Был ли остров? «Остров», режиссер Павел Лунгин

«Остров»

Автор сценария Дмитрий Соболев

Режиссер Павел Лунгин

Оператор Андрей Жегалов

Художники Игорь Коцарев, Александр Толкачев

Композитор Владимир Мартынов

Звукорежиссеры Стефан Альбине, Владимир Литровник

В ролях: Петр Мамонов, Дмитрий Дюжев, Виктор Сухоруков,

Нина Усатова, Виктория Исакова, Юрий Кузнецов

«Студия Павла Лунгина», телеканал «Россия»

Россия

2006

Студент ВГИКа, ученик Юрия Арабова Дмитрий Соболев сочинил хорошую историю для своей дипломной работы. О том, как во время войны кочегара военного судна взяли в плен, а он перепугался до полусмерти и, спасая свою жизнь, по немецкому приказу убил командира. Потом тридцать лет маялся и места себе не находил. Пока снова не встретил того капитана — тот, оказывается, выжил и давно думать забыл о трусе, который стрельнул в него с перепугу и нечаянно сохранил ему жизнь: немец-то не промахнулся бы. Получив свое «давно уж простил», кочегар умиротворенно умирает. Для этой истории не важно, чем занимался непутевый герой много лет. Мог бы пропадать в советских лагерях, разрываясь между стыдом за свое предательство и злостью против советской власти. Мог бы тянуть лямку в захолустье, окруженный женой и детьми, обслуживать местную котельную и плохо спать по ночам. Но обязательно в решительную минуту выбралось бы на свет его «прости», и нас бы тронуло и захватило его смятение. Однако ж автор, оказывается, умеет усложнить задачу. Его герой, пережив потрясение плена и убийства, становится вдруг не то святым, не то юродивым, который чужую душу видит насквозь и будущее на много времени вперед прозревает. За что такая милость-наказание — неведомо. Просто живет в далеком северном монастыре такой святой клоун, отец Анатолий, и тащит с собой смертный грех и Божий дар, знай себе толкает тележку с углем по деревянным мосткам и хрустящему снегу. С этого и начались все «непонятки» (слово из лексикона одного из героев фильма, отца Филарета) — история о больной совести безнадежно перепуталась с проповедью.

В том, что Павел Лунгин увлекся этим путаным замыслом, мне кажется, нет ничего удивительного — в его подходе никогда не было особенной ясности. Он даже, напротив, всегда был чуток к неясному — смутному брожению идей, растворенных в воздухе, и с легкостью заимствовал их у реальности — «потом отдам». Складывал фильмы из чего-то мимолетного — где-то ухватил немножко почвы, там сермяжной правды, а тут поворошил философскую книжку или старого доброго Фрейда помянул. В итоге все получалось впечатляюще и своевременно, всегда колеблясь между «все есть, но чего-то не хватает» и «все не так, а что-то есть». Вот и сейчас замысел был с изъянами, которых не спрячешь; вместе с тем, он действительно для Лунгина неожидан — раньше его вроде бы не интересовали метафизика и религия. По признанию режиссера труд начинающего сценариста оказался созвучным новому для него настроению и стал поводом «поговорить о тех мыслях, о которых раньше толком думать не решался».

Фильма не было бы без Петра Мамонова, согласившегося в конце концов исполнить главную роль, — это было первое и главное условие, которое поставил режиссер продюсерам. Обратившийся в православную веру музыкант и артист уже больше десятка лет живет в глуши и ведет борьбу с собственными грехами — с пьянством и тоскою оттого, что мир слишком прагматично устроен. Так, «мелкая борьбишка» — называет он это. «Утром хочу повернуть в нужную сторону, а вечером опять пьяненьким валяюсь». Журналистов, если кто в его глушь доберется, шпыняет, потом в сердцах просит зла не держать. Произносит громкие филиппики против абортов — «сил нет смотреть, как поколения выкашивают». Трудный он, верующий и искренний — только такой и нужен был для неподъемной роли. Его самого в фильме, конечно, увлекла просветительская миссия. Потому что взгляд на современность у Мамонова простой и четкий: пока политики политиканствуют, а художники витийствуют, большинство ходят на работу каждый день, воспитывают детей и трудно живут. По его собственным словам, он хотел напомнить этим последним о Боге, который есть и за всеми присматривает, стремился надежду дать, «костылик» и «подпорочку». Облачившись в рубище, на экране он торжественно творит молитву, исцеляет страждущих, смотрит на каждую травинку, как дитя, и говорит загадками, понятными просвещенным. Вероятно, вкладывает в это всю силу своего таланта и искренность веры. Но вот что интересно — он и сейчас задается вопросом: «А не грешно ли вообще все это дело?» В отличие от людей светских, ему хорошо известно, как толкуют подобный опыт старцы: не дано искусству впрямую говорить о Боге — божественная искра мелькает невзначай. Как ни крути, а Божественное живет аналогиями с человеческим опытом. Что сверх того — только называется и иллюстрируется. Стоит ли ломать копья, вкладывать человеческие, а тем более нечеловеческие усилия, чтобы мы потом зачем-то рассматривали картинки на религиозные темы? И стоит ли браться рассуждать на эти темы только потому, что вдруг начала мучить легкая бессонница, а под руку попался сценарий, в котором «что-то есть»? Режиссер, однако, добровольно устремился в ловушку «прямой связи с Богом», тронутый вдруг мыслью о человеческой смертности. И с ходу набросал в холодно-синих тонах уверенное полотно на тему: Святой дух дышит, где хочет. Что мы можем знать о святом старце? Только то, что он способен на чудеса, кои он и совершает регулярно. Что мы знаем о том, почему он избранный? Ничего. Вот и суетливый незаметный кочегар им одарен. Никаких причинно-следственных связей, ничего соразмерного человеческому опыту, что открыло бы зрителю новые и трепетные режиссерские чувства, заставившие взяться за фильм. Ответом на все вопросы должны служить лишь четко очерченные на полотне три главные фигуры: в центре — старец, а рядом два монаха, душой помельче и почерней. Один — пример святости, двое других — пример монашеских заблуждений: игумен Филарет (Виктор Сухоруков) пребывает в благости, ибо думает, что безгрешен, келарь Иов (Дмитрий Дюжев) усердно исполняет службу, надеясь, что этого для спасения достаточно. Образ тихого, наивного, как ребенок, отца Филарета — неожиданный виток в карьере Виктора Сухорукова. Стремясь по собственному признанию обуздать свою противоречивую, требующую шумного самовыражения натуру, актер с энтузиазмом решает новые для себя профессиональные задачи, сосредоточившись на попытках передать мир, покой и кротость натуры в проникновенном взгляде и тоне душеспасительных речей. Менее искушенный в обращении с собственным естеством Дмитрий Дюжев, спрятав поглубже обычную для него усмешку, просто складывает покойно руки, умеряет широту шага, озабоченно смотрит на подгнившие стропила и с большей или меньшей старательностью отчитывает местную достопримечательность — отца Анатолия — за его выходки. Этим героям, впрочем, и не нужно особых актерских красок — они суть статисты, необходимые для выявления сущности старца, который беспрерывно преподает всем, в том числе и им, уроки добродетели. Филарета он учит тем, что избавляет от скромных материальных излишеств — мягких сапог и стеганого одеяла, служебное рвение другого умеряет, вымазывая ручку двери грязью или насмехаясь над его ученостью. А те завидуют святому дурачку и плачут от его силы и святости, которую не они — он почему-то заслужил. Так вот присядет игумен Филарет на порожке, трогательно подожмет ноги в шерстяных носках и плачет, глядя на уплывающее любимое стеганое одеяло. А кругом — красота неземная, темное северное небо, прозрачный воздух, полтора двора и вода до горизонта. Все это исполнено красоты, но лишено жизни, как дальние незнакомые страны, которые представляешь себе на досуге. Не остров — идея острова, где заперты вдалеке от людских глаз идея монашества, идея чуда и идея искупления.

В этом эстетически приятном, но безвоздушном пространстве, которое не красоту мира вбирает, а создает условность, выгородку для эксперимента, как-то устроились три хороших актера, постаравшись искренне вписаться в этот антураж, историю и проблематику. Сюда же заглянули на время еще пять-шесть замечательных лиц.

Нина Усатова, чувствительная к подлинности, не смогла прижиться в этом обиталище для святых и страждущих — и сыграла фальшиво. Виктория Исакова почувствовала вызов — сыграть одержимую. И была в этом замечательна и непосредственна; не напрасно Лунгин сказал, что открыл для себя прекрасную актрису. И не только он, наверное. Юрий Кузнецов, как часто с ним бывает, оказался независим от материала — он руководствуется собственным чувством правды. Видимо, согласно старой традиции, вместе с Тарковским и Германом он полагает, что разговор о Боге — это когда «что-то с совестью», и, сознательно или нет, пытается «вытянуть» ту простую историю о грехе и его искуплении простым смертным — историю, которую заслонила фигура старца. Его персонаж, не старый еще, слегка нелепый служака, уже адмирал — тот самый капитан Тихон, перед которым главный герой жаждет повиниться. Вот он стоит перед отцом Анатолием, смущенный, измученный болезнью дочери. Усталый вояка, которого не сломила война, но подточила система. Неужели это он когда-то демонстративно закуривал сигарету под дулом автомата? И неужели тот, другой, причитал и верещал от страха? Один, оказывается, слаб, как все. Значит, другой был слаб не больше, чем все. Быть может, здесь и промелькнула на миг искра Божья — в человечески трогательном разговоре двух сложных людей, — прежде чем погаснуть под напором дидактичности и назидательности деяний старца. Этот тихий северный край — вещь в себе, остров, с которого в конце концов никто не выбрался, чтобы рассказать о своих душевных метаниях. Ничто не доносится с той стороны — и придраться не к чему, и судить не о чем. Священники против фильма не возражают — канон не нарушен, интеллектуалы не вполне поддерживают — столь неловкие попытки поговорить о вечном претят искушенному знанию. Так и топчешься в недоумении где-то возле этого герметичного пространства и задаешься вопросом: то ли поживился автор за счет христианских добродетелей, то ли открылось в нем что-то им навстречу? И не грешно ли вообще все это дело? Нет ответа.

Есть только один существенный штрих, «костылик» и «подпорочка»: фестивальное турне фильма можно расценивать так, как на это смотрит сам режиссер, — все соскучились по нравственным ценностям. А в оценке нужд сегодняшнего дня его чутье безошибочно.