Зайдль. Платформа

На ММКФ в программе «Восемь с половиной фильмов» был показан первый фильм из трилогии выдающегося австрийского режиссера Ульриха Зайдля. Мы публикуем фрагмент рецензии Зары Абдуллаевой на его «Рай. Любовь». Полностью текст будет напечатан в шестом номере «Искусства кино».

В 2005-м году, когда Ульрих Зайдль был членом жюри ММКФ, мы с Лешей Медведевым отправились с ним побеседовать. У Зайдля не было времени: он много гулял по Москве, много пил и смотрел фильмы. Тем не менее, у нас вышел долгий разговор, растянувшийся на две встречи. Зайдль рассказал, что собирается снять фильм или даже несколько фильмов, посвященных туризму. Эта тема казалась ему мало разработанной, а «туризм — это машина, влияющая на весь мир, на всех людей, на их поведение». Я поинтересовалась, снимет ли он фильм о секс-туризме? Он закивал, воодушевился, признался, что хотел бы снять три фильма: первый посвященный секс-туризму в странах третьего мира. Второй — массовому туризму. Третий — об альпийских туристах, среди которых, возможно, окажутся и русские. Когда же я спросила, как соотнесется первая часть его трилогии с «Платформой» Уэльбека, он предложил повидаться еще раз.

Прошло семь лет. Зайдль снял (кроме «Импорта-экспорта») другой триптих. Его первая часть «Рай. Любовь» про секс-туризм.

Перед самым финалом мой сосед в зале и коллега сказал: «Один за весь фильм хороший кадр». Этот действительно очень эффектный кадр не случайно единственный. В нем камера фиксирует противоположное — одновременное движение главной героини, сыгранной выдающейся Маргарет Тизер, и чернокожей массовки. По кенийскому берегу у самой водички она хромает, издеваясь над своими ногами, с трудом переносящими вес ее тела, в одну сторону. А в другую сторону несется череда невесомых упругих кенийцев, они же гимнасты, исполняющие на арене этого пляжа (или в воображении Терезы) сальто.

После просмотра другая коллега с удивлением заметила: «Какой сексизм, какой расизм…».

Эти замечания задевают существо взгляда Зайдля на «Рай» и вызывают ощущение недостачи его фильма, а, возможно, недоумения. Так или иначе, но австрийский режиссер, близкий к гениальности в ранних фильмах, снял что-то для себя необычное. Хладнокровное, злое. Фильм-наблюдение без прозрения, а также трепета или сочувствия к персонажам. К телесной ущербности одних, если снимает не молодых толстых австрийских теток, отправившихся в Кению насладиться пляжными мальчиками за некругленькую сумму. К бедности настырных местных парней, когда они впаривают нехитрый товар белым женщинам и вымогают у них деньги уже за другие услуги.

Смущает незамысловатый расклад персонажей, отсутствие нюансов, жестокого лиризма, полюбившихся при всем неуюте в «Животной любви», «Собачьей жаре». Но так видится только на первый взгляд.

В «Рае» тревожит продуманный ритм повторов, нагоняющий на иных зрителей тоску, а то и скуку, но ритм концептуальный; восхищают геометрические — конструктивистские мизансцены, свидетельствующие об иной поэтике, оптике Зайдля. И, конечно, о концепции. Совершенно беспощадной. Поэтому и отношения белых с черными здесь — в отличие, скажем, от фильма Лорана Канте «На юг» — столь непрезентабельны. А замашки секс-туристок гротескны, как в долгой сцене, когда товарки Терезы приводят ей в гостиничный номер подарок на день рождения: стриптизера со словами «он весь твой от головы до…».

Снимая эмблематичный кадр с трусящей по пляжу тяжеловесной героиней и воздушными гимнастами, Зайдль демонстрирует: «вместе им не сойтись». Получился фильм не о секс-туризме, но про одиночество, душевную драму стареющей тетеньки, которую дочь не поздравила с днем рождения и вообще не отвечает на звонки из далекой от Австрии Кении. Эта дочка станет героиней последней части трилогии. Ее Зайдль тоже отправит в «рай» — лагерь для похудания.

Рефрен реплики (в фильмах Киры Муратовой) «никто никого не любит» всплывает в памяти как роковая усмешка и здесь.

В «Рае» Зайдля нет раскаленных страстью (даже за деньги) или на солнце тел. И свет кажется потускневшим, как кожа ожиревших теток. Хотя Зайдль снимает план обнаженной Терезы на койке (за пологом от мошкары) в каморке одного из чернокожих проходимцев почти как «Данаю».

Да, Зайдль не ведает — в отличие от своей нециничной героини, поскольку она бедняжка-бедолага, а не здравомыслящая постаревшая богачка, как Рэмплинг в фильме Канте, — никаких обольщений. Ни по поводу бедных черных, ни по поводу белых с хоть какими-то деньгами. Но позволяет взбунтоваться чистосердечной австрийской простушке, работающей в доме для инвалидов (пролог фильма), а дома страдающей от равнодушия дочки, склонной к ожирению.

Убитая, не согласная с тем, что кенийские мальчики ее не любят, а только деньги взимают, униженная Тереза созревает для роли «госпожи». Оскорбляет своим желанием-понуканием приличного гостиничного бармена (у него свои культурные стереотипы), а не продувных пляжных мародеров. И остается не отмщенной.

К «Платформе» Уэльбек предпослал эпиграф из Бальзака: «Чем гнуснее жизнь человека, тем сильнее он к ней привязывается; он делает ее формой протеста, ежеминутной местью».

К фильму Зайдля подошел бы другой фрагмент: «И думал я: витийствовать не надо, / Мы не пророки, даже не предтечи. / Не любим рая, не боимся ада, / И в полдень матовый горим, как свечи».