На прошедшем в Киеве фестивале «Молодость» внимание Зары Абдуллаевой привлекла картина Миры Форнай «Моя собака-убийца» (Môj pes Killer) о будничном расизме в Центральной Европе – и его последствиях.

Один мой интеллигентный приятель недавно признался, что боится передвигаться по Москве, ведь чеченцы, дагестанцы и прочие инородцы, к которым он прежде испытывал традиционное для нашей прослойки сочувствие, ходят с ножами. Эта опасность, как и предчувствие нацистских маршей (а также наступившая реальность погромов в Бирюлево и акций типа «Белый вагон», – прим. ред.), вдруг внедрилась в обыденное общение стойких людей, не замеченных в паникерстве. Но разлитая в воздухе, набухшая в реальности тревожность, остается закрытой для наших режиссеров-реалистов. (Последний и, кажется, единственный случай такой попытки – «Россия-88».)

«Моя собака-убийца»

На просмотрах фестиваля «Молодость» я вспомнила признание способного режиссера нашей «новой волны» о том, как его достала социалка и что пора от нее отключиться. Реальность, за которой вроде бы гонялись режиссеры в нулевые годы, опять ускользнула от их взгляда. Возможно, так работают защитные механизмы.

Когда несколько лет назад в Берлине «Золотого медведя» получил «Просто ветер» Бенце Флиегауфа – фильм о страхе за выживание цыганского семейства, снятый вслед реальному истреблению венгерских цыган, только российские критики обвинили жюри в социальной конъюнктуре.

Асоциальному обществу – соответствующее кино. Об этой жалкой максиме напомнил в Киеве фильм Миры Форнай «Моя собака-убийца», получивший приз на последнем роттердамском фестивале. Угнетенная бедностью деревня на границе Словакии и Моравии. Бритый наголо восемнадцатилетний Марек живет с отцом – пьющим доходягой-виноделом и собакой, которую дрессирует для еще неведомых зрителю подвигов. Стылый воздух, заторможенная тишина, унылая повседневность, в которой где-то на глубине, по краям клокочет безвыходный ужас. Угроза.

Друзья Марека – бритоголовые парни в татуировках; им он носит вино, чем и примиряет с собой, одиночкой-чужаком. Или все-таки таким же, как они. Никаких подробностей их зверских наклонностей режиссер не предъявляет. Только показывает тренировки, боевую подготовку, и все. Мареку поручено подписать у матери бумаги, отдать деньги за проданную квартиру – такова плата за долги, чтобы сохранить виноградники, которым дорожит отец. Мать бледнолицего сына дома не живет уже восемь лет. Марек отправляется в расположенный поблизости городок, где выясняет, что у матери есть сын-подросток-цыганенок. Вот почему она изгнана из родной деревни и не может там появиться. Все очень просто и ясно. И не требует возражений.

«Моя собака-убийца»

Реальность – это данность. Та реальность, в которой на двери кафе, куда заглянул Марек, висит табличка: «Цыганам вход запрещен». Мать голубоглазого Марека входит в кафе с младшим сыном. Молодые барышни-словачки возмущены такой наглостью, улюлюкают. Эти вспышки ярости Мира Форнай подает мимолетно, сосредоточив свой взгляд на неприкаянном отчуждении Марека. И он внезапно решается (осторожно, далее спойлер, - прим. ред.). Забирает цыганенка «погулять», но отвозит в сарай, связывает веревками, отвязывает собаку, оставленную в деревне. Обещанное вино он отвозит бритоголовым, один из которых обдает Марека презрением за постыдную связь с цыганским отродьем. Марек выходит из квартиры, рыдает на лестничной клетке, как ребенок. Тело растерзанного собакой сводного брата он сбросит ночью в реку. А потом, ровно так же, как в самом начале фильма, который длится сутки, будет дрессировать собаку, окликая ее «Killer!».

«Моя собака-убийца»

Так разворачиваются события в Центральной Европе. А в изумительном мексиканском дебюте Диего Кемады-Диеса «Золотая клетка» один из подростков, бегущих из Гватемалы в Лос-Анджелес, будет ненавидеть индейца, приставшего к ним в пути, а потом окажется готовым жизнь за него отдать, когда встанет перед выбором: спастись, отпущенным бандитом-соотечественником, или остаться в рабстве, как его спутник-индеец. Расизм и реализм порождают неисчерпаемые сюжеты для молодого кино…