Вдруг вырывается из небытия какая-то история, оказывается, не прошедшая даром, потому что она – частная – часть Истории. Запечатленная на экране сильной и смелой – даже до наглости, в искусстве это приветствуется – рукой художника. 

Вот три стадии моего отношения к нему – к Саше Миндадзе. 

Сначала я ему завидовал, пока длилось его счастливое соавторство с Вадимом Абдрашитовым. И мою зависть поймет каждый сценарист, мечтающий иметь «своего», постоянного режиссера-брата. 

Потом я сомневался. Когда появился его первый режиссерский опыт.

И, наконец, теперь, после картины «Милый Ханс, дорогой Петр», я уверен. Он не просто сценарист, снимающий кино, он – Режиссер. Как говорила Цветаева: «ребром и промыслом».

Режиссура – это прежде всего стиль. Все, из чего «делается» кино, включая даже «содержание», только элементы стиля.

«…Когда корабль проходил остров Палодес, кормчий возвестил там, что умер великий Пан. Со стороны Палодеса тут же донеслись плач и стенания».

Так и хочется на место Пана, великого бога, поставить слово – стиль. Стиль в кино умер? Плач и стенания! Но, может, все же это еще не так?

Кем-то сказано: «Стиль – это человек». Перефразируем – для наших кинематографических нужд: «Стиль – это режиссер как человек».

Трепет и боль души, настойчивость и отзывчивость мысли, тайны подсознания – все это невидимо варится, кипит, плавится, пока наконец не отформуется и не станет стилем.

Вот так же плавится в картине будущее стекло, чтобы стать оптикой. И в первый момент, когда мы видим это на экране, кажется, что это расплавленный земной шар. И это не случайно.

Титр: «В предвоенные годы между СССР и Германией действовали двусторонние хозяйственные отношения».

Уточним: «предвоенные годы» – это 1939-й. Еще точнее – лето 39-го. Очень скоро, в начале осени, переодетые в польскую форму эсэсовцы захватят радиостанцию в Глайвице (Гливице), и начнется вторая мировая война[1].

А на экране какие-то люди, трое мужчин и одна женщина – с лицами 39-го года, – долго едят суп. Оказывается, они немцы. Где они? В СССР.

«Милый Ханс, дорогой Петр»

Зачем? Нет, не в том смысле, зачем они приехали в Советский Союз, это скоро становится понятно – они подрядились создать какие-то самые совершенные линзы. А зачем они нужны Миндадзе?

Я думаю: для того, чтобы вселить в зрителя тревогу.

И я с первых же кадров в напряжении, я проникаюсь тревогой. Может быть, потому что знаю, что будет дальше – не в сюжете, а в мировой Истории. В той, XX века. Но не знаю, что будет в этой – века XXI…

Тревога и скорбь – на все времена – становятся героями фильма. Трагическое бессловесное лицо Розы Хайруллиной – знак, символ, не требующий литературного, словесного объяснения.

Как ни крути, сценарист – через слово – всегда находится в определенной зависимости от литературы. Режиссер, если он настроен на настоящее кино, обязан разрушать литературу, как Карфаген. Не оставляя от нее камня на камне.

Режиссер Миндадзе разрушает литературу сценариста Миндадзе. И в этом его индивидуальность, его стиль. Поэтому не всегда внятен диалог и порой «темен смысл». Потому что для него, как для настоящего режиссера, эффект впечатления дороже эффекта понимания.

Был еще сценарист, который освоил режиссуру с той же легкостью, свободой и талантом, как все, что он делал и писал. Геннадий Шпаликов. Которого Саша с любовью называет своим учителем.

Совершенно разное кино. «Долгая счастливая жизнь» и «Милый Ханс, дорогой Петр». Но есть одно важное сходство. И Шпаликов, и Миндадзе в поисках истинного кинематографа, как Грааля, действуют не в литературном, смысловом, а в метафизическом, магическом пространстве.

Александр Миндадзе на съемках фильма «Милый Ханс, дорогой Петр»

И даже финал, неожиданно сделанный по классическим драматургическим лекалам, когда милый Ханс возвращается в СССР фашистским офицером, это вовсе не уступка, не измена кинематографу, а сильный прием.

Застывший, впечатавшийся в русскую землю след его еще «прежней» ноги и след мыла на его «новом» лице во время бритья руками возлюбленной… Детали, тревожно готовящие финал. Бритва у горла. Саспенс. Время останавливается. И я жду. Я хочу, чтобы она перерéзала горло этому фашисту. И я молюсь, чтобы она не перерезáла горло этому человеку…

Кино не «вещь в себе». Оно возникает, в общем-то, в результате взаимного труда создателей и зрителя. Но сегодня зритель разленился. Современное кино приучило его к лености ума за короткий срок, полный технологических новшеств и миллионных бюджетов. И упадка культуры. И упадка стиля.

В кино, сделанном Миндадзе, постоянно ощущается труд ума и души, стиль и труд режиссуры. И зрителю надо бы ответить ему тоже трудом – восприятия.

[1] В последней версии фильма действие картины датировано маем 1941 года. – Прим. ред.