Смерть… является важнейшим событием в жизни человека.

Из фильма «Звезда»

Анну Меликян, звезду жизнелюбивого артмейнстрима, увлекает смерть. Маски смерти. А точнее, сальто-мортале персонажей. Сюжет, казалось бы, противопоказанный бравурной стилистике этого режиссера. Между тем именно смерть – случайная, маячащая как угроза – есть фундамент ее остроугольных картин, их монтажного драйва и надуманных перипетий, которыми Меликян оплетает людей разных социальных слоев, обуреваемых желаниями (стать балериной, звездой экрана, обмануть старение, забеременеть).

Но и людей, которых тошнит от того, что все доступно и исполнено. Как продавца участков на Луне в «Русалке». Или кому все известно наперед. Так кажется отпрыску замминистра в «Звезде». Саша (Евгений Цыганов), продавец эксклюзивных лунных соток, прыгает по пьяни с моста, но его спасает русалка, девочка с зелеными волосами. Костя (Павел Табаков), протестующий сын олигарха, тоже прыгает с моста, но остается жить благодаря охраннику своего папани, приказавшего следить за странным сыночком. Продавца из «Русалки» после его «смертельного номера» будет оберегать фея, способная исполнять желания.

О, эти желания, отравляющие до пароксизма, гротесков, романтических бредней, до колик в животе жизнь и бедным, и успешным персонажам Меликян. Сарказм – органичное свойство ее режиссуры.

Парадокс артмейнстримного (взболтать, не размешивая противоположные стратегии) мышления Меликян – в трезвости, едкости взгляда (на мир, на людей), уживающегося с женским доверием к динамичной реальности и к искусственным, казалось бы, персонажам. А в них вдруг – поверх неприятных фабульных обстоятельств, но чаще им благодаря – проклевывается нечто новое. Или давно ими в себе похороненное. Но перемены эти мимолетны. Иллюзорны. А жизнь продолжается. Show must go on.

Вот Саша, тот, который в «Русалке» впаривал комиксовым клиентам дачные сотки на Луне, рванул по улицам за пригрезившейся ему русалкой, дважды его спасшей от смерти, «а в это время» ее уже переехала машина. Иначе говоря, настигла судьба героини страшной сказки «Русалка», которая, все помнят, влюбившись, лишилась своего голоса, обменяв его на ноги вместо хвоста. Русалка Анны Меликян тоже решается молчать, хотя делает успехи в хоре (врожденного юмора у режиссера не отнять). Эта русалка молчит до встречи с принцем и с безногой – на улице московской «страны чудес» – мечтательницей, которая травит байки зеленоволосой Алисе (так зовут героиню Марии Шалаевой в «Русалке») о своей некогда прекрасной жизни с дипломатом. Он водил ее в ресторан, где она пила виски, заедая черной икрой.

Саша из «Русалки» бежал, бежал за призраком русалки, но, встретив свою любовницу, не переводя дыхания, успокаивался. Жизнь продолжается. Мнимый баланс, заточенный Меликян как баланс жизни/смерти, который вроде бы транслирует ее кино, – это оптический обман, необходимый для реализации грез, для повседневных хлопот и для встречи со смертью как с важнейшим событием жизни.

«Звезда»

Артстримная (стрёмная) стилистика Меликян «заговаривает» смерть, защищается от смерти, чье место на территории арта – территории реальности, конфликтующей с киноиллюзионом. Конструктивные особенности такой режиссуры кажутся попыткой завуалировать драматическое мироощущение Меликян, ее совсем безыллюзорный взгляд на вещи, на Москву, на прибрежный городок, на падших или воображаемых ангелов, на моряков, арт-менеджеров, проституток, олигархов, провинциалок, врачей и всех-всех-всех. Однако драматизм, заложенный не в сюжетах, а в оптике режиссера, прагматично и по-женски решительно упакован в слабости, которые по ходу фильма преображаются в силу ее персонажей. Или наоборот.

Меликян, фаворитка одной и другой стороны Луны, но и солнечной стороны улиц, снимает кино, зависающее между иллюзионом и ­смертью иллюзий. Или смертью героев. Не забывает она, как в «Звезде», с элегантной прямотой захватить также территорию между жизнью и желанием бессмертия (например, олигарха, с гиньольной маниакальностью пекущегося о своем здоровье). Между смертью и бизнесом (скажем, в классической тактике арт-директора галереи современного искусства).

В «Звезде» Меликян с упоительной для себя настойчивостью тематизирует диагноз, которым заражено мейнстримное, едва ли не сериальное пространство, но и пространство, ему параллельное, однако с ним накрепко связанное. Так, Костя, высокомерный сын олигарха, пропускающий школу, потому что там «одни дегенераты и наркоманы», ездящий на задрипанном мотоцикле, подрабатывающий мелким рабочим в ночном клубе, внезапно, словно опомнившись, заводит в «Макдо» речь о мерзких, смертельно опасных продуктах. Его охлаждает сожительница ненавистного отца, переживающая в этой части фильма новый или давний для себя этап жизни, тем, что эти слова напоминают ей «какого-то олигарха». При этом Анне Меликян важно также вложить Косте и реплику («будущего нет!»), отвечающую за подростковый ригоризм, – реплику, которая на другой режиссерской территории могла бы засвидетельствовать трагизм (кино)реальности без гламурного, по-своему актуального форсажа.

Реплика Кости про отсутствие будущего – выхлопная реакция на пресный нудеж отца («учился бы хорошо, купил бы себе в будущем хороший мотоцикл») – внедрена как правильная для романтического образа фраза. Так работают законы артмейнстрима. Зато (и при этом) Меликян успевает вывернуть совсем другие клише. Завсегдатай клуба, в которого влюбилась новая русалка из бассейна, провинциалка Маша без столичной регистрации, мечтающая стать звездой экрана, называет себя кандидатом наук. Столь антикварное словосочетание (как бы обязанное вызвать иронию) бодрит Машу, у которой в голове каша, так же как греет мечта об операциях ее ушей, ног, груди. Вскоре «кандидат наук», к удовольствию режиссера, начистит личико Маши, и ее губы, вздутые силиконом или гелем, потекут.

За настоящего антиквара, проживающего на Тверской, отвечает тут Юозас Будрайтис, персонаж которого десять лет не выходит из дома («а чего я там не видел») и которому девахи (сначала Маша, потом Рита) носят продукты (соцпомощь), выгуливают собаку. Он продолжает традицию выпавших из времени чудаков, собирает/изучает предметы, связанные со смертью. Мементо мори – идея фикс Меликян, с помощью которой она вочеловечивает своих монструозных, расхожих, запыленных и наивных персонажей.

«Звезда»

На поверхностный взгляд Меликян язвит в гламурной эстетике над желанием вырваться из гламурной среды, отношений и целей. Престижных и/или пародийных. И над желанием – уморительным, обаятельным, жалким – влезть в эту среду, в ней закрепиться. Критиковать гламур такая же пошлость, как и гламуром упиваться. Меликян, трезвая реалистка, выбирает роль канатоходки («она по проволоке ходила»). Но рискованная (можно сорваться на арену цирка) позиция обеспечивает как раз устойчивость режиссерского положения – азартного и твердого пребывания между двух миров артстрима.

Меликян предоставляет своим персонажам, маркирующим общие места машины желаний, шанс – он же иллюзия – растревожиться, оглянуться вокруг, заглянуть ненадолго в себя. Но исключительно перед лицом смерти. Иначе никак. Перед главным, как ни крути, событием жизни.

Узнав внезапно о близкой смерти, Рита (Северия Янушаускайте), любовница олигарха, за которым она по-медсестрински ухаживала в надежде выйти замуж, ему грубит. Срывает маску преданности, чтобы выдавить (во время календарного, дабы забеременеть, секса) стон «я тебя ненавижу». После такой выходки ее в шикарный дом не пускают, а за склокой хозяйки с охранниками наблюдают сквозь громадные стеклянные стены стражницы-домработницы, небось филиппинки. (Меликян эту среду знает назубок.)

Теперь Рита без крова, карточки заблокированы. После завязки фабульной интриги следует дивертисмент о похождениях Маши, с которой Рита (с подачи Кости, который играет еще и функциональную роль связного «верха» и «низа», сближающего участки карнавального мира) делит съемную квартиру, расплачиваясь за нее дорогой сумкой, шубкой, сапогами. Ей больше нечего терять.

Ядовитая, как анилиновые краски, настройка глаза режиссера разворачивает кви-про-кво сюжета в двойное сальто-мортале хэппи энда. Выясняется, что ошибка в диагнозе Риты произошла из-за того, что ее карточкой в роскошную, где на арфе играют, клинику воспользовалась (благодаря влюбленному в нее связному Косте) Маша. Редким – как некоторые престижные прелести – иммунным заболеванием награждается именно бедная Маша, «в анамнезе» звезда. Жовиальный доктор в клинике расписывает эксклюзивность смертельной болезни. И задает, еле сдерживая смех, на голубом глазу вопрос, не оставит ли она свои органы для научных исследований, если это не противоречит ее религиозным убеждениям. Эта сцена-интермедия повторяется в двух эпизодах с разными пациентками, а клонированный текст подается как рекламное сообщение.

Взболтав, не размешивая, ингредиенты контента гламурных журналов, их потребителей, но также псевдосторонних экспертов, тешащих себя иллюзией, что они ньюсмейкеры, потому что имеют дистанцию взгляда, Меликян воздает Рите за страдания. Исполняет ее желание забеременеть, возвращает к олигарху, который без ее присмотра чуть не помер от аритмии. Приводит парочку на вернисаж, в лоно истеблишмента, в галерею, переделанную из канализационного помещения (это важно Меликян пропедалировать), чтобы не упустить и такой стереотип бытования «актуального искусства». Этой галереей Рита в свое время владеть отказалась, поскольку мечтала, как «все приличные люди», завести благотворительный фонд для бомжей – остальные позиции уже заняты более предприимчивыми любовницами/женами.

Меликян вводит в дивертисментную часть фильма эпизод, который аукнется в развязке сюжета. Обкурившись, девахи Рита с Машей обмазываются красной, синей красками, отпечатывая контуры своей обнаженки на листах бумаги. Так Рита, «ничего не понимающая в современном искусстве», дальновидно собирается заработать. Арт-директору Грише (Александр Шейн) она предлагает сделку – устроить выставку после ее смерти. «А ты точно в декабре умрешь? Мне в принципе в декабре ставить нечего. А вот та, синенькая, ничего. Она тоже умрет?» «Нет, она нет», – уверяет Рита циничного (в медицинском, а не этическом значении слова) партнера по этой (арт)сцене.

Бизнес-план срабатывает, как в классическом фарсе. После смерти Маши на вернисаже, где выставляет себя беременная Рита, показаны ее работы – шутейные образчики мнимой художницы. Но они хранят для простодушных посетителей тепло тела Маши, труп которой уже наверняка остыл.

Меликян, как и Гриша, шармёр и пройдоха, верит, что «современное искусство» – говно, глумясь над павлиньей наивностью завсегдатаев вернисажей, которым можно втюхать любую залепуху. Тем более если художник умер. Это банальность. Но она нужна режиссеру, чтобы слепить свою звезду по канону артстрима. В прямом смысле слова. И в духе ярмарочного столичного балагана. Его банализированную фактуру/натуру и отсканировала режиссер.

«Звезда»

Так Меликян добегает почти без отдышки до коды хлесткого шоу. До выстрела (драматургического ружья) с двух рук. Рита осуществила мечту, Маша стала звездой. «Как положено» – поклон общему месту – после смерти.

Художественная имитация да, впрочем, любая – жизнеутверждающий наезд Меликян на мнимые ценности – оплачена умышленной по сюжету смертью «звезды». Звезды, скинувшей кавычки в своей жизни после жизни, как шубку мнимой смертницы Риты, в которой зарождалась новая жизнь. Звезды, распахнувшей прикид, чтобы показать на кинопробах увеличенную грудь, «инструмент артистки», не менее актуальный, чем ее лицо, испохабленное сначала в институте красоты, а потом на свидании с клубным клиентом, представителем репрессивной социальной прослойки. Ба-бах! Всюду жизнь.

«Звезда»
Авторы сценария Анна Меликян, Андрей Мигачев при участии Виктории Бугаевой
Режиссер Анна Меликян
Оператор Алишер Хамидходжаев
Художник Ульяна Рябова
Композиторы Алина Орлова, Анна Друбич, Игорь Вдовин
В ролях: Тинатин Далакишвили, Северия Янушаускайте, Андрей Смоляков, Юозас Будрайтис, Александр Шейн, Гоша Куценко, Елена Серветник, Павел Табаков
Кинокомпания «Магнум», студия «Марс Медиа Энтертейнмент»
Россия
2014