавицей и не представляла, что делать. Сошла с платформы и побрела по тропке вдоль железной дороги. В лесу стучал дятел.

Переезд. Рыночек небольшой. Собаки крутятся, банки с медом красиво так на свету смотрятся. Пятиэтажки рядом. В ларьке свет горит. Творог у них в витрине, сметана.

Я взяла пачку девятипроцентного, думаю, сделаю сырники – так я творог не очень. Спросила продавщицу, не видала ли она тут старуху. Продавщица далеко надо мной в своем ларьке, там, наверное, у нее настил высокий.

– Да здесь, – говорит, – туча старух, может, и видала, только я их не очень различаю, я свое-то лицо недавно в зеркале увидела и не поняла, что это за тетка чужая.

– А творог у вас хороший?

– Люди берут, не жалуются.

На рынке я еще народ поспрашивала – никто ничего. Замерзла, прибрела к домам, в аптеке погрелась, спросила их охранника. Нет, ничего не знает про старуху. Тоже сказал, что много их тут ходит, умирать не хотят.

Рукавица старухина у меня тоже отогрелась, оттаяла, глаз зеленый потемнел, повлажнел. «Смотри, смотри, – говорю ему, – вдруг что увидишь». Вернулась я к платформе, перешла на ту сторону, посмотрела расписание. Час с лишним мыкаться. Спросила на всякий случай тетку в билетной кассе. Взяла билет и спросила. Тот же ответ:

– Их тут полно, все на одно лицо. И куда на старости лет ездят? Чего дома не сидится? Вот доживу до их лет, никуда ездить не буду.

Вернулась я через переезд к домам. Зашла в парикмахерскую. Спросила у девушки-администратора, можно ли у них подстричься, только прямо сейчас, и в туалет сходить. Ничего, кстати, подстригли. Про старух сказали, что они к ним ходят, с них за стрижку всего по сто рублей берут. Может, и моя была, кто ж знает. Хорошие девчонки оказались, кофе меня угостили.

snezanna

А вдруг это не ее рукавица?

3 января, 23.44

katerinaa

В детстве я жила с бабушкой. Дом наш был без удобств, я уже писала. Так что мы ходили в общественную баню раз в неделю. По четвергам, так как по субботам там собиралась громадная очередь. Мы ходили со своими тазами, с резиновыми шлепками в газете, с лыковыми мочалками и с кусками банного мыла. Я пользовалась шампунем изумрудного цвета, волосы от него пахли яблоком, бабушка мыла голову детским мылом. Мы выбирали местечко подальше от парилки и поближе к душу. После мытья, в предбаннике, вытирались, остывали. Одевались неторопливо, приходили домой, ставили чайник, пили чай с вареньем, чашек по пять. В один из банных четвергов я увидела в предбаннике старух. Человек, наверное, двадцать. Голые, костлявые, кривые, уродливые, некоторые без грудей, со шрамами, они шли к входу в банное отделение босиком, медленно, неуверенно ступая по скользкому кафельному полу, цепочкой, держась друг за дружку. Я смот­рела, как они скрываются одна за другой в белом пару. Дверь за ними закрылась, и бабушка сказала мне, что старух привезли мыться из дома престарелых.

dimon

Жалеете нищястных старушек? Кто знает, какими они язвами были в молодости.

katerinaa

Мне все равно.

dimon

А вдруг которая из них ребенка чужого отравила? Или своего.

katerinaa

Все равно жалко.

dimon

Это вам так кажется.

katerinaa

Нет.

katerinaa

А вы что, опять не спите?

dimon

Сны дурные.

5 января, 19.40

katerinaa

Ездила по газеткиным делам в поселок Л. Городское поселение, если точно. Почти одиннадцать тысяч жителей, много восточных лиц. Кошки. Вороны, синицы, воробьи. Бродячие и хозяйские псы.

Во дворах стоят машины, полузанесенные снегом. На площади – Ленин на постаменте. Привозят цистерну с молоком. Пенсионеры толкутся с бидонами и флягами. Кому-то наливают бесплатно по бумажке с печатью. Местная власть поддерживает неимущих. Дороги во дворах застыли ледяной лавой, ледяным, припорошенным снегом морем. Утонуть не утонешь, но и не пройдешь так запросто. Люди сидят по домам, едят и спят. Выходят редко, до магазинов и обратно. Небо серое, низкое. Открываешь форточку, и серое небо втекает в квартиру. Скука смертная. Нет хуже подмосковных городских поселений. Это вам не дачи под золотыми соснами в девственном снегу, как на картинке в детской книжке.

Автобус старый, раздолбанный. Деревяшками подбитый. Чихает синим дымом. Я подозреваю, что и мотор у него на деревянных костылях, в проволочных скрепах, но держится не на них, а на честном слове. Но берут тем не менее полновесные двадцать пять рэ, ни копейкой меньше. Подняли цены на билеты прямо сразу, с первого дня нового года. Народу немного по причине праздников. Мальчик лет десяти с мамашей. Лица у обоих сонные. Трое мужиков-рыбаков с железными ящиками. Я. Девушка с урчащей в наушниках музыкой. Уселись все, автобус тронулся, кондукторша поднялась, большая, важная, собрала нашу мелочь.

Мальчик сидел прямо передо мной. В автобусе было холодно, окна замерзли, он протопил в инее оконце своей ладошкой и смотрел в него, как в иллюминатор подводной лодки. У матушки его затрезвонил телефон.

– Должны успеть, – сказала она невидимому нам всем собеседнику. – Если не сломаемся.

– Продержимся, – усмехнулась кондукторша. – До аэродрома дотянем.

Автобус вез нас к последней перед большим двухчасовым перерывом электричке. Казалось чудом, что он не разваливается на ходу. Может быть, кондукторша его поддерживала силой своего духа. Ей было весело, тепло и скучно так просто сидеть и молчать. Она спросила мальчика, куда везет его мамаша.

– В кино, – отвечал мальчик.

– На обратном пути расскажешь.

– Если другой автобус будет, не расскажу.

– Другого не будет, только наш на линии. Так что молись, чтобы не сломался.

Автобус вдруг захрипел, снижая скорость, и, резко качнувшись, встал на Ярославке.

– Живы, живы пока, – весело успокоила нас кондукторша.

Автобус отворил со скрипом старые двери. Грузная, заснеженная тетка занесла на ступеньку ногу, вцепилась в поручень и попыталась влезть. Нога у нее соскальзывала. Мама мальчика обеспокоенно взглянула на часы. Один из рыбаков ухватил тетку и втащил.

– У меня пенсионный, – сообщила тетка.

– Все равно плати, – велела кондукторша. – За перегруз.

Тетка уселась на свободное место и вынула кошелек.

– Сколько?

– Сто рублей. Да ладно, ладно, чего ты, я шучу, не обижайся.

– А я обиделась, – сказала тетка, – бери свою сотню.

– За сотню ты бы и на такси доехала. Не обижайся.

Автобус меж тем уже сворачивал с Ярославки на проселок. С горки на горку, по мосту через речку шел проселок. Изгибался, убегал в сторону и возвращался и привел наш автобус к станции.

Электричка не подходила.

– Отмены нет, – успокоила нас кассирша из своего окошка. – Опаздывает.

Мальчик стоял на краю платформы и пристально смотрел на ту сторону, на лес. Лес небольшой, исхоженный, но с платформы казалось, что там дебри, непроходимая чаща, сказочная тьма.

– Отойди от края, – велела мальчику мамаша.

Он ее не слышал. Смотрел на лесную чащу, строго сдвинув брови. Ни ветра не было, ни снега, даже машин не слышно.

– Мама, – произнес в этой зимней тишине мальчик, – а я опять старуху видел.

Мать взяла его за плечо и отвела от края.

– Где видел? Там? – указала на лес.

– Нет. Я из автобуса видел. – Он махнул в сторону проселка.

– Ну и прекрасно, значит, жива.

– Подожди, какую старуху, где? Где конкретно? – подступила я к мальчику.

– В чем дело? – обеспокоилась мамаша. Она смотрела на меня настороженно.

– Вы простите, но у меня знакомая старуха пропала, где-то в нашем районе, прямо перед Новым годом, в последний рабочий день, двадцать девятого. При ней еще такой школьный рюкзак.

– Точно, – обрадовался мальчик, – рюкзак.

– Ее Дарья Сергеевна зовут.

– Нам она по имени не представилась.

И мать мальчика рассказала, как в последний рабочий день старого года, двадцать девятого декабря, поздним вечером, проезжая по проселку, подхватили они старуху. Она стояла на остановке и ждала, по-видимому, автобус; старуха не могла знать, что автобус стоит на конечной сломанный.

– Не тот, который нас сегодня привез, другой, который поновее. Мы с той стороны возвращались, из городка, на машине, через переезд и дальше к Ярославке, домой, это сегодня мы без машины, на машине у нас сегодня папа. Так вот, пожалели мы старуху, притормозили, спросили, куда ей. Она смотрит на нас и молчит. Может, плохо слышит. «Вам куда? В поселок? Забирайтесь, подвезу». Забралась. Витька мой устал, смотрю, глаза у него слипаются, да и меня в сон клонит, день тяжелый был. Я, чтоб сон разогнать, поставила музыку. Едем себе с горки на горку, старуха в окно глядит, я даже не уловила, в какой момент, вдруг она рваться стала из машины. Я скорей торможу, дверь ей открываю, старуха из машины вываливается и бегом в лес, а уже совсем темно, между прочим.

– А вы не обратили внимания, у нее одна была рукавица или две?

– Ни одной, – сказал мальчик.

Я попросила номер мобильного и оставила свой, на всякий пожарный. Все-таки они чуть не каждый день ездят той шоссейкой.

Она мне дала визитку. Алла. Я в детстве мечтала, чтобы меня Аллой звали.

snezanna

А почему он сразу не сказал, как увидел, еще в автобусе?

katerinaa

Не знаю. Был сам в себе, в своем мире, в волшебном ледяном круге. Может быть, даже и не очень осознавал, я не знаю.

dimon

И что? Как воспользовались инфой?

katerinaa

Хотела отправить Мите эсэмэску, а потом раздумала. Вдруг малому почудилось. Или вообще не та старуха.

На электричке я не поехала. Электричка всех увезла, а я побрела назад, через переезд, по проселку, по обочине. За полчаса до Ярославки и добрела. Старуху не встретила. Села с горя на автобус из Сергиева Посада, и он довез меня до ВДНХ.

dimon

Нелюбимая Москва.

katerinaa

Ничего, я на ВДНХ мед купила, алтайский. Сейчас вот с ним чай пью.

snezanna

Ой, я тоже с медом чай пью вот сейчас. Представляете?! :)

6 января, 01.20

katerinaa

Все-таки я отправила Мите эсэмэску: «Есть новости?». В ответ: «Есть скайп?»

Через несколько минут я увидела Митю воочию – на экране своего компа. Зрелище мучительное, так как сигнал приходил с большим запозданием. Я слышала голос, потом лицо искривлялось, рот пытался выговорить то, на что я уже успела ответить. Мы слишком далеко друг от друга, на разных концах земли.

Митя в Мексике. Очень важная командировка. 29 декабря прошлого года я заняла в электричке его место возле старухи. Так как он опоздал. «У меня такая работа», – сказал Митя. Он пытался оправдаться. Передо мной, перед собой, перед всем белым светом.

– Я просто задержался. Она должна была меня ждать на платформе. Я приехал, как только смог, ее там не было.

– И сколько она вас там прождала?

– Ее там не было.

– Гипотетически. Сколько?

– Полтора часа.

– Многовато по зиме-то.

– Я понимаю, но что делать было? Я не мог все бросить, никак. Я должен был все закончить в офисе, я зашивался просто, я в эту ночь должен был лететь в Мексику, билет на руках, все дела. Я и улетел. Думайте что хотите, но я не мог не улететь. У нас был договор, что я ее привожу домой, все показываю и улетаю. Я на всякий случай оставил ей записку в дверях, чтобы звонила соседям. Соседи предупреждены, ключ у них. Весь подъезд в курсе. Она не появлялась. В милиции ничего.В полиции то есть. Что прикажете делать? Я не знаю.

– Я тоже не знаю.

– Тогда… Не доставайте меня больше.

– А почему она вообще к вам ехала?

– А почему я перед вами отчитываться должен?

– Не должны.

– Не справлялась уже одна, вот и всё.

dimon

Я уже писал: вы видите в Дарье Сергеевне собственную свою бабку. Которая «так и померла в одиночестве». Чувство вины. Пытаетесь его избыть.

katerinaa

Моя бабка пожестче была. Она бы нигде не пропала. И свободу свою ни на какие удобства не променяла.

Вы когда-нибудь спите?

dimon

Я боюсь спать.

katerinaa

Дурные сны?

katerinaa

А я видела улицу, на которой вы живете. Наверное, даже ваше окно.

dimon

Кхе.

katerinaa

Правда. Возможно, что и вас видела. Я же настоящее ваше лицо не знаю, вы же свои фотки не размещаете.

dimon

Я и чужие не размещаю.

dimon

Докажите, что видели.

katerinaa

Пожалуйста.

<ссылка на Яндекс-карту; там представлена не просто карта города, но город, снятый специально установленными веб-камерами; таким образом можно буквально путешествовать по городским улицам, едва ли не заглядывая в окна домов и в лица прохожих>

dimon

Не предполагал, что в нашем захолустье такое возможно. По Лондону я так путешествовал. Практически в реальном времени.

katerinaa

Снега у вас мало что-то.

dimon

У нас снега ветра уносят. Я иногда стою на ветру и думаю: вот бы мне ветер так мысли вышиб, оголил бы мне башку, и я бы жил пустой и счастливый.

katerinaa

Я вас по мединституту вычислила. Два дома напротив, через сквер, один из них – ваш.

dimon

Довольно уныло.

katerinaa

Да ничего. Штукатурка, конечно, обвалилась. Но у нас тоже примерно так же. Меня асфальт поразил, такой асфальт растрескавшийся на тротуарах.

dimon

Резко континентальный климат, вечная мерзлота.

katerinaa

Солнечно.

katerinaa

Как думаете, она жива?

dimon

Не знаю.

katerinaa

Хочется верить.

dimon

29 декабря она пропала. Сегодня уже 6 января. Больше недели. Зима. Зима.

katerinaa

Но если предположить, что мальчишка действительно видел старуху в свой иллюминатор. ВЧЕРА. Действительно мою старуху. Если предположить, что именно ее они подвозили двадцать девятого. Значит, как-то она просуществовала все эти дни. Я думаю, где-то она там нашла себе пристанище, в этом райончике, где-то между железной дорогой, шоссейкой и Ярославским шоссе. В этом почти что треугольнике. Почти что Бермудском. Жалко, что там нигде веб-камер нет, ни на одной елке. Во всяком случае Интернету об этом неизвестно.

6 января, 22.50

katerinaa

Надела уги с шерстяными носками, пуховик финский, думаю, что и в Чите бы не замерзла. Рюкзачок собрала: термос с горячим чаем, пакет с бутербродами, конфеты шоколадные с показательным названием «Космическая одиссея». Рукавицы вязаные, на рынке еще в прошлую зиму прикупила, ни разу до сего дня не надевала. Доехала до станции по железке и побрела по шоссейке, не то чтобы в надежде встретить там на обочине старуху, но так, приглядеться. Светлело. И топать было приятно по белому еще снегу. На остановке никого не было. Я немножко подождала, сама не знаю чего. Машины время от времени проезжали. От остановки вела в глубь леса тропинка, по ней уже сегодня ходили, оставили следы. По моей карте эта тропинка должна вести к дачному поселку. К нему и отдельный подъезд был, от Ярославки. Но я решила через лесок, через черный тихий ход.

Шла. Останавливалась. Прислушивалась к лесным звукам. Видела белку. Тропинка оборвалась перед крохотной узкой речкой. Никакого моста, так что я поковыляла по льду. Рыбак сидел на своем ящике перед лункой. Может, из тех рыбаков, которые ехали тогда в автобусе, а может, из других. Небо открылось. Вот так бы легла навзничь, прямо на лед, руки бы раскинула и смотрела в небо, пока не почудилось бы мне, что я там, в небе и лежу, раскинув руки. Я выбралась на другой берег, довольно крутой. Тропинка возродилась. За поворотом я увидела дачу. То есть абсолютно одинокую отдельную дачу. Никаких других там вблизи я не заметила. Не старую и милую, а новую, за огромной каменной стеной. Я обошла вокруг. Заметила несколько камер наблюдения. Увидела железные ворота. Позвонила в звонок. Никто не отозвался.

От ворот шла вычищенная от снега бетонка. Я встала у ближней сосны, сбросила рюкзачок, вынула термос, налила себе дымящегося чаю. Стояла, прислонившись к золотому стволу, пила чай, смотрела на железные ворота. За оградой тоже возвышались сосны. Вышло из тумана солнце. Над моей головой точно сам собой просыпался снег. Послышался гул мотора. Я выплеснула остатки чая и накрыла крышкой термос.

Показалась на бетонке машина. «Форд». Полиция. Машина затормозила метрах в пяти от ворот. Отворилась передняя дверца с пассажирской стороны. Выбрался из машины пожилой дядька в серых полицейских штанах и пятнистой куртке без погон и каких-либо знаков отличий. Посмотрел на искрящийся солнечный снег и направился ко мне.

– День добрый.

Провел широкой ладонью по коротко остриженной седой голове.

– Здравствуйте, – ответила я.

– Отличная сегодня погода.

– Шикарная.

– Даже тепло на солнце. Гуляете?

– В общем и целом.

– Остановились передохнуть?

– Чаю выпила.

– Да, чай прекрасно.

– Хотите? – протянула я ему термос.

– Спасибо, я только что. Едва чаю выпил – звонок: женщина, говорят, какая-то рыскает вокруг дома, проверьте, вот я и проверяю, уж извините. Вот, примите удостоверение, пожалуйста.

Он показал удостоверение. Я наклонилась и прочитала. И сказала:

– Очень приятно, Сергей Петрович. А меня Катерина зовут.

– Ну вот, Катерина, вы тут просто прогуливались, воздухом дышали, чаю выпить остановились, а мне забота вышла – ехать, выяснять.

– Не скажу, что совсем просто.

– Вот так здрасьте.

– Я хозяев дожидаюсь. Я и в звонок им звонила.

– Да они вроде как не должны быть сегодня.

– А когда будут?

– А чего мы с вами на морозе тут топчемся, я без шапки выскочил, в кабинете забыл. Солнце-то греет, но ветерок пробирает, а в машине у меня тепло, водитель небось и спит уже.

У Сергея Петровича было свойство располагать к себе. Он как будто излучал поле безопасности. Домашнее, уютное, бесхитростное. Из этого поля не хотелось уходить.

Мы уселись с ним на заднее сиденье их «Форда». Водитель не спал, читал какую-то маленькую потрепанную книжицу. Полицейский приемник был у них включен и бормотал под сурдинку.

– Сегодня точно не приедут, – сказал Сергей Петрович, – напрасно бы прождали. Вы бы им по мобильному справились, когда будут. Уговорились бы.

– Да как же я могу? Я ни телефона их не знаю, ни вообще. Я так, наугад.

И я объяснила ему про мою старуху.

– Мало ли, вдруг люди ее видели. Из окна, к примеру.

Выслушал он меня внимательно. Сказал:

– В этом доме видеть ее никак не могли, они в отъезде вторую неделю.

– А камеры слежения? Они тут по всему периметру. Вдруг проходила старуха мимо.

– Можно взглянуть, отчего же нет. Вы мне скажите поточнее время, когда она из их машины выскочила. Плюс когда ее малец из автобуса видел.

Он вынул из внутреннего кармана куртки коротенький карандашик и пухлый блокнот, потертый, грязноватый, чудом еще не развалившийся. Нашел где-то там свободный уголок и записал. Когда он писал, то по-детски оттопыривал нижнюю губу.

Водитель вдруг хмыкнул. Чему-то из своей книжки.

– Сейчас подумала, – сказала я. – Когда старуха пропала, то есть 29 декабря, не было ли у нас, в нашем районе, еще какого-либо происшествия?

– Ох, голубушка, происшествия у нас каждый божий день, – Сергей Петрович щелкнул пальцем по своему пухлому блокноту и улыбнулся. – Ни дня без строчки. То побьют, то подожгут, то дверь взломают, то машину угонят.

– Это не то. Я имею в виду что-то не совсем ординарное. Не знаю.

Сергей Петрович открыл блокнот и начал его перелистывать. Когда он писал, то оттопыривал нижнюю губу, а когда читал – поднимал брови. И казалось, что он читает свои записи с недоумением.

Бормотало полицейское радио. Водитель снова хмыкнул в свою книжицу.

– Двадцать девятое декабря. Двадцать девятое де. За два дня. До Нового. До Нового две тыщи три. Две тыщи три. Надцатого. В двадцать тридцать поступил сигнал. Так. Найден труп молодого человека. Николая Ивановича Кудрявцева. 1994 года рождения. Ай-я-яй, какой молодой. Найден в тамбуре. В какой вы элект­ричке ехали? Так-так. А в каком вагоне? Еще лучше. Ваша электричка и ваш вагон. Второй тамбур по ходу поезда. В двадцать тридцать, уже на конечной, обнаружен пассажирами труп молодого человека. В красной куртке и синих джинсах, в кроссовках фирмы «Найк». Блондин. Стрижка короткая. Не помните такого?

– Нет.

– Во внутреннем кармане куртки обнаружен студенческий билет. И плеер. С присоединенными к последнему наушниками. Плеер стоял на паузе воспроизведения музыкальной композиции «Снегирь» группы «Контрольный выстрел». Один наушник был в ухе молодого человека, другой – снят. Умер Николай Кудрявцев от потери крови. Предположительно его ударили ножом в живот. Орудия преступления не обнаружено. Свидетелей нет.

– Это может быть и не связано, – сказала я.

– Вполне, – согласился Сергей Петрович.

– А если связано, то как?

– Не в силах представить.

– Она была свидетелем?

– Возможно.

– В любом случае это как-то мало помогает. Объясняет, но не помогает.

– Не особенно и объясняет.

– Если она видела, то просто могла перепугаться, потеряться от страха в буквальном смысле.

– Видела или не видела, мы с вами, голубушка, не знаем. А если и видела, то что?

Он спрятал блокнот во внутренний карман куртки. Взглянул на часы.

– Ну что? Подбросить вас? Куда прикажете?

Разумеется, я нашла в Интернете композицию «Снегирь» группы «Контрольный выстрел».

<ссылка на музыкальную композицию в Яндекс-музыке>

По мне – ничего особенного. Скачала себе, мало ли.

Я уже улеглась в постель, погасила свет и закрыла глаза и собиралась уже засыпать, как вдруг поняла, что должна задать вопрос. Был уже первый час ночи, но я не могла терпеть до утра. Я отправила Алле сообщение: «Какая музыка звучала в машине, когда старуха забилась?»

Ответ пришел утром, в восемь тридцать. Точнее, ссылка. На ту самую композицию «Снегирь» той самой группы «Контрольный выстрел».

Народ, вы не обижайтесь, но комментарии я пока отключаю.

7 января, 23.47

katerinaa

Была в Москве по газеткиным делам. Ученый родом из нашего городишки; интервью, воспоминания детства, пятое-десятое. На вокзале я оказалась, когда серый чехол должен соскальзывать с черного пианино. Решила послушать пианиста и, может быть, в самом деле познакомиться. Но пианино стояло под чехлом. На подставочке по-прежнему белело объявление, что концерт ежедневно с 15.15 до 16.00. Я спросила тетку в буфете, она сказала, что пианист, скорее всего, заболел. Спросила я, кто он и почему здесь играет. Она не в курсе. Я подумала, что где-нибудь в Англии эти выступления над железнодорожными путями в большом зале ожидания стали бы непременно традицией, не прервались бы ни с болезнью исполнителя, ни с его смертью. Всенепременно подхватили бы и продолжили. Нашлись бы чудаки. Но у нас так не будет. У нас возможен только всплеск, короткая вспышка. И вновь тишина и сумерки. Сумеречная зона.

На электричку я не спешила. Решила поехать на той же, где встретила старуху. Как будто надеялась встретить ее вновь. Как будто действительно сяду на ту же самую электричку. Как будто повторение возможно.

Жизнь – театр, как было сказано. Во всяком случае, представление.

Я взяла кофе, села и наблюдала за пассажирами. На электричку я отправилась пораньше, не как в прошлый раз. Чтобы уж точно сесть. Не улыбалось стоять в толпе.

Только я позабыла, что еще длятся праздники. Так что я совершенно спокойно устроилась в том же самом вагоне, на том же самом месте. И с этого места уже наблюдала за прибывающими пассажирами. Их было немного.

Электричка наконец тронулась.

Мне все казалось, что должно что-то произойти, что-то для меня значимое. Я прислушивалась к разговорам. Вглядывалась в лица. Весь мир бормотал и покачивался, бормотал и покачивался. В вагоне было душно, я постоянно проваливалась в сон. Уже после Пушкино я разглядела женщину. Ее лицо показалось мне знакомым. Она ехала в этом же вагоне, в этой же электричке, тогда, два­дцать девятого. Совершенно точно. Как и тогда, она сидела с вязанием, и свитер, который двадцать девятого был едва начат, еще и не распознавался как свитер, сегодня, в седьмой день нового года, близился уже к завершению. Место возле женщины было свободно, и я пересела к ней.

– Здравствуйте, – сказала я ей.

Она взглянула на меня удивленно и ответила:

– Здравствуйте.

– Мы с вами двадцать девятого, перед Новым годом, этой электричкой ехали. Вы меня не помните? Я там, возле старухи сидела.

– Не помню.

– Вы, наверное, тогда с работы ехали.

– Я и сейчас с работы еду, я по сменам работаю.

– Она пропала. Старуха. Возле которой я сидела.

– Не помню, извините. Я на людей особо не смотрю, я на работе от людей устаю. Вязанием себя развлекаю.

– Да, тогда вы тоже вязали. Как раз начинали этот свитер.

– Я, правда, думала, что я жилет начинаю. Но передумала.

– Красивый.

– Спасибо.

Речка. Дорога. Огни машин. Поезд подходил к моей станции.

Привокзальная площадь. Платформа.

На меня нашло оцепенение. Машинист объявил станцию и открыл двери. Вагон почти совсем опустел. Вошли несколько человек и принесли с собой холодный воздух. «Следующая станция…» – сказал машинист и объявил отправление. Помедлил и затворил двери. Поезд тронулся.

Он увозил меня от дома. И я была бы не прочь, если бы он увез меня как можно дальше. Мы бы ехали и ехали, и сутки, и двое, и десять лет. Правда, Земля маловата для такого путешествия. Во всяком случае, я сделала то, о чем много раз думала, подъезжая к своей станции: поехала дальше. Туда, не знаю куда.

Поезд шел. Одна станция. Другая. Спицы мелькали в руках женщины. Не отвлекаясь от вязания, она вдруг тихо сказала мне:

– Видите мужчину? Только что вошел. Через проход от нас. Третье отделение от двери. Да. Ничего, он на нас не смотрит. Я его вспомнила. Он тоже ехал двадцать девятого. Вошел на этой же станции. Сел возле вашей старухи.

– Вы же говорили, что не помните старуху.

– А сейчас вспомнила. Его увидела и вспомнила. О чем-то они говорили. Но, правда, я недолго наблюдала. Мне уже выходить надо было, у меня с собой торт, куча подарков, на работе к Новому году надарили, и я мимо них со своими коробами, и что-то у меня выпало из сумки, какая-то мелочь, а мужчина этот подхватил и передал. Потому и вспомнился. Двадцать девятого. Точно. Под Новый год.

Женщина свернула вязание, спрятала в сумку. И, пожелав мне всего хорошего, поспешила к выходу. Поезд уже тормозил у ее платформы.

Мужчина был один в своем отделении. Я поднялась и перешла к нему. Села напротив.

Лицо доброжелательное, мягкое. Седые, редкие волосы. Одет аккуратно. Заметил мой взгляд. Я улыбнулась, и он улыбнулся в ответ.

– Вы извините, – сказала я. – Но мне показалось, я вас где-то видела.

– Всегда возвращаюсь этой электричкой.

– Нет. Где-то, наверное, в другом месте.

– В этом районе живете? Рентген никогда не делали?

– Вы в больнице работаете?

– Рентгенолог. Так что, если бывали…

– Точно. Скорее всего. В больнице.

– К нам со всего района направляют.

– Да-да.

Про старуху я его не спрашивала. Может быть, это было предчувствие, я не знаю. Но у меня язык не поворачивался спросить. Я улыбнулась, вынула из кармана свой плеер.

Его взгляд стал внимательным.

– Вы только слишком громко не включайте.

– Не включать?

– Нет, вы слушайте на здоровье, но не так громко. Знаете, как иногда? Вроде бы через наушники, но так громко, что и все вокруг слышат. Это тяжело. Хочется тишины.

– Да, – сказала я. – Но у меня наушники не работают. Я просто включу тихонько.

– Нет, простите, вы же понимаете, что… Вы же разумный человек.

Но я уже включила плеер. Не скажу чтобы очень громко.

Композиция «Снегирь», группа «Контрольный выстрел».

Я именно тогда поняла, что вдохновение – это волна, она тебя подхватывает и несет, тут главное – удержаться.

– Будьте любезны, – произнес он чрезвычайно вежливо. – Выключите.

Глаза его заледенели.

Я улыбалась и слушала.

ТаАААммм-парРРАаам!

В принципе, он мог встать и пересесть, мест в вагоне было полно. Но это «ТаАААммм-парРРАаам!» как будто вцепилось в него и требовало ответа. Он уже собой не владел.

– Выключите! – потребовал он звенящим голосом. – Немедленно.

Я не обращала внимания. Я его игнорировала. Тогда он раскрыл молнию на своей простой черной сумке, поставил сумку к себе на колени, повернул, чтобы я видела и сказал:

– Видите?

Покачивался свет в узком, длинном лезвии.

Нож.

Я тихо поднялась и ушла в тамбур. Двери за мной сомкнулись. Я стояла у ледяной железной стены. В руке моей разрывался, громыхал плеер.

ТаАААммм-парРРАаам!

В тамбуре курил подросток. Он не обращал на меня внимания.

Двери откатились, и в тамбур вошел мужчина. Сумка была у него на левом плече. Молния на сумке – раскрыта. Он передвинул сумку на живот, запустил в нее правую руку и, видимо, ухватил там нож. Он не сводил с меня заледеневшего взгляда.

Я выключила плеер. И стал слышен грохот колес.

Мы стояли друг против друга. Мужчина не сводил с меня взгляда. Поезд сбавлял ход.

– Извинись, – тихо и спокойно сказал мужчина.

– Извините, – сказала я.

– «Извините, пожалуйста».

– Пожалуйста. Извините, пожалуйста.

Электричка остановилась. Двери отворились на белую, заснеженную платформу. Мужчина помедлил и – выскочил из дверей.

– Осторожно, – сказал машинист.

Подросток стоял, прилепившись к стене. Сигарета дымилась в его белых пальцах.

Комментарии отключаю. Все равно не смогу отвечать. Не сейчас.

8 января, 03.15

katerinaa

Допустим, что малец именно ее видел в ледяное окошко. Через неделю после того, как она вырвалась из их машины. Оба события произошли недалеко от одной и той же станции. Где-то там она и скрывается. Нашла убежище. Где-то недалеко. Все тот же треугольник.

Не может ведь она не есть, не пить в своем убежище? Рюкзак у нее вряд ли волшебный, вряд ли как раскроешь, так и пирожок выскочит. Сколько-то денег у нее с собой было. Хотя бы хлеб должна брать.

У платформы возле станции за небольшим рынком стоят пятиэтажки. Магазинчики на первых этажах. Всё, как везде.

Я отправила Мите сообщение. Под утро он прислал мне старухину фотографию. Летнюю. Лицо взято близко, это хорошо. Пятна света сквозь листву. В фотошопе я слепила объявление.

<ссылка на изображение: лицо старухи в солнечных бликах; над снимком надпись: «29 декабря пропала Дарья Сергеевна Кащина 1925 года рождения, одета в черную мужскую пуховую куртку, серый платок, черную длинную юбку, валенки с галошами, при ней был рюкзак школьный, темно-синий. Родственники готовы вознаградить за любую информацию. Номер телефона:...»>

Уже не ложилась. Посмотрела какой-то дурацкий фильм с мордобитием. Сварила кофе.

С утра, еще впотьмах, побрела на остановку. Народу мало, дни тянутся праздничные, окна в домах почти все черные, слепые. Подошел пустой автобус, влезли мы, несколько человек, и покатили к станции. Все так медленно, сонно. И что удивительно – мне и не хотелось спешить. Я была в ладу со временем, сумерки меня не тяготили. Рассеянный электрический свет, медлительность кондукторши – все казалось так должным. И даже необходимым. Как будто я исполняла давно уже написанный, продуманный и отлаженный сценарий. И спешить было нельзя. Нужно было исполнить каждый шаг. Расслышать каждый звук. Ничего не пропустить. И только тогда путь приведет меня к цели.

Такое чувство.

Но главное – я была спокойна.

Приехали к станции, развернулись. Отворились ветхие двери. Я спрыгнула на занесенную белым ночным снегом площадку. Поднялась на платформу. Дожидаясь электрички, смотрела на запад. Кремль не видела, но видела красное зарево, в самую темную ночь оно стоит над этим городом.

Подошла электричка. Я оказалась совсем одна в вагоне. Было зябко, мигала лампочка, можно было перейти в другой вагон, но мне это казалось неправильно.

Через десять минут я вышла. И вагон уехал совершенно пустой.

Я сошла с платформы и побрела к домам. Кое-где уже горел в окнах свет, открывались магазинчики. Рынок стоял заснеженный, безлюдный. Крутилась между рядами собака. Я лепила свои объявления у подъездов, у входов в магазины. На остановке. На платформе у билетной кассы. На столбах у помойки. У детской площадки на деревьях.

Уже рассвело, когда я закончила. Взяла в ларьке кофе в пластиковом стаканчике и выпила, обжигаясь, горькую жидкость. Дождалась электрички, поехала к себе. В автобусном расписании был перерыв, так что я поймала такси и покатила, как королева.

Дома стянула куртку и обувь, прошлепала в комнату, забралась на диван под плед.

Был сон. Как будто бы море, штиль, туман, я в маленькой лодке, берегов не видно, я наклоняюсь через борт, хочу заглянуть в морскую глубину, но не успеваю, раздается звонок, я выныриваю из сна.

Номер незнакомый на мобильном.

– Здравствуйте, – сказала я в трубку.

Молчание.

– Я вас слушаю.

Молчание.

Отбой.

Я подождала и решилась позвонить по определившемуся номеру.

Гудки, соединение – и вновь молчание.

– Простите, – сказала я самым своим вежливым голосом, самым доброжелательным и ровным тоном. – Мы очень волнуемся о Дарье Сергеевне. Если бы вы только могли нас успокоить. Вы ее видели?

И – после молчания пискнул тоненький девчоночий голосок:

– Да.

– Она жива?

– Не знаю.

Помаленьку, полегоньку, по слову вытянула из девчонки всю историю.

Как будто стояла она со своими подружками на лестничной площадке у батареи.

– Когда стояла?

– В шесть.

– Темно уже было на улице?

– Нет еще.

– А сейчас темно в шесть, зима, только-только день начал прибывать.

– В три, наверное.

– До Нового года? Или после?

– Не знаю. Я не помню уже.

На третьем этаже живет у них одиноко старушка, маленькая и горбатая, ей сто лет или тыща, никто не знает, все умирают, а она живет. И вот эта старушка сколько-то дней назад, не утром, не днем, но и не совсем вечером, вошла в подъезд не одна, а с другой старушкой, которая шла за ней тихо и покорно. На девочек, когда проходила мимо них, покорная старушка взглянула жалобно. Так, что девочки смолкли и тихо проводили ее глазами. Бедная старушка была заколдована, своей воли у нее не было, она шла во власти колдуньи. Девочки слышали, как открывается на третьем этаже дверь, слышали шорох шагов, щелчок замка.

Больше они жалкую старушку никогда не видели. И никто не видел.

– А рюкзак был при ней?

– Был.

– Темно-синий?

– Темно-синий. Или черный.

– Или розовый?

– Нет.

– Адрес скажи мне, пожалуйста.

– А вы награду дадите?

– Что ты хочешь?

Молчание.

– Я не знаю.

– Говори адрес.

Опять же отключаю комментарии. После поговорим. Сорри.

9 января, 23.50

katerinaa

Казалось, что вчерашнее утро повторяется до мельчайших подробностей. Хотя именно подробности могут подвести. Тот же час, те же мертвые окна, тот же тихий автобус и тот же вагон электрички, и все, кажется, повторяется, все, но в точности я не могу знать. Я вижу, замечаю чуть больше, чем вчера. Я замечаю шрам на руке кондукторши. Откуда мне знать, был ли он вчера, вчера я его не видела. Я замечаю, что одно стекло в вагонном окне странного зеленоватого цвета. Было ли оно таким же вчера? Не знаю, не видела. Я замечаю надпись на стене в тамбуре: «Если ехать дальше лень, дерни эту похабень». Была эта надпись вчера? Я не видела. Я как будто заново читаю одну и ту же книгу или пересматриваю фильм и удивляюсь своей первоначальной слепоте. Если бы мне пришлось жить мою жизнь заново, я бы точно прожила ее по-другому – другое бы увидела, все, что в первый раз пропустила.

Та же платформа и те же дома, только утро теплее, да, это точно не вчерашнее утро, снега нет, но кажется, что вот-вот пойдет. Снежинка попадает сослепу тебе в лицо. Может быть, единственная снежинка, слетевшая с неба в это утро.

Я уже знаю, где нужный мне дом, видела на спутниковой карте. Каким неживым кажется на ней мир. На ней нет именно подробностей: шрамов, надписей, теней, шагов, голосов, лиц.

Обычная пятиэтажка. Обычный подъезд. Я знаю код, волшебное сим-сим.

Площадка, где стояли девчонки. Я устраиваюсь на подоконнике и готовлюсь ждать. Услышать поворот замка, шаги. Увидеть горбатую старушку. Она пойдет за хлебом, за картошкой, за чем-нибудь, что необходимо всякому живому существу, даже колдунье. Я не верю в колдунью, это все детский мир, я живу в другом. Но все наши миры пересекаются.

Дом просыпается. Тянет сигаретным дымом с верхних этажей. Пахнет жареной картошкой. Хлопает где-то дверь, и я улавливаю обрывок смеха.

Я увидела ее за окном, на посветлевшей уже улице.

С самого раннего утра, значит, выходила, все магазины проверила, обследовала, развлеклась. Купила маловато, один пакет в руке. Прозрачный: хлеб виден и конфеты, граммов двести. Скудно живет девчоночья колдунья, наворожила бы себе чего побогаче.

Поднимается тяжело.

Ну вот, показалась.

– Здравствуйте, – я сползла с подоконника, улыбнулась. – Меня Катя зовут, я вас здесь дожидаюсь, за ДарьСергевну хочу спасибо сказать, что приютили, как она там?

Молчала. Смотрела серыми зимними глазами.

– Митя, внук, совсем уже отчаялся, вы бы сказали ей про Митю, скажите, что Митя голову от горя потерял. Митя в командировке сейчас, а я вроде как вместо него. Как она там?

Крикнули наверху: «Коооля!»

– Жива она хоть?

– Жива.

Вымолвила. Наконец.

– Себя помнит?

– Что-то помнит.

– А что Мите-то не позвонили?

– Не говорила она про Митю. Кто он?

– Внук, я же говорю, внук.

– Молодой?

– Молодой.

– Она не говорила.

– Где вы ее подобрали?

– На почте сидела. Им закрываться, а она сидит.

– В полицию надо было позвонить.

– Зачем? Для чего?

– Вы же не знаете ничего про нее. Может, она свой адрес забыла, а родные с ума сходят.

Молчала, губы поджав.

Думала наверняка и про адрес, и про родных. Но согрешила – так не хотела отпускать, так ей хорошо вместе с Дарьей Сергеевной было. Разговоры разговаривать, чай пить, время коротать.

Что одиночество с человеком делает.

snezanna

Но вы ее видели? Да? Как она?

katerinaa

Видела. Все нормально.

snezanna

Какая же вы умница, так все догадаться, невероятно. Можно об этом статью в вашу газету написать. Несколько статей, с продолжением.

katerinaa

В газету Надя пишет, а ей такие темы не катят.

dimon

Развлекли вы меня.

katerinaa

На здоровье.

dimon

Диван приобрели?

katerinaa

Завтра.