Зара Абдуллаева о двух документальных картинах, показанных на ММКФ, – «Двоюродном дяде» Алана Берлинера и «Отце и сыне» Павла Лозиньского.

Алан Берлинер – маниакальный хранитель памяти, обладатель грандиозного архива, занимается исследованием собственной биографии и биографии членов своей семьи, родственников, собственного имени, собственной бессонницы, американских анонимных частных хроник, найденных на блошиных рынках и распродажах. Познавательный опыт Берлинера побуждает не только к сопричастности к его личным сюжетам, но и к размышлениям о документации всякого реального опыта.

В давнем «Семейном альбоме» (1986) он монтировал фрагменты из коллекции чужих домашних архивов. Эти редкие кадры были сняты на 16-мм пленку и охватывали период с 20-х по 50-е годы прошлого века. В результате возникал интимный и обобщенный портрет американской семьи. Берлинер вскрывал в немых визуальных свидетельствах то, что, возможно, хотели утаить участники семейных праздников, ритуалов, приватного времяпрепровождения. Наложение текста, взятого из архивов других людей, создавало искомую для автора непарадную реальность. Поэтому в «Семейном альбоме» иначе – гротескно зачастую «звучала» веселая или трогательная визуальная повседневность.

В 1989-м Берлинер снимает фильм «Интимный незнакомец», посвященный деду по материнской линии – еврею, родившемуся в Палестине, сформировавшемуся в Александрии, ставшему иконой текстильного бизнеса в Японии, которую полюбил он, как родную, в то время как его семья проживала в Бруклине.

В 1996-м Берлинер решает сделать фильм о своем отце («Никому нет дела») Оскаре Берлинере, сыне иммигрантов из Польши. Алан включился в этот эксперимент на двенадцать лет, испытывая свои силы и отца, не желавшего сниматься, не считавшего свою жизнь ни примечательной, ни кому-то интересной. Сопротивление материала определило нерв картины. Нежелание отца приручиться к сыну с камерой Алан визуализировал в метафору боксерского матча анонимных противников. Документальные кадры поединков прошивали двойной портрет отца с сыном.

«Двоюродный дядя»

Новый фильм Берлинера «Двоюродный дядя» (2012) был показан в программе ММКФ «Свободная мысль». Не утратив страсти к архивации семейных хроник, Алан пять лет снимал Эдвина Хонига, известного в англоязычном мире переводчика с португальского, испанского и – поэта. Болезнь Альцгеймера лишила старика – с умными глазами, ироничным взглядом, острой реакцией – памяти. Он проводит время в кресле у окна, за которым сменяются времена года, пейзажи. Племянник навещает своего друга и родственника то один, то со своим сыном, задает нехитрые вопросы о прошлом и о жизни вообще. Показывает фотографии. Эдвин не узнает свою мать, зато вспоминает, глядя на изображение красивой женщины, жену, с которой развелся, припоминает усыновленных детей, которые к нему не приходят. Алан действует решительно и заводит к отцу одного из сыновей. Другой сын удостоил режиссера жестким интервью/воспоминанием о своем пребывании в семье знаменитого переводчика и безжалостного воспитателя.

В этом нежном киноэссе привлекают не столько философические или поэтические ответы беспамятного дяди на вопросы приятного во всех отношениях родственника про старость и память, сколько лицо Эдвина, снятое в крупных и разнообразных планах, его подвижные, энергичные, памятливые руки и – бесстрашие человека, дарованное ему жизнью в настоящем времени. Это Алан Берлинер не может преодолеть свою главную фобию, связанную с размышлением, запечатлением ушедшего, утекающего времени. Его герои – что отец, что дядя – гонят родственника прочь. Но он не унимается. Не расстается с камерой, которая удостоверяет, что сам он, невротик, страдающий бессонницей, времени не теряет, покуда снимает, покуда в состоянии уберечь укромные связи между далекими/близкими родными и собственной авто-био-графией.

«Двоюродный дядя»

«Отец и сын» Павла Лозиньского (конкурс документального кино) – иной опыт семейного портрета в экстерьерах. Два известных документалиста, Марцель и Павел, отправляются из Варшавы в Париж, чтобы побыть на могиле матери Марцеля, чей прах он тайно захоронил в Люксембургском саду. Там теперь цветочки растут. Таков внешний сюжет. Но не ради него повесил свои камеры в специальном (для дальних поездок) «Фольксвагене» Павел Лозиньский. Ему пристало выяснить отношения с отцом, обнажить комплексы, оживить память, отдалиться друг от друга и, возможно, обнаружить свою нерушимую близость. Несравненно более язвительный (и одновременно уязвимый) Марцель остался, как рассказал Павел зрителям после показа картины, недоволен монтажом сына. И собирается перекроить его на свой лад.

Этот «теплый» фильм, снятый в основном на крупных планах, микширует взаимные душевные ссадины, ревность, упреки отца и сына. Напрашиваясь на психодраму, побуждающую вспомнить бессмертную формулировку Левы Рубинштейна «Память, молчи», роуд-муви Павла сбивается на мелодраму. А выдает портрет семидесятилетнего жовьяльного польского еврея, до сих пор называющего страну, которой нет, «Чехословакией».

«Отец и сын»

Гораздо более острым был давний эксперимент Марцеля Лозинького, запустившего своего пятилетнего сына Томека (сводного брата Павла) в парк, где тот брал интервью у стариков. О смерти, счастье, памяти, бессмертии, об истекающем времени жизни. Юное существо брало на себя – с помощью отца-режиссера – роль и ребенка, и взрослого. Задавало неуместные для «настоящего» интервьюера вопросы (например, «почему вы так бедны?»). Старший Лозиньский сдвигал привычную документальную оптику: его сын, вступая в краткосрочные отношения со стариками, становился на тридцать девять минут старше (столько времени длился фильм), а старики получали неумилительный шанс разделить с ним свое одиночество и, забывшись, простодушно поведать ребенку о том, что в иной ситуации умолчали бы.

«Отец и сын»

Зная о таком опыте, любопытно было бы увидеть фильм Павла в монтажной версии его отца.