Канн: «У нас есть Папа» Нанни Моретти
Пресса о новом фильме итальянского режиссера Нанни Моретти.
 |
Несмотря на название «У нас есть Папа», это фильм не о церкви. Папу, которого в фильме Моретти играет Мишель Пикколи, который находится в прекрасной форме, зовут Мельвиль, как главного режиссера нуаров во французском кино, которому Моретти посвятил ретроспективу, будучи директором Туринского кинофестиваля.
Мельвиль — человек. Почтенный человек, который впервые идет в анализ сначала с одним психоаналитиком, потом с другим. Когда его выбирают Папой, он отказывается принять сан. «Я его не достоин», — продолжает он повторять. Эта реплика разгорячила умы некоторых итальянских католиков. Сеть традиционалистских сайтов стала призывать к бойкоту. Тут же католическая газета «Аввенире» опубликовала статью, призывающую не ходить на фильм. Моретти ответил на этот выпад лично, по общенациональному каналу в одной из передач, которые так нервируют Сильвио Берлускони. Вся эта полемика показывает, какое беспокойство вызывает в Италии одно только имя Нанни Моретти. Впрочем, когда успокоилась церковь, настала очередь ассоциаций психоаналитиков.
«У нас есть Папа» отличается от других картин Моретти. Впервые персонаж, которого играет сам Моретти (психоаналитик) — не единственный, в ком воплощен Моретти-человек. Мельвиль/Пикколи, несомненно, еще в большей степени Нанни Моретти, чем тот герой, которого он сам играет. Похоже, чтобы говорить о себе, Моретти требуется сразу несколько персонажей. Папа-актер, психоаналитик. Оба воплощают разные публичные ипостаси Нанни Моретти. Критический голос итальянских левых. Потенциальный лидер широкого гражданского движения. Актер и режиссер, но также интерпретатор и аналитик своей эпохи. Порой он считался почти что гуру. Он создал свой личный язык, который стал языком целого поколения.
К переживанию кризиса добавляется ощущение собственного бессилия перед лицом глобализированной реальности. Бессилие Мельвиля - в бессилии способов мышления, предлагаемых как церковью, так и психоанализом, при столкновении с актуальными проблемами. Ритуалы лишены смысла. Это относится к церкви так же, как к политике или искусству.
Конечно, вспоминается «Бартлби» Германа Мелвилла, ключевая фигура «воздерживания», отвечающего на все вопросы фразой «Я бы не предпочел».
Папа у Моретти стадает от того же плавающего синдрома. Это не грандиозный кризис веры а ля Бернанос, с ужасом на лице перед молчанием небес, но внезапное расжижение воли в гризайле все менее категорических императивов. Сбежав от удушающего протокола микротеократии, антипапа растворяется в анонимности римских окрестностей, садится в метро, пирует в ресторане со случайно встреченными артистами.
Приходится признать: для того чтобы полностью оценить эту картину, лучше быть неверующим или по меньшей мере уметь абстрагироваться от любого догматизма (в фильме такую способность демонстрируют и некоторые кардиналы, и сам папа).
Вовсе не затрагивая вопросы веры, в которых он не признает своей компетенции, Моретти поднимает проблему ответственности — и власти, которая всегда несет угрозу. Ни суровый ватиканский регламент, ни изворотливый психоанализ не дают Мельвилю ответа на главный вопрос: как принять на себя то, чего ты не способен выдержать? Перед нами фильм в большей степени политический, чем религиозный.
Во всяком случае Мельвиль осознанно выбирает другое представление — разыгранную в маленьком театрике, на который ему удалось случайно набрести, чеховскую «Чайку». Смотря ее, он неожиданно начинает солидаризироваться со стареющим скептиком Дорном.
