Беседу ведет Сергей Сычев

Сергей Сычев. Давайте начнем разговор с одной маленькой детали. В титрах «Посетителей» вы выражаете особую благодарность Рону Фрике. Почему вы решили снимать эту картину не с ним? И вообще, почему вы больше не работаете вместе?

Годфри Реджио. Рон Фрике занимается в основном одним видом съемки – цейтраферной (замедленной). Сейчас у него свой путь, он хочет быть режиссером, не только оператором. У каждого из нас свои проекты. Но мы по-прежнему близкие друзья. Я приглашал его поработать со мной над «Посетителями», но он получил финансирование для своего проекта раньше меня.

Сергей Сычев. Вы имеете в виду фильм «Самсара»?

Годфри Реджио. Да. Я хотел бы еще поработать с ним, однако вокруг много прекрасных операторов. Все зависит от темы, от предмета моего исследования. В «Посетителях» крайне важен свет, а для Фрике этот аспект не столь значим.

Сергей Сычев. Вы выбрали трех операторов. Каждый из них отвечал за какой-то определенный аспект работы? Или они просто сменяли друг друга?

Годфри Реджио. Англичанин Грэм Берри поразительно снимает пейзажи. Триш Говони, с которой я прежде не сотрудничал, специализируется на студийной съемке; я увидел ее работы, и они произвели на меня сильное впечатление. Том Лоу сегодня, пожалуй, самый непревзойденный мастер замедленной съемки.

Сергей Сычев. Еще один вопрос о Роне Фрике. Часто говорят, что ваши методы работы схожи. Однако фильмы у вас выходят очень разные. Как бы вы сами определили это различие?

Годфри Реджио. Я бы адресовал этот вопрос вам. Фильм – это не только съемки, монтаж, музыкальное сопровождение и прочее. Он раскрывает человека, который создает его. Мы с Роном – разные люди. Он предпочитает использовать электронную музыку, я – акустическую, хотя впоследствии могу усиливать или обрабатывать звук электронными средствами. Я остаюсь верен Филипу Глассу, мне нравится его музыка. А Рона нельзя назвать поклонником Гласса. Когда мы снимали «Кояанискаци», самые большие споры с ним были вызваны моим решением использовать музыку Филипа. Да и не только Фрике, многие были против, предлагали произведения Моцарта или Бетховена. Но мне это было неинтересно. Я не был знаком с Бетховеном, не мог объяснить ему замысел фильма. Более того, я считаю, что западный двенадцатиступенчатый музыкальный строй – классическая музыка – эмоцио­нально не соответствует моим картинам. Музыка Гласса полиритмична, в ней есть передний и задний планы. На заднем плане может быть тональная структура, на переднем – мелодическая. Его музыка по сути своей очень кинематографична; она не навязывает какие-либо чувства или идеи, лишь передает некое впечатление, дает слушателю большую свободу восприятия. Классическую музыку часто используют в кино, чтобы акцентировать тот или иной кадр, сцену, а этого мне как раз делать не хотелось.

Сергей Сычев. Классическая музыка часто привлекает слишком много внимания, отвлекает от изображения.

Годфри Реджио. Да, этого я также хотел избежать. Музыка Гласса иного рода. Вообще, мы с ним идем разными путями, и тем не менее мы – как партнеры в танце. Я был очень доволен результатом нашей работы.

«Посетители»

Сергей Сычев. Если говорить о различии в идеях… Мне кажется, у вас с Роном Фрике много именно мировоззренческих различий.

Годфри Реджио. В этом плане мы абсолютно разные.

Сергей Сычев. Его мировосприятие ближе к буддистскому, ваше – совсем иное…

Годфри Реджио. Знаете, я никогда не требую, чтобы те, кто со мной работает, разделяли мой взгляд на мир. Я хочу, чтобы они были открыты для сотрудничества и чтобы их работа устраивала меня. Мне не важна «идеологическая солидарность». В моих фильмах нет идеологии, в них присутствует своего рода эхо моей души, которое возникает именно благодаря режиссуре. Дело не только в изображении или музыке; важно то, как согласуются между собой все аспекты фильма.

Сергей Сычев. Значит, вы не стремитесь к тому, чтобы другие разделяли ваши идеи?

Годфри Реджио. Нет. Основа фильма – не идея; в творчестве я руководствуюсь не интеллектом, а чувствами. Иначе мне просто не с кем было бы работать.

Сергей Сычев. Российские кинематографисты постоянно спорят, рассуждают о смысле жизни…

Годфри Реджио. Знаю, но для меня все это не важно. Я лишь хочу добиться нужного мне результата, выразить то, что я чувствую. И мои коллеги помогают мне в этом. Рон Фрике – настоящий мастер, великий оператор. Его идеи – это его идеи. Меня они не интересуют, но я их уважаю. Когда мы работали вместе, я говорил ему, где снимать, куда ехать. Но я никогда не указываю операторам, как именно им следует работать. Просто излагаю свой замысел, рассказываю им, что я ищу, что хочу выразить. Я всегда работаю с людьми более талантливыми, чем я, с настоящими профессионалами в своей области, и я многого жду от них. В моих фильмах отражается моя чувствительность, мой способ восприятия, а не мой талант.

«Посетители»

Сергей Сычев. Начиная работу над картиной, вы уже точно знаете, как и что хотите делать, и впоследствии не меняете свои замыслы?

Годфри Реджио. В целом я очень организованный, дисциплинированный человек. Но при этом для меня важна спонтанность. Вам, конечно, известно выражение genius loci, «гений места». Само место говорит со мной и со всеми, кто в нем находится во время съемок. Моя задача – выбрать место, объект исследования. У меня есть некая точка зрения, но для ее выражения необходимо подобрать объективы, выбрать верную кадровую частоту, положение камеры, ее движение или статику. Все это я обсуждаю с оператором. Но никогда не даю прямых указаний, как снимать. Наша работа всегда сотрудничество нескольких художников. Я рассчитываю на них, ожидаю, что они знают и умеют больше, чем я. Просто результат их работы должен меня удовлетворять. Что касается строгого следования плану, мне, конечно, приходится начинать с некоей исходной идеи, точки зрения или ощущения, но я всегда готов к переменам. Если бы я заранее точно знал, какой фильм у меня должен получиться, я бы потерял к этой работе всякий интерес. Есть режиссеры, которым важно все распланировать, записать, четко определить заранее. Но музыка и изображение начинают говорить со мной в процессе работы – и что-то меняется. Они сами сообщают мне, как выстраивать картину.

Сергей Сычев. Как вы выбираете места съемок? Просто путешествуя по миру?

Годфри Реджио. Места я выбираю сам. Мы ездим вместе с моим коллегой Реем Хименесом, с которым работаем уже сорок четыре года. Когда все подготовлено, приезжаю уже вместе с оператором, чтобы он мог сам прочувствовать место, вступить с ним в контакт. Также я предварительно показываю места съемок Филипу Глассу.

Сергей Сычев. Как вы понимаете, какое именно место вам нужно и где следует искать?

Годфри Реджио. Я очень много путешествовал, так что примерно знаю, где искать. Часто у меня возникает идея, представление о том, каким должно быть место. Рей Хименес помогает мне, у него феноменальная, фотографическая память. Я могу описать ему, что ищу, и он тут же скажет, что знает подходящее место где-нибудь в Сент-Луисе, Лос-Анджелесе, Сан-Паулу или в Рио. В этом плане он гений. Некоторые места я выбираю сам, поскольку чувствую, что снимать нужно именно там. Путешествуя по миру, я все время смотрю по сторонам, изучаю местность.

Сергей Сычев. Есть ли места, которые вам запомнились и полюбились, но которые пока не удалось показать в ваших фильмах?

Годфри Реджио. Да. В картине «Поваккаци», над которой мы работали с 1985 по 1988 год, я очень хотел снять Национальный ботанический сад в Северной Корее. Однажды я увидел его на фотографиях в каком-то журнале, название которого уже не помню. Помню только, что на фото было запечатлено большое поле, похожее на футбольное – одна трава и лишь два цветка, – под огромным стеклянным сводом. Цветы символизировали Ким Ир Сена и его сына. Для меня этот образ стал воплощенным символом безумия, технофашизма, власти, почти обожествленной. Я непременно хотел показать это в фильме, но не смог получить разрешение на съемки. Потом я планировал снимать в Ираке, в городе Самарра, но туда я также не смог попасть. Там находится Малвия, самый высокий в мире минарет – 52 метра, – построенный в IX веке. По-арабски название города звучит Surra man ra’a, что означает «Кто увидит, возрадуется». Сейчас в минарете держат танки – идет война. Это тоже безумие.

Сергей Сычев. А в Москве вы увидели места, которые в будущем могли бы появиться в вашем фильме?

Годфри Реджио. Я бывал в Москве несколько раз. Но пока не показывал ваш город в своих фильмах. Дело не в том, что тут нет мощных мест, просто пока я не находил в них соответствующих моим замыслам образов. Больше всего меня здесь заинтересовали архитектурные формы, скульптуры людей, проникнутые духом героизма. Например, монумент «Рабочий и колхозница». Для меня эти величественные статуи – такие же памятники культуры, как храм Василия Блаженного; это почти религиозные образы, воплощение определенной идеологии. Они не дают зрителю свободу, они созданы для того, чтобы поражать, если не сказать – контролировать. Невероятно сильные образы.

Сергей Сычев. Многие в России знают, что в юности вы ушли в монас­тырь, стали монахом. Но, думаю, большинство не знает, каково сейчас ваше отношение к религии.

Годфри Реджио. Я родился в Новом Орлеане в католической семье с италь­янскими, немецкими, французскими и испанскими корнями. Все в нашем роду были католиками. С детства на мне стоит этот «­водяной знак». Я ходил в школу под названием Mater Dolorosa, что означает «Мать скорбящая». Меня учили и воспитывали строгие сестры-монахини, они были жестоки. Я ненавидел школу, мне дважды пришлось оканчивать детский сад, потому что школу я не выносил, она была для меня камерой пыток. Но даже если я забуду их, они меня помнят. Это все – внутри меня. И хотя я не считаю себя католиком, католицизм все равно живет во мне, он формировал меня с самого детства, все мои склонности – плод католического воспитания. Думаю, это в какой-то мере верно для всех нас: мы в определенном смысле остаемся зависимыми от нашего детства. Во всяком случае, для меня это именно так. В тринадцать лет я решил уйти из дому и в буквальном смысле покинул ХХ век, погрузился в средневековье – в культурном, визуальном, во всех смыслах. Это было величайшее из всех событий в моей жизни. Четырнадцать лет я прожил в религиозной общине. На двенадцатый год я дал невозвратные обеты, намеревался остаться в монастыре на всю жизнь. Но из-за моей деятельности меня исключили из монашеского ордена. Я работал с уличными бандами, был политически активен. Братство это не одобряло.

Сергей Сычев. В России многие считают, что человек, однажды ставший монахом, навсегда им останется, даже если впоследствии покинет монастырь ради мирской жизни. Это относится не только к католикам.

Годфри Реджио. Именно об этом я и говорю. Я уже не монах, но монах продолжает жить во мне. Это теперь моя сущность, мне от этого не избавиться.

Сергей Сычев. Как вы относитесь к церкви как социальному институту?

Годфри Реджио. Не очень хорошо. Церковь действует жестоко, тиранично, пытается контролировать человека, вводит его в заблуждение. Я считаю, что церковь должна отказаться от своих богатств и власти, стать ближе к людям, быть с ними на равных. Меня интересует не религия как социальный институт, а духовность.

Сергей Сычев. У вас дома есть какие-то религиозные атрибуты – кресты, иконы? Считаете ли вы необходимым иметь подобные предметы?

Годфри Реджио. Нет. Единственное, что у меня есть, – распятие с отколотой головой и ногами Иисуса. Я храню его, поскольку оно сопровождало меня в те времена, когда я был членом религиозной общины. Также я храню изображение французского святого, основателя ордена, в который я когда-то вступил, Жан-Батиста де ла Салля. Я просто хочу помнить о нем, вот и всё.

«Посетители»

Сергей Сычев. А есть религия, которая была бы близка вам настолько, что вы бы хотели стать ее последователем?

Годфри Реджио. Я не стремлюсь стать последователем какой бы то ни было религии. Я верю, что религия сама нашла меня. Как я сказал, я вырос в католической семье, и католицизм до сих пор живет во мне, иной религии я не ищу. Я верю, что высшая форма молитвы – это творчество, а не традиционная «просительная» молитва: «Боже, помоги мне» или «Господи, пошли мне денег, сделай меня успешным, и пусть моя жена будет любить меня до конца моих дней». Меня все это не интересует. Наивысшая форма молитвы, в моем понимании, – это творческий акт; думаю, именно в этом цель нашего пребывания здесь. Я воспринимаю свое творчество как молитву.

Сергей Сычев. Вы верите в жизнь после смерти? В рай и ад?

Годфри Реджио. Все эти понятия были очеловечены, это попытка человека понять непознаваемое. Мы ничего не знаем о Боге. Все, что, как нам кажется, известно о нем, мы узнали от людей. Бог – это тайна, и она прекрасна. Это нечто живое, явное, но непознанное и недоступное для разума. Мы можем лишь верить. Согласно священным текстам иудеев нельзя даже произносить имя Бога. Мы ничего о Нем не знаем, у нас есть только наша вера. Я верю, но я ничего не знаю о Боге, и я не верю тому, что рассказывают мне о Нем люди. Они пытаются говорить от имени Бога, а к этому я отношусь с большим сомнением.

Сергей Сычев. Я задал этот вопрос не только из чистого интереса. В картине «Самсара» показано множество важных религиозных мест. В ваших фильмах мы таких мест никогда не видим.

Годфри Реджио. Позвольте спросить вас: в чем, по-вашему, различие между картинами «Самсара» и «Кояанискаци»?

Сергей Сычев. Я считаю, «Самсара» – своего рода буддистская молитва; по своей структуре эта картина – мандала. Ваши же фильмы – отражение западной культуры. Вы очень западный режиссер, судя по вашим идеям и философским взглядам. Для вас важен человек как индивидуум, его душа. В буддизме важнее природа, сам мир, человек же и его душа – иллюзорны. В вашем кино человек и его душа – не иллюзии.

Годфри Реджио. Да, они реальны.

Сергей Сычев. Эти фильмы рассказывают о западной цивилизации. Мне кажется, трилогия «Каци» повествует о том, как эта цивилизация выбрала неверный путь, и о том, что если она не одумается, то разрушит сама себя. По-моему, эта идея вполне ясно выражена в ваших картинах. Не знаю, согласитесь ли вы с моей трактовкой. В трилогии «Каци» заключено довольно прямое послание к цивилизованному человеку. В «Посетителях» же вы, как мне показалось, избегаете прямого обращения.

Годфри Реджио. Я не хочу все время снимать один и тот же фильм. «Посетители» – картина иного рода. Я стремился сделать фильм о непо­движности, спокойствии, о том, что я узнал и чему научился, будучи монахом. Чем спокойнее и тише становится человек, тем он более чувствителен и восприимчив. Я также узнал, что если хочешь по-настоящему, как бы впервые увидеть нечто знакомое, привычное, нормальное, то нужно вглядываться в это до тех пор, пока оно не начнет казаться чем-то необычным, ненормальным. Я стремился передать это ощущение, пусть и довольно ограниченными средствами, создать картину, которая вглядывалась бы в зрителя. Этот фильм в большей мере упражнение в восприятии; он обретает целостность под взглядом зрителя.

Сергей Сычев. А что насчет послания, обращения?

Годфри Реджио. Если вам нужно «послание», идите в Western Union, там доставляют посылки и передают разного рода сообщения.

Сергей Сычев. Но в трилогии «Каци» содержатся сообщения, они заключены даже в названиях фильмов. Думаю, многие воспринимают вас как своего рода пророка. Поэтому и в «Посетителях» люди стремятся прочесть некое пророчество, послание к человечеству.

Годфри Реджио. В таком случае их ждет разочарование, как и вас.

Сергей Сычев. Я не разочарован. Мне фильм нравится.

Годфри Реджио. Ладно. Просто я, скажем, сменил жанр, как иногда делают писатели. Появилась новая история, которую я захотел поведать. И у меня в запасе еще не одна.

Сергей Сычев. Значит ли это, что изменился и ваш взгляд на мир?

Годфри Реджио. Нет, не думаю.

Сергей Сычев. Вы по-прежнему считаете, что наша цивилизация пребывает в кризисе?

Годфри Реджио. Да. Но, по-моему, мы больше не цивилизация. Мы про­шли три стадии, три эпохи – эпоху природы, эпоху культуры и эпоху цивилизации. Сейчас наступила эпоха технологий. Технологии оказывают влияние как на западный, так и на восточный мир, в том числе на буддистов. Это глобальная монокультура. Я провел довольно много времени на Востоке. Прежде каждое место там обладало своим уникальным характером, имело некие особенные, присущие лишь ему черты, то же можно сказать и о Москве. Теперь же все города в мире стали похожи друг на друга. Пекин сегодня выглядит, как любой другой современный мегаполис в мире, в еще большей мере это относится к Шанхаю. Такой же город можно найти на Ближнем Востоке, в Индии, в Америке. Больше нет Востока и Запада; мы создали монокультуру, в основе которой не цивилизация, а технологии. Поэтому все унифицируется, в том числе язык. Языковое разнообразие исчезает. Нашим главным средством общения становятся все эти маленькие приборы; это цифровой язык. Прежние языки исчезают.

Сергей Сычев. Одна московская зрительница после просмотра трилогии «Каци» сказала мне: «Я понимаю, фильмы говорят нам, что мы делаем что-то не так – мы предпочли технологии природе, отказались от самих себя, от естественного образа жизни. Но что предлагает нам режиссер? Знает ли он, что нам делать теперь?»

Годфри Реджио. Я много лет преподавал в школах, колледжах. В образовании не учитель является действующей величиной, а ученик. Я использую сократовский метод, задаю вопросы, ответить на которые может только сам ученик. Я просто пытаюсь провоцировать, тревожить, задавать неудобные вопросы. Ученики уже взрослые люди. Если они будут зависеть от чужих мнений и действовать лишь так, как им говорят, им можно будет лишь посочувствовать.

Сергей Сычев. Но каков ваш собственный, личный ответ? Как вы выстраи­ваете свою жизнь, чтобы защититься от влияния технологий?

Годфри Реджио. Я не могу от них защититься, технологии сейчас для нас – как воздух. Это наша среда обитания, мы не можем освободиться от них. Например, если бы мы могли видеть весь спектр электромагнитных волн в комнате, где мы сейчас сидим, мы бы за ними не разглядели друг друга. Этих энергетических волн здесь великое множество; но от наших органов чувств они скрыты. Мой ответ таков: мой мир – это не этот мир, а мои отношения, связи с другими людьми. Мой мир очень прост, ограничен, он не универсален. Я не верю во всеобщность, глобальность, в единый путь, единую идею, в братство людей во всем мире, в то, что все могут жить в мире и согласии. По-моему, все это чушь. Я считаю, наш мир – это разнообразие наших отношений. И это мы в силах изменить. По своему опыту я также знаю, что мощнейшая вещь – энергия, которую человек может передать своим личным примером. Я не живу жизнью отшельника, я взаимодействую с другими людьми. Если мы создаем нечто прекрасное, наш пример может вдохновить кого-то еще; ведь часто мы так и действуем – подражая, следуя чьему-то примеру. В этом плане жизнь линейна – настоящее во многом основывается на прошлом, будущее исходит из настоящего и так далее.

Сергей Сычев. А если говорить о простой, повседневной жизни? Как вы выстраиваете свою жизнь и отношения с другими в соответствии с вашими идеями? Как вы не хотели бы жить? Я говорю о каких-то практических вещах. Может, вы, например, не смотрите телевизор?

Годфри Реджио. Это не так уж важно. Прежде всего, с 1974 года по настоящее время я постоянно занимаюсь кино, даже когда не снимаю. Моя жизнь насквозь пропитана кино, я полностью погружен в процесс создания фильмов. На поиск средств у меня уходят годы. Есть красивое высказывание: «Каждая стена – это дверь». Мне приходится стучать в сотни дверей в надежде, что хоть одна откроется. Это отнимает много времени. Но я одержим кинематографом, я посвятил себя лишь ему. Я также помогаю другим людям; много работал с уличными бандами, с преступниками. Сейчас я знаю их детей и внуков, общаюсь с ними, мы встречаемся, выпиваем, курим, просто проводим время вместе. И не обязательно говорить о проблемах мирового масштаба; мне нравится просто смотреть на детей, наслаждаться обществом друзей и близких.

Сергей Сычев. У вас есть дети?

Годфри Реджио. Своих детей у меня нет, но я вырастил трех дочерей. Я не их биологический отец, но они считают меня отцом, в духовном плане.

Сергей Сычев. Как вы воспитывали, учили их? У вас есть какие-то идеи о правильном воспитании?

Годфри Реджио. Могу сказать про младшую дочь, которую я воспитывал с раннего детства. Она росла без телевизора. Я хотел вырастить ее свободным человеком, оградить от идей, навязываемых различными организациями и общественными институтами; она не посещала школу. Сейчас она – гениальная женщина. Поступила в университет и скоро окончит его с отличием. Я предложил ей свободу жить так, как она захочет. Во время съемок «Кояанискаци» она повсюду путешествовала вместе со мной; будучи маленькой девочкой, она взяла на себя роль моего секретаря. Она, можно сказать, росла в моей монтажной и на съемочных площадках в Египте и Южной Америке.

«Посетители»

Сергей Сычев. Часто родители, особенно если они занимаются искусством, теряют контакт со своими детьми.

Годфри Реджио. В какой-то момент я понял, что кинематограф станет моей семьей. Знал, что не смогу заниматься какой-то работой прос­то ради денег. У меня и сейчас нет денег, что, конечно, смущает мою жену. Я никогда не хотел иметь детей. Когда я работал с уличными преступниками, у меня были сотни детей, сирот, и они до сих пор относятся ко мне как к отцу. Я решил не заводить детей, поскольку хотел быть свободным, посвящать большую часть времени кинематографу. Но потом случилось непредвиденное. Я влюбился в женщину, у которой был ребенок. Я же не мог попросить ее избавиться от него, я любил ее. Она понимала, насколько я сумасшедший, так что позволила ребенку жить той жизнью, которой жил я. Конечно, последнее слово всегда было за матерью, ведь это ее дитя. Как я уже говорил, младшая дочь мне ближе всех. Я не хотел, чтобы общество с его институтами поработило ее. Я не делал ей прививки, не травил ее лекарствами. Долгое время я заведовал клиникой для бедных, так что много общался с врачами и сам изучал многие проблемы. В то время я решил, что не стану отравлять своих детей вакцинами. И моя дочь здорова.

Сергей Сычев. Вы рекомендовали ей какие-то особые книги или фильмы?

Годфри Реджио. Нет. И я не хотел, чтобы в нашем доме был телевизор. Позже мы все же купили его, но я запер его в шкафу. Смотрели мы одну программу раз в неделю, даже не помню уже какую. Не знаю, хорошая ли это была идея. Когда лишаешь человека чего-то, прячешь от него что-то, это становится для него особенно важным. Но сейчас моя дочь вообще не смотрит телевизор, он ее не интересует. Она смотрит кино, но не телепрограммы. Ее дети, мои внуки, также не смотрят телевизор.

Сергей Сычев. А вы сами смотрите кино?

Годфри Реджио. Очень редко хожу в кинотеатр. Иногда смотрю кино по телевизору, как фон. Вообще, по ТВ я скорее предпочту посмотреть футбольный или баскетбольный матч, что-то из реальной жизни. Вот и всё. Я не синефил.

Сергей Сычев. Чем вы любите заниматься кроме кино?

Годфри Реджио. Люблю гулять. Сейчас мне тяжеловато, я не в лучшей форме. Люблю бродить за городом, где нет людей. Я живу в пустыне, возле потрясающей горы. У нас такие называют столовыми горами, они высокие, но их вершины абсолютно плоские. Мне нравится взбираться на них по грунтовым дорогам, пару раз в неделю я езжу туда на машине и просто провожу там время в одиночестве. Но в основном я работаю у себя в студии, в старом гараже с высоким потолком. Я много читаю, размышляю о будущих фильмах.

Сергей Сычев. Вы говорили, что любите русскую литературу. Упоминали Достоевского.

Годфри Реджио. К сожалению, я не могу читать русские книги в оригинале. Завидую вам, я бы очень хотел уметь говорить по-русски. Когда я слышу русскую речь, она кажется мне более ритмичной, выразительной, артикулированной, поэтичной, чем английская. Иногда я слушаю русскую поэзию. И хотя не понимаю смысла, я чувствую ее, она сообщает мне некую энергию.

Сергей Сычев. Может, вы расскажете о проекте, над которым собираетесь работать в ближайшее время?

Годфри Реджио. Я только что закончил сценарий неосказки для детей (и взрослых, в которых еще живет ребенок) под названием «Однажды во времени» (Once Within a Time). Это история о среде, в которой мы живем; о том, как запечатлеть голос Земли, которая говорит нам о том, что мы с ней делаем. Я считаю важным поговорить об этом с детьми, поскольку взрослые сейчас уже практически не способны услышать что-либо. В этой картине у меня – впервые – появятся рассказчик, декорации, два героя, антигерой. Конечно, это будет взгляд на реальный мир, просто я решил избрать сюрреалистичную, гиперреалистичную манеру повествования. Рассказчик – актер, учившийся на буффона, шута, в Париже и Италии. Более современный аналог буффона – мим. Он будет использовать язык мимики, жестов, взглядов. Расскажет историю невербальными средствами – используя «маски», язык тела. Потрясающий артист, настоящий профессионал, он – как классическое музыкальное произведение: каждое движение прекрасно, в совершенстве отработано и продумано. Антагонист и два протагониста – глухонемые из Израиля, отец и двое детей. Я в жизни не встречал еще людей, умеющих столь четко выражать свои мысли. Они могут передать то, чего не выразить никакими словами, и им есть что сказать. Они – как джазовые композиции. Поразительные люди. Сейчас живут в Нью-Йорке, по происхождению русские. Их предкам пришлось бежать из России, их дети родились в Израиле. В этой семье все глухонемые. При этом, как я сказал, они прекрасно умеют выражать свои мысли. Антигерой фильма – грубый и невнимательный отец, и в какой-то момент один из детей возьмет на себя роль взрослого, а отец фактически станет ребенком. Они поменяются ролями. Главным местом действия станут песочные часы. Мы построим огромные часы, и сцены будут разворачиваться внутри их стеклянного корпуса.

Сергей Сычев. Вы уже примерно знаете, когда этот фильм будет закончен?

Годфри Реджио. Работа займет примерно два года и три месяца. Но сначала я должен найти средства на производство. Это будет непривычно дорогой для меня фильм. Кое-что у меня есть уже сейчас, но я не могу использовать эти деньги, пока не получу полноценного финансирования. У меня есть и дистрибьютор, что удивительно, ведь фильма еще нет.

Сергей Сычев. По-моему, это нормально.

Годфри Реджио. Нет, по крайней мере, для меня. У меня также есть и продюсер, он много работал с Томми Ли Джонсом, продюсировал картину Джона Хьюстона «У подножия вулкана» и еще множество фильмов.

Сергей Сычев. Каков бюджет вашей картины?

Годфри Реджио. Восемь миллионов долларов. Сейчас у меня есть примерно треть, два с лишним миллиона. Для меня это заоблачная сумма. В картине будут задействованы более сотни детей, нужно будет строить декорации, нанимать актеров, снимать в реальном мире, будет много мест съемки, нужно также найти художников, которые помогут нам разглядеть то, что человеческому глазу без их помощи не увидеть, например электромагнитные волны. Все это стоит денег. И долгой нелегкой работы…

Перевод с английского Елены Паисовой