Андрей Грязев: «Жизнь бывает скучнее вымысла»

Зара Абдуллаева поговорила с Андреем Грязевым о том, как снимался фильм «Завтра», премьера которого состоялась сегодня на Берлинском кинофестивале, о группе «Война», политике и об отношениях игрового и неигрового в документалистике.

Зара Абдуллаева. Почему вдруг решил снимать про «Войну» – ты же не из арт-тусовки и не политический активист? Ты рассматриваешь, снимаешь, наблюдаешь этих людей так, как снимал бы любых персонажей – от садоводов до рекламщиков. Но еще так, будто по сценарию игрового фильма.

Андрей Грязев. Я всегда снимаю то, чего не знаю и что мне интересно. После второго фильма я не знал, что дальше делать. Понимал, что к игровому кино еще не готов. Значит, надо было найти реальных героев. Копался в Интернете. Почему-то был уверен, что там обязательно что-то найду. Может, это просто единственное для меня доступное поле, ведь газет и журналов я не читаю. Сидел я в Интернете неделю, в это время как раз произошла известная акция: Леня, член группы, пробегал с синим ведром на голове через машину ФСО. Акция была направлена против синих мигалок. Леня был «типа» в образе такой машины-мигалки, нарушающей правила, ездящей, как хочет, по встречке, через две сплошных. Мне показалось, что там есть какие-то возможности для режиссуры. Их игровое видео было сделано довольно топорно: одной камерой, сверху моста, одной панорамой. Я подумал: а если тут была бы не любительская съемка? Если придумать историю? Возможно ли, чтобы документальное событие выглядело как игровая постановка? Позвал жену и сказал: «Смотри, это герои моего будущего фильма». Через два дня я пил с ними чай, пиво. Они уже были законспирированы, но я нашел их емейлы. Появился, объяснил, чего хочу.

З.Абдуллаева. Они хотели посмотреть твои фильмы?

А.Грязев. Я взял по десять дисков двух своих фильмов. По-моему, до сих пор никто ничего не посмотрел. Они были на моих премьерах в Питере -- на фестивале «Послание к человеку». Доходило до смешного: там такое творилось, когда они появились. Первое же выступление журналистки на пресс-конференции по поводу моего фильма было странным: «Андрей, я хочу сказать спасибо за то, что вы сделали недавно в Питере, спасибо за Литейный мост».

З.Абдуллаева. А ты-то причем?

А.Грязев. Я же монтировал этот ролик.

З.Абдуллаева. Ты приезжал в Питер, уезжал, снимал и оставался нейтральным персонажем? Или вы обсуждали съемки? Твоя роль была активная или наблюдателя?

А. Грязев. Конечно, мы разговаривал до съемок и когда я был с камерой. Но никогда ни на что их не провоцировал. Иногда было так: вот мы говорим и вдруг чувствую, надо снимать. Прошу повторить. Когда они начинают повторять, получается полная фигня. Они же не актеры. Потом они сами стали чувствовать, когда возникал интересный момент: они смотрели на меня, я включал камеру.

З.Абдуллаева. Достоинство фильма в том, что повседневная жизнь, социальная и акции группы существуют в режиме непрерывности, а не в череде эпизодов, разделенных «по темам».

А.Грязев. Так и есть. Я же не специально акцию снимал. Это же жизнь была.

З.Абдуллаева. Это и отличает современного художника – в твоем случае режиссера, где жизнь и искусство нераздельны. В случае группы «Война» нераздельными оказались образы жизни и политики.

А.Грязев. Все замешано. Сложно было различать, когда они говорят о жизни, когда об акции, иногда я тупо снимал всё подряд.

З.Абдуллаева. В фильме три линии. Отношения с Каспером, сыном Олега Воротникова и Натальи Сокол (Козы); повседневное существование: разговор по скайпу с матерью Лени, рассказ Олега, как он с Козой познакомился, когда учился на философском факультете, где все девицы были «манерные», а физички – голодные и молчаливые, что ему больше понравилось, и он их подкармливал. Все остальное связано с акциями. Они действительно только об этом думают, говорят?

А.Грязев. Нет, конечно. Акции обсуждались иногда спонтанно, иногда целенаправленно. Тогда отключались телефоны, компьютеры. Но это происходило достаточно редко.

З.Абдуллаева. Они видели фильм?

А.Грязев. Да. На экране они увидели немного других людей. Можно сказать, получилось отчасти кривое зеркало. Я не ставил себе задачу прямой документации. Здесь есть художественный вымысел.

З.Абдуллаева. Точнее, способ повествования.

А.Грязев. Жизнь иногда бывает скучнее вымысла. Мне так кажется. Для документального кино ее надо обрабатывать.

З.Абдуллаева. Другим кажется ровно наоборот. Твои герои, должно быть, разочарованы фильмом.

А.Грязев. В итоге фильм приняли все в группе – в большей или меньшей степени. Только двое активистов хотели, по сути, надеялись на пропаганду своей деятельности.

З.Абдуллаева. Ты их показываешь как нежных родителей и благородных людей. Важный эпизод с дядькой, у которого случился на улице приступ, они вызвали скорую, которая равнодушно взяла расписку, что он в больницу не поедет.

А.Грязев. Они такие. И машины для «переворота» берут бесхозные, все это проверяется. Чтобы ущерб был минимальный и никто не пострадал.

З.Абдуллаева. Если это арт-группа, то в чем эстетическое достоинство этих акций? Мне кажется, ты эстетизируешь их действия. Вставляешь мультик, он же – парафраз настоящей уличной акции. То есть становишься куратором, не будучи им.

А.Грязев. Их акция с переворотом машины без мячика – обычное хулиганство.

З.Абдуллаева. Мячик ты придумал?

А.Грязев. Скорее, предложил. Я очень долго от них добивался: для чего хотите перевернуть машину? И всегда слышал одно и тоже: но мы же должны что-то делать. Я думал: вот история с «Лукойлом», когда вице-президент ехал по сплошной, была авария, погибли две женщины, но сказали, что они виноваты. Громкая история. Ну, сделали бы акцию против «Лукойла». Хотя бы что-то в этом роде. Потом появилась идея, что само место проведения акции должно говорить за себя. Решили делать ее рядом с Михайловским замком, в котором убили Павла I, то есть запустить ассоциацию с дворцовым переворотом. Она может придать акции скрытый смысл и какую-то форму. Но опять-таки это литература, слова. Я сейчас об этом рассказываю, а потом кто-то увидит видео и ничего не поймет. Что там произошло? Думали и про костюмы, или что можно пройтись с оркестром, а потом разбить гитары, барабаны. Для меня же важно было одно: как это снять и показать. Пять секунд одного только действия – переворачивания машины -- показывать скучно.

З.Абдуллаева. И ты как режиссер подсунул мячик?

А.Грязев. Когда от них ничего не дождался, сказал: давайте сделаем тупой «Ералаш». Мальчик играет, мячик закатился под машину, ее перевернули, достали мячик, все счастливы. Всё.

З.Абдуллаева. Гениально.

А.Грязев. Когда я снимал на Марсовом поле, за километр от Михайловского замка, они говорили: а как же будет ночью, ведь сейчас день? Я отвечал: не имеет значения, что мячик из одного кадра попадет в другой. Когда я учился на Высших курсах режиссеров и сценаристов, а моим учителям – Андрею Николаевичу Герасимову и Андрею Михайловичу Добровольскому я очень благодарен, наш преподаватель по монтажу Владимир Алексеевич Фенченко давал задание: найти способ связать далекие кадры. В съемке этой акции я хотел убрать на второй план собственно переворот. И понял, что был прав, когда услышал первые новости по телевизору. Они начинались не с того, что кто-то что-то перевернул, а с того, что детский мячик закатился под милицейскую машину и, чтоб его достать, ее перевернули. Мячик стал для меня формой. Теперь я мог воспринимать это действие не как хулиганство, а как осмысленный художественный акт.

З.Абдуллаева. Твои герои говорят, что им нужны документаторы. Но не куратор, в роли которого ты невольно выступил.

А.Грязев Я называю это по-другому: просто срежиссировал событие.

З.Абдуллаева. Кураторство и есть режиссура.

А.Грязев Я ставил для себя вопросы, когда и раньше снимал акции. Как снимать документацию? Как нечто отдельное? Например, я снимаю акцию, ребята стоят поодаль, как зрители. Как я должен снимать? С их точки зрения? Или с моей?

З.Абдуллаева. Кто наблюдатель?

А.Грязев. Да. Может, мне надо снимать, как один человек снимает акцию, а рядом стоит группа, и я должен снимать документатора, группу со стороны. Иначе говоря, я как бы себя, снимающего акцию, снимаю со стороны. Для меня существовала одна площадка, вторая площадка и третья. Я не мог понять, какую из них считать реальностью, что здесь является документацией, а что – игровым пространством? Придумать сразу я не мог. Это должно было сформулироваться. Я должен быть выбрать позицию и снимать.

З.Абдуллаева. Как ты эту позицию определишь?

А.Грязев Снимать изнутри события, но так, как будто меня нету. Нет и другой камеры, которая бы показала, а что там, за камерой.

З.Абдуллаева. Ты в роли анонимной камеры слежения.

А.Грязев По сути да. Никогда не было второй камеры, которая могла бы снять того, кто находится за основной. Нет ни одной фотографии, нет другой съемки, где была бы запечатлена обратная точка. Если ребята встречались с журналистами, то всегда обговаривалось, что меня нельзя снимать. А я мог. Для меня это тоже становилось сюжетом. Я снимал их вместе с журналистами. Но войти в их круг не мог. Разговор ребят с журналистами был по сути срежиссирован опять-таки мной. Был один случай. После каких-то интервью мы сидели в баре с немецким журналистом. У него падает тарелка. Моя камера не двигается. Снимаю их реакцию. Журналист говорит, что я плохой документалист. Я молчу, чтобы мои слова не попали в кадр. Он говорит: «Упала тарелка, ты ее должен был снять». Но я снимаю реакцию людей. И тут он все абсолютно понимает: кто снял это, кто акцию. Он резко, как пистолет, выставляет вперед камеру, включает и начинает снимать меня. Я закрываюсь шарфом. Мы так сидим пятнадцать минут. Он меня провоцирует, чтобы записать мой голос. Ждет, чтобы я убрал камеру. Это дуэль. Он для меня открыт, а я с обратной точки – никто. И я тот, кто снял его монолог. Потрясающая запись. В его глазах было все: ужас, страх, угрозы, смех. А ребята были за меня. Коза ему сказала: «Ты нарушил все договоренности, мы просили его не снимать. Мы с тобой не можем дружить».

З.Абдуллаева. У тебя не было желания снять родителей, арт-критиков, которые бы разъяснили про акционизм?

А.Грязев. Этого я хотел меньше всего. Хотя маму Олега снимал, когда он вышел из СИЗО. Но ничего не вошло, было неинтересно. Единственный эпизод, который я вырезал, скрипя сердцем, это когда они скрывались после акции «Дворцовый переворот» на даче под Питером. Жили в лесу, в летнем домике, был октябрь. Магазинов там нет, чтобы воровать. Собирали дрова, грибы. Если приезжали иностранные журналисты, их встречали у электрички, сразу отключались телефоны, они что-то привозили из еды. Я с ними жил неделю. Было потрясающе. Снял чудесный эпизод – первый снег. Но мне показалось, что эта съемка из «жизни культурных деятелей»: кресло-качалка под березой, горит костер…

З.Абдуллаева. Ты боялся, что они будут выглядеть респектабельно?

А.Грязев. Нет. Они ведь иногда живут в шикарных квартирах. Очень много сочувствующих, кто приглашает их пожить. У этих людей что-то тоже бурлит внутри, но они не решаются жить такой жизнью.

З.Абдуллаева У Козы в фильме есть фраза, которую она говорит ребенку: «Из-за того, что ты заболел, сразу отменять революцию?» Это ирония?

А.Грязев. Для нее нет. Я для себя это так понимаю: у нас в спорте и потом, когда работал в балетном шоу на коньках, было правило – хоть ты мертвый, но встань и выйди на лед. Для них это не только акции – жизнь. Как для меня был спорт.

Они не стремятся убрать Путина и поставить на его место другого. Революция для них не в том, чтобы кого-то поменять, а в том, чтобы все перемешать. Насыпать кубики в стакан, потрясти и сделать нечто другое. Может, хуже будет. Но так жить уже невозможно, неинтересно, скучно. Но смешать хочется быстро, не через год, а завтра.

З.Абдуллаева. Ты разделяешь их идеи? Или воспринимаешь их только персонажами фильма?

А.Грязев. То, что снято, - мой выбор. Моя трактовка. Я разделяю вместе с ними каждый кадр. Наперекор себе я не иду никогда. То, что они сожгли автозак, -- уже без меня, на это я могу смотреть со стороны и абсолютно не разделяю их действие. Сейчас многие говорят: ничего страшного, это художественная акция. Тогда я начал разбираться: погодите, если акции «Литейный мост», «Дворцовый переворот» считаются признанными художественными акциями, то почему я для себя не могу принять в таком качестве сожженный автозак? Отвечаю: потому что эта акция не оформлена, не сделана художественно. Сейчас это только протест. Но сам по себе протест не может являться искусством. А что могло бы сделать это художественной акцией? Я исхожу из того, что уже снято и как это подавалось. Я подумал: непонятно, кто совершил это действие. Я даже сомневаюсь, они ли это сделали. Там нет их лиц. Но если б, например, появилась запись в блоге Навального: это сделал я. А через час, через день запись в блоге Парфенова: нет, это сделал я или вместе с Навальным. А потом, например, Андрей Ерофеев написал бы: нет, мы это сделали втроем. И вот так – по цепочке, по цепочке… в результате это сделала бы вся страна. У каждого в блоге было бы написано на вопрос «что ты делал 31 декабря?» – «Я сжег автозак». И тогда бы это было оформлено.

Весь год шли эти «Стратегии 31», которые не разрешались, всех сажали, пересаживали и т.д. А тут раз – разрешили после выборов в Думу, и все вышли. Получается, что протестное искусство не должно быть только протестным. Оно должно считывать и опережать реальность. Потому что мы видим: общество уже изменилось. Если раньше оно было закрытым и построенным на движении левых, нацболов и т.д., то сейчас вышел на улицы народ. Если сделать и эту акцию как подтверждение появления гражданского общества, было бы правильно. Только надо было всего лишь подписаться. Никому за это ничего бы не было. Если б хотя бы 50 человек подписалось, акция состоялась бы. А пятьдесят первым человеком могла бы подписаться «Война», но никак не первым.

З.Абдуллаева. После поведения ментов на недавних митингах кадры из твоего фильма, где разгоняют демонстрантов, кажутся исторической хроникой.

А.Грязев. Историческая хроника в красивой рамке звучит лучше. Мои герои не разделяют повседневную жизнь и акции. А у меня иначе. Я могу из своей нормальной жизни посмотреть со стороны на свою документальную жизнь. Когда ты погружаешься в их жизнь, понимаешь: там настолько легкие правила, что принять их и начать так жить, очень просто. Это затягивает.

З.Абдуллаева. Они никогда не расстраиваются? Не плачут?

А.Грязев. Они просто решили начать новую жизнь. Само собой все формулируется, формируется…

З.Абдуллаева. Кто заплатил залог, когда Олега с Леней задержали?

А.Грязев. Бэнкси. Он выставил на продажу свои принты, сказав, что все деньги пойдут в помощь «Войне». Собрал то ли 65, то ли 75 000 фунтов. Прислал. Теперь «Война» помогает политзэкам. Дают на адвокатов, посылают передачи. По сути им деньги не нужны. Ну, если разбираться в истории… Одно время были хиппи…

З.Абдуллаева. Сейчас хипстеры.

А.Грязев. Да. А такие, как они, - единицы. Они показывают на себе такие крайности, дальше которых никто не сможет пойти, но приблизиться могут, конечно. Огромнейший пример состоит в их благоговении к ребенку. Все делается ради него. Они воспитывают свободного человека.

З.Абдуллаева. Тебя не смущает, что название фильма повторяет название националистической газеты?

А.Грязев В «Кабаре» Боба Фосса есть нацистская песня «Завтра принадлежит мне». Я про это не знал. Мне сказали, когда хотел так назвать. А «Завтра» - другое. Фильм ясно показывает, для кого оно и чего ждать.

З.Абдуллаева. Ты ходил на Болотную, на Сахарова?

А.Грязев Нет. Я не мог там найти себе места. Не мог выбрать «тот костюм» из моих трех жизней, в каком туда идти. Я привык действовать и высказываться через других людей. Понимаю, что митинги – это хорошо. Но у меня нет позиции по поводу того, что будет дальше. Поскольку я не могу видеть финал, то не могу делать что-то осознанное, чтобы этот финал приблизить.

З.Абдуллаева. Но ты же говоришь, что, если бы подписались Навальный, Парфенов и другие под видео сожженного автозака…

А.Грязев. Но тогда выстроилась бы глобальная мысль. Подписавшись, я бы стал участником события. Об этом узнали бы все. Меня звали, конечно, на митинги. Но тогда я делал этот фильм-«бомбу». Не мог отвлекаться. Я действую параллельно, но меня не видно. Фильм поднимает ту же самую тему – только другим языком.

З.Абдуллаева. А кто помог делать анимацию?

А.Грязев. Мои герои жили одно время в Москве – в квартире девушки, которая училась на аниматора. Кто-то из нас предложил сделать анимацию. Я решил снять. Была одна камера, которая снимала только передвижку и два кадра анимации. Я снимал то, как снимается и делается этот мультик. Я сразу понял, что этот эпизод войдет. Иногда какие-то монтажные ходы появляются не благодаря, а вопреки. Помните, когда Олег вышел из СИЗО, звука там нет и подложен рассказ Козы про горку, как они будут на ней кататься и хохотать? Мы очень часто с Козой и ребенком ходили в СИЗО. Мороз был минус двадцать. Мы ждали, хотели увидеть или снять Олега. Замерзали просто жутко. И Коза рассказала Касперу про горку, чтобы его позабавить, отвлечь. Олег вышел из СИЗО в 9 вечера. А мы ждали на морозе с 11 утра. Камера замерзла, но я не знал об этом. Когда дома посмотрел материал на компьютере, изображение было, а звука – ноль. Проход Олега снимал я один. Все репортеры, журналисты уже уехали. Потом уже подбежал кто-то. На монтаже я искал ход. Не хотел, чтобы видео было главным. Если нет звука, так и получается. Когда же подложил рассказ про горку, все сложилось. Но я этого не хотел изначально. Так вышло наперекор. Но, конечно, бывало и такое, чего я никогда не придумал бы. Например, Каспер играет со стулом, переворачивает его и возникает рифма к акции, когда машину переворачивали на улице. Эффект умножается опять-таки с помощью монтажа, а не из-за того, что в жизни это выглядело впечатляюще. Многого я не снял просто потому, что меня рядом не было. Они мне писали: «Вот ты не живешь с нами, ты столько всего пропускаешь». Они сами снимали, но это было плохо, и я не взял. Из всего, чего я не застал, сожалею только о единственном эпизоде: они где-то шли ночью мимо заправки. Рядом с ней увидели дерево с прикованным к нему мужиком. Он без рубашки, пьяный, обнимал дерево и был то ли в наручниках, то ли его цепочкой привязали. Ребята спросили, кто его приковал. Оказалось, охранник магазинчика на заправке. Потому что мужик был пьяный, бегал по магазину, крушил все. Это очень четкий пример того, что власть делает с человеком. Он, что, этот охранник, бог, который Прометея приковал?..

Рецензия Зары Абдуллаевой на фильм Андрея Грязева «Завтра»