Во втором репортаже Нины Цыркун из Берлина – фильмы-участники основного конкурса «Крестный путь» Дитриха Брюггеманна и пятичасовая «Нимфоманка» Ларса фон Триера, а также мокьюментари с участием Мишеля Уэльбека из параллельной программы «Форум».

От фестивалей ждешь прежде всего открытий и менее всего – еще незабытого старого. Драма Дитриха Брюггеманна «Крестный путь» (Kreuzweg) смотрится почти как реплика показанного на Берлинале несколько лет назад фильма другого немецкого режиссера Ханса-Кристиана Шмида «Реквием», тоже о юной жертве религиозного фанатизма. Только там девушку-подростка заставили пройти обряд экзорцизма, а здесь 14-летняя Мария сама решила уморить себя голодом, то есть принести добровольную жертву, чтобы бог распечатал уста ее четырехлетнего брата, неизвестно почему не начавшего говорить. Сценарий несколько натужно выстроен по главам, соответствующим событиям крестного пути Иисуса на Голгофу; манера съемки с одной точки статичными кадрами, длинными эпизодами, склеенными через черный экран, говорит о том, что режиссер хорошо изучил творчество Робера Брессона. И это не пошло ему на пользу: сам-то постановщик «Дневника сельского священника» никому не подражал. Тем не менее нельзя не отметить важную сценарную тему «Крестного пути» и замечательную актерскую работу, с ней связанную – я имею в виду фундаменталистскую одержимость матери Марии (Францишка Вайс), твердокаменной фанатички, отрезавшей дочь от внешнего мира и, подобно фарисеям в Галилее, боявшейся всякого нового слова. Такую легко и вместе с тем страшно представить на каком- нибудь пусть небольшом руководящем посту – служа идее или догме, она превратит жизнь зависящих от нее людей в ад.

«Крестный путь»

Брюггеманну не повезло с соседством: сразу за ним в программе конкурсного показа оказался долгожданный Ларс фон Триер с первым томом авторской версии «Нимфоманки» (Nymphomanic). Судить о фильме в целом сложно, не увидев весь opus magnum до конца, но первые впечатления сложились. На мой взгляд, это квинтэссенция триеризма – ироничная провокация, заставляющая взглянуть на привычное в доведенной до абсурдной экстремальности форме, протестировать «человеческое, слишком человеческое» в отчужденном от камуфляжной оболочки виде, сверить свои обыденные или, напротив, абстрактные представления о людях и их моральных ценностях с тем, как все это предстает в реальном обличьи.

В «Нимфоманке» Триер сталкивает «низ» и «верх», персонализованные двумя главными героями – женщиной по имени Джо (ее в юности играет Стейси Мартин, а в зрелом возрасте Шарлотта Гэнсбур) и мужчиной, холостяком- девственником Зелигманом (Стеллан Скарсгорд). Зелигман нашел Джо поздним дождливым вечером – избитую, окровавленную – привел к себе домой, уложил в постель и удостоился исповеди, правдивой истории тысяч ночей и дней, начиная с той поры, как в два года Джо открыла, что у нее есть одна маленькая штучка, как пелось в давней песне. И потом уже одержимость этим знаком принадлежности к женскому роду (в отличие от Джо, я не могу назвать вещи своими именами и вынуждена прибегать к мещанским эвфемизмам) заставляла ее искать ему, так сказать, применение. Дефлорация в 15 лет – не более чем пустая формальность, механический акт, на который соглашается Джером (Шайя ЛаБеф), на минутку оторвавшсь от своего байка. Потом Джо с подружкой придумали трахаться на спор (кто больше мужиков соблазнит в вагоне первого класса, той достанется пакетик конфет). Ну и так далее. Слушая рассказ Джо, Зелигман ни на секунду не задумался ее осуждать, хоть она сама все твердила, как Майкл Джексон: I'm bad. Но ее плотско-материальную чувственность он поверял сначала практикой рыбалки, а потом практикой самой абстрактной из наук – математики, и самого абстрактного из искусств – музыки. Джо подхватила тему свободных ассоциаций: нашла успокоение насчет волновавшего ее количества первых проникновений не слишком усердного Джерома (число Фибоначчи) и обнаружила полифоническую гармонию в ансамбле сексуальных партнеров.

Теоретизирование Зелигмана, то и дело попадающее впросак, – это, кажется мне, камешек в огород критиков, которые выстроят немало метафизических концепций на материале «Нимфоманки». Осмелюсь, однако, предположить, что сам автор гораздо простодушнее критиков, зато лукавее. Например, он дал своей героине мужское имя Джо просто потому, что хотел в финале фильма дать песню немецкой группы The Beatsteaks – Hello Joe. (Читайте также рецензию Стаса Тыркина на продюсерскую версию Нимфоманки, – прим. ред.)

И напоследок шутливый постскриптум к произведению священной коровы. Еще одна популярная личность засветилась на фестивале – французский мэтр Мишель Уэльбек в мокьюментари Гийома Никлу «Похищение Мишеля Уэльбека» в программе «Форум» (L' enlèvement de Michel Houellebecq). Знаменитый писатель согласился сыграть в этом фильме пародию на самого себя в окружении польских цыган, которых заворожил своим умом и пристрастием к дорогому вину. (Похоже, он изрядно надирался в процессе съемок).

«Похищение Мишеля Уэльбека»

Получилось нечто вроде стокгольмского синдрома наоборот – заложник взял в интеллектуальный плен своих похитителей. Замечательно, когда знаменитости могут и умеют шутить над собой – не уверена насчет красоты, но если что и поможет нашему миру, так это юмор.