Два в одном. Режиссерский сценарий Киры Муратовой
- №12, декабрь
- Кира Муратова
-
-
По новеллам Евгения Голубенко «Монтировщики»
ibsp;Ренаты Литвиновой «Встреча с женщиной жизни»
Камера с театральной сцены смотрит в глубину зрительного зала. Центральная дверь в партер отворяется. Входит монтировщик Витя Уткин. Читая монолог Гамлета, проходит по залу, склоняется в оркестровую яму; включает в ней свет.
Витя Уткин обращается к
— Ты убрал? Зачем убирать лесенку?
Мы видим на сцене странно застывшее лицо человека. Оно перекрыто прозрачной тканью.
Витя спрыгивает в оркестровую яму. Начинает переодеваться. Мелькают отдельные части тела, перегороженные пюпитрами. То живот виден, то рука, то оставленные на пюпитре ноты, надкусанное яблоко, очки. Витя жует найденное яблоко и хлеб. Вытирает руки платочком. Перемежает актерский монолог ворчанием, обращенным к смутному силуэту на сцене.
— Набухался… Лесенку убрал… Лесенка ему мешала…
Витя находит искусственный цветок — лилию. Прячет в карман. Выключает свет в оркестровой яме, уходит сквозь дверцу в соседнее помещение под сценой.
 |
| «Два в одном», режиссер Кира Муратова |
Дверца хлопнула, и дуновение воздуха шевелит вуаль на странном лице на сцене. Свет меняется и гаснет.
Витя в помещении под сценой. Включает свет. Тут беспорядочно прислоненные к стенам театральные реквизиты. За сеткой целое куриное хозяйство. Витя бросает курам крошки, говорит:
— Цып-цып-цып, мои кисаньки!
Витя поднимается по лабиринтам и лесенкам на сцену, попутно всюду включая освещение.
На сцене, на приспущенном штанкете, — повесившийся человек, смутный силуэт и лицо которого видны были раньше.
Витя Уткин с перепугу выключает свет. Снова включает. Опускает штанкет с повесившимся.
Это актер в костюме средневекового принца или герцога. На лице грим.
Витя спускает его на пол. Подходит. Ослабляет петлю. Освобождает голову.
Костюм принца белоснежен. Сплошные кружева, шелк, бархат, бантики. В неестественной позе, с болезненно перекрученной, закрывающей лицо рукой лежит бедняга.
Витя хочет поправить позу лежащего, придавая ему более благообразный вид. Поблескивает на руке кольцо. Витя пробует его снять. Вросло. И пальцы распухли. Витя наступает ногой на кольцо, руками тянет за предплечье — не получается никак…
Уборщик Бориска уже несколько минут наблюдает за этой возней. Сначала сверху, с галереи, потом спускается на сцену.
— Витек, ты с мылом попробуй. С мылом всегда снимается. Вон мыло лежит.
Витя, вздрогнув, испуганно отбрасывает руку.
— Я ничего не делаю. Он висит. Я его снял. Зачем ему висеть?
Б о р и с к а. Ну и напрасно. Так не делается. Незачем было его снимать. Сейчас милиция приедет. Я позвонил. До их приезда ничего нельзя трогать. Про колечко я всем расскажу. Как ты колечко снять хотел. А у меня, смотри, какое колечко! Смотри!..
Витя Уткин и Борис-уборщик некоторое время обмениваются невразумительно-казуистическими репликами по поводу показаний, которые предстоит давать милиции, следователю; про глумление над трупом и мародерство, про разные статьи закона… Их диалог затухает, увязнув в своей бестолковости.
Появляется Фаня. Склоняется над повесившимся актером.
Ф а н я. Интересный мужчина. Так неприятно. Даже не верится… Витенька, вы здесь вчера, когда работали, цветок не находили? Цветочек… Вечно эти актеры бросают так, что потом и не найти.
В и т я. Нет, не находил.
 |
| «Два в одном» |
Ф а н я. Ну, Витенька, ты же хороший, посмотри. Может, найдешь.
В и т я. Нет.
Ф а н я. Быть или не быть — вот в чем вопрос. — Она уходит, потом возвращается к Вите, целует его, говорит: — Мне страшно.
Появляются еще четыре монтировщика. Склоняются над лежащим висельником, ужасаются, трясут головами. Двое лезут на колосники, продолжая ужасаться.
Витя Уткин начинает рассказывать:
— Я пришел, он на штанкете висит, ну я его и снял. А Бориска говорит…
Двое лезут вверх, включают механизмы, опускающие и поднимающие театральные задники.
— Осторожно головы! — кричит монтировщик, нажимая на кнопки.
— Осторожно головы! — эхом отражается его голос сверху.
Декорация белого сада уплывает вверх.
Опускается черный задник.
Приподнимается и вновь опускается.
Опускается белый задник.
Образуются бело-черные коридоры из движущихся вверх-вниз задников.
Прибегает актер. Останавливается над трупом. Ужасается. Потрогав руку, вскрикивает:
— Холодная, как лед!
Заплакав, убегает.
Витя ему рассказывает, догоняя:
— Я пришел. он на штанкете висит. Я штанкет опустил…
Подходит еще актер. Молча смотрит. Уходит. Подошедший артист с усами Сальвадора Дали поставленным голосом трагически поет оперную арию про «холодные ручонки, которые надо согреть»… Усатый актер уходит со сцены, продолжая петь. Две-три группки работников театра, перешептываясь, пантомимически выражают свое отношение к происшествию.
Монтировщики Юра и Игорь идут парочкой вдоль сцены, вдоль наполовину перекрывающего их снизу приспущенного задника. Останавливаются над перекрытым задником трупом. Смотрят неподвижно, одинаково склонив головы.
Лицо мертвеца закрыто кружевным жабо. Рука отодвигает кружево. Затем другая рука возвращает кружево на место, закрывая искаженное лицо.
Юра и Игорь стоят, одинаково склонив головы. Потом одновременно, как Бобчинский-Добчинский, зажмуриваются, трясут головами, отворачиваются, хватают нечто, скажем, бутафорскую колонну, несут и быстро, оживленно разговаривают.
И г о р ь. Юра, ты почему опаздываешь? Вечно ты сачкуешь!
Ю р а. Да ты понимаешь, Игорек, завел вчера будильник…
И г о р ь. Ладно, ладно, уж ты такой сачок, я же тебя знаю и всех твоих корешей до седьмого колена. Ты ужасно хитрый жук — работать не любишь.
Слышны голоса:
— Ни хера себе! Это же Борисов! Что с ним, набухался, что ли, с утра? Надо глаза ему закрыть.
Периодически к каждому подходит
— Это на венок?
Несущих колонну Игоря и Юру перекрывает движущийся задник. Снизу видны их марширующие ноги.
А Витя Уткин произносит свое сообщение. Подбежав, некоторое время идет рядом с ними, пока их лица не перекрыло полотнище задника.
— Я пришел… Он на штанкете…
— Надо закрыть веки! А какого цвета глаза у него?
— У него линзы. Голубые.
А Бориска подметает и делает замечания о законности происходящего, об отпечатках пальцев… Периодически и поочередно всех перекрывают движущиеся черные и белые полотнища задников. Иногда видны только ноги, иногда только головы, иногда только голоса слышны
Прожектор из глубины зала прошелся лучом по темному зрительному залу. Ряды стульев, накрытые защитными чехлами, таинственны, как саван. Прожектор, балуясь, уперся в
Юра с Игорем несут вдвоем бутафорское плоское дерево. Идут вдоль движущихся цветных полотнищ задников. Юра на ходу обрывает волочащиеся по полу матерчатые и веревочные отростки, изображающие древесные корни. Проходя мимо Вити Уткина, Юра воровато оглядывается.
 |
| «Два в одном» |
В и т я. Рви, нечего им телепаться. Еще когда делали, я сказал, что оборву. Если я сказал, так и будет.
И г о р ь. Это правда. Если Уткину декорации не нравятся, они долго не протянут, все побьет-поломает.
В и т я. И прав буду: не умеют делать, не хрен браться.
Слышен начальнический голос Владика:
— Витя Уткин, черт побери! Куда ты, собака такой, заховался?
Прожектор вылавливает еще и еще лица: Юра, Игорь, Владик, бригадирша, Борис… Реакции на луч разные. В основном раздраженные.
Витя Уткин бормочет себе под нос, отвечая запоздало начальнику
Владику:
— И чего ты орешь с утра? И чего тебе охота? Видно, жена не так дала.
Луч прожектора, как циркуль, описывает круг по зрительному залу, захватив фигурки двух капельдинерш, снимающих чехлы со стульев.
Монтировщики стоят рядком и привязывают бантиками полотнище задника к штанкету. А сзади продолжается движение опускающихся-поднимающихся полотнищ разных цветов.
Ю р а. Я как чувствовал. Видишь, Игорек, спешить на работу никогда не нужно. Да, Витек, теперь тебя затаскают, показания будешь давать. Нечего на работу первым приходить. А я думаю, что это у меня с утра настроение приподнятое, вроде и не праздник сегодня. Я думал, что Витя спрятался и сало потихоньку жрет, а он отличился.
В и т я. А что, я поесть люблю. Если в меру, то чего не поесть, а хоть бы и сало, правильно я говорю? Быть или не быть — вот в чем вопрос.
И г о р ь. Так, Витя, кончай базланить, мне на тебя смотреть противно, на твою дебильную рожу. У меня руки чешутся, когда тебя вижу.
За их спинами появляется женщина-бригадир.
Ж е н щ и н а — б р и г а д и р. Все в сборе, ну какого стоите? Витя, вяжи задник, Игорь, выноси станки на передний план, Юра, иди с Игорем, выносите станки…
Бригадирша уходит.
Появившийся Владик говорит появившемуся рабочему Карасеву.
В л а д и к. А ты чего? Беги, переодевайся, уже полдевятого, не успеем поставить — вон и будет, как вчера. Ну, какого черта стоите? Бантики впятером вяжете. Витя, ты вяжи, а вы выносите станки.
Ю р а. У нас в театре горе, и я размышляю… (Берет Владика за локоть и ведет его к лежащему телу.) …Размышляю, переодеваться мне окончательно или не стоит по этому случаю. Надо полагать, спектакль отменят.
Игорь присоединился к ним. И Карасев стоит склонившись в горестной позе, качая головой.
И г о р ь. Я переоделся. Окончательно.
Ю р а. Борисов повесился. Вот лежит.
И г о р ь. Витя его снял.
В л а д и к.
И г о р ь. Бориска бегает. Он любит языком молоть, теперь веник в руки нескоро возьмет, пока всем не раззвонит.
Б о р и с к а (подметая). Я веник из рук не выпускаю.
В и т я (привязывая задник). Я пришел. А он на штанкете висит. Ну, я его и снял. А Бориска говорит, не надо было…
Бориска-уборщик снова вступает с Витей в пространные выяснения правил поведения свидетелей, зацепив также темы надругательств над трупом, ложных показаний и презумпции невиновности.
Владик и женщина-бригадир, которая подошла к стоящим над трупом, говорят властно, будто вердикт выносят.
Ж е н щ и н а — б р и г а д и р. Так. Я, как бригадир, считаю, что спектакль никто отменять не будет. Все билеты проданы. Мы не можем уронить честь театра. Работайте, не стойте!
Опять уходит.
В л а д и к. Я, как завпост, считаю: тело пусть лежит, пока милиция не приехала, оно нам не мешает. Работай! Не стой!
Ю р а. Как это «не мешает»? А станки из кармана через него таскать? Я что, прыгать должен, как архар?!
В и т я. Я всегда говорю: нечего спешить… (Распутывает и привязывает сетку, обращается к стоящим издалека.) Я люблю спокойно, без нервов, потихоньку. Зачем свою жизнь гробить? А ты, Юра, трепло. И ты, Игорь — трепло. Я всегда тебе это говорю.
Ю р а (Вите). Ты чьих будешь?
В и т я. В смысле?
Ю р а. В смысле у меня вопросов нет.
В и т я. Приедут, уберут тело.
И г о р ь. Когда ты заткнешься! А?! Виктор?! Я сегодня не в духе, мне очень хочется дать тебе по жирной морде.
В и т я. Я молчу, молчу, я только говорю, что не надо гнать картину, все успеем, а ты еще молодой, я в твоих годах уже был, а ты до моих еще доживи. Миролюбивым надо быть.
В л а д и к. Игорь, кончай, к Вите не приставай, делай свое дело, он свое. Вот бесчувственные!
 |
| «Два в одном» |
Они переходят то и дело с криков на шепот и обратно.
Игорь и Юра носят и монтируют части декорации. Постепенно возникает некая конструкция. Разговор продолжается.
И г о р ь. Может, я слабонервный, может, вид покойника лишает меня способности к созидательному труду?!.
Карасев в это время, откинув кружево с мертвого лица и тут же прикрыв, прижимает ладони к своим глазам и, содрогнувшись, уходит.
В л а д и к. Не морочь мне, Игорь, помидоры. На прошлой неделе вы с Юрой гроб со старушкой с седьмого этажа выносили, а сейчас нервы сдали, да?
Юра и Игорь продолжают монтаж декорации. Они говорят шепотом, периодически пресекая громкий разговор, шикая друг на друга.
Ю р а. Владик, ты не прав: за деньги — это же совсем другое дело. Если ты мне выдашь единовременную прибавку к жалованью за работу рядом с покойником, я готов сгореть на работе.
В л а д и к. Юра, ты бы лучше помолчал, ты все равно мне два дня должен — у тебя прогулы.
Ю р а. Так я же болел.
— А где больничный лист?! — подхватывает, присоединяясь к нападающему Владику, вновь появившаяся женщина-бригадир. — Где больничный лист?! Ты мне его уже месяц несешь.
Ю р а. Я принесу. У меня есть справка.
Ж е н щ и н а — б р и г а д и р. Засунь эту справку себе под хвост. Ее в бухгалтерии не примут, нужен бюллетень.
В л а д и к. А я тебя, между прочим, за эти дни протабелировал.
Ю р а. Тише! Я верну эти деньги, а рядом с покойником работать не обязан. Я не в морг нанимался.
Ж е н щ и н а — б р и г а д и р. «Хочу, не хочу», а ты, Юра, лучше пиши заявление и катись — я не держу.
Ю р а. С какой стати? Мне здесь нравится.
И г о р ь. Юра, ну как ты взял? А? Я тебе тысячу раз говорил: если я внизу беру левой, то тебе, наоборот, правой нужно брать.
Юра пятится, оглядываясь. Они с Игорем
Ю р а. Вечно я делаю все не так: то не так, это не так… Пусть Уткин носит, ишь, хитрюга, сеточку распутывает…
И г о р ь. С ним я не ношу, он мне все руки побил. И всегда нарочно.
В и т я. Игорь, не шуми, сядь, покури, пососи соску.
Игорь в ярости бросает предмет, который они с Юрой волокут. Юра вопит от боли. Все на него шикают.
И г о р ь (не обращая внимания на Юру, кричит Вите). А тебя не спрашивают, заткни пасть, недоносок!
Ю р а (растирает ушиб, говорит задумчиво). У Вити лицо странное. Он мне
Витя слушает, загадочно улыбаясь. Улыбка Джоконды.
На сцене снова Фаня-реквизитор. Путается под ногами, обращается опять к Уткину.
Ф а н я. Ну, Витенька, ты же хороший!
В и т я. Да, я хороший.
Ф а н я. Ну, Витенька, посмотри, может, найдешь цветочек?!
Ю р а. Фаня, как вы можете перед лицом вечности с такими пустяками приставать у тела покойного. Это неприлично, такая мелочность.
Ф а н я. Господи боже мой, он все еще здесь? Пойду погляжу на него еще раз. Так неприятно. Даже представить себе не могу.
И г о р ь. Да вы же чуть не наступили на него только что.
Ф а н я (открывая лицо мертвого). Витя, может, вы его на цветок положили? Я чувствую, мне кажется, он
В и т я. Нет. Здесь и не ищите.
Ф а н я. Как же не искать? Скоро спектакль начнется, что я Тане дам? Это же скандал.
В и т я. Вчера надо было, это не мое дело, до меня не касается.
Бориска-уборщик метет рядом с Витей. Смотрит на Витю пронзительно, всякие знаки-намеки делает, улыбки и гримасы изображает. Удаляется подметая. Витя отворачивается и уходит за кулисы.
Фаня стоит над телом. Рядом актер.
А к т е р. Красивая смерть — жить и умереть на сцене. Это, безусловно, его лучшая роль. Он висел при шпаге?
Ф а н я. Ну что ты, я за реквизитом очень внимательно слежу. Шпагу я у него еще после первого акта забрала.
Появляется Витя с бумажным цветком, воткнутым в вязаную шапочку. Фаня смотрит с улыбкой восторга.
В и т я. Фаня, на, больше не теряй!
Ф а н я. Витенька, умница, я же всегда говорю, что ты хороший, милый мальчик! Ты самый здесь хороший. Самый лучший.
В и т я. Да, я милый. Актер с усами Сальвадора Дали снова здесь и исполняет арию Хозе про цветок, который ему подарила Кармен и который он хранит в тюрьме. Продолжая петь, он уходит со сцены.
В т о р о й а к т е р. Витя, кто вчера делал перестановку в седьмой картине?
В и т я. Не знаю.
В т о р о й а к т е р. А кто же знает?
В и т я. Может, Игорь делал, может, Юра. Это меня не касается, я не мебельщик, мне за это не платят.
В т о р о й а к т е р. Сколько может продолжаться этот бардак? Когда это кончится? Мне опять поломали всю сцену, надо мной же зритель смеется.
В и т я. Не бери в голову, ничего страшного не случилось.
В т о р о й а к т е р. Как, ничего страшного? Я же чуть не упал, у меня серьезная роль, смех в зале — им палец покажи, они смеяться будут, а я чуть не растянулся. Я вас сколько раз просил не ставить мебель на проходе!
Появляются две актрисы: полузагримированные, полуодетые. Они склоняются над трупом. Ужасаются. Плачут.
Увидев Юру, недовольный актер переключается на него.
В т о р о й а к т е р. Юра, ты почему вчера кресло не убрал с прохода?
Ю р а. Я не успел, я не могу везде успеть. И почему ты всюду суешься, я же не говорю тебе, как играть роль?
В т о р о й а к т е р. Но я расшиб колено, так же нельзя.
Ю р а. Под ноги смотреть надо.
В т о р о й а к т е р (уходя). Чтобы это было в последний раз! Неужели трудно убрать с дороги!
Ю р а. Кретин, все над ним смеются. Всегда все виноваты, только не он.
И г о р ь (присоединяясь). Бездарность, самомнение! Я заметил: хорошему актеру ничего не мешает. Борисов был хороший актер, в нашу работу никогда не совался.
В и т я.
Ю р а. Кто неплохой? Борисов?
В и т я. И этот, и Борисов. Оба неплохие.
И г о р ь. А тебя никто не спрашивает, закрой рот.
Произнеся эти слова, Игорь бросает работу, достает сигареты и уходитсо сцены. Юра тоже сразу бросает работу и уходит вслед за ним в кулисы, предварительно обратившись к Вите с загадочным вопросом.
Ю р а. Ты чьих будешь?..
В и т я. Я?
Уборщик Бориска вновь возле Вити Уткина. Смотрит умильно. Говорит обиняками и все с подоплекой. Подметает кругами. Блаженствует.
Б о р и с к а.
Витя стоит угрюмый. Фаня, с цветком, уходит за кулисы в полутьму, оглядываясь на Витю и повторяя: «Ты самый-самый здесь лучший!»
Заинтригованный Витя следует за ней в реквизиторскую. Тут стоят большие, в человеческий рост, нарисованные копии знаменитых ню (Энгр, Кустодиев, Кранах…). Последняя — толстая немолодая женщина… И Фаня неожиданно выступает
Костюмер Катя и ее помощница Верочка стоят над трупом. В руках, прижатых к груди, кипы сверкучих тюлевых юбок, сборчатых и оборчатых. Обе с сосредоточенным острым любопытством, тараща глаза, смотрят в лицо мертвого актера.
К а т я (тихонько, торжественно и монотонно, как причитание). Какие люди уходят. Хорошие люди прибираются потихоньку. Хорошие люди долго не живут. Его любимая роль… возвышенный человек был. Мы влипли… Верочка, что же нам теперь с костюмом герцога делать? Борисов в нем повесился. Звонили Евдокимову, он репетировал дубль, а что ему надеть? Завтра утренний спектакль! Сколько раз я вам, Верочка, говорила, пока все не переоденутся, пока костюмы не соберете, на плечики не повесите — нельзя домой идти. Тысячу раз проверь, все пересчитай. Я сорок лет в театре, а такой накладки ни разу не было.
Она плачет.
В е р а (не отрывая взгляда от лица покойника). Да, я виновата, я во всем виновата, и в том, что Борисов повесился, я тоже виновата.
Тоже плачет.
К а т я. Верочка, не надо передергивать. Я хотела сказать, что вы виноваты в том, что он повесился в костюме. По вашей небрежности.
Плачут.
Ю р а (появляясь в курилке). Я допускаю мысль, что покойный, как натура артистичная, может, и не стал бы вешаться в своей повседневной прозаической одежде. Игорь, дай сигаретку.
И г о р ь. А твои где? Вечно ты стреляешь.
Ю р а (ласково обнимая его). Игорек, ты же знаешь, я не курю.
И г о р ь. Так какого тебе надо?
Ю р а. Да я только здесь на работе курю и, между прочим, вчера пачку «Мальборо» купил, друзья пришли вечером и выкурили.
Курилка — это такое место на лестничной площадке. Театральный люд курсирует, циркулирует вверх-вниз.
Появляется уборщик Бориска.
Б о р и с к а. Уф, всех обзвонил, всем сообщил, милиции нету еще?
Мужички, кто даст закурить, я свои наверху оставил. А где мой любимый Витюня?
Витя, как призрак, возникает в дверном проеме. Он распутывает моток веревок.
 |
| «Два в одном» |
В и т я. Я здесь, где же мне еще быть.
Б о р и с к а. Я тебя не заметил. Ты наблюдаешь за мной, Витюня, ты следишь?
Ю р а. Он трудится, да, Витя? Он распутывает запутанное.
Б о р и с к а. Он дождется, когда я его распутаю. Витя — он такой проказник, я всем расскажу, Витя, как ты с Борисова снимал это самое, ты знаешь, о чем я говорю, Витек?
В и т я. Бреши, бреши, что было — то было, а чего не было… придумать можно что угодно, правильно я говорю?
И г о р ь. Витя, а может, это ты его повесил? Кто тебя, тихаря, знает? Шутка. Мрачная шутка. Черный юмор.
Появляется Владик.
В л а д и к. Чего расселись, еще задник цеплять и станок неправильно выставили, давай шевелись. Пришел на работу — работай, не хочешь, уходи отсюда, я не держу, желающих хватает.
Владик так же быстро исчезает, как и появился.
Все встрепенулись, кинулись к рабочим местам. Только Игорь и Юра, которые, обозначив первый порыв, как пловцы в фальстарте, возвращаются к насиженному подоконнику.
Ю р а. Слышь, Игорек, сегодня Федя-плотник должен из отпуска прийти, интересно, он про петуха знает или нет?
И г о р ь. Конечно, ему уже донесли сволочи.
Ю р а. Ну, нас никто за руку не поймал, можно отпереться, сказать — куница задушила, было же так один раз, невезучий он
И г о р ь. Саша все видел, он возле автобуса возился и в щелочку ворот нас засек, только добежать не успел, шестерка. Парадный закрыт был, а пока он до служебного вокруг доковылял… Если этот козел будет приставать — отпирайся. Ух, как я его ненавижу! «Я сидел в зоне! Я сидел в зоне!» Наколок наделал, мужик.
Ю р а. Развел здесь подсобное хозяйство, деревню вспомнил, дома места мало. А все же ловко получилось. И пожарник, этот поц, сейчас бегает, я, говорит, видел из окна второго этажа, как они петуха заманивали, а когда ты с портфелем мимо него прошел на проходной — он даже не пикнул.
И г о р ь. Он и подумать не мог, что в портфеле петуха можно вынести. Тупой, ну и идея, конечно, гениальная…
Ю р а. И как быстро управились — за сорок минут на базар и обратно — оперативность.
И г о р ь. Это ерунда. Наш сейф в бытовке знаешь? Так вот, Алик у нас работал, толстый. Всегда запирал. Принес однажды плакаты — рок-группы разные. На другое утро отпирает — их нет.
Ю р а. Твоя работа?
И г о р ь. Ну а помнишь, кусок паласа пропал с авансцены? А бросились все у себя проверять — и зеркала нет в гримуборной!
Ю р а. Тоже ты?
И г о р ь. Не, зеркало Алик давно унес, а хватились только сейчас, когда Владик палас утащил.
Ю р а. Ну вы и шпана!
И г о р ь. А бархата красного сколько было! Теперь лежит кусок — одна видимость. Владик его от всех прячет, ждет момента подходящего.
Ю р а. Сейчас,
И г о р ь (философски). Да… Есть вещи вечные — скажем, воровство. Хоть при советской власти, хоть при какой… рука свое берет…
Внезапно возникает завпост Наталья Николаевна.
Н а т а л ь я Н и к о л а е в н а. Чего расселись, еще задник цеплять и станок неправильно выставили, давай шевелись, пришел на работу — работай, не хочешь — уходи отсюда, я не держу, желающих хватает.
Быстро покидает курилку.
Юра и Игорь бегут тоже.
Пока они тут болтали, усатый актер с нотами в руках пел хоровую партию из «Кармен». Он остался один в курилке и продолжает петь.
В оркестровой яме собираются музыканты.
Настройка инструментов.
Главный осветитель на сцене дает команды по установке света: куда какой луч направить, узкий или широкий, какого цвета фильтры…
Уже громоздится высокий станок — четырехметровая конструкция. Монтировщики подвязывают, цепляют крючками деревянный щит.
Крики: «Опусти двадцать пятый и двадцать шестой… Подымай!.. Правей! Левей! Выше! Ниже!»
Опускают щит, стараясь точно попасть в проем станка помоста…
На сцене резко гаснет свет.
Г о л о с Б о р и с к и. Черт возьми, мне надо подметать, и ничего не видно, что за дела!
Г о л о с Т а и — о с в е т и т е л я. А мне какое дело, пора проверять свет — у нас мало времени, сцена должна быть готова!
Г о л о с Б о р и с к и. Таечка, ты что, не в курсе? Тебе на проходной не сказали? Такая беда, такое несчастье! У него же никого нет. Даже сообщить некому…
Свет на сцене загорается. Затем в течение некоторого времени меняется группа прожекторов: то из правой ложи, то из левой, яркий, очень цветной, временами снова тьма.
Юра и Игорь
Б о р и с к а.
И г о р ь. Витя, куда идет эта вставка? Этот щит от какого станка?
В и т я. Не знаю, не знаю, сам должен знать.
И г о р ь. Вот сука, знает же, но никогда не подскажет. Он эту сетку теперь целый час цеплять будет.
В и т я. Ну иди ты цепляй, ты же не знаешь куда, тебе бы только ругаться.
Ю р а. Вот гнида, так и хочется дать в обратку. Представляешь, Витя, как я могу тебя припечатать? (Изображает со смаком боксерский прием.) Ты влипаешь в стенку и так, медленно, схватившись за живот, сползаешь…
Он показывает, как медленно-медленно сползает Витя.
В и т я (тоже показывает, балуясь). Сползаю-сползаю…
Ю р а. Ну что, Виктор, давай подеремся? Ты чьих будешь? А? Кстати!
Витя, Юра и присоединившийся к ним Игорь сползают, валяются, дурачась.
И г о р ь. Нет, Витя драться не любит. Не любишь ведь, ну скажи?
В и т я. Я ничего не говорю, я говорю, что меня лучше не трогать.
Медленно осматривая сцену, выходит помреж.
П о м р е ж. Что такое, ребята, уже зрители в зале, а сцена не готова.
Зрителей впускают в зал.
Закрывается занавес.
П о м р е ж. Владик! Владик! Где Владик? Где Владик?! Где завпост?! Где Наталья Николаевна?! Ну куда это годится, я так больше не могу! Сегодня пишу на вас рапорт, пусть разбираются, пусть решают, что делать, мне это уже надоело. Витя, почему задник не загружен, почему мебель не на месте?
В и т я. Все будет в порядке, все успеем, спешить не надо.
Ю р а. А я бы вообще сегодня спектакль отменил. Нужно объявить день траура.
П о м р е ж. Вы ничего не понимаете, вы чуждый театру человек! Что бы ни случилось в театре — представление должно состояться! Смех сквозь слезы — вот главный принцип театра. Зритель ни о чем не должен догадываться. Мы в войну выходили на сцену голодные, падали в обморок от усталости, гримом скрывали следы истощения. Я убежден, покойный на нашем месте поступил бы так же. Актеры потрясены случившимся, но никто, я подчеркиваю, никто не отказался выйти на сцену.
И г о р ь. Война давно кончилась, и если на полчаса задержим начало, это не трагедия. Главное для зрителей — нормальная работа буфета… «Вы любите ли сыр?» — спросили раз ханжу. «Кушать да, а так нет»…
На крики помрежа пришли бригадир и завпост.
Говорят наперебой: «Юра, собирай третью картину. Игорь, иди наверх, перебрось черную кулису…»
Ю р а. Я не помню, что куда идет.
Б р и г а д и р. Все ты помнишь, ты просто лентяй!
Ю р а. А вдруг я не пришел, умер, заболел, что тогда? Мое дело маленькое: бери больше — неси дальше. Ну не могу я запомнить, не могу, а вы начальники!
Б р и г а д и р. Мне такие работники не нужны, ты в театр пришел работать. Не можешь — собирай манатки и катись к чертовой бабушке!
Ю р а. Я работаю. Вот Уткин, сачок, ни хрена не делает. Чуть нести нужно что потяжелее, он в уборной засядет, и кричи не докричишься. Разве не так, Витя? Ты, наверное, там онанизмом занимаешься, здоровья избыток ликвидируешь?
Б р и г а д и р. Витю не трогай, я с ним пятнадцать лет работаю. Таких, как ты, знаешь, сколько промелькнуло! Сотня. И вкалывали не так, как сейчас: мы вдвоем за час декорацию ставили.
Ю р а. А мне какое дело?
Б р и г а д и р. Хватит трепаться, работай, работай, не стой!
И г о р ь. Владик, смотри кулису, хватит? Или еще подтянуть?
В л а д и к. Правый край чуть отпусти. Вот так. Хорош.
Б р и г а д и р. Я звонил в милицию, они говорят, что уже выехали. Я прямо не знаю, сорок минут прошло. Витя, полезай на колосники, там тросик с блока соскочил…
Витя Уткин покидает их и лезет на самую верхотуру… Все выше, выше, выше…
Бригадир хотел было отойти, но возвращается к монтировщикам.
Б р и г а д и р. Юра, Игорь, я чуть не забыл, Федя вас спрашивал, говорит, если попадетесь, он вам шеи свернет. Вы его петуху шею свернули, а он вам скрутит. Я в это вмешиваться не хочу, я вас предупредил. Можно это дело уладить, если вы ему петуха купите — так он просил передать.
Ю р а. Я материально не могу себе позволить купить ему петуха, тем более что за руку он меня не поймал.
Начальники ухВ и т я. А что, я поесть люблю. Если в меру, то чего не поесть, а хоть бы и сало, правильно я говорю? Быть или не быть — вот в чем вопрос.300p/pодят.
Юра и Игорь стоят в задумчивости, чешут затылки.
Высоко над сценой деревянная решетка колосников, паутина тросов, перекинутых через блоки. Витя ходит по балкам, перешагивая аккуратно, чтобы не запутаться. Смотрит вниз на сцену.
Бориска метет белоснежный половик; разогнулся, потер поясницу, огляделся вокруг, подзывает Юру и Игоря.
Б о р и с к а. Мужички, идите сюда, что я вам расскажу по секрету! Пришел я утром раненько… Смотрю… Висит актер Борисов… Бегу, звоню в милицию… Возвращаюсь, гляжу и вижу…
Витя на колосниках весь внимание.
Б о р и с к а (продолжает). …Виктор Уткин! (Указательный палец Бориса уперся вверх, точно направленный в лицо Вити… Витя даже отпрянул…) …Он, Виктор Уткин, вышеупомянутый… актера Борисова из петли вынул, на полу его разложил, на руку его ногой своей наступает и кольцо золотое с камушком драгоценным с его пальца безымянного снять хочет… пытается. Вот.
Бориска вздохнул удовлетворенно, избавившись от гнетущего груза тайны.
Витя стоит над ними, вертит в руке маленький молоточек.
Ю р а. Вот гнида! Дурак, а хитрый!
На сцену тихо вышел Федя, высокий и могучий мужчина; он подошел сзади и схватил Игоря и Юру за шиворот.
Ф е д я. Что же это, ребята, вы херней занимаетесь, а? Я птицу выкормил, ухаживал за ней, а вы мне в душу харкнули.
Бориска с радостной улыбкой принимается в который раз мести белый половик, делая вид, что конфликт на сцене его не интересует.
Витя на колосниках. Он держит молоток двумя пальцами, прицеливаясь и осторожно перемещаясь за Бориской, и когда тот зафиксировался на секунду неподвижно, прислушиваясь, Витя Уткин отпустил молоток. Попал точно в темя.
Бориска лежит на полу. Юра, Игорь и Федя, который держит их за шиворот, обалдело смотрят вниз на лежащего… потом вверх…
Сценический круг сдвигается с места и едет, разворачивая конструкцию. Декорация, как избушка на курьих ножках, стала к лесу передом.
Висельник на кругу подъезжает прямо к их ногам.
Пульт помрежа за кулисами.
П о м р е ж. Начинаем первый акт. Осветитель, Тая, убираем свет в зале!..
В зрительном зале свет медленно уходит, зрители погружаются на несколько секунд в темноту.
Осветительская ложа. В полнакала загораются юпитеры.
Один юпитер включается.
Второй юпитер…
Третий…
Разноцветные их лучи расцвечивают занавес.
Г о л о с п о м р е ж а. Витя, давай занавес.
Работает лебедка. Наматывает трос.
Первый занавес раздвигается. Авансцена ярко светится. Одновременно опускается задник, изображающий фасад дома. Помреж выглядывает от своего столика в кулисах и громким шепотом в микрофон восклицает.
П о м р е ж. Что такое?! Сцена не готова! Закройте занавес!
Первый занавес судорожно дергается туда-сюда… В конце концов закрывается.
Открывается дверь из фойе в зал; появляется тень Ведущего, а потом и он сам. Включается прожектор, сопровождая его движение.
Он идет по проходу к сцене.
В е д у щ и й. Новогодняя ночь! Снег!..
Снег начинает идти в зале. Оживление зрителей.
В е д у щ и й (взбираясь на сцену). Встреча с женщиной жизни… Или тоска по ней… История о дряхлеющей мощи и красоте…
Первый занавес открывается. На фоне второго черного занавеса освещается новогодняя елка.
Под елкой две девушки. Одна блондинка, другая брюнетка. Они то возбужденно разговаривают, то молча стоят, поникнув, пока их не отвлекает шум ветра.
Луч, освещавший Ведущего, гаснет.
Девушки, неподвижно стоявшие, воздевают руки к елке.
П е р в а я д е в у ш к а. Слушай, наверное, это его душа отлетела. Как шумит красиво!..
В т о р а я д е в у ш к а. Жалко его. Жалко его. Все-таки это был конец самого великого мужчины на свете. По крайней мере, так говорили все его женщины. Они были самыми красивыми женщинами в городе, пока и он, и они не состарились. Моя мама мне признавалась, что у него был самый-самый член в мире!.. Да, мой папочка…
Некоторые слова девушка произносит громко, другие, которые кажутся ей непристойными, — на ухо подруге.
П е р в а я д е в у ш к а. И какой неожиданный финал! Ах, как шумит красиво! Это ветер?!
И их ангельские лица затуманились.
Елка уплывает вверх. Девушки уходят за кулисы.
Черный занавес открывается, и Ведущий опять в луче света идет по сцене. В е д у щ и й. А началась история в тот день, когда в квартиру «самого великого мужчины» внесли очередную, долгожданную, им же заказанную картину. Это копия «Обнаженной» Кустодиева…
В монолог Ведущего вклинивается музыка. Музыканты играют вступительную часть к арии Каварадосси из оперы Пуччини «Тоска».
По лестнице вверх несут картину.
Она плывет, просвечивая сквозь ажурное решетчатое ограждение и перила…
Разворачивается на маршах лестницы…
В е д у щ и й. Он давно ей подобрал место. Теперь он мог сидеть за столом, смотреть в окно и переводить взгляд на «Обнаженную»…
Занавес открывает декорацию «Фасад дома». Ведущий в луче света движется вдоль рампы на фоне декорации.
В е д у щ и й. Звали его Андреем Андреевичем. Деньги у него были. Огромная квартира… Огромная… Вот его окно!
Он указывает рукой. Зажигается окно на уровне второго этажа. Силуэт мужчины в окне… Мужчина причесывается. Переодевается… Бреется… Берет телефонную трубку, стучит по рычажку.
В е д у щ и й. Про его мужские достоинства и победы ходили
Указывает на окно дочери. Окно зажигается.
Силуэт дочери в окне. Это брюнетка, одна из девушек, которых мы видели у елки. Оставив на подоконнике только что звонивший телефон, она уходит вглубь, к балетному станку и делает балетные упражнения.
В е д у щ и й. Ее мать, на которой
Дочь Маша берет трубку.
— Что делаешь? — спрашивает она.
Маша ходит по своим комнатам; делает балетные упражнения, вытирает пыль, курит,
— Что делаешь, спрашиваю я. — Алё… Ты меня слышишь?
У Маши в комнатах много игрушек, кукол, всяческая мишура.
В своих смежных анфиладных комнатах отец тоже ходит с телефонной трубкой и чашкой в руках.
Лежит на ковре собака.
Два человека вешают горизонтальную картину с «Обнаженной» на стену.
— Что делаю? — переспрашивает отец. — Сижу, пью чай, смотрю в окно, смотрю на нее, — говорит он загадочно.
— На кого? — спрашивает дочь, в сложной балетной позиции у балетного станка не оставляющая трубку.
— На нее. Мне ее сегодня принесли. Она готова. Висит на стене. Вот сейчас смотрит на меня. С ней даже можно разговаривать. Она очень красива.
Не хочешь ли прийти посмотреть? Двое возятся с картиной.
— Это твоя картина, что ли? — спрашивает опять Маша, изогнувшись в балетно-акробатической позе.
— Да. Это моя новая картина. Да. Она красивая. Да.
Он смотрит на картину, указывая на нее пальцем, и вдруг поворачивается в сторону окна.
Его палец еще указывает на картину с обнаженной, а глаза, пристально прищуриваясь, смотрят через стекло окна на…
…сцену театра, где вдоль рампы ходит девочка с собачкой-пуделем на поводке.
В глубине виден заполненный зрительный зал. Падает снег.
Ведущий идет навстречу девочке вдоль рампы. Они оглядываются друг на друга.
В е д у щ и й. Надо заметить, Андрею Андреевичу было лет шестьдесят пять, хоть и выглядел он неопределенно. (Девочке.) Добрый день!
— Добрый вечер! — отвечает девочка и уходит со сцены прямо на улицу в зияющий сбоку просвет двери для доставки декораций.
Там видны прохожие. Там лето.
— Добрый вечер! — говорит Ведущий.
— Добрый день! — отвечает девочка.
Ведущий спускается со сцены и затем, помахав нам рукой, уходит из зрительного зала в боковую дверь. В зале продолжает идти снег.
Девочка с собачкой ходит по внутреннему нарядному дворику. Заснеженные клумбы. Деревья в снегу. Снег идет и идет.
Горящие гирлянды украшают деревья.
Девочка ходит по дворику. Снег. Лампочки разноцветно мигают.
Девочка выходит из дворика через калитку. Снег. Лампочки.
Девочка с собачкой ходит по улице среди припаркованных машин и прохожих. Некоторые — с елками.
Снег идет. Гирлянды мигающих цветных лампочек вдоль окон противоположных домов.
Девочка с собачкой.
Мужчина у окна. На улице видна девочка с собачкой.
Лестница. Маша поднимается в квартиру отца по винтовой лестнице.
Маша поднимается в квартиру отца по ажурной лестнице.
Идет анфиладой комнат.
Маша пришла смотреть новую картину. Постояли. Отец хлопнул дочь по попе. Маша поспешила сесть на стул. Отец подошел к окну…
…Вдруг оживился.
— Смотри, вот она опять идет.
— Кто идет? — не вставая, вежливо отозвалась Маша.
— Девушка. Девушка, выгуливающая собаку. Она здесь
Маша подошла к окну, посмотрела.
— Нет, не знакома.
Отец медленно раздевает Машу. Вернее, только нижнюю половину ее тела. Маша никак не реагирует. Стоит, грызет ногти, смотрит в сторону. Отец сначала берет руку, ласкает пальцы. Она даже откликается встречным движением. Он гладит ее плечо, опускает руку ниже и начинает раздевать. При этом они вяло, сонно разговаривают, как будто ничего не происходит.
Маша повторяет:
— Нет, не знакома я с ней.
— Жаль, я давно уже приметил ее. Она как будто специально ходит медленно мимо моих окон. Нравится она тебе?
— Да она лицо отвернула, не могу понять. Но она слишком молодая…
— Да мне и нужна молодая, хорошо бы сирота, с хорошим лицом, чтобы талия была, грудь стояла… чтобы мыла полы… И вообще, была бы нормальной женщиной… Вообще, я еще не встретил женщину своей жизни, но верю, что встречу. Вот встретил же наш дворник Коля. Пошел выносить мусорное ведро, встретил ее у бачков… Разговорились. Так он домой больше и не вернулся к своей жене. Как был в тапочках, в «тянучках», с ведром — так и пропал. Встретил женщину своей жизни и пошел с ней.
— Ты так хочешь?
— А чего не бывает в жизни! — Отец прищурился. — Вот хочешь жить со мной?
— Ты уже спрашивал.
— Ты не ответила мне.
— Папа, но я же твоя дочь.
— Ну и что? Я же не воспитывал тебя. Я узнал тебя, когда ты была взрослая. И потом, Гёте жил со своей дочерью.
— Нет, — сказала дочь.
Достала из нагрудного карманчика конфету, развернула фантик, прочитала: «Ромашка», съела конфету.
— Иди, — с вялой скукой сказал отец и брезгливо оттолкнул ее плечо.
Маша подхватила одежки и надела трусы.
Он остановил ее, поднял указательный палец и сказал:
— Я в молодости, когда бедный был, с художниками на чердаке жил.
Выпить-погулять любили. Однажды две птички к нам залетели на огонек. Выпивкой прельстились. А дружок мой к ним пристал с требованиями. Они ни в какую. Он взял ножик…
Отец достал из кармана нож…
Маша вздрогнула, отшатнулась, закричала. Отец продолжил:
— Платье на одной задрал — вот так, резинку оттянул — вот так и резанул — вот так.
Отец с размаху разрезал резинку.
Маша убежала.
Отец остался один. Быстро двигаясь, циркулирует из гостиной в гостиную.
Пометавшись некоторое время, звонит Маше.
Собака изумлена. Смотрит, поворачивая за ним голову.
Маша в своей комнате пылесосила. Взяла трубку.
— Что делаешь? — спросила она.
— Смотрю на картину, разговариваю с ней.
— И что?
— А она мне отвечает, — сказал отец. — Оказывается, с ней можно разговаривать.
Он вешает трубку. Разглядывает ширму. Створки ширмы со стоящими обнаженными женщинами.
Отец подошел к окну с цветным витражом; приоткрыл его узкой щелью, прижался глазом. Вошли звуки улицы.
В е д у щ и й (за кадром). Потом пошел дождь со снегом. Он сел у окна. Стал разглядывать проходящих мимо женщин. Он был страшно одинок…
Праздничная толпа на улице. Снег.
В е д у щ и й (за кадром). …Страшно одинок. От тоски он налил себе рюмку водки и выпил залпом. Вдруг он увидел ту самую девочку с пуделем. От ветра со снегом она зашла в арку противоположного дома и стояла в ней, как будто пережидая. Возбужденный Андрей Андреевич позвонил своей дочери. Глаза его горели…
Мы видим все это время праздничную толпу. Преобладают яркие разнообразно красивые женщины… Две, три женщины в праздничных полумасках. Мужчины с елками.
Еще красавицы… И рядом с ними девочка с собачкой.
Толпа и девочка с собачкой в толпе. Снег всегда. Идет и лежит повсюду.
Андрей Андреевич говорит в телефонную трубку:
— Беги скорее в арку напротив! Там стоит она! Иди познакомься с ней, а я подожду тебя дома.
— Кто стоит? — не понимает Маша, но уже подходит с телефоном к своему окну.
— Та девушка с собачкой. Может быть, это моя женщина, иди познакомься с ней и приведи ее ко мне.
— Прямо с собачкой?
— Как угодно.
— Но я не умею знакомиться с женщинами в подворотнях. Это
— А со мной она точно не пойдет. А так ты приведешь ее ко мне, она и привыкнет.
Глаза его горят.
Оба они стояли у окон, каждый в своей квартире, смотрели и разговаривали друг с другом по телефону.
— Все, она ушла. Я просто в бешенстве, — сказал Андрей Андреевич. — Я совершенно один остаюсь в эту праздничную ночь. И в этом, в этом виновата ты! Если ты меня сегодня с кем-нибудь не познакомишь, я обижусь на тебя до самой своей смерти, перепишу свое завещание в пользу… библиотеки… Все, я жду тебя еще ровно час. Выбирай.
— А если я никого сегодня не найду? — робко, с ужасом спросила Маша.
— Тогда приходи сама.
Он положил трубку и зарыдал.
Маша зарыдала.
Андрей Андреевич выпил еще рюмку и стал опять звонить Маше.
Как только Маша услышала звонок, она тут же выдернула телефонный шнур, чтобы не слышать этих пронзительных гудков. Подумав, пошла выключила в обеих комнатах свет. Села в углу. Ждать пришлось недолго.
Отец пошел к ней сам. С собакой. В пальто.
Спустился по ажурной лестнице.
Спустился по винтовой лестнице.
Собака, опережая, бежала по ступенькам.
Сначала он просто звонил в дверь. Потом закричал:
— Я знаю, что ты дома. Открой.
Маша стояла у самой двери…
…Прислушиваясь.
Потом он стал колотиться к ней. Потом, устав, крикнул:
— Если ты не откроешь, я поломаю тебе дверь. Как ты потом будешь без дверей?
Собака спокойно наблюдала за его действиями.
Маша молчала. Она даже отошла к станку, попыталась отвлечься балетными экзерсисами. Снова вернулась к двери. Потом она услышала странный звук — будто
Отец описал ее дверь. Закончив, он крикнул:
— Я пошел за топором. Приду через час, если ты сама не позвонишь.
Собака подняла лапу и тоже написала на дверь.
Когда он ушел, Маша открыла дверь, увидала лужу и поспешила к телефону.
Он поднимался с собакой по винтовой лестнице…
Поднимался по лестнице с ажурными перилами…
Ускорял шаг, спешил к телефону.
— Я приду через час с подругой, — сказала Маша ледяным голосом.
Положила трубку. Снова набрала номер.
Он схватил трубку, сказал строго:
— О? кей. С подругой.
Он схватил скатерть. Взмахнул скатертью над столом, но не достелил скатерть, переключился на ящики со складной елкой, стал вытягивать елку из ящика, но бросил и это на полпути, ушел из комнаты.
Маша в своей квартире надевала пальто. Не попадала в рукава. Смотрела в окно. Приложила руки домиком к стеклу и лоб прижала.
Отец гулял по дворику. Снег. Идет не переставая. Собака уныло ходит за хозяином. Лампочки гирлянд весело мигают.
Гуляет, поднимается на крыльцо… Открывает дверь в дом.
Маша стукнула кулаками по раме. Выбежала из комнаты.
Андрей Андреевич входит из внутреннего дворика в дом.
Дверь не закрывает.
Вытирает лапы собаке. Проходит мимо сияющей свечами елки.
Стягивает с себя пальто. Снимает одну перчатку…
Начинает подниматься по ажурной лестнице, волоча пальто по полу. Останавливается, поворачивает вниз. Спускается все медленнее и медленнее.
Снова в нижнем зале, где елка.
Ложится на пол. Накрывается пальто. Натягивает пальто на лицо, на голову.
Собака ложится рядом.
Дверь во внутренний дворик распахивается. Снег. Ветер задувает снег в комнату. Огни свечек на елке колеблются.
Распахивается одна дверь.
Распахивается другая дверь.
Распахивается окно в верхней гостиной. Снег летит в комнату.
Андрей Андреевич все так же лежит на полу ореховой гостиной.
Маша и Алиса входят в дом с улицы… Снег влетает за ними. Алиса — блондинка, которую мы видели у елки.
Девушки снимают пальто.
Поднимаются по ажурной лестнице.
Проходят анфиладой в мраморную гостиную.
Маша закрывает распахнутое окно. Оглядывает пустые комнаты. Выходит.
Алиса тем временем у зеркала прилаживает лилию к своей прическе. Лилия не держится. Алиса оставляет ее у зеркала.
Девушки спускаются по ажурной лестнице. Входят в ореховую гостиную, освещенную свечками елки. Вглядываются в лежащую на полу фигуру. Маша включает свет.
— Папа! Андрей Андреевич! Вот! Алиса!
Маша указывает на свою спутницу.
Андрей Андреевич поднимается. Он растрепан и щурится на свет.
Но мгновенно преображается при виде высокой блондинки.
Та выжидательно смотрит. Милостиво улыбается. По его взгляду понимает, как он восхищен.
Он восхищен. Апатии, депрессии как не бывало. Разительная перемена. Андрей Андреевич чрезвычайно агрессивно любезен. Двигается быстро, увлекая девушек за собой… Запирает дверь во внутренний дворик. Запирает ставни окон ореховой гостиной. Снимает с Машиной груди висящую на шнурке связку ключей, спросив:
— Ты закрыла входную дверь? На два оборота?
— На один… — растерянно отвечает дочь.
— Надо на два, — говорит отец и идет…
…К входной двери. Запирает дверь. Показывает Маше две связки ключей в обеих руках.
— Вот твои. А вот мои. А этот от твоей комнаты. Она же заперта?
Кладет обе связки к себе в карман брюк и ведет девушек… Опять по ажурной лестнице… Собака замыкает шествие. И опять анфиладой… Гостья оглядывается на собаку. И опять к шелковой гостиной.
— Осторожно! Собака слушается только меня! И очень строга к красавицам. Ревнует. Выйти можно только через ее труп! — говорит он быстро и весело. — А ты предупредила, что мы вместе встречаем Новый год и никаких мам?
— Что такое «никаких мам»? — спрашивает Алиса.
— Это значит: «Мне надо к маме, меня ждет мама»! А на самом деле стоит и ждет какой-нибудь мужик, и не надо меня обманывать, — сурово говорит Андрей Андреевич, задавая зловещий и одновременно интригующий тон встрече.
— Ага, — говорит Алиса, она в восторге от дома, пересаживается со стула на стул, с дивана на диван, бормоча: — Как мягко! Как красиво! Как удобно! Как странно!
— И звонить я тоже никому не дам, — продолжает хозяин. — Телефон
Он выдергивает шнур из розетки и действительно запирает аппарат в сундук. Алиса смеется. Он тоже смеется.
Открывает шампанское. Пьют. Садятся за стол с белой скатертью.
Маша включает в розетку шнур от елки, и огонечки гирлянды вспыхивают в ящике, где елка. А Маша вытягивает елку наружу.
— То, к чему я так стремился, достигнуто, — говорит меж тем Андрей Андреевич. — Две красавицы сидят передо мною.
Андрей Андреевич вскакивает и пересаживает девушек за другой стол в другой гостиной.
Шампанское, цветы и фрукты стоят в каждой комнате.
Он смотрит на них, затем прикрывает глаза ладонью.
Длинная пауза. Он снимает наконец забытую на руке перчатку.
Собака смотрит на них.
Все молчат.
Андрей Андреевич отводит ладонь от глаз. Глаза опущены, но он улыбается. Потом поднимает глаза на Алису.
— Я лично не считаю себя красавицей, — кокетливо, но уже не таким уверенным тоном говорит Алиса.
Она явно притихла и призывно смотрела в сторону Маши.
— Андрей Андреевич, мой папа, мне уже однажды ломал двери топором, а меня тогда действительно не было дома, — произносит Маша.
— Ну, извини, извини, — отвечает он. — Ты тогда уезжала совокупляться с
— Так ты же их и поломал, — парирует Маша.
— Так ведь он с тобой спал, а не я тогда, — говорит он убедительным тоном. — Такова логика.
— Ладно, давайте выпьем, — примиряет их Алиса.
— Вот хорошая девушка какая, — хвалит ее Андрей Андреевич.
Они выпили.
Алиса встает, кружится, показывает, вертя пальцем в воздухе, как кружится ее голова и как вертится вокруг нее вся комната, опять смеется, возвращается за стол.
— Зря ты так сильно накрасила губы. Без краски гораздо красивей, — начал Андрей Андреевич, сильно прищуриваясь на Алису и держа у правого глаза сигарету.
Маша тем временем разворачивает огромные блестящие елочные шары и гирлянды. Обворачивает себя гирляндой, как боа, пританцовывает.
А Андрей Андреевич, неожиданно протянув левую руку с белоснежной салфеткой, вытирает Алисины губы. Алиса растеряна.
— Хотите фотографироваться? — спрашивает он.
— Все девушки хотят фотографироваться, — говорит Маша.
Он выходит за фотоаппаратом.
— Боже! Какой ужас! — только и произносит Алиса. — Какой ужас! —
Он возвращается с полароидом. Во рту — клыки вампира.
— Что ты сказала, моя красавица? — ласково напевает он и, щелкнув фотовспышкой, снимает игрушечные клыки и хохочет.
Девушки вздрагивают от неожиданности. Фотография брошена на стол. Изображение проявляется. Лица на фото вышли неважно, главное, перепуганные. Он пытается порвать фотографию, но это у него не получается.
— Какие страшные, — говорит Алиса.
— Какие есть, — отвечает Андрей Андреевич, о
Опять длинная пауза.
— Может, посмотрим, что там по телевизору показывают? Ведь скоро будет поздравление народу, — говорит Алиса.
— Я это говенное телевидение смотреть отказываюсь, — заявляет Андрей Андреевич. — И блядских газет я не читаю.
Девушки молчат.
— Может быть, выпьем? — опять предлагает Алиса.
Маша молча и
— Как это ты при папе не стесняешься курить? — спрашивает полутрезвая Алиса. — Вы ей не запрещаете?
На вопрос никто не отвечает.
— Вот что, — говорит папа, — будем фотографироваться, но не в таком виде. Ваш вид меня не устраивает.
— Я голая фотографироваться не буду, — поспешно отвечает Маша.
— Как с вами скучно, — сказал Андрей Андреевич. — А так на вас пленку тратить жалко. — Что вы такой жадный? — спрашивает Алиса. — Надо скрывать эту черту характера, если она присутствует.
— Нет, я не жадный, но когда жадничают по отношению ко мне, мне тоже неинтересно.
— Ну ни фига себе! — восклицает Алиса в восхищении от Андрея Андреевича. — Ну, у вас и ответики. Надо придумать для вас побольше вопросов.
— Валяй, — соглашается он, добрея.
Он раскладывает ширму, в створки которой вставлены копии знаменитых картин с обнаженными женщинами, и ножом протыкает лица, вырезая круглые дыры.
Схватив девушек за руки, он ставит их за ширму, так, чтобы их лица
Совмещенные с телами на картинах лица Маши и Алисы сфотографированы. Андрей Андреевич ведет Алису и Машу в другую комнату. Собака за ними. Он отпирает дверь с лестницы в белую прямоугольную комнату. Входят туда. Ставит пластинку. Звучит ария Каварадосси из оперы «Тоска» в исполнении Пласидо Доминго. Девушки слушают, поначалу завороженные трагической красотой музыки.
Андрей Андреевич многократно переставляет иголку на пластинке, заставляя их опять и опять выслушивать финальную музыкальную фразу арии.
Потеряв терпение, девушки начинают смеяться. Неудержимо хохотать. Смех. Смех. Смех.
Он тоже посмеялся вроде бы. Потом разбил пластинку. Потом поставил другую —
—
Стрелки на больших напольных часах показали двенадцать, и часы пробили. Все встрепенулись и встретили Новый год. Пролилось шампанское. Волна опьянения. Особенно опьянела Алиса. Туманные глаза, зыбкая улыбка. Маша включила телевизор. Там появился
— И в завершение я покажу вам ее. Я открою для вас тайную мою комнату, где стоит она! Кровать для женщины моей жизни, которую я скоро встречу и на которой я буду ее ласкать!
Говоря все это, Андрей Андреевич раздернул занавес и, остановив их в отдалении, указал на огромную, посреди округлого помещения царственно возвышающуюся на подиуме, в сущности, привычную по формам сверкающую, белую металлическую кровать с никелированными шарами. Он зажег три свечи в старом подсвечнике, занес его над постелью.
— И представляете, — сказал он торжественно, — если на эту черную, бархатно-черную кровать… на эту черную постель… представляете, если сюда положить красавицу со сверкающей белоснежной кожей?!!
Девушки переглянулись.
— Но она разве не… черная она? — проговорила недоуменно Алиса.
— Представляете?.. — Андрей Андреевич отошел от кровати, прошел между ними и задернул занавес, но, проходя между ними и оказавшись к нам спиной, лишь на мгновение оглянулся, слегка улыбнулся и повторил: —
На эту черную-черную кровать…
— Мне пора. На смену мне пора, — сказала Алиса. — Спасибо. До свидания.
Андрей Андреевич сразу помрачнел, как туча, стал страшен. Лицо его сморщилось и резко постарело, выдавая возраст. Он погасил свечи, зажег электричество.
— Значит, так, — сказал он. — Вы не выйдете отсюда до тех пор, пока я не кончу.
— Как это «не кончу»? — в своем стиле заспрашивала Алиса.
— А так! — враждебно огрызнулся Андрей Андреевич и замолчал.
— А! Вы имеете в виду секс? — сказала Алиса.
— Да, он имеет в виду секс, — сказала Маша.
Обе рассматривали его лицо… Его лицо. Он опять курил. Маша тоже закурила. Он дал ей прикурить.
— Но если мне совсем не хочется, — сказала Алиса. — Я совсем не расположена…
Они стоят в отгороженном занавесом прямоугольном помещении. Здесь диапроектор, телевизор, кассеты, диапозитивы.
Андрей Андреевич взял с полки диапозитив, вставил в диапроектор.
— Порнографию будешь смотреть? — спросил он.
— Для чего?
— Для подготовки. Я тебя понимаю.
Зажглось изображение. Несколько порнографических картинок в старинном стиле сменяют одна другую.
— Но я, например, голодная. Я есть хочу, — сказала Алиса и отвернулась от изображения.
Собака, глубокомысленно склоняя голову набок, смотрела в диапроектор.
— Сейчас я вас попитаю, — сказал он, сверкая глазами, и, схватив их за руки, поволок…
…По винтовой лестнице…
…По другой лестнице, ведущей на чердак. Фонарик в руках разрезает тьму.
…В чулан, набитый съестными припасами… Собака сопровождала их.
И чего только здесь не было… Висели даже окорока, и было холодно.
Он схватил трехлитровую банку с красной икрой и протянул Алисе.
— Вот ложка! Вот хлеб! — Он распечатал нарезанную буханку. — Ешь! Ешь скорее! Здесь холодно.
— Да! Холодно! — сказала Маша и принялась есть конфеты.
Алиса обреченно ела икру. Маша ела конфеты, произнося их названия
и начинки. Он пристально смотрел, когда девушки наедятся.
— Да, здесь холодно. Здесь чердак, — сказал он.
Слышно, как вопят кошки.
— Вот слышите, как кот кричит-страдает… — Он закричал, показывая, как орет кот. — Вот и я так же страдаю страстно!
И он снова закричал, мастерски имитируя вопли кошек.
Алиса проглотила кусок хлеба и вдруг, сочувственно исказив лицо, стала ему «подпевать»: то ли плачет
Потом Алиса опомнилась, что ли, потрясла головой, зажмурилась, рас-
крыла большие глаза и произнесла интеллигентно:
— А вы почему не едите?
— А я не хочу есть, — отрезал он.
— Вы очень целеустремленный, — сказала Алиса. — Давно у вас не было женщины? — как доктор, поинтересовалась она, разжевывая бутерброд.
— Давно. Охуительно давно! — ответил Андрей Андреевич, почти как ребенок.
— Мда… — только и произнесла Маша.
— А вот как вы будете с Машей, например, спать? Она же ваша дочка! — не унималась Алиса, намазывая себе новый бутерброд.
— А мне наплевать, вы и сами разберетесь, с кем мне спать. Если тебе жалко Машу, пойдешь одна.
— Ага, — сказала Алиса. — Ну вы крутой.
— Да, я крутой. Не люблю этих ваших молодежных словечек.
— Ну вы крутой!
— Ну что, поели?
Маша взяла еще конфету, развернула фантик, прочитала название:
— «Мишка косолапый».
— А если мы откажемся? — переглядываясь с Машей, спросила Алиса.
— Тогда вы отсюда не выйдете.
— А как это?
— А так.
— Вы очень немногословны.
— Да, я такой.
Алиса отложила бутерброд.
— Ешь, ешь, я никуда не тороплюсь, например, — сказал Андрей Андреевич.
Вдруг девушки встрепенулись, как по команде, и обе рванули по лестницам.
Три лестницы.
Собака встала…
…И спускается следом.
Три лестницы.
Андрей Андреевич не побежал за ними. Сел спокойненько на стул. Девушки подбежали к двери, схватили свои пальто. Подергали дверь. Все замки закручены.
Собака подошла и легла у двери. Они повесили пальто и убежали. Пробежав мимо белого камина, скрылись за зеркальной дверью туалета. Защелкнулись на щеколду. Стоят в тесноте.
— Что это такое? И это он самый потрясающий мужчина в мире? — сказала Алиса Маше.
— Он тебе не нравится? — спросила Маша. — Совсем-совсем? Все женщины влюблялись в него. Он же не любил никого. Теперь он остался совсем один… Ты просто притворяешься. Зачем ты тогда сюда пришла? — Маша уже злится.
— Он мне нравится, — прошептала Алиса. — Он умный. Он красивый…
— Он богатый! Он старый! Да? — продолжила Маша. — Он умрет, и все останется тебе, да?
— В моей голове, как калейдоскоп! А если он никогда не кончит?
Маша пожала плечами:
— На самом деле он действительно нас не выпустит.
— Слушай, он мне обещал купить швейную машинку. На второй этаж.
— Здесь на второй этаж?
— Да, представляешь!
Маша ударила Алису, та ответила. Подрались в тесном помещении туалета.
Алиса внимательно смотрит на Машу и спрашивает:
— Ты с ним не спала?.. Или спала?
Маша качает головой.
— Нет?
Маша снова качает головой и отвечает:
— А что бы я ни сказала, ты же все равно не узнаешь, правду я говорю или неправду.
— Ты права.
Андрей Андреевич прошел мимо белого камина к зеркальной двери туалета. Стоял босиком у двери, чтобы не слышны /pp были его шаги, и подслушивал их. Собака стояла рядом. Наконец ему надоело, он громко сказал:
— Дверь тонкая. Я ее могу быстро высадить. Давайте решайте.
Дверь открыла Алиса.
— Тогда идите помойтесь, — сказала она.
— А я чистый, — парировал он.
— Откуда я знаю… Идите помойтесь.
— Ну ладно… Могу помыться. Тогда идем, я покажу тебе, где лечь.
Теперь уже вдвоем они подошли к парадной кровати.
Свечи сгорели ровно наполовину.
Она прилегла, не раздеваясь. Он наклонился над ней, нависая немного морщинистым лицом.
Она провела рукой ему по щеке. Тихонько напела конец музыкальной фразы из его любимой арии Каварадосси, сказала:
— А вдруг вы никогда не кончите.
— Ну, ты должна постараться, — ответил он.
— А как это, постараться? Как это?
В это время Маша шарила у него по всем карманам, по всем курткам… Открывала и закрывала все ящики и шкафчики — она искала ключи.
— Ты не будешь никуда выходить а ноги будут приучены лежать у меня на плечах, — говорил он Алисе.
— Но ведь это же больно, все время держать ноги задранными. Ведь там тянутся мышцы! — возмутилась она.
— Да, я не подумал. Я подрежу тебе эти мышцы, чтобы они у тебя не тянулись.
— Так что же, они у меня будут болтаться, когда я буду ходить в естественном положении?
— А ты не будешь ходить. Ты будешь все время лежать на этой кровати и держать ноги у меня на плечах — вот это будет самое твое естественное положение. Разденься.
— Я не могу при собаке, — сказала Алиса.
Он вывел собаку и вернулся.
— Ладно, — сказала она ему в конце концов. — Идите мойтесь, я чувствую от вас запах.
Андрей Андреевич вышел.
Алиса полежала еще немножко. Потом закрыла лицо руками и тихонько
Подруги встретились в прихожей возле зеркала, где Маша стояла понурившись.
— Ну что? — подошла к ней Алиса. — Нашла запасные ключи?
— Наверное, нет никаких запасных. А эти у него в карманах брюк.
И мои, и его. Он не дурак. Ну, что было? Не бил?
— А что, он будет бить? — спросила Алиса.
На нее напал смех. Этот приступ смеха длится, периодически возобновляясь и затухая, до конца фильма.
— Однажды мы оттаскивали его от одной… Он сидел на ней верхом, весь одетый, она была вся раздета. И, в общем, они повздорили, — с тоской вспоминала Маша.
А Алиса, почти одновременно с Машей, говорила:
— Он положил меня на эту якобы черную кровать и рассказал, как все будет. Вообще интересно, но он предложил одну операцию… И еще мне кажется, он не кончит. Интуиция…
Быстро идут. Мимо белого камина и зеркальной двери. Маша привела Алису за руку к двери ванной; крадучись, шли они вдоль стенки. Тихонько пригнулись, присев, приоткрыли дверь ванной и, вытянув шеи, шептались сквозь шум текущей воды. — И еще я должна тебя предупредить: однажды он гнался за одной женщиной с ножом… Порезал, исколол всю дверь… — гипнотизирующе внушала Маша.
— Это была ты? — спросила Алиса и зажала себе рот ладонью, чтобы не хохотать.
— Как я его ненавижу, — сказала Маша. — Ты не можешь этого понять.
Маша прикрыла и вновь приоткрыла дверь. Андрей Андреевич виден через дверную щель то отражением в зеркале, то мельканием тела и одежды. Вот он влез в ванну, вот он залег и оттуда торчит только лишь его голова… Его голова над краем ванны. Он закрывает глаза и погружается головой и лицом в воду…
Они ворвались вдвоем и схватив его за голову, держали под водой. Причем Алиса хохотала. А Маша приговаривала:
— Отовсюду он всегда выходил сухим из воды, сухим из воды… Ключи в кармане брюк! Сухим из воды! А я подержу! Сухим из воды! Ничто его не брало, всегда выживал… Сухим из воды…
— Ключи в брюках!..
Алиса кинулась и выпотрошила ключи из брюк. Ключи закатились под ванну. Она заползла, достала их, победно помахала ими в воздухе и бросилась вон из ванной, хохоча…
Маша, исказившись лицом, держала отца под водой.
— Сухим из воды… Сухим из воды…
Отпустила и выбежала.
А он, Андрей Андреевич, всплыл лицом над водой, но оставался неподвижен.
Скульптуры — скифские бабы украшают ванную комнату.
Винтовая лестница. Алиса быстро спускается.
Ажурная лестница. Алиса быстро спускается.
Маша нагоняет ее почти кубарем.
Они подхватывают пальто с вешалки. Отпирают входную дверь и выскакивают из дома. Причем Алиса возвращается за забытым у зеркала цветком лилии.
Идут, натыкаются на двоих пьяных. Один сует другого лицом в сугроб. Тот пытается подняться, но приятель снова заталкивает его лицо в снег.
Девушки вынуждены обойти эту сценку с двух сторон и продолжают идти среди пьяных новогодних компаний, веселых и горланящих. Одна из компаний — «моржи» в масках и плавках, с бенгальскими огнями.
— Он так ждал женщину своей жизни, — говорит Маша. — Так получается, что ею стала ты.
— И ты, — смеется Алиса.
Спускаются по узкой лесенке, уходящей под мост. Перед ними арки моста, разрисованные граффити. И вдруг на оклик: «Эй, вы!» — оглядываются.
Наверху узкой каменной лесенки стоит невредимый Андрей Андреевич в черном развевающемся кимоно, надетом на голое тело.
— Зачем вы надели этот черный халат? — спрашивает Алиса. — Вы очень сегодня напились…
— Хочу быть, как дьявол! — отвечает он зловеще и достает длинный нож.
Девушки, завизжав, бросаются в разные стороны.
В кадре кинжал и роза, изображенные на стенке.
В кадр влетает Андрей Андреевич. Он знает, за кем ему гнаться: он выбрал Алису, ринулся за ней, подняв в зажатой руке нож.
Алиса бежит от него то молча, то с чудовищными вскриками. Сворачивает за угол.
Андрей Андреевич появляется
Алиса удаляется.
Андрей Андреевич окончательно устал. Останавливается. Садится в сугроб.
Андрей Андреевич с телефонной трубкой в руке сидит в ванне. Маша трет мочалкой его спину.
Перед ним поднос с чаем на подставке, опирающейся на края ванны.
Лицо его торжественно и трепетно, сурово протрезвленное. Он говорит:
— Так рождается любовь. Диктуй.
—
Он набирает номер телефона. Откусывает кусочек бутерброда.
Появляется трамвай. Идет снег.
Алиса ведет трамвай. Откусывает кусочек хлеба.
Звонок телефона. Она достает трубку, прикладывает к уху.
— Алиска? Это я, — говорит он.
Кабина вагоновожатого.
— Я вас узнала.
— Я слушаю тебя.
— Я вас тоже слушаю.
— Нет, это я тебя слушаю.
Внутри трамвая сидят двое. Это два дремлющих Деда Мороза. Трамвай поворачивает по кругу. Свет меняется. Блики, тени бегут по лицам.
— Так это же вы мне звоните, а не я вам. Значит, это я вас слушаю, — говорит Алиса. — Эй! — зовет она после паузы. — Вы не обижаетесь? Я почему спрашиваю. Потому что я все-таки немного обижаюсь на вас.
— А я люблю тебя, пожалуй, что так.
— Да???
— Алиска! Я скучаю. Я начинаю ждать тебя прямо с этой секунды.
Алиса молчит.
Тогда Андрей Андреевич, прокашлявшись, говорит:
— Черная постель ждет тебя!
— Не черная, а белая! — засмеявшись, отвечает Алиса.
Трамвай удаляется в зимний пейзаж. Навстречу восходящему солнцу.
