10 ноября в Риме состоялась мировая премьера российской картины «Небесные жены луговых мари». Впечатлениями делится Зара Абдуллаева.

Новый фильм Алексея Федорченко «Небесные жены луговых мари» снят по книге Дениса Осокина. Но на «Овсянки» он никак не похож. Ближайшая, хотя не прямая ассоциация – «Заветные сказки», собранные Афанасьевым. В том смысле, что «НЖЛМ», основанные на поверьях, обрядах, персонажах марийского фольклора и снятые на языке мари, столь же, как русские сказки, откровенны и лишены pruderie, то есть показной добродетели (так писал Афанасьев в предисловии к «Русским заветным сказкам», изданным в Женеве в 1872 году).

Этому предисловию предпослан эпиграф: “Honi soit qui mal y pense” («Пусть будет дурно тому, кто плохо подумает»). Причин в одном случае и в другом для «дурноты» предостаточно. А в нашем сегодняшнем климате обвинения цензоров «НЖЛМ» в порнографии и вероятны, и наивны.

«НЖЛМ» – собрание из двадцати двух (или -трех) историй – совсем крохотных и несколько подлиннее. Это живописное ожерелье, чьи бусинки (эпизоды) сняты в чистых локальных цветах и подобающем свете (оператор Шандор Беркеши), а названы по именам героинь. Сам набор звуков действует завлекательно. Фильм же ударяет в нос запахом лугов, навоза, наполняет слух шумом дождя, бормотанием леших, глаз различает сухую россыпь снежных сугробов и т.д.

Все истории происходят в четырех временах года. Цикл круговорота природы олицетворяют Оразви, Окай, Ошвика, Окалче, Ошаняк, Одога, Орика… Буква «О», как несложно догадаться, кольцует заветную силу женских прелестей, наваждений, проклятий, прощений. Луговые жены представляются зрителям по именам в национальных уборах. Ярких, звонких, сложносочиненных.

Истории уходят корнями в историю примитива (в искусствоведческом смысле слова) и выпадают из киноконтекста не столько своей прямодушной, сердечной, телесной экзотикой, сколько поэзией и «поэтикой срама». Или языческой непринужденностью, юмором, нежностью. Пересказывать эти истории – занятие глуповатое, совершенно безнадежное. Эти бусинки стоит оглаживать, перебирать взглядом, на ощупь.

Вот в коровнике ластятся друг к дружке юная марийка с марийцем. Он сосет ее грудь в ожидании весны, она ест червивое яблоко в ожидании лета. Вот в «святочных» игрищах весело насилуют девушку деревенские ряженые. Вот пришел парниша к дочери ветра, чтобы уберечься от смерти. Ее уговор: оборачиваться нельзя. Он не сдержался, покуда она раздевалась, и был убит. Вот лечат девицу от слабости и готовят жертвоприношение – на столах ядреные хлеба, свечи, красные платки, белый пух, перья ощипанных гусей, которыми пренебрегли боги (пока болящая не попросила у березы прощения за негожее поведение). Вот вязаный поясок через ручку двери заговаривает «силу судьбы». В другой истории Оштылеч сортирует влажные грибы, облепленные травинками. Выбирает один со словами: вот какого мужа мне надо.

Вот тетка еще одной девицы выманивает из ее плоского тела красоту. И трет свое, а потом ее обнаженное тело полотенцем. Вот птичий писк раздается у одной из небесных жен между ног. Вот дудит в свою волынку муж марийки, на жену не смотрит. Но бабка с козочкой по имени Венера научит молодуху, как быть, чтобы муж «на кровать бросил», и – вышло, как сказано было.

А вот старуха Очина с двумя еще бабками режет ниткой заячий паштет, чтобы дядьки умершие, которые сияют на фотках в избе, за ними погнались, их пощупали, когда бабульки, как зайцы, запрыгают. Вот в доме культуры поет хабанеру Кармен уморительная Ошаляк. Она бросила ухажера, поехала в город – надо видеть его фонтаны и могучие архитектурные новоделы. Там певица нашла свое счастье с лилипутом и мощным эротоманом, кем-то главным в художественной самодеятельности. Отомстить певице был послан выкопанный из могилы жмурик, который, хоть и ожил, но зазнобу деревенского парня не вернул.

А вот библиотека. Туда пришел поэт, писатель Осокин. И прочитал «Ошаняй» - рассказ про настоящую любовь, «глубокую, как глаза». Камера замирает на лицах тетенек, полюбивших  скромного автора, написавшего амбициозных «НЖЛМ».

А в финале продудела в длиннющую дудку девушка, которая стала невестой. Такой тут ритуал, опознающий взросление женского населения. Парень на птичьем дворе услыхал призывный зов, доносящийся с холма. А римская публика увидала под холмом экологически чистую надпись (выложенную цветами): миру мир.