О режиссерском дебюте Сильви Тестю, особенностях российской киноиндустрии и конкурсе сценариев «Личное дело» – Зара Абдуллаева.

Если б не обстоятельства, про «Другую жизнь женщины» Сильви Тестю можно было бы и не писать. Несмотря на постоянное присутствие в кадре Жюльетт Бинош, а также Матье Кассовица, избранного на роль ее меланхоличного сексапильного мужа. Любители всего французского сорвут цветы удовольствия и без критических комментариев. Они, эти любители, отдадутся неисчерпаемым трудностям отношений женщины и мужчины. Погрузятся в любовные предчувствия на южном берегу в прологе фильма, где Бинош старательно изобразит физические и душевные вибрации тридцатилетней Мари, увидавшей в саду своего будущего работодателя задумчивого Поля, сына хозяев буржуазного особняка. Эти любители отдадутся переживаниям за Мари «спустя десять лет» супружеской жизни, когда ее внезапно поразит амнезия.

Очень эффектная краска роли-мечты для любой актрисы, получившей возможность бегать по шикарной квартире с видом на Эйфелеву башню в роскошном исподнем в поисках ключей, сумочки от Шанель, разгадки времени года и суток – память-то поражена. Мари носится вместе с горничной в надежде найти супер-машину, неизвестно где запаркованную. Бежит, сверкая пятками, в кедах на службу (Мари – зампрезидента гигантской экономической корпорации), забыв, на каком этаже высотки в Дефансе находится офис и как найти зал заседаний, где ее ждут для обсуждения глобальных завоевательных планов сервильные сытые дядьки.

Легко представить, как подтянутая Бинош преодолевает свой средний возраст, как она вибрирует, замирает, смущается, нервничает. Как она хороша в джинсах и белой рубашке, с накрашенными губами и без, ну, почти без макияжа. Сюжет закручен вокруг забывчивости ее героини, которая – так оказалось – «пропустила» пятнадцать лет жизни, хотя ее семилетний сын тут как тут, окруженный заботами миленькой няни, бенефисно тронувшейся мамы и замкнутого папы, обожаемого его кузиной, теперь – партнершей по бизнесу (комиксов, анимации). И, похоже, наконец, добившейся своего.

Когда до Мари доходит, несмотря на диагноз скоротечной амнезии, что она погубила семью, о чем ей напоминает свекр (он же президент корпорации, готовый отправить деловую красотку в лондонское бюро), озаботившись карьерой экономистки, она «собирается» и превращается в элегантную женщину par excellence. Кажется, это называется парижским шиком, обостренным по сюжету нервозностью. А точнее, опомнившимся сознанием и нежеланием терять семью. Даже по болезни, необходимой тут для отрезвления Мари. Недоверчивый к эскападам Мари муж-художник все же не в силах сдержать свои чувства, униженные ею, после исповедального монолога заплаканной Бинош.

Лучшая сцена этой актрисы, известной своей тонкостью, – в ресторане на кораблике, куда Мари затащила «уплывающего» из ее постели мужа, чтобы вернуть себе. И «вспомнить всё». Как уплетает, набивая рот, копченые помидорчики и прочие вкусности haute cuisine Бинош, оголодавшая за те несколько дней, что ее героиня путала время, пространство и вещи, – одно загляденье.

Когда-то Отар Иоселиани, поселившись во Франции, сформулировал: «Французов интересует только адюльтер и еда». Такие коллизии не стираются в этом незыблемом обществе, вызывая иронию снобов и привлекая обычных людей, часто не подозревающих, что слово «мейнстрим» может быть и ругательным.

Теперь про обстоятельства, упомянутые в начале этой заметки. Несколько месяцев я, Кристина Матвиенко и Алеша Медведев, отборщики конкурса сценариев, инициированного журналом «Искусство кино», мучительно тасовали тексты из списков так называемого арт-кино и так называемого мейнстрима. Или коммерческого кино, хотя в нашем пространстве это понятие требует специального толкования. Мы перекладывали тексты туда/обратно: то в один список, то в другой, понимая не только недостачи собственно арта в тех сценариях, которые на него вроде бы претендуют, но и по другим мотивам. Один из главных заключался вот в чем. Вполне приличные работы, сложенные нами в список т.н. мейнстрима, не имеют у нас шансов на кинотеатральный прокат. В самом лучшем случае попасть они могут в телевизор. В то время как почти в любой европейской стране они были бы сняты, нашли бы своего зрителя, ответив на его глубинные потребности, далекие от фестивального кино, но не менее существенные для здоровой кинематографии и общества, в котором люди за сорок лет не считаются хламом или сугубо телевизионной аудиторией. Сценарии нашего «второго» списка точно не хуже какой-нибудь «Другой жизни женщины». И, например, «Ночь в Олимпии» Глеба Володина – при вменяемом кастинге, не пошлой режиссуре – могла бы отменить «стыдливое» употребление слова «мейнстрим».

Упоминаю этот сценарий в пандан фильму Тестю. В нем тоже про мужчину и женщину и, по-моему, даже тоньше, потому что обманчиво проще, поскольку обошлось без «разумной» игры с амнезией. Так что, наперекор навязчивой идее «у нас нет сценариев», можно сказать: сценарии есть. Они, конечно, требует работы, иногда очень существенной, но это рабочий процесс. Пусть кропотливый. А чего нет у нас – так это продюсеров, режиссеров. Те же несколько, которые есть, сами себе пишут.