Метод. Рассказ

NB. Не забыть, что все началось с бороды. Он говорил, что лицо чешется, — начал растить бороду.

Я завожу досье на человека, чтоб разобраться в его проблемах, — это мой метод работы. У меня уже есть метод, с ума сойти. Я самозванка и уже обзавелась методом. Но что делать, раз назвалась. В конце концов я действительно человек методичный. Работу получила по знакомству, это понятно. Рекомендация, в общем, липовая, но в частностях правдивая. И не моя вина, что они ей поверили. И что на собеседовании я произвела на них «самое благоприятное впечатление». Мне дали кабинет. Телефон, компьютер, факс, ксерокс, мобила, папки, ручки, карандаши, бумага. Что еще надо для трудовой деятельности? Чайник. Имеется. Фирмы Bosch. Чашку я принесла из дому, чтобы что-то было неказенное.

— Вам нужен помощник, — сказал мне директор.

— Да, — согласилась я.

Я представления не имела, нужен мне помощник или нет.

— У вас есть кандидатура?

— Да.

«Кто?» — думала я по дороге домой.

В электричке думать трудно, особенно поздним вечером, когда темнота съедает все за окнами и только голос машиниста сообщает, где мы. Голос — единственная опора во мраке. Иногда проплывет название станции, освещенное фонарем. Как обломок космического корабля за иллюминатором ракеты. Обломок с надписью «Клязьма».

Я рассмеялась. Тетка напротив посмотрела недоуменно.

Книга раскрыта. Мемуары провинциального актера Ванюшина. Но читать не могу. Меня укачивает.

В помощники я взяла племянника. Он окончил школу на «хорошо» и «отлично», но дальше учиться не хотел, ждал повестки. Высокий, лобастый, большерукий. Ленивый, спокойный и послушный. Сестра говорила о нем: «Мое домашнее животное». Звали его Илья.

В первые дни я читала личные дела. Илья играл на компьютере.

Правила игры были такие. Город, в котором ты ищешь какого-то человека, чтобы убить его раньше, чем он убьет тебя. Ты не знаешь даже, как он выглядит. Ты можешь задавать об этом человеке любые вопросы: рост, цвет глаз, профессия, привычки… Но вопросы должны быть поставлены определенным образом. Нельзя спросить: «Какого цвета у него глаза?» Можно: «У него голубые глаза?» Машина отвечает только «да» или «нет». Решение выбирается методом случайных чисел. В конце концов тебе может показаться, что ты составил полный портрет этого человека. Тем не менее всегда найдется то, о чем ты еще не догадался спросить. То, что отличает этого человека от всех прочих. Хотя бы место его проживания. Фокус в том, что человек, которого ты ищешь, формируется по ходу игры. Вначале он просто не существует. Он появляется лишь с первым твоим вопросом. Но как! Предположим, ты спрашиваешь: «У него голубые глаза?» Машина отвечает: «Да». В пространстве города тут же возникают по крайней мере три голубоглазых человека, неопределенных по всем другим параметрам. Я представляю тьму первобытного хаоса, в которой светятся три пары голубых глаз. «У него есть любовница?» — спрашиваешь ты. «Нет», — отвечает машина. Один голубоглазый становится геем. Другой — верным мужем. Третий кастратом. Четвертый (а может появиться и четвертый) — маньяком-убийцей с психической детской травмой. Кто из них искомый? Строго говоря, все. Вопросы не столько отсекают кандидатов, сколько множат.

К счастью, число вопросов ограничено. После сотого ты знаешь, по крайней мере, пятерых возможных своих убийц. Они двойники, они совпадают по сотне признаков. Тем не менее это разные люди. Но тебе уже некогда выяснять отличия, игра входит в решающую фазу. Охота начинается. Твое спасение — в упреждении. Ты должен первым его убить. Для этого надо убить их всех.

В личных делах, которые я читаю, тоже лишь набор признаков: год рождения, адрес, паспортные данные, фотография. Понять, что за человек скрывается за этими сведениями, трудно. Так что приходится искать другие пути. Мой путь (метод) — записи. Какие именно? Случайно оброненная человеком фраза. Жалоба на головную боль. Мнение о фильме. Досада на ребенка… Что вижу, что слышу, то и фиксирую. По мере возможности. Шестнадцать сотрудников, шестнадцать папок. Шестнадцать характеров, шестнадцать судеб.

За судьбу и характер я не отвечаю. Моя задача скромнее. У человека не должно быть проблем, отвлекающих от работы. По возможности я должна эти проблемы улаживать. Потому и должна знать: условия быта, любовные связи, пристрастия в еде… В каком-то смысле в этих папках — мусор. Из которого не стихи — жизнь. Я не знаю, что мне пригодится, какая мелочь, потому и подбираю все. Но это сейчас. Поначалу я и представить не могла, в чем заключается моя роль.

В субботу я перестирала белье. Затем гладила, смотрела телевизор. На улицу даже не выходила. Перед сном читала Ванюшина. Книга издана на средства автора. Ночью началась метель и продолжилась в воскресенье. Я выходила только за продуктами. Снегу навалило. Дворники не успевали чистить. В магазине я расстегивала куртку и снимала, чтобы вытряхнуть забившийся за воротник снег. После похода я проголодалась. Съела яичницу с колбасой. Открыла книгу.

Мой ровесник написал мемуары. В предисловии он отметил, что хочет осмыслить пройденный путь, уже немалый, не дожидаясь старости, к тому же ее можно и не дождаться. «Я никогда не вел дневников, у меня превосходная память, полагаюсь на нее». Так что это настоящие мемуары, воспоминания в чистом виде.

«Мне хочется вернуться в те далекие времена, и я пользуюсь единственным доступным человеку способом». Ванюшин Егор Константинович, сорока одного года, актер провинциального театра, вспоминает о своем детстве и отрочестве в старинном городе над Окой.

И мне сорок один, и я жила в этом же городе в это же время. И понятен мой особенный, жгучий интерес к мемуарам, к чужой памяти, оказавшейся словно бы и моей. Я многое забыла. Ванюшин напомнил мне. Улицы, реку, у рынка — молочный магазин, похожий на каземат, качели-лодочки в парке над Окой. Я и себя узнала в этих воспоминаниях, хотя никогда не была знакома с Егором Ванюшиным, а он не был знаком со мной. Мы жили на разных улицах, учились в разных школах, он занимался музыкой, я ходила в художественную школу… Но на одной из фотографий в книге с подписью «Из семейного альбома» есть и я.

1 Мая. Демонстрация. Ученик седьмого класса Егор Ванюшин с плакатом «Мир! Труд! Май!». И в толпе различимо мое глупое от счастья лицо. Я была на этой демонстрации, под этим весенним небом, в моих руках трепетал красный флажок. Я насчитала восемнадцать человек, запечатленных фотографом, попавших в его объектив. Дети, учителя. Голуби. Младенец с соской на руках одной из девочек.

Никогда и ничто я не читала с таким напряженным вниманием, с таким самозабвением, как эти мемуары. В них была моя жизнь, хотя автор и знать не знал о моем существовании. Не знал, но помнил.

К понедельнику — а это мой четвертый рабочий день — ветер стих, но снег продолжался. Я побоялась, что автобус опоздает к электричке, и вышла раньше. На работе оказалась первой. В коридорах еще было темно, я шла и включала свет. В кабинете отворила балконную дверь и услышала звон колоколов Иоанна Предтечи. Поставила чайник, включила факс, компьютер. Проверила почту.

Зазвонил телефон.

Директор сказал:

— Как дела? Вы ранняя пташка. У меня к вам просьба. Пропал сотрудник. Вы должны были его видеть в среду, в первый ваш рабочий день. Я тогда вас со всеми знакомил. Он занимается программным обеспечением… Совершенно верно. В четверг он не вышел на работу. Вы не знали? Плохо. Вы должны знать всё. У него была температура. В пятницу его телефон молчал. Вчера вечером мне позвонила его мать. Она живет в Петербурге. Не может с ним связаться, спрашивала, не уехал ли он в командировку.

Я открыла личное дело.

Андрей Сергеевич Казаков. 1961 года рождения. Окончил факультет прикладной математики Московского института инженеров транспорта в 1983 году. Не женат. Детей нет. В нашей конторе прозябал второй год. Сразу по окончании института работал в Ярославле. Три года по распределению. Затем — Москва. Управление железнодорожных перевозок, «Мосприбор», Кардиологический центр, метеобюро, статуправление, архив Московской области…

Я рассмотрела лицо на черно-белой фотокарточке. Позвонила ему домой. Он жил на окраине, снимал квартиру. Автоответчик сообщил, что дома никого нет, и попросил сказать что-нибудь сразу после сигнала. Мобильный отвечал, что абонент недоступен. Что делать дальше, я не представляла. Чайник давно вскипел. Я заварила пакетик в своей чашке. Подошла к балконной двери. Со светлого неба падал снег. В девять появился Илья. Я попросила узнать в Интернете справочный телефон моргов и больниц.

Илья распечатал мне несколько телефонов.

По ним мне ответили, что за последние три дня неизвестных указанного мной возраста и пола в больницы и морги не поступало. Дама из морга посоветовала связаться с местным отделением милиции. Мало ли что случилось в районе за эти выходные. Дни выпали тяжелые: снег, метель, магнитная буря.

— Дай бог, чтобы нашелся, определенность лучше, — пожелала она.

И рассказала о старике, который вышел к стоматологу и пропал. Прошел год. Родные владеют имуществом старика и ждут, вдруг вернется. Пропавший становится призраком.

Илья слушал мои телефонные переговоры. Наверное, он ждал, что я прикажу ему что-то делать. Но я положила трубку и сидела молча. Илья отвернулся к компьютеру.

В час он достал из своего рюкзака сверток. Мать давала ему с собой бутер-броды. Я принесла печенье, сыр, конфеты. Мы поставили чайник. Обеденный перерыв еще не начался, но, в общем, режим работы был гибкий. Директор говорил, что главное — делать дело и делать его хорошо.

Он заглянул в тот момент, когда мы пили чай. На экране компьютера крутилась заставка игры: мужчина раздевает женщину на далеком от земли этаже; из окна небоскреба напротив кто-то целится в мужчину сквозь оптический прицел, стреляет; от одного выстрела погибает не только этот мужчина. Не успев смешать коктейль, падает замертво бармен. Не успев проснуться, погибает пассажир в самолете над морем. Убитые похожи, как близнецы.

За балконной дверью, в желтом сумраке — пелена снега.

— Приятного аппетита.

— Спасибо. Садитесь с нами. Хотите чаю?

— С удовольствием. Очень пить хочу. С утра сплошные разговоры, переговоры. У вас все в порядке?

— В моргах и больницах его нет. Телефоны молчат.

— Что думаете еще предпринять?

— Расспрошу сослуживцев.

— Разумно. Кстати, я тоже сослуживец. Спрашивайте.

Он вдруг широко зевнул.

Илья все время нашего разговора держался отстраненно. Как будто действительно был не человеком, а добродушным и тихим зверем, вроде сенбернара, которого мы держали когда-то. Тем не менее его молчаливое, безучастное присутствие придавало мне уверенность и спокойствие.

Я спросила директора:

— Что он за человек? Каковы его привычки? Манера держаться. Что вы узнали о нем за два года совместной работы?

— У вас курить можно?.. Проще начать с деловых качеств. Аккуратный. Четкий. Мы были довольны. Одевался, я бы сказал, щеголевато. Всегда выбрит, подстрижен, ногти в порядке. Умен. Ироничен. За глупость мог очень обидно высмеять. Полагаю, он ни с кем здесь особо не сдружился. Он быстро соображал, не все за ним поспевали. И память отличная. Я не знаю, были ли у него женщины или еще кто-то. Ничего о его личной жизни.

— Вы не спрашивали, почему он сменил так много мест работы?

— Спрашивал. Но ответ получил неопределенный. Лично мне показалось, что он искал сферу деятельности, которая оказалась бы по сердцу. Профессия позволяет, программисты везде нужны. Даже в цирке.

Но не в цирке, а именно здесь Андрей Сергеевич трудился уже более двух лет. И, по словам его товарищей, уходить не собирался. Хотя при его квалификации мог бы найти фирму, где получал бы значительно больше. Он любил тратить деньги. Любил хорошо одеться, вкусно поесть, любил технические новинки, периодически менял мобильник…

Его кабинет. В небольшой узкой комнате-тамбуре стоят вдоль стены три компьютера. Окно нараспашку, снежная мгла за окном. Горит свет под потолком, горят два экрана, третий — черный, пустой. За ним и сидел Андрей. Стул задвинут. Дым в воздухе, тлеют две сигареты. Кошка лежит на батарее — желтые глаза.

— Это чтобы мышек не было, — сказали ребята.

— А были?

— Была одна, пугала уборщицу.

Они прервали работу, чтобы поговорить со мной об Андрее. Придвинули стул, погасили сигареты. Молодые, только что закончили институты. Я уже просмотрела их личные дела. Коля: закончил физтех, участвовал в самодеятельном студенческом театре, пел под гитару. Сережа: закончил МГУ, мехмат, женат со второго курса, отец двоих детей.

— Чем вы здесь занимаетесь?

Коля: «Мы?»

— И вы, и все.

Сережа: «Это сложно объяснить неспециалисту».

Коля: «И не нужно. Главное, мы занимаемся теоретической физикой и не можем принести никакой прибыли в ближайшие пятьсот лет».

Сережа: «Не преувеличивай».

Коля: «Я метафорически. То, что нашему директору удалось выбить грант, просто чудо. Зарплаты, прямо скажем, небольшие, но работа очень интересная. Для тех, кто понимает. Вот вы, чем любите заниматься?»

— Книжки читать.

— Представьте: вы читаете книжки, получаете удовольствие и деньги в придачу.

— Андрей тоже получал удовольствие?

— Полагаю, да.

Начало шестого, рабочий день подходил к концу. Снег стих.

Илья играл. Я записывала то, что рассказали мне ребята. Вне работы они с Андреем не общались. Я заглянула в бумаги на его столе. Только рабочие записи. В его компьютере — только рабочие файлы. В почтовом ящике — только рабочая переписка и реклама.

В дверь постучали.

— Да, — разрешила я.

Дверь тихо приотворилась.

— Можно? — переспросили из-за двери.

— Да, да. Не стесняйтесь.

Робко вошла женщина. Оглядела маленький кабинет. Часы на стене показывали половину шестого.

— Я слишком поздно.

— Все нормально. Садитесь.

Она присела, оглянулась на Илью.

— Это мой помощник.

— Я знаю. Мне сказали, вы дела улаживаете, если что не так.

— Что-то не так?

— Да нет… Я работаю в буфете. Вы к нам в буфет не заходили почему-то.

— Почему же. В четверг была.

— Понятно. Это меня в четверг не было, сидела с ребенком. Я мать-одиночка, но эту проблему вы вряд ли решите. Не понравился вам наш буфет?

— Дороговато показалось.

— Это вы напрасно, у нас цены умеренные. И пища на всякий вкус. К нам даже язвенники ходят. Андрей Сергеевич у нас любил обедать, говорил, что пирожные лучше, чем в ресторане, а ему верить можно, он в рестораны хаживал. Но дело не в этом. Я хочу сказать, в последнее время с ним что-то случилось.

— Что именно?

— Что-то.

— Почему вы так решили?

— Первое: он стал бороду отращивать.

— И что?

— Не знаю. Может, у него девушка появилась и захотела его в бороде увидеть. Или другая причина. Но не просто же так человек два года бреется, а потом вдруг бросает. Отчего вдруг ему лень бриться стало?

— Вы только об этом хотели поговорить?

— На прошлой неделе, в среду, он ел у меня в долг.

— Вы кормите в долг?

— Нет. Он сказал: «Нина… — меня Ниной зовут, так вот: — …Нина, простите ради бога… — он всегда, если извинялся, то „ради бога“, — …простите ради бога, я оставил дома бумажник, вы поверите мне в долг?» Больше я его не видела.

— Больше его никто из нас не видел, насколько я понимаю.

Мы помолчали. Илья был поглощен игрой; он бежал по крыше то ли за своим врагом, то ли за его двойником.

— Сколько он вам должен? — Сто пятьдесят.

— Я поговорю с директором, думаю, вам вернут.

— Спасибо.

На этом мой рабочий день был завершен.

Ванюшин описал бабу Феню. Она жила в бараке возле железнодорожной бани. Ванюшин был тимуровцем. Они с товарищами покупали ей картошку, таскали воду из колонки, топили печь. Девочки мыли полы. Все они носили красные галстуки. Баба Феня стеснялась, поила ребят чаем, к чаю покупала карамель. Она боялась угореть и потому закрывала задвижку в печи поздно. Весь жар выходил через открытую трубу, и в комнате было прохладно. Баба Феня не снимала дома валенки и теплый платок. В баню она ходила по утрам в будние дни, когда поменьше народу и пар не валит из парилки. После бани устраивала стирку и вывешивала белье во дворе. И можно было видеть всю ее бедность. Белье сохло, обдувалось ветром, пахнущим мазутом, пропиткой для шпал, углем, и потом баба Феня носила этот запах.

Я тоже знала бабу Феню. Она ходила к нашему соседу. Он был ее сыном. Она ходила к нему редко, по праздникам. Поздравляла. Приносила пироги. Невестка поила ее чаем. Я здоровалась с бабой Феней. Она угощала меня карамелькой из кармана. По-моему, она ее специально берегла для меня.

Вот и всё. То, что помнил о бабе Фене Ванюшин, и то, что вспомнила о ней я. Когда-то она помнила и меня, и Ванюшина. Она — точка нашего пересечения.

Читала я, как обычно, в электричке. Дома поужинала, включила телевизор. Позвонила сестра, спросила, как Илья. Я сказала: хороший мальчик. Она спросила, нет ли там интересных мужиков для меня? Я сказала: был один, да куда-то делся. Посмотрела новости. Подумала о бороде Андрея Сергеевича: не собирался ли он изменить внешность, чтобы скрыться от какой-то опасности, угрозы?

Мне приснился сон, как будто я сижу ночью у окна и вижу желтую Луну, она летит по небу стремительно и низко. И я понимаю, что стою не на Земле, а уже на другой планете.

Андрей Сергеевич жил на первом этаже. Высокий Илья смог заглянуть в оба его окна. Дородная тетка наблюдала за нами. Ее собачонка бродила по заснеженной площадке, на которую и смотрели окна Андрея Сергеевича.

— Не знаю, — сказал Илья.

Он выбрался ко мне на тротуар, раздвинув кусты. Отряхнулся от снега.

— Все вроде тихо, пусто.

— Беспорядка нет?

— Там темно, не очень-то разберешь.

— Стой здесь.

По тропинке, протоптанной в снегу, я направилась к тетке.

— Здравствуйте, кажется, вы из этого подъезда? Мы видели, как вы выходили с собакой. В этой квартире живет наш сотрудник. Он пропал, мы беспокоимся. Звонили соседям, но они не в курсе.

— Когда он пропал?

— В четверг с ним говорили по телефону, в пятницу он не отвечал.

— В четверг я, кажется, его и не видела. Но точно не могу сказать. Вы в милицию обращались?

— Да, написали заявление. Морги и больницы обзвонили, конечно.

— Надо бы сообщить его хозяйке.

— Конечно! Только мы ведь не знаем, кто она, где.

— Я тоже не знаю. — Она вдруг задумалась. — Погодите… Зита!

Собачонка потрусила к ней. Была она толстая, седая, с острыми черными ушами.

Поднимались мы вслед за старой собакой медленно, она переваливалась на коротких лапах, вздыхала, подслеповато смотрела на нас снизу вверх. Ее грузная хозяйка тоже шла тяжело и тоже вздыхала.

Она показала нам фотографию. Вынесла в прихожую.

Летний день. Несколько человек смотрят в объектив. И Зита тут же. Стоит, широко расставив лапы, до земли вывалив красный язык.

— Видите, машина? Прямо за нами стоит, «Фольксваген». Ее. Она ездит. И в этот день, видно, приезжала, случайно к нам в кадр ее тачка залетела.

И номер виден.

— Можно? — Илья взял фотографию. — Последние несколько цифр не очень, но если на компе увеличить…

— Вы позволите нам взять эту фотографию? — спросила я умоляюще.

Женщина растерялась.

— Я вас очень прошу. Мы обязательно вернем.

Он сохранился у нас в компьютере, этот летний снимок, с которого смотрят на нас незнакомые люди. В «Фольксвагене» отражается силуэт прохожего.

Обращусь ненадолго к моим тогдашним записям: «Лидия Васильевна сказала, что, разумеется, квартиру сдала по знакомству. Еще три года назад здесь тихо жила ее мать. Она умерла. Лидия Васильевна тогда работала бухгалтером в метеобюро. Андрей Сергеевич работал в нем программистом. Он развелся с женой и искал квартиру. Он всегда производил самое благоприятное впечатление. Немного смущал высокомерием. Но в положительности его и надежности сомневаться не приходилось. За два с лишним года Л.В. только раз пожалела, что сдала ему квартиру. А.С. платил четко, в доме поддерживал идеальный порядок. В этом мы с Ильей и сами смогли убедиться. Л.В. любезно показала нам квартиру».

Мебель была хозяйская. Кроме белья, одежды, некоторой посуды А.С. в доме принадлежали: телевизор, музыкальный центр, набор аудиодисков (в основном классика; Л.В. сказала, что Рахманинов — любимый композитор А.С.) и ноутбук. Для входа в него потребовался пароль.

Мы прослушали автоответчик. Кроме меня, директора и матери, звонила женщина. Судя по голосу, молодая. Голос беззащитный, дрожащий обидой:

— Здравствуйте, Андрей. Это Аня. Я прождала вас на Пушкинской ровно час. Если помните, была метель. Наверное, вы в ней заблудились. Больше мне не пишите и не звоните. И еще. Так ни с кем нельзя поступать, даже с самым жалким человеком.

Голос прервался. Она бросила трубку. Но не выдержала, позвонила вновь:

— Андрей, если с вами что-то случилось, простите!

Мать звонила много раз. Поначалу голос ее звучал бодро:

— Гусенок, привет, мой дорогой! Позвони, как только появишься, у меня есть новость.

От звонка к звонку голос звучал все тревожнее.

— Гусенок, где ты? Я волнуюсь.

Мы прослушали все записи. Илья, сидевший за ноутбуком, вдруг воскликнул:

— Есть!

Он попробовал паролем «гусенок» и благополучно вошел в компьютер.

— Надо же, — усмехнулась Л.В. — «гусенок». Что-то в этом есть… Гадкий гусенок, гадкий утенок. Так и не ставший прекрасным лебедем.

В списке сайтов, на которые выходил в Интернете А.С., мы обнаружили сайт знакомств. Мы решили найти анкету А.С. на этом сайте (предположили, что он ее там оставил, что Аня откликнулась именно на нее).

Поиск походил на обычную игру Ильи. Мы задавали набор признаков (рост, цвет глаз, национальность…), по которым нам и выдавались анкеты. Все они были с фотографиями. Мы очень надеялись на удачу.

— Между прочим, — заметила Л.В., — я со своим нынешним мужем тоже познакомилась по Интернету. И знаешь, что меня зацепило? Не то, что у него вес семьдесят пять при росте метр восемьдесят, и не то, что он английским владеет свободно, а французским — со словарем. Мало ли кто имеет такой рост и так знает языки, человек-то за этим не очень виден, правда? Набор признаков, а не человек. Я просто запуталась во всех этих признаках. Ну, любишь ты музыку. И что? Суть-то твоя в чем заключается? Я потому и сама о себе не составляла анкету. Кстати, может быть, и Андрей так, но будем надеяться… Так вот, меня зацепил не рост, не вес и даже не лицо на фотке, а стиль. Не слова, а то что между словами. Вот почему компьютер никогда не заменит человека, он только слова в расчет берет. Мне, к примеру, никогда не нравились мужики, которые пьют пиво. Я даже запах пива не любила, а теперь ничего, приноровилась, потому что Мишка все-таки пьет пиво. Так что любишь не за то, что у него нос прямой, а за то, что он — это он и никто другой. Стоп.

На выбранной Ильей анкете вместо фотографии была голова рыцаря со старинной гравюры, в шлеме с черными траурными перьями. Сквозь приоткрытое забрало блистали глаза.

— Это он, — сказала Л.В., — могу поспорить.

Рыцарь писал: «Мои желания просты: я не хочу возвращаться с работы в пустой дом. Я хочу, чтобы меня ждали, кормили ужином, смотрели на меня, называли ласковыми словами, чтобы утром мне подавали чистую, выглаженную рубашку…»

— Зачем рыцарю рубашка? — заметила Л.В.

«…Но, может быть, я хочу совершенно другого. И это я буду готовить ужин и подавать завтрак в постель. Не знаю. Не в этом дело. От одиночества устаешь, это слишком крепкий напиток…»

— Точно сказано, — согласилась Л.В.

— Какое он на вас производил впечатление? — спросила я. — Приятное или отталкивающее?

— Ни то и ни другое. С одной стороны, интересный мужчина. С другой — холодный, самоуверенный, надменный. Он бы, несомненно, притягивал, если бы не отталкивал.

— Да.

— Что «да»?

— Я именно это чувствовала, хотя только один раз его видела. В прошлую среду.

— А я, надо сказать, очень давно его не видела. Деньги за квартиру он мне на сберкнижку переводил.

В холодильнике мы нашли яйца, молоко, хлеб.

— Так боялся тараканов, что даже хлеб держал в холодильнике, — Л.В. покачала головой, — чисто, как в барокамере или на том свете. И всегда так, если не считать одного случая. Но ведь исключения только подтверждают правила, как известно.

— Что за исключение?

Она поручила Илье взбивать яйца с молоком. На разогретую сковородку положила кусок сливочного масла.

— Дело давнее. Два с лишним года назад мне позвонил сосед, вот за этой стеной живет, и сказал, что со стороны А.С. все время раздаются какие-то стуки, на звонки по телефону и в дверь он не откликается. Пришлось ехать. Дверь открыла своим ключом. То, что я увидела, может только очень красноречивый человек описать. Все сдвинуто с мест, опрокинуто, вывернуто наизнанку, грязь, бумажки валяются, бутылки, окурки, вонь. Но тихо. Никаких стуков. И А.С. нет. Я, честно сказать, сейчас тоже примерно этого хаоса ожидала. Тогда я оставила записку. Никаких особых эмоций, просто попросила, чтобы он позвонил, когда появится. Ничего убирать не стала. Дверь закрыла и уехала. Он позвонил наутро. И ничего мне не объяснил. И говорил таким тоном, как будто это я перед ним должна объясняться. Что-то невероятное.

Я ему насчет беспорядка и стука. Он, что порядок наведен и больше не о чем беспокоиться, подобное не повторится никогда. Днем, когда, по моим расчетам, он должен был быть на работе, я наведалась. Все было безукоризненно. Я подумала, отказать мне ему, что ли, в квартире. Но сразу не отказала, а потом позабылось.

— А что за стук был? — спросил Илья, принюхиваясь к чудесному запаху жарящегося омлета.

— Не знаю.

Мы с удовольствием поели. За чаем я стала рассуждать.

— Что же нам дальше делать? Единственное направление, в котором можно куда-то двигаться, сайт знакомств. В анкете Черный рыцарь дал адрес почтового ящика на «Рамблер». Мы, правда, не совсем уверены, что Рыцарь и есть А.С., но — почти уверены. Мы можем написать администрации «Рамблер», чтобы они дали нам пароль ящика Рыцаря, чтобы мы могли в его ящик влезть. Объясним, что Рыцарь — наш сотрудник, что он пропал и все такое, пришлем копию нашего заявления в милицию, копию данных из его личного дела. Если они откроют нам пароль и мы проникнем, то сможем связаться с теми, с кем он переписывался. С той же Аней. Возможно, это нам что-то даст.

Наступил вечер. Л.В. сказала, что ей пора домой. Я спросила, сколько времени она готова еще ждать А.С. и не сдавать квартиру.

— Во-первых, до конца месяца все заплачено. Во-вторых… Не знаю, что во-вторых. Потерплю, короче.

Она подкинула нас до метро.

Давно уже закончился рабочий день, и все ушли. Охранник выдал нам ключи. Мы составили письмо администрации «Рамблер», сканировали копию нашего заявления в милицию, сканировали лист из личного дела А.С. и отправили.

— Надеюсь, завтра получим ответ. Надеюсь, положительный.

В электричке я не читала. Устала, да и свет был слишком тусклый, на весь вагон горели две лампы. Зато окна не были слепыми и темными и что-то в них можно было разглядеть, кроме собственного отражения.

Звонок мобильника вывел меня из созерцательности. Вообще-то мобильник звонил у меня так редко, что я не сразу поняла, что это звонок мне.

— Он нашелся, — сказал директор.

— Кто? — не поняла я.

— Андрей Сергеевич. Мне позвонили из милиции, записывайте…

Стыдно признаться, но я испытала разочарование. Как полководец, обдумавший план сражения, обошедший и ободривший все свои войска, все проверивший, ко всему готовый и ждущий только утра, а утром вдруг обнаруживший, что враг ночью ушел с поля боя. Драки не будет.

Над платформами вокзала — стеклянные перекрытия, стеклянные желоба.

Я видела, как со стеклянного неба обрушился снежный ком, рассыпался в воздухе и запорошил толпу, текущую из электрички. Люди изумленно поднимали головы. За вокзалом мела метель, снег не удерживался в стеклянных желобах.

Я замерзала и, шмыгая носом, топталась у табло. Поезд был обозначен, и время прибытия указано, но окошечко для номера пути чернело пустотой. До прибытия оставалось буквально несколько минут. Я обернулась. Илья стоял рядом.

— Привет. Давно ты здесь? Хоть бы голос подал, а то стоишь, как тень.

— А чего, — сказал Илья.

Тут в окошечке появился номер пути. Народ, рассеянно стоявший у табло, тут же поспешил в указанном направлении.

На платформе мы ждали молча. Чего, в самом деле, было говорить? Поезд показался. Он подходил тягостно медленно. Кружила метель над стеклянными перекрытиями.

Меня поразило, что мы сразу же друг друга узнали. Причем она — первая. Из окна проплывающего мимо нас вагона она помахала мне рукой. Я почувствовала, что она машет именно мне — ее взгляд был направлен прямо на меня, — и помахала в ответ. У нее была с собой темно-синяя сумка со сломанной молнией. Илья закинул сумку за спину.

Татьяне Михайловне, так звали мать А.С., идти было тяжело, она хромала. И мы шли тихо. Илья нас не обгонял. Я, кажется, впервые в жизни шла так медленно. Весь мир несся мимо нас, едва не сшибая со своего пути.

— Живой? — сразу спросила меня Т.М.

— Да.

Она заплакала. Шла и сморкалась в платок.

Мы вошли в зал ожидания, чтобы через него попасть на площадь. Перед нами появился седой, загорелый, как будто только что прибыл из какой-то жаркой страны, мужчина. Он бойко спросил:

— Машина нужна?

Машиной оказалась довольно старая «Волга». В салоне было холодно. На заднее сиденье сквозь щели в неплотно задвигающемся стекле намело целый сугроб. Я счистила снег и помогла Татьяне Михайловне забраться в машину. Илья устроился возле шофера. Деньги тот запросил неимоверные, но время было дорого, чтобы искать что-то подешевле или торговаться. По заснеженной, забитой транспортом Москве ехали мучительно долго. Татьяна Михайловна, поминутно всхлипывая, рассказывала о детстве А.С.

— У меня никогда с ним хлопот не было. Стекол не бил, не дрался, даже не курил. Самостоятельный. Я по сменам работала, так он придет из школы, обед разогреет, уроки сделает, еще и пуговицу себе пришьет, если оторвалась.

Она говорила, плакала, спрашивала, что с ним случилось. Но мне нечего было ей сказать, я не знала, что случилось с ее сыном. Я надеялась, то, что она сейчас увидит в больнице, будет уже не так страшно, как вчера. Все-таки вчера мы с Ильей постарались, нашли медсестру, заплатили, и врачам сунули денег… Поначалу мы даже не узнали его. Лежал голый человек, запрокинув голову. Его, видимо, накрывали простынкой, но простынка вся сбита. Лежал, тяжело дышал, колени — в черных пятнах. Запах тяжелый. Близко мы к нему не подходили. Сразу вышли.

— Это он? — спросила я Илью.

Мы посмотрели на номер палаты и вошли снова. Я приблизилась к страшной кровати, заглянула в обросшее лицо. Он. Глаза закрыты, волосы спутаны. Хрипит. Пальцы обморожены, на большом вздулся огромный волдырь, указательный на правой руке почернел, как слива. Палата крошечная, окно законопачено, батарея жарит, смрад стоит. Еще двое на своих койках лежат тихо, смирно, молчат, не ропщут. Только смотрят на нас с Ильей.

— Вы уж, пожалуйста, — сказала я медсестре, — приведите его в порядок, последите, памперс наденьте, покормите, мы завтра утром мать его привезем.

— Все сделаю, все.

Еще бы. Деньги сунули — все сделает, а так — пусть подыхает бомж. Я видела одежду, в которой его привезли, паспорт искала; все мокрое, грязное, вонючее.

— Как его нашли? — вдруг спросила мать.

— Ребята нашли на станции «Лось», на путях. Оттащили к гаражам, вызвали «скорую». Диагноз: алкогольный токсикоз и переохлаждение.

— Что же с ним случилось?

— Не знаю.

Она заплакала.

Мать оставили жить с ним в одной палате (на ночь приносили кушетку из коридора), она кормила его, руку держала, пока он лежал под капельницей. Она его выходила. Он пошел на поправку и захотел снять бороду. Мать спросила, с чего он вдруг стал отращивать бороду, он сказал: «Не знаю».

Мы с Ильей навещали их чуть не каждый день. Приносили еду, деньги давали врачам (директор выписал материальную помощь).

Поначалу А. С. стыдился нас с Ильей. Отворачивался, когда мы входили в палату. И так лежал, пока мы не уходили. Но потом он себя скрутил.

И смотрел на нас, как ни в чем не бывало, — холодно.

Его ждали на работу, и он вернулся. Даже не верилось, что этот надменный, умный человек был недавно в грязи, в ничтожестве, чуть не замерз пьяный на путях, занесенный снегом. Его даже неловко было спросить, что же произошло тогда? Матери он говорил, что не помнит. Указательный палец на правой руке ему отрезали.

Как-то раз вечером мы сидели с Ильей в нашем уже привычном, обжитом кабинете. Была оттепель, мы даже дверь балконную не закрывали. День выдался пустой. Я перечитывала любимые места из мемуаров Ванюшина. Илья играл. Таких тихих, бездельных дней выпадало немного. Чем только не приходилось заниматься: и детский сад искать с подходящими условиями (бассейн, французский, растениеводство…), и устраивать чью-то мамашу в больницу, и пробивать прописку, даже налаживать семейные отношения! Многие сотрудники чувствовали себя мне обязанными, к 8 Марта мне надарили тьму цветов, безделушек, чашек, конфет.

Выдалось затишье, и можно было бы отправляться домой, но я зачиталась и к тому же только что заварила себе чай, а Илья чуть не с головой влез в компьютер, и волосы его светились голубоватым нимбом от экранного света.

Нам позвонил снизу охранник и спросил, не ночевать ли мы решили остаться на работе, все уже ушли, даже директор. И мы увидели, что за окном темно, и стали собираться. Илья отключал компьютер, когда я спросила, убил ли он сегодня своего врага?

— Нет, — ответил Илья смущенно.

— Что ж так-то?

— Я больше в эту игру не играю.

— Неужто надоело?

— Не в этом дело. Вас вчера не было…

— Я Крымову насчет прописки моталась.

— Я знаю. Не в этом дело. Я вчера в буфет пошел, я там последнее время пирожки беру, очень вкусные.

— С повидлом?

— С мясом. Не перебивайте, пожалуйста.

— Молчу.

— Взял пирожки, вижу — А.С. сидит. Один за столиком. Я взял и подсел к нему. «Можно?» — «Пожалуйста». Он ест суп какой-то, я пирожок жую. Молчим. Неудобно. Я спрашиваю: «Как дела?» Он: «Нормально.

А у тебя?«- «Тоже вроде нормально. Только делать сейчас нечего». —

«Не скучно без дела сидеть?» — «Я без дела не скучаю». И рассказал про игру. Он задумался. Я решил, что о своем, хотел уже извиниться и уйти, а он вдруг усмехнулся и говорит: «А представь, что тот, кого ты ищешь, это — ты сам и есть». — «Как?» — «Очень просто. Ты начинаешь игру и спрашиваешь:

«У него черные глаза?» — «Да». — «У него рост метр восемьдесят?» — «Да». — «Он любит пирожки с мясом?» — «Да». В общем, компьютер рисует твой собственный портрет. И вот ты гоняешься за своим двойником, а он — за тобой. И не важно, кто из вас выстрелит первым. Рано утром найдут твое мертвое тело в кресле перед экраном. Найдут, что причина смерти — пулевое ранение, и никаких следов убийцы. Им невдомек, что убийца — ты сам. Не знаю, может, у Кортасара есть такой сюжет, или у Борхеса, или еще у кого-то«. В общем — поговорили. Поговорили и разошлись, обеденный перерыв кончился. Я вернулся в кабинет, сел и начал игру. Спросил: «У него черные глаза?» — «Да». — «У него рост сто восемьдесят?» — «Да». Больше я уже ничего не стал спрашивать, плюнул, вырубил комп, и всё. Честно говоря, я просто испугался. Вдруг А. С. колдун. Странный он все-таки тип, согласитесь? И палец ему не зря оттяпали.

— Палец ему, чтобы гангрены не было, оттяпали, и, конечно, он не колдун.

— Откуда вы знаете?

— Я много о нем думала. Это естественно. И кое-что, мне кажется, поняла. Я и с матерью его об этом говорила, и она со мной согласилась. Он относится к людям, для которых жизнь — хаос, и в этом хаосе вообще-то существовать немыслимо. Он пытается хаос упорядочить, структурировать. Сделать из жизни что-то вроде текста, который можно читать и не думать о том, что там осталось между строк и слов. Он строго придерживается определенных привычек, устанавливает правила, которые неукоснительно соблюдает, но иногда срывается. Иногда вдруг видит, что маршрут его, четко выверенный, проложен над бездной, что хаос, от которого он отгораживается, — внутри него. Вот тогда он пускается во все тяжкие, в загул, в запой, летит в тартарары, чтобы забыться просто-напросто.

Не знаю, понял ли меня Илья. Он согласился, но, возможно, только из вежливости.

Дома, уже в постели, я вновь открыла Ванюшина. На том месте, которое больше всего меня заняло при перечитывании. Ванюшин описывал сквер

у станции возле клуба железнодорожников. Я этот сквер не помнила, хотя, очевидно, множество раз ходила мимо него в клуб. Больше того, мне даже казалось, что и описания этого сквера не было в книге, когда я читала ее в первый раз. И это меня напугало. Я закрыла книгу и решила больше к ней не возвращаться.