Интервью ведет Вера Зверева. 

Вера Зверева. Я хотела бы попросить вас оценить те сдвиги, которые произошли в отечественной медиакультуре в 2000-е годы. Каковы, на ваш взгляд, основные тенденции, характеризующие российское телевидение нулевых? 

Даниил Дондурей. Телевидение в России за редким исключением не становится предметом концептуальной и теоретической рефлексии профессиональных аналитиков медиа, многоаспектным объектом исследований, не связанных с одними лишь рейтинговыми измерениями, с прямыми политическими и внутрицеховыми экономическими запросами. На мой взгляд, это не случайно. Исключительно важно, что оно практически выведено из системы постоянного социокультурного мониторинга, регулярных аналитических обзоров, которые позволяли бы обществу представлять, что на самом деле происходит в этой сфере.

Моя гипотеза связана с убеждением, что телевидение в России начиная с 2000-х – наиболее значимый институт управления страной, целостно формирующий содержательную часть человеческого капитала, а следовательно, активно влияющий на самые разные области жизни. Фактор телевидения не менее существен, чем, скажем, наличие или отсутствие частной собственности. По количеству функций этот институт беспрецедентен, потому что именно он сегодня производит и распространяет основную часть смыслового поля в стране. На мой взгляд, не менее важен, чем национальная экономика или национальная безопасность.

Парадоксальность этой ситуации заключается в том, что, исходя из предписаний сохранения российских культурных матриц в постоянно меняющихся условиях, эта область неявным образом табуируется, а ее концептуальная экспертиза, в сущности, не проводится. Я уверен, что исследования контента не заказываются даже в администрации президента и ФСБ. Для мониторинга происходящего не приглашаются психологи (представители профессии, которая, по моему мнению, в этом веке станет ведущей), в сущности, сюда не допускаются социологи и культурологи.

Все, что я говорю, вроде бы удивительно. Как это может быть? Аналитики, казалось бы, должны присутствовать на всех каналах, подводить итоги новостной «повестки дня», объяснять, например, «что значит, что Волк в «Ну, погоди!» курит»[1] , или чему именно учат «Спокойной ночи, малыши!», какие типы персонажей являются героями сериалов. Ничего из названного нет. Но это совсем не значит, что решения о программах на российском телевидении принимают люди, которые в этом не разбираются или действуют наобум. Наоборот, они очень успешно функционируют в рамках определенных конвенций, производящих и распространяющих общественно значимые смыслы российских элит.

Коды российской культуры предписывают пока еще существующему аналоговому телевидению эффективно функционировать в автоматическом режиме. Иначе говоря, есть некий набор неотрефлексированных технологий, которые сохраняются и воспроизводятся, для того чтобы, в свою очередь, поддерживать и консервировать некоторые важные для российского социума поведенческие паттерны и принципы жизни. Для самой культуры важно их сохранять. В том числе установки на способы функционирования в России частной собственности, систему разделения властей, на живучие представления или техники осуществления жизни «по понятиям», которые транслируются во все среды общества и прекрасно здесь работают. Это происходит не потому, что кто-то дает заказ «будем жить, как живут в зоне». Именно в медиа воспроизводится способ организации такого неотрефлексированного типа социального взаимодействия, который за счет неявных культурных предписаний постоянно сохраняется.

Если такой универсальный институт, как телевидение, замечательно и очень успешно функционирует, то зачем же портить эту идиллию? Когда люди начнут понимать, что, например, частные волонтеры могут помогать другим гораздо эффективнее государственных структур (как это было в случае с пожарами летом 2010 года или с ликвидацией последствий стихии в Крымске в 2012 году), то возникнет тысяча опаснейших для действующего режима вопросов. Когда люди начнут осознавать, что общественный контроль над какими-то сферами в десятки раз эффективнее, чем государственный, то они могут посягнуть на сами основы устройства системы. Не случайно же в нашем обществе не задумываются об экономике гражданского сознания: государственные активы – это ведь общественные, по сути, деньги. Но воспроизводится вековечная инерционная модель, когда государству передаются средства населения, потому что так пока устроена мировая цивилизация.

Можно сказать, что центральное телевидение последние двадцать лет выполняло незаменимую функцию по форматированию представлений миллионов о действующей системе российской жизни. Оно постоянно предлагало обществу разные «формы подвижности», адаптивности, подстройки правил этой системы под меняющийся политический контекст. Предлагало модели, условно «путинские» или «медведевские», которые были теми же самыми по сути, но в разной символической и стилевой обертке. Общество же думало, что начинается другая жизнь, доверясь утверждению «свобода лучше, чем несвобода».

В последние годы стало очевидно, что российское телевидение эффективно изготовляет массовые «картины мира», функционируя, несмотря на государственные и частные формы собственности, исключительно как коммерческое. Производство контента не только более или менее унифицировано, подконтрольно, но и не отрефлексировано. Действует целостно и синхронно под разными личинами, фасадами и симулякрами. Причем по отношению к своим содержательным целям очень эффективно. В результате больше половины населения России признает позитивную историческую роль Сталина в истории страны, а 84 процента одобряют деятельность В.Путина. Больше трети согласны с решением суда по делу Pussy Riot, 49 процентов граждан убеждены, что гомосексуалов необходимо уголовно преследовать, а 71 процент считают, что можно пожертвовать любыми свободами ради сохранения «порядка» и «стабильности».

Такое сохранение уникального советского, быть может, протофеодального типа сознания (при том, что двадцать лет существует другая форма собственности, иной тип государства, различные формы свободы) – это все гигантская заслуга отечественного телевидения. Именно оно сумело адаптировать российские культурные матрицы к новым ­условиям существования, в том числе к рынку, к свободе высказывания.

Вера Зверева. Иначе говоря, ситуация, которая представляется многим зрителям и критикам российского телевидения как кризисная, на ваш взгляд, не является таковой для главного его заказчика – государственного аппарата, который очень успешно с его помощью решает свои задачи?

Даниил Дондурей. Безусловно да. Успехом для государственной власти являются, среди прочего, консервация установок советского сознания, сохранение восприятия частной собственности как несправедливой и аморальной, воспроизводство одной из основ российской жизни – неуважения к человеку. Это прослеживается на всех уровнях – не только в телевизионных программах или в текстах президента, но даже в высказываниях ученых, членов правительства, экспертов либерального толка, предпринимателей. Человек в России выступает исключительно как предмет опеки: он заведомо не самостоятелен, мало на что способен, в сущности, не отвечает за собственную жизнь.

Что-то, конечно, в этой системе постепенно меняется, и это не в последнюю очередь результат взаимодействия аудиторий с другими медиа. Так, стало небранным, официально признанным словосочетание «гражданское общество». Но именно с помощью телевидения у большинства граждан сохранено чувство недоверия «всех ко всем», несправедливости существующего устройства жизни, безответственности людей в отношении их собственных дел, разного рода человеческих коммуникаций, в которые они вступают. Эти модели опознания реальности – большая «победа» (разумеется, в кавычках) нашего национального телевидения, которое эффективно служит воспроизводству ныне существующей системы. Сомнения в ее устойчивости возникли лишь в последние два года.

Вера Зверева. Речь идет о системе политических и культурных установок, в которой общество и человек – это подконтрольные субъекты, усваивающие весь набор посланий, которые вы сейчас описали; посланий, передаваемых через эфирное телевидение.

Даниил Дондурей. Да, речь идет о культуре в широком смысле слова. К ней я отношу четыре составляющие: мировоззрение, реально функционирующие моральные предписания (самые разные нормы, запреты и разрешения, правила поведения, функционирующая мораль), национальный характер (все то, что связано с ментальностью и национально-культурными матрицами) и, наконец, социально-психологические мотивации и программы действия. Эти четыре сферы культуры в ее широком понимании – от ценностей до реальных поведенческих практик, от морали до национального характера – во многом конструируются и контролируются телевидением. При этом, конечно же, действуют и другие социальные институты – люди получают определенные программы и предписания через родителей, по традиции, через образовательные институты, социальное общение, в значительной степени через Интернет, а не только через СМИ.

Тот факт, что мы ничего детально не знаем о реальной эффективности телепоказов, – это не только уникальное таинство, но скрытое преимущество функционирования российской системы СМИ. Показывая, например, каннибализм, можно ли начинать новости такими сюжетами каждую неделю или достаточно это делать раз в месяц? Содержание, объем, радикальность сюжета каждый раз решаются по наитию наших телехудожников. Когда были какие-то трудности в связи с освещением суда над Pussy Riot, то я заметил, что в новостную подборку ставились специальные сюжеты. Так, в частности, программа «Время» открывалась рассказом о том, как мать двенадцати детей где-то на Украине (это же надо было найти!) сама убила двух из них. Бывают же такие сумасшедшие чудовища, которые… ну и так далее. Но зачем вечерние новости для российских граждан начинать с такой сенсации? Как, сколько, где показывать такой сюжет, в каком контексте? Что тут эффективно, а что нет? Это настоящее эфирное мировоззренческое творчество.

Канал НТВ в 2012 году был чемпионом страны по доле национального эфира. Впервые за многие годы он обогнал Первый канал. Воспитаны люди, которые готовы воспринимать именно его тип контента, уверенные, что жизнь в нашей стране – это именно «зона», а значит, есть «авторитеты», «паханы», здесь «кидают» и «чморят». Это все, конечно, работает подсознательно, но масштабно. Заметьте, об этом никто не пишет в учебниках, об этом нет научных статей в специальных изданиях, ток-шоу на эти темы тоже нет.

Вера Зверева. В качестве иллюстрирующей эту мысль ремарки: после оглашения приговора Pussy Riot многие выпуски новостей открывались рассказами о ритуальных убийствах и преступлениях на почве религиозной ненависти.

Даниил Дондурей. Повестка дня на телевидении, безусловно, очень тщательно отслеживается и контролируется. Эта технология – один из по-прежнему основных источников формирования представлений аудитории. Думаю, что сегодня повестка дня более сильный надзорный орган российской жизни, чем парткомы при советской власти. Зрителям объясняют, что часто люди, ощущающие себя свободными, не понимают того, что на самом деле являются агентами врагов, «иностранными агентами», как это происходит в НКО, их жертвами или ведомыми в той или иной истории. Но тем не менее время движется, трансформируется, сталкивается с новыми вызовами.

Вера Зверева. Действительно, время движется, и в 2000-е годы Россия стала частью глобального информационного общества. Вольно или невольно россияне получают доступ к телеканалам, не входящим в «государственный пакет»: Euronews, Eurosport, Discovery и т.п. Делаются попытки представлять себя «на экспорт», в глобальных форматах, как в случае с каналом RT. Более половины россиян сегодня являются пользователями Интернета. Распространяются новые медийные форматы, в частности интернет-телевидение. Все это – ряд вызовов описанной вами системе, более или менее успешных. Какие сдвиги кажутся вам важными?

Даниил Дондурей. Российская культура безмерно креативна, и одно из направлений ее деятельности заключается в том, что устойчивые российские культурные матрицы постоянно адаптируются к цивилизационным вызовам. Они связаны с технологиями, с новой экономикой, с возникающими на наших глазах социальными и коммуникационными системами. Российская культура обнаруживает потрясающую способность приспосабливать к себе многие инновации. В частности, мы видели, как она прекрасно справилась с адаптацией частной собственности. Такой важнейший институт поддержания национальной системы жизни, как секретные службы, прекрасно освоили преимущества частной собственности. Став мультимиллионерами, они сумели установить для функционирования собственности в России совсем иные правила, чем в Европе. В одних ситуациях работают правила жизни, как в Лондоне XXI века, в других – как в Монголии XIV века. И все это – одновременно.

Правда, сейчас начинается эпоха серьезных испытаний, потому что начался мощный глобальный сдвиг в сторону очередной трансформации цивилизации. Следовательно, период абсолютно новых экономических и культурных форм. Российская экономика, если она будет развиваться еще лет десять так, как она развивается в нулевые годы под принуждением культуры, в какой-то момент начнет проигрывать Филиппинам и Бангладеш. Американцы к 2025 году собираются уменьшить собственную зависимость от традиционных энергетических ресурсов, перейти не только на сланцевый газ, но и на биозаменители, а вот мы не учимся создавать конкурентоспособные продукты. Каждый из нас знает, что западнее города Риги мы не встретим ничего, что было бы произведено в России. Не умеем! Содержательное наполнение человеческого капитала, сформированное в том числе телевидением, начинает явно тормозить конкурентоспособность страны.

Российская культура очень быстро осваивает профиты разного рода: здесь привыкли к гигантской норме прибыли. Ценность труда не является значимой, человек как личность не развивается, общество и сами граждане не стремятся к сложности. Российская экономическая элита на самом деле это понимает, но сильно ангажирована, находится в удобном услужении либо у государства, либо у бизнеса. Подобные соображения она держит где-то в отдельном месте: для научных удовольствий. Не способна перепугать государство по поводу того, что система жизни вступает в эпоху системного кризиса. И на все это, безусловно, влияет культура в широком смысле.

Думали ли вы о том, почему не проводятся научные конференции по изучению реальных российских практик – блата, откатов, имитаций или воровства? Как они действуют? Как оценить эффективное воровство, как различить то, которое способно или не способно включиться в международные контексты? Почему люди аплодируют коррупции, как она им помогает чего-то добиться, получить подряды, расплачиваться с людьми? Все это нигде и никогда не обсуждается, так же как и содержательные послания телевидения. По тем же причинам культурных запретов.

В результате наши работники скоро будут неспособны вписываться в международное разделение труда, мировые контексты или перестанут быть «удобными» для государства, как это произошло после 1920-х годов.

Почти девяносто лет работающие модели (человек – предмет социальной опеки, который должен получать зарплату, разные формы поддержки от государства и... быть верным ему) перестают работать прежним образом. К началу второго десятилетия этого века мы вдруг увидели, что каждый четвертый-пятый человек в России – вопреки титаническим усилиям государства – начинает превращаться в самостоятельную фигуру. У государства появляются два мощнейших оппонента – сложная личность и гражданское общество. Ни с тем, ни с другим оно пока не может выстроить отношения. Это новые вызовы. К ним система еще должна адаптироваться, освоить их, но на это потребуется время.

У таких ресурсов, как гражданское общество и сложная личность человека, возникают собственные источники поддержки. Это, конечно же, растущее благосостояние значительной части общества. Люди теперь способны за свои деньги получить образование, лечиться, самоорганизоваться, вступить в неконтролируемые коммуникации, получить альтернативную информацию, становиться благотворителями.

Исключительно важную роль в появлении принципиально иного доступа к информации играют и новые медиатехнологии. В результате происходит процесс обретения независимости отдельных структур общества, традиционных и возникающих институций от существующих моделей жизни, столетиями ориентированных на примат государства. Этот процесс шел по нарастающей последние семь-восемь лет и впервые очень ярко проявился в становлении волонтерского движения. Сначала во время пожаров, а затем – наводнения в Крымске, а теперь в тысяче других дел. Самоорганизация и информационная поддержка этого движения разворачивались на платформе уже не телевидения, а Интернета.

Информационно и технологически продвинутое российское общество осознало, что многое может сделать в рамках движения добровольцев. Это обескуражило государственную власть и общенациональные СМИ. До этого они сами решали, сколько тратить на сочинскую Олимпиаду, которая, как известно, в три раза дороже, чем Лондонская, где, кому и как транжирить деньги. Вдруг приезжают какие-то неизвестные люди… «Кто вам разрешил? Кто вас контролирует? К какому начальнику вас вызвать? Почему вы дезавуируете наши оценки? Кто вы вообще такие?» Таким образом, отдельные граждане и целые структуры получили свободный голос в новых медиа.

Они сами теперь определяют мотивы, формы и практики своего поведения. Государство впервые столкнулось с этим в массовом масштабе. Раньше ему противостояли оппозиционеры-диссиденты, которые могли выйти на Красную площадь, написать критическую статью или коллективное письмо. Но чтобы собрать многие миллионы долларов на социальную помощь, взять на себя функции официальных структур… Это самоуправство. Теперь с ним придется мириться, сотрудничать, снабжать определенными ресурсами. Благотворители и волонтеры посылают деньги анонимно, создают новые платформы и технологии для коммуникации и организации людей, активно используя веб-сайты или каналы интернет-телевидения. Государство вынуждено терпеть инициативу, неподконтрольность, невидимые способы самоорганизации, другую экономику. Здесь оно попадает во многие западни и ловушки, которые пока еще не осознает: опасность, которую представляет для него самостоятельность человека и независимость гражданского общества.

Оппоненты системы не знают социокультурных оснований того, как она устроена. Приведу один пример. Выдающийся общественный деятель 1990-х Егор Гайдар в те месяцы, на которые он получил от Бориса Ельцина власть премьера, достаточно точно представлял, в каких семи-восьми местах необходимо обесточить советскую экономику. Ее связи и зависимости. Он к этому готовился лет двадцать и заранее спроектировал, где следует перерезать корни системы, на которых она держится. На самом деле их множество, но важно поменять главные. И уже через три месяца двадцать миллионов квадратных километров огромной страны впервые с 1914 года наполнились едой.

Сейчас нет политиков или ученых, знающих, как трансформировать идеологическую доктрину, экономическую платформу, сферу социальных коммуникаций, информационную практику. Вызовы реальной жизни, появляющейся новой цивилизации есть (и огромные!), а мощного интеллектуального, социокультурного, концептуального и символического предложения на этих рынках пока нет.

Однако мир в технологическом смысле развивается очень быстро. Понятно, что в конце следующего года мы должны будем отключить аналоговое телевизионное вещание. И это огромный вызов для российской системы коммуникаций. Если Первый канал еще несколько лет назад имел 20–25 процентов эфира, то сегодня он имеет 11 процентов – в два раза меньше. Это во многом меняет содержание, формы, результат воздействия на аудиторию. Неизбежно возникает определенная неподконтрольность контента, потому что количество каналов неотвратимо будет увеличиваться. Появление смартфонов в половине российских домохозяйств к концу 2016 года поменяет саму структуру потребляемого контента. Сдерживать эти процессы не сможет уже и сам пугливый российский телебизнес, который будет метаться между желанием заработать на новых возможностях и страхом за свою благополучную, политически лояльную жизнь.

Очевидно, что подлинная свобода СМИ разрушает сложившиеся устои, поскольку по самой своей природе продвигает развиваю­щиеся, а не консервативные модели. Но наш медиарынок спроектирован таким образом, что бизнес-интересы будут и в дальнейшем голосовать за «политическую стабильность» как гарантию рекламных доходов. Телепродюсеры не способны предчувствовать последствия технологических и цивилизационных вызовов. Не смогут, на мой взгляд, они и достаточно быстро модернизироваться, готовясь к переходу на цифровое вещание.

У отечественных телеканалов было два этапа: три года до ареста Михаила Ходорковского и первые два года президентства Дмитрия Медведева, когда возникали симптомы идеологической «либеральной загогулины» (выражение из лексикона Бориса Ельцина). Люди тогда даже выучили слово «модернизация», о котором до этого понятия не имели. Сейчас оно ушло из повседневного обихода, можно сказать, полностью потеряло свой смысл. Технология «преемника», как показала практика, для протофеодальной системы опасна. Теперь появились более хитрые схемы: лояльный потребительский европеизм команды Сергея Собянина, может быть, еще более замысловатая, кажущаяся невероятной постановка. Вдруг «выяснится», что Ксения Собчак – специальный проект секретных служб, давно готовится ими в русские Маргарет Тэтчер, через четыре года после того, как некоторое время отсидит в тюрьме… Я верю в креатив российской культуры, которая в поисках выхода из, казалось бы, неразрешимых проблем в целях адаптации к вызовам времени будет искать самые неожиданные способы самосохранения.

Особенность нынешнего момента состоит в том, что власть в полной мере не осознает опасности, исходящие от новой информационной культуры. Какие-то важные вещи она еще не отрефлексировала. Скажем, подрывает или укрепляет официальную систему канал «Дождь»? Можно ли допустить такое: сидят в его студии Лобков, Дзядко и Макеева и иронизируют над Кремлем за частные деньги! Показывают «стране и миру», что это можно делать, а репутационный капитал не менее важен и, видимо, в конечном счете будет не менее выгоден, чем финансовый.

Есть такие вот медийные островки, платформы независимости, которые питают эту среду, усложняют ее. И они, наверное, будут в будущем объединяться. Это как своего рода намытая земля в Сингапуре. Поначалу немного песка, добытого из моря, а затем раз – одно из самых эффективных в мире государств, где почти нет полиции, но есть моральные принципы, превосходное образование, высокий уровень жизни. Намыли песок идеологического, а значит, социального и экономического благоразумия.

Процесс усиления конфронтации в нашем отечестве идет во многих направлениях. В том числе и из-за того, что властвующая элита недооценивает многие обстоятельства и следствия, связанные с нынешней виртуальной свободой, недооценивает специфику ее воздействия, не может «отключить» ее. Находится в заложниках у новой информационной технологии, поскольку не может, не умеет подкупить ее. Дискредитировать, разложить, завербовать. Не в состоянии контролировать тотально. У действующей системы наступили трудные времена. Она может проиграть, что, увы, чревато и неизвестными нам сегодня социально-психологическими потрясениями.

Современное российское телевидение в изменившемся в последние три года контексте выполняет уже не такую очевидную функцию, как на протяжении 1990-х и даже 2000-х годов. Страна разделилась на два народа – «праймовый» и «ночной». Почти треть тридцатипятилетних живущих в городах образованных людей, говорят: «Мама, не держи Вовку у телека. То, что ты смотришь, – это вранье и гадость. Сама травись, а Вовка пусть уж лучше торчит в компьютере». Какие-то пусть и не самые массовые группы граждан постепенно высвобождаются из-под информационного контроля. Таким образом, технологическая революция, привычка к независимому высказыванию, свобода информации в Интернете, неудовольствие от контента федеральных каналов, возможности появления сотен кабельных и спутниковых каналов, равно как и культурный опыт людей, пересекающих границу (сегодня в России у граждан 18 миллионов зарубежных паспортов), – это все разрушает не только сложившуюся машину производства представлений миллионов о реальности, но и бросает некоторые неотрефлексированные вызовы нынешнему устройству жизни в нашей стране.

Вера Зверева. При таком видении, когда отечественное телевидение жестко соединено с государственной машиной и противопоставлено по своей философии цифровым средствам коммуникации, у ТВ как такового есть какое-то будущее? Или мы заканчиваем с этим типом коммуникации? Если рассматривать телевидение как культурную форму, которая родилась в определенное время и в определенное время должна уйти или радикально трансформироваться, то имеет ли смысл говорить о его перспективах как медиума или мы просто закрываем эти двери?

Даниил Дондурей. Как все другие виды человеческой культурной деятельности, телевидение подвержено все тем же испытаниям временем. Я думаю, во-первых, что оно изменит свою форму. Оно будет, конечно, отделено от «ящика», и его можно будет носить с собой, пристегивать, складывать, управлять на расстоянии, перемещать. Появятся разные формы развертки, позволяющие ему стать более мобильной технологией: например, я открываю небольшое устройство, и изображение становится на всю стену или уменьшается до спичечного коробка. Я вообще не завишу от специального оборудования или ношу его с собой.

Второй момент – оно будет тотальным и полифункциональным. Третий – появится гигантский выбор разных видов контента, так же как это происходит с книгами. Появятся десятки тысяч переводимых на любой язык каналов. Я одну тему не буду затрагивать, она сложная и чрезвычайно существенная, – это экономика телевидения, которая тоже будет меняться. И наконец, на телевидении произойдет очередная революция, которая очень активно идет сейчас в Интернете; это будет революция самодеятельного творчества. Для того чтобы сегодня снять фильм, нужны профессионалы плюс миллион долларов. Видимо, сложится ситуация, когда ничего этого не понадобится. Делать свои программы и снимать фильмы будут любые люди, начнут показывать их в сетях, организовывать новые типы трансляции телепродуктов. Не важно, режиссер я или банкир, профессионал или любитель, – я делаю этот продукт так же легко, как сегодня пишу в сети или как в XVIII веке отправлял бы письмо соседу или приятелю.

Появится целый ряд новых функций, связанных с трансформацией как технологий, так и самих моделей культуры.

Вера Зверева. И при этом телевидение не станет Интернетом?

Даниил Дондурей. Думаю, что не станет или они будут объединяться в разные конфигурации. Все-таки телевидение в первую очередь передает изображение. Это картинки, специальная деятельность, связанная с невербальной коммуникацией. Она, конечно, будет сильно эволюционировать. Кроме того, мы не учитываем огромного удовольствия от творчества, которое испытывают люди, занимающиеся монтажными практиками. Чрезвычайно интересно создавать свою, «собственную» реальность. И затем пребывать именно в ней. Фиксировать ограничения этой реальности. Все это можно будет делать с помощью телевизионных технологий.

Телевидение, я думаю, не погибнет, а будет интенсивно развиваться и станет совершенно другим. Но какие-то значительные возможности, связанные с этим типом коммуникации, мне представляется, будут сохранены. Точно так же как можно обратиться одновременно к трем зрителям, можно будет обратиться и к трем миллиардам (как это, например, происходило на открытии лондонской Олимпиады). Свобода расширяющихся возможностей и их перспектив – она, видимо, навеки, и это величайшая ценность человечества. 

Версия этого интервью была опубликована в сборнике «От центрального к цифровому: телевидение в России». Под редакцией В.Струкова и В.Зверевой. Воронеж, Воронежский государственный педагогический университет, 2014. 

[1] В СМИ обсуждались возможные последствия нового закона «О защите детей от информации, причиняющей вред их здоровью и развитию». Согласно ему все медиапродукты, содержавшие сцены, способные, по мысли законодателей, нанести вред детям, могли демонстрироваться по телевизору только после 23.00. Таким образом, на центральных телеканалах сложилась абсурдная ситуация, когда ряд классических советских мульт­фильмов, например «Ну, погоди!» и «Чебурашка», с «опасными» сценами (курящими Волком и Крокодилом) должны были быть перенесены в ночной телеэфир.