В гостях у Бармалея

Контексты культуры

В жизни редко удается попасть в детскую сказку и сопоставить ее с реальностью. Мне посчастливилось — я оказался на Занзибаре, острове у восточного побережья Африки, неразрывно связанном в нашем сознании с Айболитом и Бармалеем. Здесь проходил IX Занзибарский международный кинофестиваль, где я был членом одного из международных жюри (всего их было три).

Впечатлений было много, и они лишь косвенно связаны с кинематографом. Занзибарский фестиваль на самом деле — праздник, смотр культуры и искусств огромного региона Индийского океана и, по существу, всего африканского континента. В этом году программа была посвящена странам «dhow» — парусных лодок, с помощью которых народы Индийского океана мигрировали и взаимодействовали.

Остров Занзибар (ныне часть Танзании) — результат смешения рас, народов и культур. После того как традиционное текстильное производство острова было вытеснено с мирового рынка вездесущими китайцами, единственной сферой деятельности стал прием туристов. Отсюда и значение всякого рода фестивалей и празднеств. Кинематографическая часть выглядела достаточно блекло по качеству и фильмов, и их (подчас чудовищного) показа. Жюри Международной федерации кинопрессы (ФИПРЕССИ), членом которого я был, отдало предпочтение бенгальской картине «Фестиваль» (режиссер Дхананджой Мандал) о мальчике из бедной семьи, которого не пригласили на деревенский праздник. На меня лично сильное впечатление произвел ливанский «Автобус» (режиссер Филип Арактинги) — музыкальный фильм о взаимоотношениях старого и нового в культуре, оптимизм которого контрастировал с начавшейся в многострадальной стране новой войной. Основное жюри предпочло сенегальскую ленту о традиционных формах спортивной борьбы «Зов арен» (режиссер Шейх Ндьяй).

Главное же действие развертывалось на площадях, где непрерывно, днем и ночью, играли многочисленные ансамбли традиционной и массовой развлекательной музыки, а местное население под пристальными взорами фото- и киноаппаратов предавалось радостям гастрономии, танца и разного рода причудливых ритуалов.

Здесь надо пояснить, что 95 процентов населения Занзибара — мусульмане. Никакого обнаженного тела, женщины (да и мужчины) прикрыты с головы до пят (кто в белом, кто — в черном), хотя паранджа остается редкостью. Цензура, в том числе и на фестивальных показах, достаточно жесткая. Кшиштоф Занусси — почетный гость фестиваля — был вынужден «прокрутить» на скорости (все картины показывались с DVD) половину своего фильма «Персона нон грата» из-за одного эпизода в ночном клубе, где мелькали запретные здесь полуобнаженные женщины.

Патриархальный консерватизм жизненного уклада парадоксально напоминал годы моего детства. В ту далекую пору дети в нашей стране обращались к незнакомым взрослым со словами «тетя» или «дядя», которые и сегодня часто можно услышать на просторах уже не одной шестой, а одной седьмой части света. Моя интеллигентная бабушка, как и родители, пыталась отучить нас от этого «простонародного» обращения, хотя мне сейчас даже трудно себе представить, какой из нежизнеспособных неологизмов они предлагали использовать: «гражданка» (наследие Французской революции), «товарищ» (наследие однопартийной системы) или «мужчина» (забвение всяких там вежливых формулировок). Во всяком случае, не архаическое «сударь» или вовсе немыслимое в те годы «господин». Когда я лет через десять прочел сказки «Тысяча и одна ночь», то обратил внимание на то, что в восточном контексте «дядя» или «тетя» по отношению к незнакомым людям звучали вполне органично. Подобное обращение, как и «дедушка», «бабушка», «сынок» и «дочка», предполагает (и не без оснований), что все мы немножко родственники, и настраивает на доверительный лад, очевидно противостоящий гражданскому обществу и правам человека. Уже тогда — хотя я собирался стать математиком, а вовсе не культурологом — закралось подозрение, что отечественная культура значительно ближе к Востоку, чем к Западу. Лакмусовой бумажкой здесь было именно повседневное общение основной массы населения. Кстати говоря, в этом же направлении ориентирует и органичное использование имени-отчества как формы вежливого обращения.

Я вспомнил об этом на просмотре тунисского фильма «Баракат» («Хватит», режиссер Джамиля Сахрауи): одна из героинь, бывшая революционерка, протестует против обращения «хаджа», принятого по отношению к старым людям, и предлагает называть ее «тетей». Если к этому ассоциативному ряду добавить детские воспоминания о Занзибаре и Бармалее и интеллигентское убеждение, что постсоветская Россия подобна коррумпированной африканской деспотии, сопоставление «энергетической сверхдержавы» и «черного континента» возникнет само собой.

Что же нас сближает? В первую очередь, возможность не утруждать себя, паразитируя на дарах природы, наземных в Африке, подземных в России. Далее, уже упоминавшееся предпочтение неформальных личных связей — законам, жизнь «по понятиям» (далеко не всегда уголовным).

Чудовищная дезорганизация фестиваля, особенно очевидная с позиции члена жюри, приехавшего не столько развлекаться, сколько работать, вызывала в памяти московские киносмотры. Состояние дорог помогало с оптимизмом воспринимать даже сегодняшнюю нашу реальность.

Общение с коллегами выявило другую сторону взаимодействия культур. Ветеран танзанийской документалистики Сирил Каунга и более молодой директор кинофестиваля в Джакарте (Индонезия) Ариеф Виранатакусумах с ностальгией вспоминали время, когда ВГИК готовил кадры для Индонезии, а танзанийцев приглашали на Московский кинофестиваль, который для них был главным в мире. Критик из Буркина-Фасо Клеман Тапсоба был более радикален. Он вспомнил Абдурахмана Сиссако и Сулеймана Сиссе — ныне признанных классиков не только африканского, но и мирового кино, владеющих русским лучше, чем английским (спасибо ВГИКу), говорил о русских женах, наглядно подтверждавших выводы скандального трактата Лероя Джонса «О превосходстве черного самца», и о марксистской закалке, полученной чернокожими интеллектуалами в российских вузах, и с горечью подытожил: «Сегодня России для Африки не существует, есть только США и Китай».

Действительно, многие черты фестиваля завораживали именно из-за того, что были абсолютно не похожи ни на наши традиции, ни на западные стандарты. Главной звездой праздника была легендарная Би Кидуде — сморщенная мускулистая старуха (она утверждала, что ей 120 лет, но свидетели говорили, что «всего» 97), в неистовом экстазе молотившая по зажатому между ног барабану. А вокруг Би Кидуде и двух ее аккомпаниаторш три негритянки разных телосложения и возраста в танце недвусмысленно имитировали половой акт к восторгу (и ужасу) западных наблюдателей, преимущественно старых дев более чем среднего возраста, приехавших на официальные мероприятия гендерного («женского») раздела фестиваля, чтобы «эмансипировать» местное население.

На одном из вечеров сильное впечатление произвела импровизированная дуэль двух (по всей видимости, непрофессиональных) танцовщиц более чем массивного телосложения — они соревновались в танце живота и умении вращать огромными задницами.

Кульминацией же стало посещение большой деревни в южной части острова. Здесь проходил ежегодный, явно языческий по происхождению праздник. Многочасовое действо началось с того, что по дорогам на большой центральной площади стали бегать по кругу группы подростков и молодых мужчин со стеблями какого-то местного растения. Они выкрикивали лозунги явно сексуального (как пояснила, краснея, сопровождавшая нас девушка) содержания. Затем две группы участников затеяли неистовую ритуальную драку, в ходе которой стебли превращались в плети, а толпа женщин, детей и иностранцев волнами разбегалась по сторонам, когда верх одерживала одна из групп. По окончании многочисленных, теперь уже рассыпанных по полю единоборств группы юношей опять забегали по дорогам, но на сей раз их преследовали толпы женщин, выкрикивавших нечто провокационное («Вы нас не трахаете! Вы нас не трахаете!» — перевела все та же стыдливая девушка).

Нам объяснили, что после дневного ритуала, свидетелями которого мы были, жителям деревни предстоит ночь свободной любви (иностранцев, к сожалению, предусмотрительно увезли обратно в отели «Каменного города»), и дети, которые родятся через девять месяцев, будут объектами особого почитания.

Один из коллег — бенгальский интеллектуал Видьяртхи Чаттерджи — прозорливо заметил: «Вот мы стыдливо умалчиваем о сексе, хотя все об этом непрерывно думают, а здесь люди позволяют себе проявлять свои желания открыто».

Меня поразило не только это. Неистовый темперамент всех участников, включая стариков и детей, буквально наэлектризовал воздух сексуальным напряжением. При этом тела (у женщин, как правило, роскошного рубенсовского масштаба) оставались по-прежнему полностью прикрытыми одеждой. Я пожалел своих «западных» девушек и дам: в стремлении вызвать хотя бы подобие вожделения, эти несчастные вынуждены мучить себя диетами до изнеможения и демонстрировать свои прелести не только на пляже, но и на улице, на великосветских приемах и на экране…