Продолжается прокат «Венеры в мехах» Романа Полански. В смысловых слоях этой картины, дрейфующей между мягким порно, театральной постановкой и сеансом семейной терапии, разбирается Нина Цыркун.

Трудно сегодня представить себе дословную экранизацию повести Захер-Мазоха «Венера в мехах» в подлинных костюмах и антураже последней трети 19-го века – того и гляди получится мягкое порно. Приблизиться к этому тексту уместнее через ироничную артизацию, лучше всего – через театральную условность, где за «богиню любви» выступает потертая жизнью актриса-неудачница, а за «меха» выдается толстый вязаный шарф с блошиного рынка.

В качестве основы сценария своего фильма Роман Полански выбрал пьесу Дэвида Айвза и вместе с драматургом дополнил ее материалом оригинала.

«Венера в мехах»

Действие происходит на пробах к театральной постановке пьесы по мотивам «Венеры в мехах». Режиссер уже просмотрел массу претенденток на заглавную роль, одну даже со вставной челюстью, и, кажется, пропитался отвращением ко всему женскому полу. Усталый, но недовольный, он собирается домой, на встречу со своей изысканной невестой, но тут появляется еще одна нагловатая дамочка. Эммануэль Сенье играет актрису, изображающую «госпожу-доминатрикс»; при этом актрису зовут Ванда (так же, как и ее героиню в повести и пьесе), и эта внутриролевая игра дополняется «выходами» вульгарной малообразованной актрисы во внесценическое пространство с отстраняющими репликами в духе современной интеллектуалки-феминистки. По ее воле режиссер, он же автор пьесы Тома Новачек (Матье Амальрик) перевоплощается в героя Захер-Мазоха Северина фон Куземского, а затем обращается «госпожой» в женщину с накрашенными губами, неуклюже семенящую на четвереньках со спадающими с ног ее туфельками.

«Венера в мехах», трейлер

Роман Полански демонстративно выбрал на эту роль Амальрика, похожего на себя самого, отдав роль героини собственной жене и тем самым создав внешний, бросающийся в глаза слой дискурса взаимоотношений мужа и жены, режиссера и актрисы, Пигмалиона и Галатеи. Но эта игра на поверхности только отвлекает зрителя от скрытых за намеренным нагромождением смысловых деталей. Для режиссера Новачека пьеса, которую он собирается ставить, – «любовная история»; для актрисы Ванды – «садомазохизм, порно». То, что они разыгрывают в процессе актерских проб, – ни то, ни другое. Ванда предстает во всех трех качествах, важных для героинь Мазоха. Именно она начинает игру, устанавливая на сцене свет, то есть заранее определяя акценты. Начинает как мать – мягкой и вкрадчивой, но в то же время властной, одевая словно загипнотизированного безропотного режиссера в куртку, которую достает из своей бездонной сумки. Затем она действует как садистка, но в этой роли постоянно соотносится с партнером-мужчиной, улавливает его посылы. И, наконец, превращается в самодовлеющую язычницу-вакханку, Венеру, к которой переходит абсолютное господство, сокрушающее патриархальный порядок.

«Венера в мехах»

Однако мазохистское подчинение, раздавленность причудами госпожи – на самом деле ловушка, тонкое режиссерское ухищрение, заставляющее изощренную притворщицу, мнящую себя все видящей насквозь, предельно самовыразиться в своей природной сущности – соблазнительницы-вакханки, охотницы за мужчиной, ради своей цели пробуждающей в нем экстремальный эротизм. Эта коллизия сформулирована ею самой в обсуждении замысла пьесы: «Чем больше он подчиняется, тем большую власть приобретает над ней».

Фильм можно читать и как попытку психоанализа: в одном из эпизодов Полански укладывает Тома на кушетку, и тот словно иллюстрирует сеанс аналитической магии, вытаскивающей из глубин его подсознания желания, которых следует опасаться, пробуждающей «голос, который требует чего-то еще» (кроме приятного общения с девушкой из хорошей семьи, обладательницей собаки по кличке Деррида). Внесценическая, закадровая невеста Тома замещает в фильме бога-Аполлона, с которым в повести флиртует Венера-богиня-Ванда. Под воздействием интерпретаций Ванды невидимая девушка с ее интеллектуальными запросами уходит с горизонта желаний Тома-Северина.

«Венера в мехах»

Другой слой смыслов связан с этническим колером оригинала, подтолкнувшим интерпретаторов творчества писателя к выводу о мазохизме (точнее – об удовольствии, испытываемом при унижении), как национальной черте славян, чья кровь текла в жилах австрийца Леопольда Захер-Мазоха. Таинственная близость жестокости и сладострастия, заворожившая автора книги, знакома и режиссеру фильма, так что «Венеру в мехах» можно рассматривать и как попытку самотерапии.