25 января вышел специальный рождественский выпуск сериала «Аббатство Даунтон», постскриптум к финальному, шестому сезону. Сагу о британских аристократах в эпоху больших перемен с благодарностью вспоминает Иван Чувиляев.

В доме нищего шарманщика Карло был очаг, намалеванный на холсте. Его Буратино, оголодавший, не успев родиться из полена, проткнул своим носом. Обогреть очаг не мог. Зато — не в книжке, а в пьесе — за ним крылась дверца в волшебную страну. Какую именно — никто не помнит. То ли небесный СССР, то ли Италия, то ли Средиземье. Но там все были счастливы.

22 марта 1980 года советское телевидение впервые показало «Приключения Шерлока Холмса и доктора Ватсона». Первую серию — «Знакомство». Советский союз третий месяц воевал с Афганистаном. Через четыре месяца должен был взлететь в небо олимпийский Мишка под вечную колыбельную Льва Лещенко (ту, которая «расстаются друзья»). Брежнев жамкал вставными челюстями. А на экране вечный полумрак теплого жилища, треск поленьев в камине, стук копыт по мостовой, цилиндры, котелки, кэбы, в Ковент-Гардене дают «Волшебную флейту».

Кажется, только после «Холмса» и стало ясно, что там, за намалеванным на потертой тряпке очагом. Британия. В которой «мой дом — моя крепость», стиль правит миром, негодяй всегда наказан, кофейник начищен, а джентльмену ничего не надо, кроме краюхи хлеба и чистого воротничка. Волшебная старана всеобщего счастья приобрела очертания.

«Холмс» был не просто находкой для анахорета, отличной норой, в которую можно было спрятаться от уныния развитого социализма. Он указал универсальный путь для бегства, сформировал его стилистический облик. Что куда-то бежать надо — ясно. После «Холмса» стало ясно — куда. За очаг. Плюс, конечно, богатая традиция англомании — от Грибоедова (Дядюшка — все аглицкого клоба старинный, верный член до гроба?) до Набокова, идеально этот уют любви к Британии описавшего в «Других берегах» («Англия, ее книги, язык, вещи, придавали детству нарядность и сказочность»).

С «Холмса» визуальная англомания стала любимым пунктом назначения бегства. На должности обитателей страны за очагом служили и Дживз с Вустером (врут те, кто заливают, будто полюбили сериал только за юмор, тем более за Фрая и Лори), и «Пуаро» с Дэвидом Суше. Шутки, шуры-муры, расследования или что там еще в сюжете — не важно. Главное — что Британия с ее вечным теплом и уютом. Лакированные черные такси, котелки, цилиндры, бутоньерки, ванны по утрам — то, чем мир «Пуаро», «Дживза с Вустером» и прочих наполнен — создавали те «Другие берега», в которые всегда радостно уноситься.

В 2011-м на вахту вступило «Аббатство Даунтон». Если угодно — высшая точка развития англомании: четыре сезона прямого включения из мира за очагом. Но дело даже не в сроке. Благодаря саге о Грэнтемах стало ясно, почему бежать можется и хочется только туда, к каминам, кэбам и овсянке. Что сулят эти «Другие берега».

На дворе мрак, дождь идет третий день. Знакомые хвастаются, что привезли сыру из Финляндии. Другие знакомые друг другу, говорят, руки при встрече не подадут (как будут жить без рукопожатий — ума не приложу). Павленский что-то поджег. Путина снова давно не видно (хотя где его должно быть видно, когда у меня телевизора нету). Под окном поселились бомжи, а мимо них маршируют пионеры в форме следственного комитета. Нет, серьезно — СК взял над дворовой школой шефство и отвалил детишкам форму с нашивками. Как-то неудобно — честь им, что ли, отдать.

А в Даунтоне тем временем миссис Патмор открывает гостиницу и прогорает. Мэри мучается от любви к автогонщику. Самая прекрасная на свете леди Сибил сбежала с шофером. Дейзи, поваренок, бунтует, требует соблюдения прав своих. Дворецкий Том Барроу мучается от осознания собственной гомосексуальности. Бейтс с горничной Анной поочередно садятся в тюрягу.

«Аббатство Даунтон»

И главное — что бы ни происходило, все кончается торжеством справедливости. Разума и риторики. Гордости и предубеждения. Гостиницу спасут от позора и банкротства. Мэри договорится с автогонщиком и рванет с ним к алтарю. Дейзи направит свой бунтарский дух в мирную сторону получения знаний. Тома приголубят и успокоят. Бейтса с Анной вытащат всем миром. Джулиан Феллоуз, хотя и снимает про двадцатый век, повествует не о конце одного семейства, как того требует модернистская традиция, а о его вечной жизни.

Конечно, четыре сезона — не баран чихнул, как тут выдержать «генеральную линию». Но сейчас, после рождественского выпуска (все спели песенку под елкой и еще разок обнялись) особенно заметно, что «Даунтон» — не просто портрет волшебной страны. Тут есть рецепты.

В синематечных книжных — стеллажи для фанатов сериалов, куда без этого. Колечки-троны-картинки для помешанных на «Игре престолов», очкастые фигурки из Breaking Bad. Бижутерия, фанатские радости. Только стеллаж «Даунтона» — сплошь серьезные тома, полезные в быту. Поваренная книга миссис Патмор — сборник рецептов викторианской кухни. «Правила жизни в Даунтоне» — «Домострой», по-нашему. Куда класть вилку с ложкой, на каком расстоянии от стола должен стоять стул, как правильно дверь открывать. Прочти и устройся младшим дворецким.

Британия, видимо, литературная нация: что ни сочиняют, выходит роман воспитания. Руководство к действию. Тут нет разницы между ведением хозяйства, кулинарией и выживанием в безумный век перемен. Разница между Джейн Остин и кулинарной писательницей Делией Смит совсем не так велика. На то он и британский стиль, чтобы охватывать все сразу.

«Аббатство Даунтон»

Все рецепты — Делии Смит или журнала House and Garden — говорят об одном. Терпение и труд над пирогом со свинкой или кремовыми чехлами на кресла подарят счастье, спокойствие, и уют. Превратят жизнь в «Другие берега». Все перипетии «Даунтона» тоже счастливо разрешаются благодаря одной-единственной вещи. Умению договориться. Пока Годар («туман над Ла-Маншем — и никакой Франции», как говорится) с языком прощается, Феллоуз поет ему оду. Включает уайльдовское искусство риторики за чаем в разряд одновременно национальных ценностей и стилевых элементов. В нем — тейбл-токе — одно спасение. Он один позволяет выжить и сплотиться. Только он помогает пройти через Первую Мировую, ломку миропорядка, смерти близких, падение аристократии, незаконные обвинения в суде. Дураки и снобы те, кто считает милую болтовню за стаканчиком бренди наполнением пространства звуками и остротами. Это универсальная и лучшая на свете модель коммуникации. Ненавязчивая и деликатная, необязательная, но позволяющая почувствовать теплоту человеческой близости и неравнодушия. Не зря гвоздь программы все четыре сезона — вдовствующая графиня в исполнении примы Мэгги Смит, носитель уайльдовской традиции колких замечаний и афористичной светской болтовни.

То, что в «Родине», «Игре престолов» и «Настоящем детективе» движется благодаря залитому в бензобак сериала ядерному топливу из тугого конфликта, актуальностей, надрыва, в «Даунтоне» легко и непринужденно катится по зеленым лужайкам только благодаря разговору. Тейбл-ток — главный драматургический механизм «Даунтона», из череды бесед соткана каждая серия.

Что бы ни творилось на земле — семейные неурядицы, мировые катаклизмы — все решается разговором. Даже эпизодические персонажи — жулики, шантажисты, вымогатели — после душеспасительной беседы оказываются заблудшими овечками, которых легко вывести на верную дорогу и образумить. Разговор — то, что позволяет адаптироваться и ориентироваться в этом безумном мире. То, наконец, что объединяет — лорда, министра, графиню, шофера, бродягу, американских родствеников-пошляков.

Любого можно понять, стоит только войти в его шкуру, пожалеть его в печали и несчастьях. Дать ему слово. С началом разговора скотина и интриган мутирует в страдающего среди сексистов гея, к тому же имеющего безответную любовь под боком. Скрытный дядька с криминальным прошлым искалечен жизнью — так-то он отличный парень. «Завистливая сучка» страдает от ненависти к себе — ни дать ни взять, Настасья Филипповна, потому и крушит все вокруг. Но ничего: успокоится, выйдет замуж, будет детишек растить. Даже загадочные болезни лечатся благодаря вечерней болтовне — с животом что-то? Одевайтесь, отвезу к своему доктору, он с вами поговорит.

В «Даунтоне», конечно, самые несчастные — те, кто, так или иначе, не умеет коммуницировать. Не умеющий читать дворецкий; скрывающий свою образованность мистер Мозли; косноязычная Дейзи; скрытный Том Барроу; заносчивая Леди Мэри. Но и они — со скрипом и муками — но все же овладевают языковыми навыками. Научаются — говорить, читать, учить, объясняться в любви.

Не зря самые ужасные драматические ходы связаны именно с некоммуникабельностью, неумением общаться («держать себя в обществе», если хотите). Смерть одной из главных героинь — результат нежелания выслушать мнения сразу двух врачей. Конфликт старой леди Грэнтем со всем миром — от ее нежелания слушать и слышать (на все твердит «принципы для меня важнее»). Главные злодеи, наконец — насильник, криминальная пьянь — сплошь социопаты, неспособные к диалогу и коммуникации.

Для остальных же только общение — путь к гармонии с собой и окружающими. Только найдя общий язык, можно прийти к согласию и найти себя в этом безумном мире: впустить в аристократическое поместье туристов-оборванцев, пригласить на чай шофера, зайти потрепаться к фермеру.

Отточенный британский стиль вкупе с картиной мира, где панацея от всех бед — умение говорить и договариваться — вполне годится в качестве национальной идеи. Герцогиня Кэмбриджская наносила визиты на съемочную площадку «Даунтона» — просто познакомиться с мистером Карссоном и камердинером Бейтсом. Ее супруг, наследник престола, тем временем выдавал на гора ошарашивающие киноведческие сентенции в твиттере: «Вот что бывает, когда «Даунтон» снимает Сэм Пекинпа». Ни фига себе, он знает, кто такой Пекинпа! Хотя вообще-то это так отрецензировано внезапное обилие крови в кадре — и только. Но — бам! — и наследник престола уже ближе к тебе, к твоей мгле, дождю и ноябрю, у вас уже есть что-то общее.

В каждой приличной антиутопии — зомби пожирают живых, инопланетное вторжение топчет землян — Британия сохраняет здравый рассудок и нужную температуру в чашке с чаем. В безумном, меняющемся мире Даунтон — хоть черный, хоть белый — остается островком безопасности. Стиль и умение говорить спасают его от банкротства, гибели, стальных лопастей двадцатого века.

«Аббатство Даунтон»

В финале последней серии, показанной перед рождественским выпуском, леди Эдит, наконец, садится на пуфик в будуаре и произносит монолог. Адресованный вроде как сестре Мэри, которую ненавидит, а на самом деле — зрителю. Выступает как резонер. Суть речи в том, что мы, конечно, все сволочи и ненавидим друг друга, но все-таки родная кровь. И когда-нибудь настанет момент, когда только мы и сможем вспомнить покойную Сибил, гонщика Мэттью, каждого из тех, кого мы еще потеряем. Какими бы гадкими, глупыми, грубыми и заносчивыми мы ни были — надо продолжать разговаривать. Речь не должна прерываться, ее нельзя хоронить.

Слово в «Даунтоне» — элемент того самого стиля. Она — такой же носитель вечного тепла нарисованного очага, как стаканчик бренди, горячая ванна, котелок, кэб и лакированный «Роллс-Ройс». Как картинки из House and Garden и рецепты Делии Смит. Как набоковские ванны, карандаши и лаун-теннис. Как масленниковская скрипка Холмса и собранный из подручной Риги Лондон. Как дурацкая уточка в ванне Берти Вустера и кривая улыбка Дживза. Как вычищенный пиджак Пуаро.

За очагом — не приют анахорета и не выручай-комната, точно не фантастический мир. Там — свод правил; если сохранять здравый рассудок, умение говорить и вести себя в обществе, если работать над собой и слышать других, жизнь превратится в картинку из House and Garden. Во дни раздумий, во дни тягостных сомнений ты один мне надежда и опора, нетленный в огнях очага британский стиль.