«11 минут» Ежи Сколимовского, «Собачье сердце» Лори Андерсон, «Помни» Атома Эгояна, «Бегемота» Цзяо Лиан – в четвертом репортаже Зары Абдуллаевой.

Последние дни Мостры-2015 внесли некоторое оживление в усредненный главный конкурс, да и в прочие программы тоже. Растерянность по поводу безусловного лидера, о котором хотелось бы подумать, или чей фильм захотелось бы пересмотреть, сменилась мимолетной радостью.

«11 минут» Ежи Сколимовского удивили виртуозной мускулистой формой режиссера, достигшего очень почтенного возраста. Но об этом, смотря его устаревший, однако совсем не нафталинный фильм, забываешь. Большая удача, что длится он восемьдесят одну минуту, и ты не успеваешь заскучать в предсказуемых, но остро вздернутых монтажом микросюжетах. Собственно, их содержание и составляют те одиннадцать (растянутых) минут, которые переворачивают закадровую жизнь героев многофигурной композиции. Ревнивый муж, потерявший над собой контроль, – и что из этого вышло. Его жена-актриса, которую едва не соблазнил голливудский режиссер. Наркоман, мчавшийся по Варшаве на мотоцикле, как безумец, он же самоубийца. Продавец хот-догов, только что вышедший из тюрьмы. Мойщик окон в высотных домах. Бригада «скорой помощи» на чрезвычайно экстравагантном выезде. И т.д. Встречи этих персонажей в городской суете перекрещиваются и прерываются с легкостью необыкновенной или со смертельным треском. В любую минуту может произойти черт те что – и негаданное. Предвидеть ближайшее время невозможно, а рассчитывать, что успеешь что-то сделать без потери времени или жизни, – наивно. Сколимовский убежден, что «мы идем по краю пропасти. За каждым углом скрывется нечто непредставимое. Будущее существует только в нашем воображении. Нет ничего стабильного. И – никакой опеределенности ни в завтрашнем дне, ни через час, ни даже через минуту. Все может закончится внезапно и самым невероятным образом». Эти мысли режиссер визуализировал в подтянутом ритме, залихватском монтаже и с шармом (назовем его ностальгически «польским»).

«11 минут»

Другой весьма примечательный опус Мостры – «Собачье сердце» (Heart of a Dog) – киноэссе Лори Андерсон, художницы, писательницы, музыкантши, мультимедийщицы, жены Лу Рида. Завораживающий поток образов, воспоминаний, философических без всякой натуги рассуждений про любовь, смерть и, как ни тривиально это звучит, про язык. Истории про Лолабель, собаку Андерсон, про ее мать, детские фантазии и травмы, рассказ о политических предпочтениях, цитаты из Витгенштейна и Кьергегора сосуществуют  в разном жанровом и технологическом формате. Тут и анимация, и фрагменты, снятые некогда на восьмимиллиметровую пленку, и естественное, как дыхание, а вовсе не постмодернисткое сочетание изображения, текстов на экране и закадрового голоса. Вообще-то это произведение – рефлексия о способах творения истории, о возможностях свободного, «парящего» (поверх заданных кем-то когда-то законов или предрассудков) нарратива, в котором воображение вспоминающей, рассуждающей Андерсон удостоверяет реальные события ее жизни и дают им шанс на бессмертие. Так ее история любви превращается в очень конкретную, даже тактильную (пусть визуально) историю сновидений.

«Собачье сердце»

Вот уж чего действительно не ждали, так это вменяемости от Атома Эгояна, давно парализовавшего внимание критиков. Надо же – он снял «Помни» (Remember), фильм не стыдный, местами даже смешной при драматизме фабулы. И – «с ключиком».

В доме престарелых авантажный старик Зев (Кристофер Пламмер) страдает деменцией. Тамошний дружок в прекрасном убежище, тоже еврей, уже не ходящий, но с ясными мозгами и многознающий, подготавливает его к возмездию. Зеву предстоит, вооружившись письмом с указанием адресов, расписаний поездов, автобусов и револьвером, исколесить Америку, побывать в Канаде, чтобы найти нациста, истребившего в Аушвице семьи этой парочки стариков. После довольно плакатных эпизодов, не лишенных, надо признать, сценарных и актерских изюминок, выясняется, что ищет Зев свое прошлое, которое запамятовал. Это себя он – по замыслу товарища по обители – должен воскресить. Это он вменил себе, позабыв, благодаря деменции, идентификацию с жертвой, будучи палачом. Чем закончится его встреча с другим фашистом, которого он искал и нашел, а также (но прежде, на извилистой дороге к цели) со случайным американским полицейским-юдофобом, убежденным нацистом – умолчу.

«Помни»

Зато ожидания не оправдал китайский документалист Цзяо Лиан, на которого «ставили» наблюдатели. «Бегемота» (Beixi moshuo) он снимал и как оператор. Результат – гламурный проект о тяжелой жизни шахтеров-мигрантов во Внутренней Монголии. Да, Ван Бину он не чета, судя по этому фильму. Хотя снят «Бегемот» чудовищно, в соответствии с библейским названием, амбициозно. И мастерски до подташнивания, как бывает при восприятии коммерческих проектов актуальных художников. И по-дизайнерски конвертируемо.

Крупные выразительные портреты шахтеров, чьи лица припорошены угольной пылью, словно стилистами, отвечают потребностям некоторых кураторов биеннале, где всему найдется место – и настоящему, и эффектному. Пейзажи в изысканном свете и с одиноким контрастым цветовым пятнышком на одежде трудящихся живописуют контраст божественной природы, изувеченной в следующих кадрах сталелитейными цехами, тоже ослепительно красивыми, искристыми, огнедышащими. Притом настолько, что вдруг прямоугольник экрана заливается красным цветом, посылая без всяких оснований привет «красному квадрату». Пастырь овец на коне стилизован и снят, как герой древнего китайского эпоса. А в финале эти овечки, погибшие на изувеченной земле, превращаются режиссером/оператором в муляжи, демонстрируя вкус автора «Бегемота» к т.н. современному искусству, к объектам, инсталляциям. В больнице, где выкачивают из легких бесправных шахтеров жидкость (таковы последствия вредного производства), черная влага покоится во флаконах, горлышко которых обвязано изящной красной ленточкой. Чтоб покрасивше было.

«Бегемот»

Не обошелся Цзяо Лиан и без образных, глобалистских обобщений. Вообразив себя Данте, китайский режиссер создал своей камерой, живописуя современную цивилизацию на примере индустриального преуспеяния и смерти рабочих, собственный ад в красном цвете, чистилище – в сером, а рай – в голубом. В финале воображение Цзяо материализует город призраков, где чисто, светло, хотя скучновато. Это совершенно бесподобный – мертвый город будущего на месте некогда цветущих пастбищ, а потом шахт и заводов, пламя которых выжигает благословенную землю.

Обычно такое искусство дизайна пользуется успехом на тех выставках современного искусства, кураторы которых мечтают под видом просвещения широкой публики ее просто туда завлечь. Выжить ведь всем трудно, не только в кино. Как прореагирует жюри на такой псевдоартистический фильм, мы узнаем через день.