Дом. Сценарий

Дом стоял посреди бескрайней степи. Он был обнесен высоким двухметровым забором из железа. Над верхним его обрезом чернели погасшие окна второго этажа и, будто бы стесняясь рослого широкогрудого фасада, горбилась шиферная крыша, похожая на грибную шляпку с гранями.

…Ночной холодный ветер двигал серебристые облака, шел над степью и студил ее, накаленную за день.

Пашка Шаманов, коротко стриженный крупный плечистый парень лет тридцати, и его младший брат Андрюха, такой же рослый двадцатипятилетний крепыш, только с буйным выгоревшим чубом, залегли в ковылях.

Ночи в степи такие: иной раз холод так тронет, что душа паром изо рта валит. Поэтому Шамановы оделись потеплее — в фуфайки и зимние ботинки. На земле постелили толстое ватное одеяло. Пашка вжался щекой и плечом в десятизарядку «эс-вэ-дэ» с оптическим прицелом. Андрюха вперился в линзы полевого бинокля и даже высунул от старательного вглядывания кончик языка.

…Разметка оптического прицела быстро скользила по выбеленной холодом и луной безжизненной пустоши, через которую настороженной трусцой бежал огромный степной волк. Прицельная шкала наконец догнала волчью голову.

Пашка Шаманов спустил курок. Выстрел кашлянул на всю низину и с сухим дробным цокотом ускакал в ночь. Волка бросило вверх, прокрутило. Он громко тявкнул, грохнулся оземь и больше не шевелился.

Пашка и Андрюха вскочили и понеслись со всех ног к недвижному зверю.

Старший из братьев подлетел вплотную, Андрюха же благоразумно не дошел двух шагов, включил фонарик и направил луч на волчью морду. Там в развороченной выстрелом глазнице горкой накипела угольно-красная кашица из мозгов и крови.

— Ну, как я его! — погордился Пашка.

— Между ног глянь, — напомнил Андрюха.

Самец.

— Теперь бы еще самку… — озабоченно сказал Андрюха.

— И ее, сучару, достанем, дай только… — Пашка попытался поднять волка за передние лапы одной рукой, но понял, что такой груз одному не подюжить. Он позвал Андрюху:

— Да не ссы ты, иди ближе.

— Я не ссу, — обиженно сказал Андрей.

— Так давай… — кивнул на волка Пашка.

— Даю-даю, — тихо огрызнулся Андрей, подошел и неуверенно шмыгнул носом, потом как-то резко, точно уныривая от собственного страха, наклонился и закрутил волку задние лапы веревкой.

В этом месте степное море усеивали островки колючего кустарника: тут они сбивались в круг, там тянулись продолговатой грядой.

В проплешинах между ними скользили два мужских силуэта, соединенные, точно пуповиной, длинной палкой, прогибавшейся под тяжестью волчьей туши.

Братья старались ступать бесшумно, но волчий загривок нет-нет да и задевал то за трескучую ветку под ногами, то за шипящие кончики стерни.

Где-то рядом звучало тонкое поскуливание.

Пашка кивком отдал брату приказ. Положив охотничий трофей на землю, они двинулись на жалобный скулеж сквозь кустарник.

В зарослях обнаружилась поляна не поляна — расчищенная зверьем залысина, на краю которой темнело пятно норы. Пашка направил луч фонарика внутрь. Нора оказалась неглубокой. В ней копошились, дрожа и зябко прижимаясь друг к другу, шестеро маленьких волчат, покрытых редкой недельной шерстью.

— Ну, что я тебе говорил! — самодовольно сказал Пашка. — Вот он куда наших курочек таскал. Мешок!

Пока Андрей доставал из-за пазухи мешок, Пашка натянул на руку кожаную перчатку.

Одного за другим он выудил гомонящих волчат из логова и побросал в мешок.

…Потом нашел камень потяжелей, хотя здесь на глинистом пологом берегу степной реки их выбор был невелик.

Пашка сунул камень в шевелящийся и скулящий мешок, завязал горловину веревкой и, как метатель ядра, крутанулся вокруг своей оси.

Мешок взмыл над рекой и, долетев до середины, рухнул в воду с громким плеском. Но река же этот звук и поглотила.

Звезды в небе побледнели, когда они подошли к дому.

Пашка отпер ключом калитку высоких железных ворот.

В тот момент, когда они вошли во двор, над степью разнесся горестный вой.

Волчица стояла в кустах рядом с осиротевшим логовом и, запрокинув морду, надрывалась на рассвет. Ее туловище тянулось вверх, точно она хотела усилием мыщц разорвать себя пополам.

В сарае было темно.

Пашка щелкнул выключателем. Одинокая лампочка тускло вспыхнула под потолком. В соседней половине, за загородкой, тут же загомонили куры. Андрей развязал путы на мертвых волчьих лапах, смахнул пот со лба и, не вставая с корточек, спросил:

— Шо дальше делать будем?

— Спать, — бодро отозвался Пашка. — Заслужили.

Он подошел к брату. Они подняли волка и бросили в пустую металлическую бочку, стоявшую у двери.

— Батя приторчит, — улыбнулся Пашка, предвкушая будущую похвалу.

— Та шо батя. Батя спросит, де волчица. В манде. И по уху.

— Шо ты такой бздлявый, Андрюха?

Пашка снял телогрейку, повесил на гвоздь.

— У нас же корова еще, кролики, — продолжил беспокойно Андрей. — Нельзя спать. А то вдруг заявится.

— А ты шо думал? Заявится, конечно. А тут мы.

— Может, по очереди? — предложил Андрей. — Давай ты первый, а я покараулю.

— Лады.

Пашка вскарабкался вверх по лестнице на сеновал, ухнул в душистое сено и с хрустом потянулся.

Андрей выключил свет. Посмотрел в оконце. Голый двор уже чуть просветлел в предрассветных сумерках.

Андрей проверил обойму винтовки, придвинул к оконцу старое кресло с потертой рваной обшивкой и сел спиной к сеновалу. Винтовку положил на колени.

— Херней мы занимаемся, Андрюха, — услышал он голос брата. — Мне уже тридцать, а я вон, как Чинганчгук, гасаю по степи за волком. А жизнь, братэла, идет. Шо плохо — мимо…

— Пусть идет.

— Молодой ты пивень. Посмотрим, шо ты лет через пять запоешь.

— А ничё я не запою.

— Хорошо тебе тут, да?

— Нормально.

Пашка досадливо вздохнул:

— Витька, гад! Одна только фамилия Шаманов. А так… Сколько я ему писал в Москву: брат то, брат сё. Блин, готов тебе носки с трусами стирать, только забери.

— Ну да. Шоб на одного братка в Москве больше стало, — сказал неожиданно Андрей.

Пашка приподнялся на локте и свирепо посмотрел в равнодушный затылок брата.

— А шо ты против имеешь?! Ты на деньги братка, между прочим, живешь.

— Я на свои живу, — сурово сказал Андрей.

— Много ты нажил, механизатор! — скривил презрительно губы Пашка. — Хто вы все без Витьки?! Тут все на его бабле! Забыл три халупы на пять семей?! Дом этот за чей счет подняли?! Галка за его счет выучилась, Наталья, Томка! Батю с того света чьи баксы вытащили?!

— Американские.

— Ага! А хто их сюда, тех мертвых президентов, слал?! Джордж Буш или Борис Ельцин?! А дядька с двоюродными братьями?!. Бизнесмены, блин! Так бы их и постреляли даги, если б Витька долг не погасил! Та я за него, знаешь?!.

— Знаю.

— Ну и всё. И не посмотрю, шо ты мой брат.

— Угу.

— Ну и всё.

— Угу.

— От так от.

Пашка рассерженно упал в сено.

Андрей смотрел невесело в оконце, за которым медленно накапливалась утренняя серая дымка.

Наталья — младшая дочь Григория Ивановича Шаманова, красивая двадцати семилетняя блондинка с тонкими чертами лица, пухлым чувственным ртом и точеной фигурой — открыла глаза и дотянулась до будильника на прикроватной тумбочке. Включила подсветку циферблата. Было почти пять утра. Наталья погасила подсветку и опасливо покосилась на Игоря. Но муж, повернутый к ней спиной, громко храпел.

Наталья осторожно выскользнула из-под одеяла. Стянула через голову ночную рубашку и, набросив на голое тело шелковый халат, тихонько покинула спальню.

С банным полотенцем в руке она вышла на веранду дома.

…Скользнувшую в тумане фигуру заметил из оконца сарая Андрей.

Его воспаленные от бессонницы глаза не выражали ничего, кроме снисходительной меланхолии. Будто бы он хорошо знал, куда идет его сестра, и если не поддерживал ее, то уж точно не осуждал.

Наталья прижала калитку плечом, потянула железную задвижку и выпорхнула за ворота. В последний момент железный створ взвизгнул.

Этот звук долетел на второй этаж, в спальню хозяина дома.

Григорий Иванович Шаманов, еще крепкий казак семидесяти лет, заметно красивый даже в свои годы, досадливо крякнув, откинул одеяло, встал и босяком прошлепал к окну. Приоткрыл штору. Ничего, кроме тумана во дворе да светлеющего утреннего неба на стыке степного горизонта и растекшейся по земле дымки, он не увидел. Но продолжал стоять, будто бы ожидая, что к монотонному пейзажу сейчас добавится новая краска. И дождался: под прохудившимся кое-где салопом тумана засквозила убегающая в степь фигурка Натальи.

Лицо стоявшего у окна Григория Ивановича приняло суровое, мрачное выражение.

— Шо, Гриша? — услышал он из постели обеспокоенный голос Надежды Петровны, жены. — Опять?

— Ты спи, — сурово скомандовал Шаманов.

Он вернулся в постель, но лег поверх одеяла.

Надежда Петровна обернулась к нему.

— А сам-то шо не спишь? Шо у тебя за думки, отец?

Григорий Иванович молчал, глядя в потолок. Потом закрыл глаза. Надежда Петровна крепче сжала руку мужа и тоже закрыла глаза. Но тут услышала:

— Галка не приедет. Томка не приедет. Витька не приедет, само собой. Та еще и не позвонит. Есть дети — нет, один хер. Другой раз думаешь: на кой черт мы их рожали?!

— Ты шо, Гриша, совсем уже! — Надежда Петровна привстала на локте и посмотрела на мужа. — Детей ему мало! А Дмитрий? А Павел с Андреем? А Наталья? А внуки? Сядем рядком та справим деду праздник, та еще какой!

— На хрена ему этот праздник?! Это нам должен быть праздник, а не ему. — Григорий Иванович вздохнул. — А шо мы имеем на сегодня?! Пашка с Андреем, Наталья… Считай, шо никого.

— Шо ты несешь?!

— А то! Они, как чужие.

— А ты жми их больше, жми! — не упустила момент Надежда Петровна. — Гляди, совсем из дому выжмешь!

Но муж против обыкновения пропустил укол, не ответил. Надежда Петровна решила, что разговор окончен, перевернулась спиной к Григорию Ивановичу. И услышала:

— Не этого я хотел. Не этого.

Надежда Петровна ждала продолжения. Но лежавший с закрытыми глазами Григорий Иванович больше не сказал ни слова.

Комбайны шли широким фронтом по океану пшеницы.

Вращались веретена жаток. Широкими пыльными струями текло в железные короба зерно. Горели в рассветной полумгле сигнальные маяки на кабинах.

В одном из комбайнов орудовал штурвалом и рычагом сорокалетний Дмитрий Шаманов — второй сын Григория Ивановича Шаманова — высокий, скуластый с чуть приплюснутым вздернутым носом и полукалмыцким разрезом глаз.

Уборка подходила к концу.

На полысевшем поле оставалась лишь одна неубранная прядь пшеницы.

Шесть комбайнов подчистили и ее. А потом, как по сигналу, заглушили моторы и погасили маяки. В тишине стали слышны утренняя перекличка жаворонков и гул других моторов.

Это приближались самосвалы и подставляли кузова к бункерам, чтобы принять груз.

Дмитрий Шаманов выбрался из кабины, соскочил на землю и пожал руку карабкавшемуся наверх сменщику.

Потом снял фуражку, утер пот, поиграл наполовину расстегнутой рубахой, выветривая жар и пот с утомленного за ночь тела.

— Ну как оно, Дмитрий Григорьевич? — подошел к нему молодой смазливый парень в насквозь пропотевшей рубашке.

— Да как? Закончили вроде, — сказал Дмитрий. — А ты вроде и не устал, да, Мишка? — И, не дожидаясь ответа, продолжил: — Ну, правильно. Я в твои годы после такой ночки еще к девке шел и пистон закладывал.

Он пристально посмотрел на Мишку, точно желая уловить его замешательство.

— Да и мы не отстаем, бывает, — с деланной наглостью выдал Мишка и тут же заторопился: — Ладно, пойду.

Они обменялись рукопожатиями.

Дмитрий проводил уходившего вдоль строя комбайнов Мишку долгим напряженным взглядом. Потом зашагал в противоположную сторону.

Мишка оглянулся, увидел, что Дмитрий уходит. Забежал за комбайны и, прячась за ними, быстро двинулся следом.

Их разделял кустарник.

Мишка крался некоторое время за Дмитрием на полусогнутых, потом взял чуть в сторону и по-партизански бесшумно выскользнул из лесополосы, распрямился и что есть духу махнул прямиком в степь, розовевшую под первыми лучами восходящего солнца.

Дмитрий спустился в низину полную тумана.

Вздрогнул от неожиданности.

Где-то сбоку, за тугой пеленой, кто-то промчался — то ли зверь, то ли человек.

Дмитрий прислушался. Но шорох стих.

…Мишка нырнул за низенький кусток и, дождавшись, когда сутуловатая фигура Дмитрия окончательно скроется в густой пелене, припустил дальше.

Наталья не бежала — летела сквозь туман.

Дорога снова скатывалась вниз, в глубокую балку.

Наталья ринулась туда.

И буквально врезалась в выскочившего из завесы плотной дымки Мишку.

От испуга Наталья вскрикнула.

Мишка крепко схватил ее за плечи.

Одним движением сорвал с Натальи халат.

Потом так же нервно и жадно содрал с себя потную рубаху, расстегнул штаны и, покрывая голую Наталью голодными укусами, стал бессмысленно тыкаться в ее промежность твердеющим большим членом.

Наталья бросила на землю банное полотенце и рухнула на него, увлекая за собой сгоравшего от желания Мишку.

Тоскливо-яростные глаза волчицы смотрели из ковылей на спящий дом.

Она сорвалась с места.

Обежала высокий глухой железный забор, принюхалась и стала рыть подкоп.

В сарае тревожно загомонили куры.

Обмякший в кресле Андрей открыл глаза и услышал, как жалобно ревет корова.

В оконце он увидел волчицу.

Она копала под хлевом. Комья земли густой шрапнелью летели в стороны.

Андрей вскочил с кресла, толкнул дверь сарая, вскинул винтовку и, почти не целясь, выстрелил.

Волчица отпрыгнула, заметалась в испуге по двору, кинулась к забору. Поняла, что не успеет пронырнуть в узкий подкоп, и мощными скачками понеслась вокруг дома.

Андрей выстрелил еще раз.

От грохота пальбы заголосила вся домашняя живность: куры, гуси, коровы.

На втором этаже с шумом распахнулось окно. Свирепый Григорий Иванович глянул вниз.

Волчица кружила под домом.

За ней со вскинутой винтовкой гнался Андрей.

Волчица бросилась на прислоненную к забору дровню, махнула наверх, осыпая березовые чурбаки из-под полиэтиленовой пленки.

Она прыгнула с двухметровой высоты. Упала на землю прямо под ноги шедшему к калитке Дмитрию и, растопырив лапы, всеми клыками дико ощерилась на опешившего от неожиданности человека.

Дмитрий стоял не шелохнувшись.

Волчица угрожающе зарычала, изготовилась к прыжку.

В этот момент визгнула калитка, раздался топот ног. Из-за поворота вылетел Андрей.

Но волчица сорвалась на бег раньше, чем раздался выстрел. Она ушла в степной ковыль.

— Ё-мое, пацаны, — выдохнул Дмитрий. — Шо цэ було, ма буть, эн эл о?

Он нервно хохотнул.

— Ты чё стрелок, бля?! — надрывался подбежавший Пашка на и без того раздосадованного неудачей Андрея. — Ты чё хуячишь не глядя?! А меня в лом разбудить, да, бля?!

— Не гавкай!

Андрей с силой бросил винтовку Пашке. Тот еле успел поймать.

Андрей пошел к дому.

— А ну иди сюда, борзота! — крикнул вдогонку Пашка. — Иди, мудила, сюда, сказал!

Он стал нагонять Андрея.

Но из-за поворота вышел Григорий Иванович.

Без слов он залепил кулаком Пашке в ухо.

Пашка от боли сжался, схватился за ухо.

— Ты шо, забыл?! — гаркнул Шаманов-старший. — Хто отвечает? Хто отвечает? — Он продолжал раздавать затрещины Пашке. — Старший отвечает! Старший!

— Батя! — тявкнул Пашка.

— Шо «батя»?! Спал, да?! Спал?! — Он вырвал винтовку из рук Пашки. — Андрюха у нас охотник, да?! — издевательски спросил Григорий Иванович. — Иди за волчицей, говна кусок! — Он замахнулся прикладом на сына, секунду помедлил и брезгливо швырнул винтовку Пашке. — На! Заряжай и в степь!

Пашка побежал к калитке.

— Шо стоишь?! — подступил к Дмитрию Григорий Иванович. — У тебя на глазах брат брата матом кроет!

— Это шо, мое дело? — неуверенно возмутился Дмитрий. — Это ты переживай. Одного бандита уже вырастил. Другой подрастает.

Рука Шаманова-старшего описала дугу и трескуче влепилась в лицо сына.

Дмитрий покачнулся, зачерпнул кровь, хлынувшую из носа.

Оценил густоту алой юшки и озверился:

— Ну, бля! — замахнулся он.

— А ну-к! — отшагнул на всякий случай Григорий Иванович, успев схватить Дмитрия за кисть руки.

И тут же дал ему пару раз под дых.

— Гриша! Гриша! — отчаянно заголосила со второго этажа Надежда Петровна. — Ой, божечки! Шо ж ты, паразит, творишь?!

Из окна спальни, отогнув занавеску, смотрела на расправу жена Дмитрия Валентина — тридцатисемилетняя плотная женщина с круглым лицом и невеселыми бесцветными глазами.

— Гад, — с ненавистью процедила она. — Гад проклятущий.

— Та шо ж никто не выйдет и не остановит?!. — продолжала взывать Надежда Петровна. — Та де ж твой стыд?! Ты ж родную кровиночку, паразит!..

— Рот закрой! — гаркнул Шаманов. — И окно! Бегом. А то обоим хуже будет.

Надежда Петровна разом поникла и, утирая слезы, безропотно подчинилась.

Андрей Шаманов вошел в свою комнату.

Сюда доносились возмущенные и отчаянные окрики матери.

Андрей некоторое время смотрел на цветной плакат, висевший над его письменным столом: широкая река, залитая солнечным светом, а по ее золотой дорожке уплывает на закат черный силуэт рыболовного баркаса. Под снимком разместились столбцы календаря 2000 года и крупная надпись: «Донское пароходство».

Андрей решительно снял со стенного шкафа дорожный чемодан.

Потом подумал и, саданув по чемодану ногой, загнал его под кровать.

Упал ничком на неразобранную постель и зажал уши подушкой.

За воротами Григорий Иванович продолжал разбирательство с Дмитрием.

— Слушай, Дмитрий, отца. — Шаманов-старший положил ладонь на голову сына. — Кто после меня дом поведет? Ты. А куда ты его поведешь такой… равнодушный?! — Он с бодрящей жесткостью хлопнул Дмитрия по щеке: — И без обид. Это я тебе в назидание.

— Назидание, — Дмитрий криво ухмыльнулся и промокнул скомканным носовым платком кровь. — Да мне уж сорок. Я сам трижды отец. А ты, раз руки чешутся, воспитывай, — кивнул куда-то неопределенно Дмитрий, — Пашку-урлу и Натаху-блядь. Тоже, между прочим, твои дети.

Дмитрий развернулся, заковылял вдоль забора.

Григорий Иванович хотел было его остановить, но где-то далеко ощутил укол от справедливости сыновних слов.

Он совсем погас и с тоской уставился на свой разбитый кулак:

— Не этого я хотел, не этого…

На втором этаже дома, в «прохладной половине» дома (так ее здесь называли), распахнулась дверь, и в коридор выбежали дети Дмитрия и Валентины — тринадцатилетняя Леночка и пятилетний Максимка по прозвищу Колосок. Леночка была в длинной ночной рубашке, а Колосок в майке и трусиках.

Они с топотом помчались к лестнице, ведущей вниз.

Из встречного коридора «солнечной половины» им навстречу вышел человек в футболке цвета хаки и джинсах — Игорь, муж Натальи.

Игорь был субтильным тридцатитрехлетним мужчиной с тонким лицом, отмеченным пока еще не успевшими забронзоветь чертами алкоголической маски — небольшими подглазными мешочками и аккуратным румянцем из розовой сеточки лопнувших мелких капилляров.

— Добр утр, дядя Игорь! — прокричали дети и понеслись вниз по ступенькам.

Игорь успел кивнуть в ответ и, тяжело зевая, стал спускаться вниз.

Дмитрий вошел во двор.

На крыльцо выбежали Леночка и Максимка.

— Чё случилось, пап? — щурясь, спросила Лена.

— Ничё, — буркнул Дмитрий. — Волка стреляли.

— Опять? — разочарованно зевнула девочка. — Ну вы даете… Все стреляете, стреляете. Я бы уже убила.

— Иди убей, крутая.

Дмитрий подошел к бочке с дождевой водой и стал замывать разбитый нос.

В этот момент из сарая показался Пашка, волочивший за задние лапы убитого волка.

— Так вот же! — обрадовалась Лена и окончательно стряхнула сонливость.

— Ура! — закричал Максимка. — Пашка волка грохнул! Бабушка, мама! Пашка волка грохнул! Подъем! Подъем! Волка убили!

— Не волка, а — волка, сельпо, — насмешливо поправила Лена.

В дверях дома возник Игорь. Спустился с крыльца и прошел мимо Дмитрия. Поприветстовал:

— Здоров. Наталью не видел?

Дмитрий отрицательно покрутил головой.

— Наталью не видел? — спросил Игорь у Пашки.

— Ты сюда смотри, — от стены сарая продемонстрировал волка Пашка. — Какая Наталья?..

— Дядь Игорь, — позвала Лена, — я вот тут книгу читаю… Что такое «абсурд»?

— Это наша жизнь, Леночка, — сказал Игорь и вышел за ворота.

Шумевший и галдевший дом разбудил Ивана Матвеевича Шаманова. Понять, впрочем, глубоко ли он спал или находился в утренней полудреме, было нельзя: лицевые нервы у старика были парализованы, и от этого веки смыкались во сне неплотно, оставляя тонкую щель для призрачного контакта с давно уже обрыдлой, тяготившей его реальностью.

Ему стукнул без малого век.

Иссохшее, морщинистое лицо и белоснежный пух вместо волос на желтой, покрытой пигментными пятнами коже черепа.

Паралич отнял у жизни почти всего Ивана Матвеевича, пощадив лишь правую половину тела, да и то лишь от пояса до макушки.

Старик сидел в моторизованном инвалидном кресле. Он мог нечленораздельно мычать — иногда жалобно, но чаще гневно и возмущенно, — мог орудовать длинной палкой с крючковатой ручкой, мог переключать кнопки, находившиеся на внутренней стороне правого подлокотника и приводившие кресло в движение.

…Пробудившись от выстрелов и голосов, несшихся со двора, Иван Матвеевич нащупал свой посох с крючковатой ручкой и сколько хватило сил призывно задолбил в потолок.

Уже надевшая халат Валентина стояла перед зеркалом и расчесывала свои выгоревшие то ли русые, то ли серые волосы. На стук снизу отреагировала раздраженно. А к настойчивому повтору так отнеслась: «Сдох бы ты поскорей…»

Она нехотя покинула спальню.

…Спустилась по ступенькам деревянной лестницы в гостиную, свернула в длинный полутемный коридор и, пройдя по нему до конца, вошла в комнату Ивана Матвеевича.

Тот мычал и тыкал посохом в сторону горшка.

— Та щас-щас, — огрызнулась Валентина. — Шо ото гупать?! Уже ж обоссался.

С горшком она вернулась к старику.

Тот продолжал гневно мычать.

— Не выступай, дед. Я шо сказала?! Я быстрей бегать не умею!

Иван Матвеевич только злобнее стукнул посохом об пол.

— Тьфу, та заткнись ты! От же гад! Щас как дам по кумполу! — Валентина замахнулась на Ивана Матвеевича горшком.

Старик тут же притих.

Валентина отстегнула судно под сиденьем инвалидного кресла. Приладила другое.

— Митингуеть все, митингуеть, — ворчала она. — Это мне митинговать надо. Порты давай, зомби!

И она с кряхтением потянула с Ивана Матвеевича мокрые пижамные кальсоны.

Григорий Иванович вернулся во двор.

— Ты ишо здесь? — сурово спросил он Пашку, точившего нож о кожаный ремень.

В ногах у него лежал мертвый волк.

— Я шкуру содрать хочу — затухнет. А за волчицей ночью пойду, — пояснил Пашка, не глядя на отца.

— А до того, бабам и дитям тут в базу сидеть, трястися?! Не выйтить?! Корову не выпасти?!

— Та я шо… Могу хоть сейчас, — пожал плечами Пашка. — Только шо это даст? Сам подумай — день. Она захавается, и какая охота?

Шаманов нехотя согласился:

— Ночью, ладно. И гляди: не принесешь мне волчьи уши, твои оторву.

— Григорий Иванович! — В калитке появился растерянный Игорь, — А где Наталья, не видели?

— Ты — муж, те и знать где, — огрызнулся Шаманов-старший, не обернувшись.

Он шел вприглядку вдоль забора и наконец обнаружил за поленицей лаз, подкопанный волчицей.

…Андрей так и лежал, зажав голову подушкой. В дверь постучали.

Андрей не ответил. Тогда в комнатку без спросу вошел Григорий Иванович.

— Андрюха, — негромко сказал он, — подъем.

Андрей не отреагировал.

Григорий Иванович легонько пнул носком ноги в джинсовый зад сына.

— Работать.

Андрей взвился — подушка полетела в сторону, сам он вскочил и срывающимся голосом пролаял:

— Ну, чего тебе! Бить хочешь — бей! А я тебя не боюсь, так и знай! Всех тут загнал! Всех задрочил! А меня не получится! Я спать хочу! Всю ночь не спал! Спать буду, понял?! Не нравится? Только тронь попробуй — убью! Убью, понял, фашист?!

Григорий Иванович стоял перед ним изумленный, растерянно-печальный.

Но Андрей не заметил этого. Он ждал отцовской жестокости — такой понятной и в его характере предсказуемой.

А не дождавшись, точно пробудился, посмотрел на отца осознанно и трезво, и в этот момент увидел со стороны себя, свою внезапную, какую-то девчоночью истерику. Ему стало стыдно. Хотелось отступить, извиниться, но по-мужски он этого уже не мог. А что говорить и делать дальше, не знал.

Узел развязал сам Григорий Иванович.

— Ладно. Спи, — сказал он как-то тускло и пошел к двери.

— Батя, — окликнул Андрей.

Шаманов-старший обернулся.

— Батя, — раскаянно сказал Андрей.

Григорий Иванович вскинул жесткий крючковатый палец:

— Не извиняйся. Ни перед кем. Никогда. Даже если виноват. Ты, Андрюха, — Шаманов. А у Шамановых есть только одно извинение. Я те уже говорил…

Оставшийся в одиночестве Андрей обернулся к окну, поджал губы, стиснул кулак, стукнул в стену. И, потрясая ушибленной рукой, тихо ругаясь, вышел из комнаты.

В квадрате окна было видно, как по солнечной степи шагает к дому, размахивая банным полотенцем, счастливая Наталья.

Шаманов-старший шел с лопатой через двор, когда его нагнал Андрей.

Он молча забрал у отца лопату.

— Шо делать?

— Волчара за поленицей нарыла. Засыпь.

Надежда Петровна, кормившая кур, увидела прислоненную к стенке сарая винтовку, подошла и передернула затвор. Загнанный в ствол патрон вылетел и упал под ноги Пашке, свежевавшему волка.

— Опять?! — накинулась на сына Надежда Петровна. — Де ж она, твоя голова?! А ну как детвора или хто нажмет на курок!

— Та! — отмахнулся Пашка.

Надежда Петровна, укоризненно покивав, вернулась к своим курам.

Визгнула калитка.

Взмокший от стараний Пашка выглянул из-за деревянной рамы с растянутой волчьей шкурой.

Надежда Петровна тоже бросила беглый взгляд на скрипучий звук.

— Всем привет!

Шедшая через двор Наталья тряхнула мокрыми волосами.

— Здоров, — откликнулся Пашка.

— Наконец-то нашему теляти удалось волка поймати, — пошутила Наталья. И, чувствуя родительское неодобрение, с деланной беззаботностью воскликнула: — Доброе утро всем!

— Те сдобрили, от и доброе, — сквозь зубы ответил Шаманов-старший и перегородил путь Наталье, понизив голос. — Давай-ка, доня, пошепчемся.

Наталья со злым ехидством заглянула в глаза отцу.

— Что-то не так, папа?

— Не так. — Шаманов сказал это сквозь едва разжатые губы. — Сплю я плохо. Уже неделю слышу, как по утрам калитка поеть.

— Я на реку хожу, — с вызовом сказала Наталья. — Нельзя?

— Речка — там, — кивнул куда-то влево Шаманов-старший. — А бегаешь ты туда.

— Я не понимаю, папа. Какие проблемы?

— Та у меня-то никаких, доня. Проблемы у твоего мужика: рога на лбу растуть.

Наталья нервно дернула уголками рта. Григорий Иванович зашептал с гневом и досадой:

— Я тя предупреждал, когда шла за него, — смотреть надо было. А теперь шо? Пять лет живете и шо нажили? Ни детей, ни уважения. Он тебя не хочеть. Ты его не боисся. Какой смысл? Пить кофэ удвоем и книжки обсуждать?

— Ну, а твое предложение? Конкретно, — вздернула подбородок Наталья.

— Разведись. Хватит так жить, а то нам за тебя от людей уже стыдно.

— Хорошо, — вскинула голову Наталья. — Предположим, разведусь… И за кого же я здесь выйду?

— За того, хто тебя справно дереть.

Наталья издевательски-беззвучно хохотнула.

— А с кем же я буду дальше, — передразнила она, — «пить кофэ и книжки обсуждать»? Ведь, как ни крути, папа, в жизни человека духовный аспект важнее физического. В этом смысле не вижу пока других соискателей моего внимания, кроме любимого мужа Игоря.

— Слушай ты, мокрощелка! — Зубы у Григория Ивановича скрипнули, и он схватил дочь за руку, да так больно, что Наталья скривилась. — Переедете в город, ебись там хоть провались. А здесь, в моем доме, у меня под боком, не сметь.

Наталья вырвала руку.

Они смотрели друг на друга с горечью и возмущением. Но у каждого эти чувства окрашивались в свои оттенки.

Григорий Иванович презрительно буркнул:

— Училка… Чему ты научить-то можешь?!

— Многому, — сказала Наталья. — Например, не хамить и не лезть в личные дела других людей.

Она пошла к крыльцу.

Ветер на секунду подбросил край ее халата, обнажив подтянутые тугие ягодицы и рыжеватый кустик на лобке.

Ухмыльнулся из-за рамы с полуободранным кровавым волком Пашка.

Стыдливо прикрыла веки и осуждающе качнула головой Надежда Петровна.

Григорий Иванович, будто бы от укола в сердце, на секунду прикрыл глаза.

Наталья быстро запахнула халат, взлетела по ступенькам — прямиком к мужу, вышедшему из дверей.

Она не дала ему сказать, осекла поцелуем в щеку.

— Привет. Вода просто прелесть.

И скрылась в доме.

Игорь растерянно потоптался на месте, осмотрелся и, решив, что в их сторону никто не смотрел, ушел в дом.

— От же ж мудак, — сказал себе под нос Пашка.

…Из душевой сетки хлынула вода.

Наталья задернула полиэтиленовую штору. Намылила мочалку и принялась тереть плечи, живот, ноги.

Игорь прислонился к дверному косяку, безрадостно глядя на бежевую кляксу голого тела за мутной запотевшей занавеской.

Шум воды оборвался. Рука Натальи отдернула край полиэтилена, сняла с крючка полотенце.

Она выбралась из ванны. Прошла к зеркалу и стала вытираться насухо, стоя голая, спиной к мужу.

Игорь медленно приблизился, остановился в шаге от жены, рассматривая ее с пристально-придирчивым вниманием. И вдруг крепко обхватил сзади обеими руками, стиснул небольшую красивую грудь и стал жадно целовать в шею.

Наталья повернулась к нему лицом, потянулась своими губами к его губам.

Рванула замок «молнии» на его джинсах и запустила руку внутрь.

Они повалились на кровать. Наталья молча тянула Игоря на себя.

Стаскивая с него футболку, она легонько покусывала его соски.

Игорь затеялся с джинсами, нервно увяз в штанинах. Наконец сбросил их на пол вместе с трусами. Раздвинул Наталье ноги и окунулся туда лицом.

Она учащенно дышала, постанывая от удовольствия. Игорь вынырнул. Теперь он крутился на ней, елозил, подыскивая удобное положение и наконец, точно ударенный током, отпрянул,

— Нет! Нет! Нет! Не могу!

Он скатился с жены и теперь лежал рядом, глядя своим пустым глазом в ее пустой глаз.

— Ну, а с ним как? — спросил он мертвым тоном через несколько секунд.

— Ты же знаешь, я врать не люблю и не умею, — сказала Наталья.

— Не ври.

— Будет сцена ревности, — предупредила Наталья.

— Не будет.

— Я знаю.

— Ну что ж, тянуть ни к чему.

В голосе Игоря зазвучали шутовские нотки. Он сомкнул пальцы на горле жены.

— Молилась ли ты на ночь, Дездемона?

— Прекрати.

Наталье было неприятно кривляние мужа.

— Молилась ли ты на ночь…

Игорь вдруг с силой сжал пальцы.

От неожиданности у Натальи перехватило дыхание.

— Молилась… — Он душил всерьез… — Ты… На ночь…

Лицо Натальи побагровело…

Игорь нависал над женой, сам красный от натуги. И вдруг услышал хрип:

— Дави… сильней…

Пелена слепого гнева мгновенно упала с его глаз. Игорь ослабил хватку. Сел на постели. Посмотрел недоуменно на свои трясущиеся руки.

Наталья зашлась сухим кашлем.

— Забавно, — только и смог произнести Игорь.

Он стал быстро одеваться, и от нервической спешки опять путался в штанинах, не мог размотать клубок свалявшейся футболки и отыскать носок.

К тому моменту, когда он закончил одеваться, Наp— Это шо, мое дело? — неуверенно возмутился Дмитрий. — Это ты переживай. Одного бандита уже вырастил. Другой подрастает.талья уже продышалась. Теперь она пила воду из большой пластмассовой бутылки и выглядела спокойной и рассудочной, как будто бы минуту назад ее жизни ничто не угрожало.

— Делай что хочешь, — сказал Игорь. — Я все прощаю. Всё. И ты меня прости. Я тебя обманул. Обещал столицу — вернул в эту глушь. Обещал стать великим ученым — стал плохим мужем. — Он закрыл лицо руками. — Боже, Боже… Мне всегда казалось, что в двухтысяча первом году я уже буду как минимум доктором наук. И вот он — двухтысяча первый! Заба-а-авно…

— Доктор наук… Какая разница?! — Наталья пожала плечами, накинула халат. И снова закашлялась. Затем продолжила севшим, хриплым голосом: — Ты — светлый ум, ты это знаешь. Это просто время такое… Подлое… Гадкое… Пустое… Время всяких уродов, негодяев, убийц… Не наше время.

— Да! — Игорь вдруг преувеличенно бодро хлопнул себя по коленям и вскочил. — Ты права! Время! Именно так — время!

Наталья подошла и пристально посмотрела ему в глаза:

— Не пей, ладно?

— Ладно! А ты меня еще раз прости! Мне стыдно за этот пошлый демарш!

Она чмокнула его в губы, точно малыша:

— Все в порядке.

— Правда?

— Правда.

Она слабо улыбнулась.

— Пойду! — воодушевленный Игорь ринулся к двери. — Работать! Работать! Наполнять остатками смысла бесцельное существование! Ра-бо-тать!

Он выбежал в коридор.

Наталья сразу же сникла, осела на банкетку перед зеркалом и, закрыв ладонью отпечатки мужниных пальцев на шее, осуждающе вперилась в свое отражение.

Под лестницей на первом этаже было две двери: одна тулетная, другая — в подвал.

Игорь толкнул вторую. Быстро спустился по узким каменным ступенькам вниз, что-то беспечно напевая себе под нос.

Щелкнул выключателем.

Тусклая лампочка высветила короткий коридор с низким потолком. Здесь тоже было две двери — одна против другой. Справа — в продуктовую кладовку, слева — в лабораторию.

Продолжая беспечно напевать, Игорь отпер дверь лаборатории ключом, вошел и, запершись, мгновенно переменился.

Привалился к стене и, закрыв глаза, утих.

В три небольших подвальных оконца били тремя золотистыми стрелами солнечные лучи и попадали в огромную металлическую бочку, доверху наполненную водой. Поверхность воды отражала солнечный свет, рассыпая его блики по всей лаборатории. Колбы, реторты и змеевики, дверцы зеркальных шкафчиков, поверхности стеклянных полок, стоявшие на них тощие и пузатые бутылочки с реактивами — все переливалось золотыми отсветами солнечного света.

Игорь открыл глаза и понуро двинулся вдоль длинной столешницы, делившей лабораторию вдоль. Его рука бездумно скользила по рассыпанным на столешнице листкам бумаги с формулами и вычислениями.

В углу стоял большой деревянный оклад старой иконы. Краска на нем давно облезла и потрескалась. Лик полностью истерся.

Игорь безнадежно смотрел на доску, потом обернулся к столешнице и, отыскав на нюх в одной из колб нужную ему белую жидкость, налил в мензурку и, решительно выдохнув, опрокинул в себя.

— Завтрикать! — долетел со двора голос Надежды Петровны.

Игорь уговорил еще одну мензурку спирта и с шутовской злостью карикатурно перекрестился на пустой оклад.

— За истекший месяц это уже шестой криминальный авторитет в Москве и Санкт-Петербурге, на которого совершено покушение, — говорил телевизионный диктор. Фотография убитого «авторитета» сменилась репортажными кадрами с места происшествия: обстрелянный джип у какого-то фешенебельного подъезда, милицейские мигалки, кареты «скорой помощи», суетящиеся санитары, зеваки. — В пресс-службе МВД России цепочку загадочных кровопролитий подробно комментировать отказались, предположив, что убийства главарей преступных группировок — результат криминальных войн, охвативших за последнее время большую часть страны. Предоставим слово эксперту…

На экране возник круглолицый дядька в форме генерала милиции.

— Выключи, — приказал Григорий Иванович, и Дмитрий нажал кнопку на телевизионном пульте.

Экран погас.

На веранде, где проходил общий завтрак, повисла тишина, нарушаемая только глухими хлопками скатерти, краями которой играл ветер, квохтанием кур, бродивших по двору, да приглушенной музыкой из радиоприемника, стоявшего на подоконнике.

За столом собрались Шаманов-старший с женой, Пашка с фингалом, поставленным Шамановым-старшим, Андрей с фингалом, поставленным ему Пашкой, Дмитрий с припухшим носом и верхней губой — следами отцовских разбирательств.

Их с Валентиной дочь Лена пила чай и читала толстую книжку. Колосок с жадностью ел арбуз с белым хлебом. Валентина же с молчаливым смирением подкладывала то мужу, то детям, то свекру.

Наталья и Игорь сидели рядом и выглядели умиротворенными. Шея Натальи при этом была с неуместной для завтрака претензией обмотана белым газовым шарфом в крупный синий горох.

— Теть Наташ, — не отрываясь от чтения, позвала Лена, — вы все знаете. А что такое «жовиальный»?

— Это жадно любящий жизнь, радующийся всем ее проявлениям, — объяснила Наталья. И добавила: — Отчасти — склонный к гедонизму.

— А «гедонизм» что значит? — продолжила Леночка.

— Ща дам ложкой по лбу, не погляжу, шо дама, — пригрозил дочери Дмитрий. — Отстань от тети Наташи.

— Слышь, отец, — сказала Надежда Петровна, — ты Алексея-то, брата родного, пригласил?

— А то он так не помнит? — буркнул Григорий Иванович. — Та и шо мне его приглашать — не велика птица.

— А если обидится?

— Та и в ухо ему макуху! Тоже-ть мне… Не расстроимся! А то как заведеть свою шарманку — про политику та про совесть русского человека. Знаю я его совесть. Всю жизнь горбатил на него. Он в институте учился на мои деньги. В партийную школу поступил, снова Гриша-лопух ему копеечку слал. А потом забурел и насрал на родного брата. Товарищ первый секретарь горкома партии, в рот ему огород!

— Ну хватит уже, уймись.

— Шо «уймись»? Я ни его самого, ни его Зинку, ни их короедов видеть не хочу. Придут — ладно, не придут — еще лучше.

Под их спор из-за стола незаметно разошлись все.

Григорий Иванович зло и быстро жевал. Надежда Петровна поднялась с усталым вздохом.

Где-то в доме зазвонил телефон.

Потом звонки прервались голосом Леночки:

— Алло? Да. Здрасьте. Конечно. Здоровы. Нормально. Сейчас.

Леночка высунулась из окна гостиной и протянула телефонную трубку Григорию Ивановичу.

— Дед, это тебя.

— Слушаю, — значительно произнес Шаманов-старший. — Привет, дочка. — Он нахмурил лоб, скрыв повлажневший взгляд под кустистыми бровями. — Ну, понял, — сказал он наконец. — И когда ж? — Выслушал. — Угу. Рады. Рады, конечно. Ну, целую.

Надежда Петровна с нетерпением смотрела на мужа:

— Ну, шо там, отец? Не тяни!

— Шо-шо! Томка едет.

— Как?! — радостно растерялась Надежда Петровна.

— Как-как — на такси. Говорит, Сальск уже пролетела. А хочешь, я тебя еще обрадую: Томка сказала, шо и Галка пригремить. Да-а-а… Годов семь не видались — и на!

Под суровой маской Григория Ивановича прочитывалось неподдельное довольство.

— А ты бубнел, шо дочки про нас забыли! — весело укорила Надежда Петровна. Она просто-таки сияла от предвкушения скорой встречи с дочками. — Так они одни?

— Не вгадала: Томка со своим жидом, а Галка с этим своим… Камикадзе.

— Ой, отец! Не придуривался б ты! А то ты не знаешь, шо он Кобахидзе. И дочка твоя тоже-ть, между прочим!

— О то ж и оно. Мы их родили казачками, а они, засранки, повыходили хрен за кого. Шамановскую кровь попортили. Теперь один внук — Вротвам, а другой — Камикадзе.

— Какой еще «в рот вам»?! Ройтман, твою налево! И хватит коверкать, а то еще ляпнешь при них!..

— Ну-к, сделайте погромче! — заслышав первые такты любимой песни, крикнул Григорий Иванович в распахнутое окно дома.

Там прибавили звук.

Из динамиков радиоприемника вырвался и поплыл над двором голос певца Ободзинского.

Это была старая песня — о белых крыльях.

Снежные хлопья садятся неслышно,

Может быть, снова цветет наша вишня… —

пел с искренним и неподражаемо проникновенным чувством приятный баритон.

— Оборзинский. Нравится. Прям душу вымает, — сообщил Шаманов-старший жене и вслушался в телефонную трубку. — У кума занято.

— Ну и слава те… — вздохнула Надежда Петровна и принялась убирать со стола.

Григорий Иванович упрямо повторил набор.

— А у меня вопрос… — В дверях появился Дмитрий. — Шо они тут забыли? Столько лет носа не казали. А тут на тебе: обе та еще и с прицепом из мужиков. Шо-то странное… Нет?

А тем временем Ободзинский продолжал петь — только уже из приемника в черной «Волге», катившей по главной улице районного центра.

За окнами «Волги» мелькал немногочисленный для жаркого полуденного часа народ. Порывы сухого ветра женили пыль с газетными обрывками и мелким мусором.

У черной «Волги» была спутница — точно такая же черная «Волга».

Для провинциального городка автомобили мчались с изрядной, можно даже сказать, столичной скоростью.

В первом за рулем сидел парень лет тридцати в майке-безрукавке, плотно облегавшей мускулистый атлетический торс. На голове у него была бледно-кирпичная бейсболка. В группе он носил прозвище Веселый. И сейчас вполне его оправдывал, подлялякивая радиоприемнику.

Рядом на пассажирском месте сидел крепко сбитый рослый мужчина лет сорока с небольшим. У мужчины были пшеничного цвета коротко стриженные волосы, голубые глаза и жесткая волевая линия рта. Темно-синяя футболка, на горловине которой болтались солнцезащитные очки. Черные джинсы. На поясе — ремень с кошельком. Мужчина закурил и посмотрел на циферблат командирских часов. От того, как часто он будет сверяться с часами, в группе зависело многое. Мужчина здесь был Старшим.

На заднем сиденье дремали двое: приземистый коренастый очкарик, названный Умником и отвечавший в команде за интеллектуальную часть работы, и стертой наружности шатен по прозвищу Язва, олицетворявший вечное недовольство окружающей действительностью и транслировавший этой действительности полное свое недоверие по поводу и без.

Во второй «Волге» ехали Ветеран — пятидесятилетний тертый калач с шрамами по всей физиономии, Тоска — абсолютно лысый молчун тридцати пяти лет, похожий худобой и общим контуром на книжную закладку, и, наконец, Молодой — самая свежая и необстрелянная личность в давно и прочно спаянном коллективе.

…Между «Волгами» была дистанция пять метров. Это и спасло вторую машину от столкновения с задним бампером головного автомобиля: за его лобовым стеклом неожиданно возникло какое-то яркое пятно.

Веселый успел дать по тормозам. Тормоза испуганно завизжали.

Но — не женщина. Она стояла на пути у черной «Волги» и пренебрежительно крутила пальцем у виска. Затем потекла дальше — вся соблазнительно вибрирующая под коротким, плотно облегавшим фигуру платьем из тончайшего шелка.

— Манда, — коротко резюмировал Веселый.

— Еще раз так рванешь… — бесстрастно предупредил Старший.

— Виноват, — искренне раскаялся Веселый.

Он аккуратно тронул с места, на небольшой скорости поехал дальше, обогнал шедшую уже по тротуару цветастую женщину. Оценил ее силуэт, удалявшийся в зеркале бокового обзора.

— Ты смотри, все у нее как надо: и вертится, и скачет!

У Светланы на самом деле подскакивало и пело все: легкие, желудок, сердце. Внутри что-то приятно обрывалось и холодило. Она вся лучилась счастьем. Купалось в солнечном свете. Витрины магазинов швыряли ей в лицо горсти солнечных зайчиков. И ветер вокруг нее, казалось, самоочищался от мусорной пыли. Он играл кончиками ее волос, приятно ласкал голые загорелые ноги.

Ветер теребил позолоченные солнцем кроны старых лип.

Светлана посмотрела вверх: над крышами домов в высоком небе реял бесплотный, прозрачный, точно отстиранный добела от ее многолетней тоски месяц август.

Веселый ехал специально медленно, наблюдая в зеркальце за Светланой.

Но призрак соблазна обогнал их своей летящей походкой и ускользнул за поворот.

— Обломала! — оптимистично посетовал Веселый.

Старший затребовал:

— Поищи-ка другую музыку.

— Слушаю-с! — Веселый потянулся к ручке громкости…

…Но звук приглушила уже другая рука и в другом приемнике.

Поезд шел медленно, ловя колесами каждый рельсовый стык. Здесь, в купе, все тряслось и вибрировало — и четыре стакана в металлических подстаканниках, съехавшиеся звенящими боками в центре стола, и занавески с алыми надписями «Дон», и безлюдная ошпаренная солнцем степь за окном, и широкая спина человека, стоявшего в проходе и упершегося руками в спальные полки второго яруса. Он стоял затылком к двери, низко опустив голову. В жестком мотании его фигуры угадывалась тряска помельче.

Дверь с шумом распахнулась.

— Лихая. Подъезжаем, — сказал из вагонного коридора рослый мужчина средних лет в черном костюме, белой рубашке и галстуке.

У него была косая сажень в плечах и лицо нерассуждающего бойца: низкий лоб, маленькие глубоко утопленные глазки, сломанный боксерский нос, поджатые бескровные губы.

— Стучать надо, — хриплым севшим голосом сказал стоявший к нему спиной человек.

— Прошу прощения.

— Дверь закрой.

— Человек так и не обернулся.

Боксерский нос выполнил требование.

Виктор Шаманов глянул через плечо, подошел к дверному зеркалу, помял заплаканные глаза и набухшие веки, схватил со стола бутылку минералки и, плеснув в ладонь, умылся. У него было круглое открытое лицо, на котором обстоятельства жизни оставили заметные следы. Виктор Шаманов выглядел старше своих лет. Печать уголовного прошлого проступала сквозь ранние морщины, землистый оттенок кожи, холодный взгляд серых, будто выгоревших изнутри, глаз.

Шаманов промокнул платком мокрое лицо. Шмыгнул носом. Подтянул узел галстука и застегнул пиджак — готов. Тут и Ободзинский в радиоточке допел свою песню до конца.

В тамбуре ожидали трое спутников. Тот, что со сломанным носом, — кличка Боксер. Еще один — невысокий и квадратный, как тумбочка, с широкими мощными ладонями и короткими толстыми пальцами, то ли настоящий борец, то ли несостоявшийся — кличка Лопата. И последний: седой, лет пятидесяти, с кряжистой фигурой, сильной шеей и физиономией, похожей на мятый походный чайник, — кличка Январь.

Одеты все трое были в темные костюмы, белые рубашки и галстуки. У ног их стояли три огромных чемодана.

Виктор Шаманов вышел в тамбур. Кивком разрешил дальнейшие действия.

Лопата тут же сорвал стоп-кран.

Поезд протрясла короткая агония.

Шаманова и его попутчиков мотнуло от стены к стене. Но они удержались на ногах.

Состав стоял под солнечным лазоревым небом, растянувшись железной змеей до самого горизонта.

От него все дальше в степь уходили четыре черные фигуры.

Трое из них, подобно вокзальным носильщикам, несли на плечах тяжеленные чемоданы.

Один шагал налегке и, кажется, пел.

— Снежные хлопья садятся неслышно,

Может быть снова цветет наша вишня… —

истончался и таял вдалеке хрипловатый голос.

Серо-голубая «Нексия» мчалась по степной грунтовке.

Водитель одной рукой рулил, а другой держал дорожную карту.

— Так, — сверился он с топографическим рисунком. — Осталось чуток. Если бы тут дорога была, — он указал на голую степь, — то три километра, и вот вы дома. А так — в объезд придется. Десяток верст еще намотаем.

Сзади сидела симпатичная зеленоглазая шатенка средних лет — ухоженная, модно одетая, с короткой стрижкой и неброским макияжем, а рядом с ней сухощавый импозантный мужчина с черными усами и аккуратной бородой. На его крупном носу уместно смотрелись очки с дымчатыми стеклами. На голове — кожаная косынка-бандана. И все остальное тоже из кожи: удлиненный пиджак и джинсы. Мужчина курил трубку.

— А может, полем рванем, командир? — предложил он.

— Не получится. Там дальше, по карте, речушка.

— Речушка, — с плохо скрываемым ехидством повторил мужчина в бандане и согласился: — Ну, речушка так речушка.

Виктор Шаманов смотрел на иссохшую добела, испещренную черными трещинами ленту земли, простиравшуюся перед ним. Шириной она была не больше пяти метров и делила степную низину пополам, вытекая откуда-то из-за невысокого холма и скрываясь в противоположной стороне за другим таким же холмом.

— Нда-а-а… — вздохнул Виктор. — Сдохла речка. Давно ли?

Он и трое его спутников двинулись дальше.

Подошвы запыленных туфлей с тихим хрустом крошили сухой растрескавшийся грунт мертвого речного русла.

Виктор снова запел:

— Может быть, вьюга устала кружиться,

Может быть, это не вьюга, а птица…

Они поднялись на холм.

Борис — мужчина в бандане — сквозь трубочный дым рассматривал степной простор, качавшийся за окном автомобиля. Где-то далеко по холмистой дуге горизонта, между землей и небом, двигались четыре черные фигурки.

— Вот тебе, Тамара, интересный образ… — Борис кивнул в окно и по-философски изрек: — Идут себе люди. Куда идут? Зачем? И что-то еще прут на горбу.

— Ну и дальше? — равнодушно пожала плечами Тамара.

— Ничего. Метафизика… — Он отвел взгляд от окна и выпустил очередной клуб табачного дыма. — Вот и мы с тобой, — сказал он уже другим тоном, деловым и недовольным. — Куда едем? Зачем?

— Ты знаешь — зачем, — холодно ответила Тамара.

— Думаю, для решения этих вопросов хватило бы одной тебя.

— Хватило бы, так сидел бы ты дома, в Москве. Я тебе сказала: ты мне нужен для статуса. Модный журналист. Торгуешь лицом по телевизору. На твою просьбу он быстрей откликнется, чем на мою. По-моему, так.

— А вот это уже интересно. Это для меня новость. Что-то такое я подозревал, но не совсем… Значит, я должен просить твоего братца?

— Ну, почему сразу «я», Ройтман? Мы. Просить будем мы вдвоем. А ты мне нужен, повторяю, для статуса. Ты же знаешь, как эта публика реагирует на людей искусства. Да он будет гордиться твоей просьбой!

— А я? Я буду гордиться?!

Борис возмущенно пыхнул трубкой.

— Опять «я»! — презрительно фыркнула Тамара. — Ничего. Не переломитесь, ваше высочество. Сын у тебя один. Единственный.

— Да и я у себя тоже один. Другого, извините, нет.

— Ой! — Тамара посмотрела на мужа, неприязненно скривив губы. — Какой же ты…

— Какой? Ну какой? Какой есть, уж извини, птичка моя.

— Мерзкий циник, — сказала Тамара.

Она теснее придвинулась к мужу и взяла его под руку.

«Нексия» пропылила по узкой дороге, тянувшейся между высокими зарослями засохшей кукурузы.

Виктор с громилами продирались сквозь пыльные кущи кукурузы.

Внезапно Шаманов поднял руку, и троица встала. Откуда-то приближался гул автомобильного мотора.

За выгревшими до желтизны стеблями скользнула в клубах дорожной пыли серо-голубая «Нексия».

Когда она скрылась из виду, Шаманов сказал:

— Близко мы к дороге подошли. Сбился.

Он принял резко влево и повел молчаливых носильщиков в глубь кукурузного поля, подальше от проезжих путей.

На маленькой площади, устланной большими бетонными плитами, между которыми рос пыльный бурьян и цвел подорожник, угорали от полуденного зноя бродячие собаки.

С одной стороны площади расположился парковый сквер с двумя слабо бьющими фонтанами. С другой стояло трехэтажное здание из серого кирпича. По всей длине его первого этажа тянулось витринного размера стекло, за которым угадывался просторный вестибюль. Над козырьком входа тянулись погашенные неоновые буквы: «Степная».

— Бли-и-и-ин! Светка-а-а! Бли-и-и-ин!

Администраторша «Степной» — тридцатипятилетняя Раиса, эффектная ясноглазая брюнетка с пятым номером бюста, тонкой талией и широкими бедрами, выражала свой восторг, выйдя из-за стойки портье.

Она прижимала руки к пышной груди, то и дело откидывалась назад, и восторженно качала головой. Светлана же совершала перед ней модельные повороты и проходы, демонстрируя новое платье.

— Твою мать! Ты прям девочка! Ну гля!.. Ну пройдись еще! Ну бли-и-и-ин! — снова издала Раиса завистливый рев. — Де ты такую прэлесть оторвала?! Я тоже хочу!

— Де взяла, там больше нету. Та оно одно и было.

Раиса огорченно пришлепнула накрашенным ртом.

— Та вообще-то, — прищурилась она, делая мысленные прикидки. — Оно мне, как корове седло, и в прямом, и в переносном… Жопа слишком большая. О!

Она резко обернулась к высокому зеркалу и отклячила круглый зад, обтянутый джинсовой юбкой.

— Та нормальная у тебя жопа. Для твоих лет очень даже.

— Для каких моих лет, хамка?! — Раиса шутливо хлестнула Светлану по лицу шнурочком своей футболки. — Меня за эту жопу, знаешь, сколько схватить хотят?!

Она улыбнулась, продемонстрировав сразу два золотых зуба в уголке переднего ряда.

— Ну, расскажи, шо это ты вдруг обновилась?

Раиса уперлась локтями в стойку и упала подбородком на ладони, готовая слушать.

Светлана смущенно махнула рукой.

— Та, знаешь… — Она уже решила, что все расскажет Раисе, но тянула момент. — Дура я, наверное…

— Ну!.. Ну!.. — пискнула от любопытства Раиса. — Шо?! Влюбилась, да?!

— Та хуже. Витька возвращается.

Она посмотрела на Раису взглядом, сияющим потаенной радостью.

— Витька? — не поняла Раиса. — Какой Витька?

И вдруг до Раисы дошло.

— Та ты чё?! Ты чё?!!! — зашипела она, непонятно, что имея в виду, и непонятно, какую эмоцию вкладывая в свои преувеличенно взвинченные возгласы.

— Ну, — подтверждающее кивнула Светлана и закусила губу.

— Ты чё, Светка?!! — снова воскликнула Раиса и наконец стало ясно, что говорит она с осуждением. — Столько лет прошло! Шо ж ты, неужели все эти годы ждала?!

Светка посмотрела на нее глазами полными слез и коротко по-девчоночьи кивнула.

Раиса стояла, как громом пораженная.

— Бли-и-и-ин, — наконец выдохнула она.

— Та, ладно! — раздраженно отмахнулась Светлана.

Она уже пожалела, что разоткровенничалась.

Раиса посмотрела на Светлану недоверчиво-серьезным взглядом.

— Прям не верю.

— Шо ты не веришь?

— Шо ты о так от жила и ничё не забыла.

— Ну, прими за сказку.

— От, блядь, как она мучит-то нас — любовь.

Раиса достала из-под стойки бутылку виски «Джек Дэниелс» и две маленькие рюмки.

— Я не буду, — отказалась Светлана.

Раиса налила только себе, опрокинула и налила еще.

— Не знаю, на шо ты там надеешься, — резко и смело после выпитого сказала она, — только все это глупости.

— Мне терять нечего, — решительно заявила Светлана.

— Ну, тоже правда. — Раиса придирчиво осмотрела подругу. — Не, ну ты прям помолодела. Выглядишь на все сто. Ну, не на сто — так на девяносто девять. Морщинки, конечно, имеют место. Так на то оно и лицо, а не жопа, правильно?

Светлана вдруг рассмеялась. Раиса налила себе и ей. На этот раз Светлана не отказалась.

— Мысленно я с тобой, — сказала Раиса. — А если честно, то я за тебя, Светка, боюсь.

— Ты смотри — молчок, — попросила Светлана.

— Та кому я скажу? От этому пионеру?

Раиса обернулась к настенному панно, на котором громадный от пола до потолка мозаичный пионер дудел в облупившийся горн и две громадные от пола до потолка мозаичные пионерки отдавали синхронный салют.

Светлана вышла из гостиницы, достала из сумочки черные очки, надела и, перейдя площадь, пошла по дорожке сквера.

Ее фигура еще виднелась за сережками плакучих ив, когда к ступенькам гостиницы, визгнув тормозами, подкатили черные «Волги».

Семеро хмурых, вымотанных дорогой мужчин вышли из автомобилей и стали разминать конечности. Кто тер ноги, кто, по-спортивному взмахивая, разминал затекшие плечи. Другой двигал шеей. А кто-то после пары наклонов сразу же закурил.

И все защелкали зажигалками, задымили.

Молодой неожиданно выхватил из-под пиджака короткоствольный револьвер и сделал несколько лихих ковбойских поворотов с картинным вскидыванием оружия.

Ветеран воспитательно саданул его кулаком между лопаток.

Молодой мигом убрал револьвер и с обидой посмотрел на Ветерана. Тот красноречиво кивнул на Старшего — мол, увидит, пришибет.

Но Старший, по счастью, стоял к ним спиной. Щурясь на солнце, он скользил взглядом по безлюдной площади.

— Тут, вообще, живые-то есть? Или вымер народ? — спросил Веселый.

— Вот и осмотритесь пока, — сказал Старший и, приняв из рук Веселого букет цветов, пошел в гостиницу.

Администраторша Раиса делила скуку с единственным солнечным лучом, перечеркнувшим наискось огромный вестибюль.

При виде красавца мужчины Раиса оживилась.

— День добрый, хозяюшка!

Старший подошел и брякнул букет на стойку.

Раиса цепким взглядом сканировала гостя.

— Добрый, если к нам надолго.

— А у нас день за год. Стало быть, надолго.

— И сколько ж годов по вашим меркам вы у нас пробудете?

Раиса взяла букет и поднесла к лицу.

— Да как работа пойдет.

Старший деловито уперся в стойку.

— Смотря сколько ее — вашей работы.

— Хватает. Но делаем мы ее быстро: год — за день.

— И хто ж это такие «вы»?

Раиса охладела тоном, понимая, что симпатичный постоялец не задержится.

Бланк для заполнения перед ним, однако, положила.

— Мы — разведчики недр, Раиса Николаевна! — Старший изучил табличку с именем администраторши, придвинул к себе бланк и заметил: — Нас семеро.

— А мест нету — ремонт. Могу по нескольку человек в номер. Вам — отдельный.

— Чем я заслужил такую щедрость?

— У вас же день за год, сами сказали.

— У остальных — тоже.

— Ну, тех я пока не видала. А на вас вот гляжу. — Раиса перешла в прямую атаку одинокой изголодавшейся женщины, и добавила, придвинувшись к Старшему почти вплотную: — Геолог, да?

— Угу.

— Интересно, шо это геологи забыли в наших краях?

— Сокровища природы.

— Шо ж тут у нас за сокровища? — томно улыбнулась Раиса, блеснув золотым запасом во рту.

— Ну, одно стоит передо мной, — вздохнул Старший, мужественно выдерживая ослепление неземной красотой. — А другие поищем.

Раиса смутилась, бросила плотоядный взгляд.

— Нас семеро, — повторил Старший.

— Осторожней, — напутствовал он получасом спустя Веселого и Молодого, тащивших по коридору гостиницы прямоугольный железный ящик, выкрашенный в защитный военный цвет.

— Ящики-то у вас, господа геологи, как в армии, — заметила Раиса.

— Ну, что-то такое, — согласился Старший.

— Бомбы небось там, — пошутила Раиса.

Веселый с Молодым встали и пугливо переглянулись, будто их внезапно разоблачили.

— Двигаемся-двигаемся, — невозмутимо поторопил Старший. — В нашем арсенале, добрейшая Раиса Николаевна, есть все необходимое. Ведь земные недра капризны и скупы. Они не желают добровольно делиться своими сокровищами. И тогда мы их взламываем. Поэтому бомбы тоже имеются. Но не здесь.

— А бур вы привезли? — игриво спросила администраторша, одарив Старшего многообещающим взглядом.

Но Старший ответить не успел: по лестнице поднялись Ветеран и Язва. Они с шумным сопением несли второй ящик — деревянный. Он был короче железного, зато выше и объемнее.

— Аккуратно, — опять по инерции заметил Старший.

— Сюда-сюда, — показала Ветерану и Язве на раскрытую дверь администраторша Раиса.

Они поставили ящик у двери, смахнули пот.

Язва принюхался.

— Краской воняет.

— Чем богаты, — гордо сказала Раиса. — И вообще, в гостинице ремонт, а я вас аж по двое селю. Та еще и на такой этаж — одни вы и всё. «Спасибо» приличный командировочный говорит.

С лестницы в коридор вошли Умник и Тоска. Каждый волок на плече большую спортивную сумку.

— Держите, — сунула им ключ Раиса. — Ваш триста двенадцатый. Водкой хоть упейтесь. Песни не орать. Девок не водить. — Она обернулась на ходу и добавила: — Без спросу.

И, показав на дверь с цифрой «305», сказала тихо Старшему:

— Нам сюда.

В номере 305 царила послеремонтная чистота и пустота. Если бы не некоторый излишек мебели, прилагавшейся к сеточной койке, то могло бы сойти за больничную палату.

Старший прошелся с осмотром и смел матрас с кровати на пол.

— Нужен еще один такой же, — заметил он.

— Зачем это? — с деланной наивностью вскинула брови Раиса.

— А затем, Раиса Николаевна, что ночь я проведу не один.

От такой прямоты Раиса несколько растерялась.

— В обнимку с работающим буром, — пошутил Старший без тени улыбки, с какой-то опасной пристальностью глядя на администраторшу.

Будто примерялся прокусить ей артерию.

— Я поняла, — присмиревшим тоном сказала Раиса.

— Ну а раз «поняла», то пока давай отсюда — шагом-марш. Мне душ с дороги надо принять.

— Ой, правда… Шо-то я… — смешалась окончательно Раиса и, попятившись в коридор, закрыла за собой дверь.

Старший немедленно заперся, достал мобильник и набрал номер. На том конце ответили.

— Здравия желаю, — сказал Старший. — Мы на месте.

…Они снова шли из низины вверх.

Братва совсем запыхалась, истекала потом. У Января из груди рвался сиплый хрип с подвыванием.

Виктор первый поднялся на холм.

И увидел далеко-далеко в солнечной дымке дом. Перед ним суетились какие-то мелкие фигурки.

— Курите пока. А я схожу, — сказал Виктор.

— А если там уже? — предположил Январь. — Может, снайпер уже где-нибудь за кустом?

— Вот и проверю, — невесело усмехнулся Виктор и направился в сторону дома.

У распахнутых ворот стояла «Нексия».

Навстречу Тамаре и Борису вывалили домочадцы.

Андрей помогал водителю доставать из багажника сумки и чемоданы. Пашка тут же их подхватывал и волок в дом.

Дмитрий приветственно тряс руку Борису. Максимка-Колосок с криком носился вокруг «Нексии», треща только что полученным в подарок от тетки электрическим пистолетом с лампочкой. Лена скромно стояла в стороне с неизменной книжкой.

Наталья нагружалась фирменными пакетами, которыми был завален багажник.

Надежда Петровна с материнским оттягом целовала Тамару в щеки, гладила по голове, по спине и плакала.

— Ой, та ты ж моя кровиночка, та когда-нибудь так и не дождусь…

— Ну хватит, хватит, — теребил за локоть жену Григорий Иванович. — Геть! Иди ко мне, дочь.

Он сдержанно прижал Тамару к груди. Отстранился, посмотрел на нее.

— Покрасивела. Хороша. Молодец, шо приехала. Деду будет радость.

— Как он? — поинтересовалась Тамара.

— Ты лучше спроси, как мы. Пока мы живые, и ему хорошо.

— Ну а вы-то как?

— А то не видишь, — по-молодецки выпятил грудь Григорий Иванович. — Ну, и де ж мой внук?

— Лёва в Москве остался, — сказала Тамара и отвела почему-то глаза. — Дела у него.

— Дела? Какие у студентов дела?!

Но тут подошел Борис.

— Здравствуйте, Григорий Иванович.

— Здоров, Борис. Вот кого не ожидал, так это тебя.

— Почему?

— Ему еще объясни. Ну, снизошел, и то дело, — пожал протянутую руку Шаманов-старший. — Знаменитости нас гостями не балуют.

— Скажите, а Игорь здесь? — поинтересовался Борис.

— Нет. Растворили в соляной кислоте, даром шо химик, — пошутил Григорий Иванович. — Та здесь твой Мандюлеев. Куда ему бечь, нужон он кому?.. А ну, хватит орать! — прикрикнул он на расшумевшегося Максимку.

А Надежда Петровна вдруг посмотрела куда-то вдаль, прикрывшись ладонью от солнца, да так и застыла соляным столбом.

По степи шел мужчина. Надежда Петровна сначала никак не могла его разглядеть. В ее слабых глазах шагающий силуэт расплывался. Горячее дыхание земли выбрасывало в воздух пульсирующую амальгаму, и фигура приближавшегося человека дрожала, точно мираж. Казалось, он в любой миг может расплавиться и исчезнуть.

Надежда Петровна двинулась навстречу. Сначала она шла неуверенно и медленно. Потом быстрее. А потом вскрикнула и побежала что есть духу, узнав и эту походку вразвалочку, и самого ходока.

Виктор Шаманов остановился, раскинул руки, широко улыбнулся.

В следующее мгновение подбежавшая мать упала ему на грудь, и он крепко сомкнул объятия.

В притихшей гостиной сопели и чавкали четверо мужчин за обеденным столом.

Домочадцы смотрели на нежданных гостей кто как, но в основном с задумчивой осторожностью.

Надежда Петровна не отрывала взгляд от старшего сына, с трудом сдерживая очередной приступ слез.

Она сидела рядом, придвигая поближе к Виктору то тарелку с большими ломтями белого хлеба, то банку с домашней сметаной. Виктор, весь сосредоточенный на борще, благодарно кивал.

Григорий Иванович беззвучно дирижировал снующей невесткой Валентиной и внучкой Леной.

А те носились из кухни в комнату, метая на стол все, что было съестного в доме, — буженину, чесночную колбасу, пирожки, котлеты, свежую зелень, крупно порезанные помидоры и огурцы, миску квашеной капусты и три запотевшие бутылки водки.

Григорий Иванович опытной твердой рукой быстро разлил.

— Давайте! За встречу! За возвращение в отчий дом!

Выпили и закусили.

— Ну, — сказал Григорий Иванович, — сколько пробудешь?

— Завтра точно не уеду, — натянуто улыбнулся Виктор.

— Та хто б тебя отпустил? — сказал Григорий Иванович. — У деда юбилей. Опять же ж — семнадцать лет не виделись.

Надежда Петровна не сдержалась и зарыдала.

— А ну, давай плакать из-за стола! — разозлился Григорий Иванович. — Шо, хороним кого?!

Надежда Петровна тут же стала глотать слезы, бороться с чувствами и даже через силу заулыбалась.

Виктор шепнул матери:

— Я к нему.

— Там, — махнул рукой в сторону темного коридора Надежда Петровна. — Вторая дверь справа. Только осторожно, а то знаешь…

Виктор сделал успокоительный жест и вышел из-за стола.

Он дошел до комнаты Ивана Матвеевича.

Тихо приоткрыл дверь.

Старик сидел спиной к входу. Горбоносый полупрофиль с закрытыми глазами был закинут к потолку.

— Спит… — Григорий Иванович подошел неслышно. — Ты вот шо… Лучше мы его подготовим. А то, не ровен час, скопытится от радости.

Виктор затворил дверь, вздохнул.

— Да… Вот так подумаешь… Еще вчера он меня палкой лупил, а сейчас… Овощ.

— Ты не переживай. Этот овощ те правой так зафинтилит, мало не покажется. Крестик-то он тебе не забыл.

— Какой еще крестик?

— Тот, шо ты у него скомуниздил, — Георгиевский.

Виктор воровато улыбнулся.

— Да не брал я его, батя, отвечаю.

— А куда ж он делся? Мыши сгрызли? — добродушно спросил Шаманов-старший.

Они вернулись за стол.

Виктор сел, подлил себе водки.

— Ну, шо мы все молчим, как на поминках?! — весело возмутился Григорий Иванович. — Может, хто скажет? Дмитрий…

— А шо Дмитрий?.. — взялся тот за рюмку и сдержанно кивнул в сторону Виктора. — С приездом тебя, брат.

— Растрогал до слез, — саркастично ухмыльнулся Виктор.

— А шо такого? Сказал по-нашенски: мало, зато по делу, — сгладил Григорий Иванович.

— Дядь Витя, а хотите, я для вас спою? — вдруг предложила Лена.

И запела громким красивым голосом.

Песня была новая, модная и сложная. Что-то в ее мелодике было от ритм-энд-блюза. Но Леночка вывела сложное горловое «у-е-е-е» легко, как заправская афроамериканка, и высокой нотой вышла на эффектную коду.

— Ни фига себе! Красавица Ленка! — Виктор захлопал в ладоши, глядя на племянницу с искренним восхищением. — Вот за кого пить нужно! За талант!

Лена грациозно склонила головку в знак признательности.

— Браво-браво! — оторвавшись от дымящейся трубки, крикнул муж Тамары Борис. — Леночка, тебе сейчас сколько?

— Тринадцать почти.

— Кто-нибудь с ней вокалом занимается? — деловито поинтересовался Борис.

— Та хто там занимается, — отмахнулась Валентина. — О то сама. Насмотрится по ящику и воеть на весь дом.

— Хорошенькое «воет»! Такие способности! Ее к педагогу надо. — Борис снова обратился к Лене: — Я тебе, золотко, года через два гарантирую «Фабрику звезд».

Виктор вдруг ткнул указательным пальцем в сторону Бориса:

— Забито: если Ленка не попадет в телек, ответишь.

Он довольно хохотнул.

Жующая братва растянула лица в солидарных улыбках.

— Борис Ройтер, если кто не в курсе, — вновь ткнул Виктор в сторону Бориса. — Поприветствуем!

Он захлопал в ладоши.

Сидевшие за столом тоже союзно поаплодировали.

Борис смешался, торопливо выпил и сел.

— Видишь, как я была права, — удовлетворенно шепнула Тамара мужу. — Тебе он не откажет.

— Не знаю, как он мне, а я ему уже за базар отвечаю.

К Виктору подскочил Максимка и вскинул игрушечный пистолет:

— Вы арестованы! Руки вверх!

— Ух, ты, — потрепал племянника по голове Виктор.

— Оружие на землю! Руки за голову! — продолжил Максимка.

— Дай-ка, — Виктор ловко выхватил у племянника пистолет. — Смотри. Ствол нужно держать так. — Он согнул руку в локте, а локоть прижал к поясу и сказал: — Тогда никто не выбьет. Понял?

Максимка кивнул.

Виктор отдал ему пистолет.

— Беги, тренируйся.

— А твой пистолет где? — спросил вдруг Максимка.

— Нет у меня пистолета.

— Есть. Ты ж бандит.

Казалось, что гостиная в одно мгновение вымерла. За столом не звякнул ни один прибор. Ни голоса, ни вздоха.

— Я твой дядька, — тихо произнес Виктор, глядя на Максимку погрустневшими глазами.

Январь встал с рюмкой столь же неожиданно, сколь и вовремя.

— Предлагаю за детей.

— От это дело! — поднялся и Григорий Иванович, а за ним и все остальные. — За детей!

Едва только выпили, как раскрасневшийся Григорий Иванович потребовал:

— Наливаем! Наливаем!

— Не части, — одернула Надежда Петровна.

— Сиди ты, — огрызнулся Григорий Иванович. — Хто еще шо скажет?! — Он обвел требовательным взглядом стол. — Наталья с Игорем?..

— А помолчать можно? — недовольно отозвалась Наталья.

Виктор холодно кивнул.

— Помолчи, сестренка, помолчи. Я скажу. А вы, родственники, слушайте и запоминайте. О том, что я вернулся никто знать не должен. — Он встретился с непонимающими, беспокойными, вопросительными взглядами и объяснил: — Отдохнуть хочу. А то у нас, бизнесменов, знаете как — всё люди да люди. Достало уже. Поэтому, если кто-нибудь спросит, приехал Виктор Шаманов или нет, скажите — нет. Я здесь по секрету. И открывать его никому не советую. Договорились?

Лимонно-желтый свет за окном сменился медно-золотистым. Часы показывали четыре часа дня.

Гостиная опустела.

Виктор и Надежда Петровна шли по коридору второго этажа. Виктор, переодевшийся в свободную светлую рубашку навыпуск и легкие летние брюки, придирчиво осматривал вагонку, которой были обшиты стены.

— Ну что это за работа? Вкривь и вкось.

— Де? — присмотрелась Надежда Петровна.

— Вот, — указал пальцем Виктор на щель между досками.

— Ой, — махнула рукой Надежда Петровна, — та это ж кум с дедом Кириллом делали. Бухие. А отец не доглядел.

— Неужели дед Кирилл живой еще?

— Та де там живой. Его уже лет десять нет. Так жрал ее, заразу, ту водку, только шо ложкой на хлеб не намазывал.

— Сколько ему было?

— Та шо-то семьдесят пять или семьдесят семь, может, даже.

— Хорошая реклама для водки, — усмехнулся Виктор и указал на дверь: — А здесь что?

— Пашкина комната. Там Андрюшка… — Она показала на следующую дверь. — В том колидоре — наша с отцом и Димкина с Валентиной. Это детская. Это ванна с душем.

— Ну, в общем, ясно. Отстроились.

— А шо, не нравится тебе?

— Нормально.

— Не нравится.

— Мне, честно, без разницы. Вам же здесь жить, не мне.

— Я ж и говорю: не нравится.

— Просто это не мой дом. Понимаешь? Мой дом — это то, что здесь раньше было. Одноэтажная халупа с двумя пристройками. А этот я только на фотках видел. Моего тут ничего — только деньги.

— Ой, — хлопнула себя по лбу Надежда Петровна. — Как же ничего?! А ну-к, идем!

В сарае тихо покряхтывали куры.

Рука Надежды Петровны тронула покрашенные голубой краской рубцы на деревянном столбе.

— Отец их специально сохранил. Это Димочка. А тут вот — Наташа с Павликом.

С обратной стороны столба параллельно друг другу тянулись ножевые сколы, у одного из которых под толстым слоем краски просматривалась вырезанная буква «Н», а у другого — «П».

— А вот, — с улыбкой указала на следующий столб Надежда Петровна, — наша малышня: Лена и Колосок.

Один частокол отметин поднимался чуть выше пояса, а другой — едва достигал бедра Виктора.

— А это ты, — сказала Надежда Петровна. — Вот. А ты говоришь, ничего твоего…

Этот столб стоял чуть в стороне от общего ряда, подпиравшего настил второго яруса.

Пальцы Шаманова прошлись, как по лесенке, по зарубкам и остановились на уровне груди.

— Вроде как и не вырос, — грустно усмехнулся Виктор и кивнул на заднюю стену сарая: — А стенка, смотрю, старая.

— Та только она и осталась. Их же три из досок было, — говорила Надежда Семенова, собирая в фартук яйца. — Дмитрий с отцом, считай, все заново ставили.

Она толкнула бедром воротца курятника. Виктор шагнул к ней, чтобы помочь их закрыть. Надежда Петровна внезапно с тревогой заглянула ему в глаза.

— Сынок, скажи мне: шо-то случилось?

— Ну начинается, — поморщился Виктор.

— Я чувствую. Ты ж не просто так приехал? Столько лет тебя зазвать не могли. А тут ни звонка, ни письма, ни телеграммы. И вдруг — раз. Почему так?

— Сюрприз, что непонятно? — ответил Виктор.

— А шо ты просил, шо б мы никому не говорили, шо ты здесь?

— Просил, — строго сказал Виктор и, нажав на каждое слово, повторил: — И еще раз прошу. Никому. Ни слова.

— Ма-а-ать! — донесся со двора голос Григория Ивановича. — Ма-а-ать!

— Тут я! — откликнулась Надежда Петровна.

— А ну-к, сюда иди!

— Побежала…

Надежда Петровна поспешила на требовательный зов мужа.

Виктор быстро подошел к старой стене, присел на корточки, отсчитал от земли вверх три кирпича, растянул большой и указательный палец левой руки циркулем и сделал ими несколько шажков. Выстучал костяшками пальцев кирпичи. Один отозвался полым звуком.

Шаманов прихватил из стоявшего рядом ящика с инструментом зубило и молоток и принялся долбить цементную спайку.

Кирпич выпал.

В стене открылось небольшое углубление.

Шаманов выскреб пальцами из тайника железную коробку из-под шоколадных конфет. На ней была рисунок — Красная площадь, зубцы кремлевской стены, остроконечные башни. От времени коробка покрылась пятнами ржавчины.

Виктор в удивлении качнул головой: он не был готов к этой встрече.

В коробке обнаружились слипшиеся от сырости деньги — рубли, трешницы, пятерки. Их было много, и когда Виктор попытался развернуть всю пачку, лопнула тонкая резинка.

…Часы «Полет»… Наполовину пустая пачка сигарет «Наша марка»… Под самопальным ножом с ржавым лезвием и плексигласовой ручкой лежали колода черно-белых порнографических карт и пачка немецких цветных фотокарточек — поблекших и тоже слипшихся — с портретами Гойко Митича, Дина Рида и Жана Маре.

Последним в коробке жил Георгиевский крест.

Его Шаманов задумчиво покрутил в пальцах и чему-то улыбнулся. Потом сунул крест в карман брюк.

Сложив богатства своей юности, Виктор сунул коробку обратно в тайник и заложил кирпичом. Затем придвинул пустые ящики к стене, чтобы скрыть заветный схрон от постороннего взгляда.

За этим занятием его и застал Григорий Иванович.

— От это я понимаю! — хохотнул он. — Только в дом, а уже — по хозяйству! Ты шо это, сын? Марафет наводишь?!

— Да вот, — стоят прямо на проходе, — нашелся Виктор.

— Та и хай бы им грец. В доме и кроме тебя есть кому подвигать.

— Ну, сделал уже… — Виктор отряхнул руки. — Спать пойду.

Он направился к выходу. Григорий Иванович прихватил его за локоть.

— Куришь?

— Ты же бросил?

— Та я не себе. Закури пока, если хочешь… — Григорий Иванович собрался с мыслями и сказал: — Я шо думал… От человек де-то ездит, его долго нет… И все уже, глядишь, отвыкли… Я это к чему: все ж понимают, хто им помогал эти годы. Так шо ты на братьев, на сеструху не думай ничего… Они радые. Поотвыкали просто. Понимаешь? Обид не надо, нервов там…

— Понятно, — сдержанно кивнул Виктор. — Нет никаких обид.

— Ну, я так. Значит, показалось… А то еще подумаешь…

— Все нормально.

— Ну и хорошо. И это, Витя… То, шо гонял тебя пацаном, — было, да. Но сейчас ты поймешь… Ты ж старший сын. Как говорится, вся надежда. Хотелось мне, шоб ты… — Григорий Иванович широко развел руками, будто бы хотел объять необъятное, — Шоб — ты понимаешь.

— Ну, значит, спасибо тебе, батя, что гонял меня, дурака. — Виктор легко похлопал его по плечу. — Вот он толк и вышел.

— Не надо-о-о! Не надо-о-о! — обиделся Григорий Иванович. — Зря ты так. Я тобой, сын, горжусь. Ты — сила. Я всегда хотел, шобы в семье сила была. Она даже если лишняя — не лишняя. Нам силы не хватает. Русские, мы слабый народ, безвольный. Сильные нужны. Такие, как твой дед. Шоб, случай чего, — кулаком в морду, шашкой — в капустку. — Он вдруг спросил: — Скажи, убил кого-нибудь?

— Ладно, батя, давай… — отмахнулся Виктор.

— Та ты не стесняйся, говори! Бог все равно не слышит. А я судить не буду.

— Ни к чему все это.

— А я знать хочу! Болтают-то всякое. Я твой отец. Имею право знать, как оно есть. Скажи, было?

— Ну, ты же знаешь, за что я сел.

— А кроме того раза?

Виктор прямо посмотрел на отца.

— Бывало… — Потом не удержался и отвел взгляд: — Давно, правда.

Григорий Иванович понимающе покачал головой, но сыновнего взгляда не выдержал и отвел глаза.

— Ну так это… Оно ж, наверное… Ты и не мог по-другому… Да?

— Да, — сказал Виктор. — Выбора не было.

Григорий Иванович вдруг крепко прижал сына к груди:

— Я знал… знал… Конечно ж, не было… — Потом резко отстранился. — Ну, шо стоишь?! — махнул он рукой. — Иди уже!

Виктор напоследок ободряюще тряхнул отца за плечо и вышел из сарая, закрыв дверь.

В наступившей темноте блеснул глаз Шаманова-старшего.

За его спиной, в углу, будто бы вздохнув, качнулась пыльная серебристая паутина.

В одной из комнат на первом этаже расположились подельщики Виктора. Они переоделись с дороги в свежее и теперь разгребали свои вещи.

Лопата и Крючок возились у раскрытых чемоданов: доставали рубашки, свитеры, брюки.

Под вещами в каждом из чемоданов прятался оружейный арсенал.

В одном чемодане — помповое ружье, коробки патронов и набор сменных автоматных обойм.

В другом — два «узи», четыре автоматических пистолета, сменные обоймы, снова коробки с патронами.

В третьем — два ящика с омоналовыми шашками и проложенные ватой лимонки «Ф-1».

Январь лежал в трусах и майке на разобранной постели и обмахивался газетой.

— Сколько там натикало? — спросил Крючок, рассовывая пистолеты под матрас своей кровати.

Январь лениво приподнял руку, посмотрел на часы.

— Без десяти три.

— Включай, — сказал Крючок Лопате.

Тот включил телевизор и бросил пульт Январю.

На экране бегали какие-то мультипликационные зверушки.

Январь прыгнул на другой канал. Там пели. Еще на одном шел какой-то сериал.

— Кривой ссучился, — сказал один герой телевизионного действа другому.

Оба были щетинистые, наряженные в тюремные телаги, на фоне бараков и колючей проволоки.

— К пахану надо идти. Сходняк собирать, — откликнулся второй герой.

— Переключи, — попросил Лопата, пряча помповое ружье за шкаф. — Достал уже этот криминал.

— Это твоя родина, сынок, — сказал Январь. — Правда жизни.

— Пиздеж это, а не правда, — присоединился к Лопате Крючок. — Ну даже — правда, а на хер она мне нужна? У меня своей такой… Переключи.

Январь криво усмехнулся, кликнул пультом и вышел на последние новости.

— Встреча лидеров двух держав прошла в Кремле, — завершила дикторша. — И только что, новость последнего часа…

Крючок взметнул руку, призывая к тишине.

Январь нервно терзал пульт, увеличивая громкость телевизора.

— …застрелен на пороге своего офиса, — говорил диктор. Мелькали на телеэкране кадры с представительным мужчиной лет тридцати пяти — тридцати семи. — Леонид Барыбин, известный в уголовном мире под кличкой Банкир, двенадцать лет возглавлял одну из питерских преступных группировок. В последние годы занимался бизнесом, открыв несколько торговых фирм и сеть магазинов. По версии следствия Барыбина убрали конкуренты. Предполагается, что это некий Виктор Шаманов, более известный в криминальном мире как Сенатор, — лидер носыревской преступной группировки, в последние годы развернувший бурную деятельность в Москве и Санкт-Петербурге.

Заединщики обменялись выгоревшими от страха взглядами.

…Когда вошел Виктор, в комнате уже вовсю кипели дорожные сборы: Январь забрасывал свои нехитрые пожитки в спортивную торбу, Крючок складывал туалетные принадлежности в дорожный несессер, и только охваченный нерешительностью Лопата сидел на краешке стула перед раскрытой сумкой с «галочкой» «Nike».

В комнате царила атмосфера молчаливой паники.

— Я не понял, — жестко сказал Шаманов.

Январь, продолжая сборы, объявил:

— По ящику сказали: Банкира грохнули.

— На тебя валят, — дополнил Крючок.

Виктор подошел к столу, взял сигареты, закурил.

— Душегубка… Вам проветрить западло?

Он шагнул к окну, открыл створ, впустил свежий ветер. Задумчиво посмотрел в дальний край двора — на раму с растянутой волчьей шкурой.

— Сниматься надо, Витян, — сказал Январь. — Рвать дальше. Менты Зуба убрали, а по телеку прогон — Зуба мочканул Терентий. Через неделю — Терентия. И снова прогон — мол, это люди Зуба в отместку. Теперь вон Банкира завалили, а стрелки на тебя. Ясен Айвазовский: ты — следующий по списку.

— Согласен с Январем, — сказал Крючок, забивая обойму в пистолет и пряча оружие за пояс джинсов.

— Я тоже, — присоединился Лопата и бросил наконец в заждавшуюся сумку скомканную рубашку. — Он тебя и здесь найдет, Витян. Надо было его тогда мочить, на взлете. А сейчас он уже высоко, пуля не достанет.

— Надо было за границу валить, — заявил Январь.

— Ага, — возразил Лопата. — Там бы нас в первый же день и положили.

— Положат и здесь. С Банкиром, — продолжал Январь, — точно тебе говорю, Витян, расклад удобный. У вас же с ним всегда были полуконтры.

Виктор выбросил окурок, обернулся от окна.

— Ты достал.

Январь сел на постели.

— Чё?!

— Ничего. Иди куда хочешь. Про долг свой не думай — прощаю.

Январь криво усмехнулся.

Январь криво усмехнулся.

— Только в долгу-то — моя жизнь, братэла.

— А ты ее забирай и уходи, — сказал Шаманов. — А то другие заберут.

Он посмотрел на Лопату и Крючка. Вид у них после водки и душа был жалкий — как у пьющих подростков: физиономии розовые, волосенки всклокоченные, глаза виноватые.

— И вы ничего не должны. Спасибо за компанию, — сказал Виктор.

— Куда ж мы тебя одного?.. Не по-пацански это, — неуверенно начал Лопата.

Виктор дружески прихватил Лопату за загривок.

— Сейчас не девяносто пятый, а две тысяча первый. Пацаны скоро все на кладбище будут лежать.

Лопата недовольно нахмурился.

— Я смотрю, вы еще не поняли, — сказал Шаманов. — Это не он нас гасит — это наше время кончилось.

И вышел из комнаты.

— Всё. Нет больше Сенатора, — подвел итог Январь. — Валим отсюда.

Солнце стояло еще довольно высоко, но по листве деревьев уже скользил бронзово-горчичный отсвет скорого вечера.

Операционистка электроподстанции — невысокая пухлая блондинка с ярким макияжем и в голубом форменном халате — вошла в релейную.

— Ну давайте, — громко сказала она, — де там расписаться? — Она заглянула в один коридор энергоузловой, в другой… Позвала: — Валя!

— О-у! — откликнулся откуда-то женский голос.

— А де ж он, тот парень, с центральной… Только шо был здесь…

Умник тем временем уже перебегал улицу.

На нем была рабочая спецовка, в руках — потертый чемоданчик.

Черная «Волга» ждала его распахнутой дверью. Умник запрыгнул внутрь.

— Так-так-так, — сказал он возбужденно и раскрыл чемоданчик, в котором лежал ноутбук.

— Получилось? — невозмутимо спросил Старший, сидевший на переднем сиденье.

Умник уже бегал пальцами по клавишам компьютера, приговаривая:

— У нас так не бывает, чтобы не получилось… Не бы-ва-ет.

…Пашка открыл дверь кладовой и щелкнул выключателем.

Взобрался по стремянке наверх, пошарил рукой на полке и не нашел то, что искал.

Спустившись на пару ступенек, стал рыться на другой полке.

— Куда ж я его… — приговаривал он.

Тут лампочка под потолком мигнула и погасла.

Пашка спустился вниз, передвинул стремянку, взобрался и выкрутил погасшую лампочку.

Вышел и у окна рассмотрел лампочку на свет.

Вольфрамовые усики были целы.

Рубильник под лестницей в гостиной был обесточен. Счетчики напряжения замерли. Пашка несколько раз переключил тумблер. Безрезультатно.

Он вернулся в кладовку с фонариком и, порывшись на полке, наконец нашел то, что искал, — это была бутылочка с ружейным маслом.

В сарае стучал молоток. Григорий Иванович что-то мастерил.

Пашка сидел на веранде за столом.

Перед ним на столе, застеленном ветошью, лежали части разобранной винтовки.

Пашка протирал затвор, когда из-за дома вышел дымивший сигаретой Виктор. Он постоял рядом с кухонной пристройкой, задумчиво разглядывая двор, разделенный на солнечную и теневую половины.

Пашка решил не ждать, а заговорить первым.

— Не отдыхаешь?

Виктор посмотрел в его сторону.

— Отдохнем, когда сдохнем. Знаешь такую пословицу?

— Ну а хто ж ее не знает? Родаки-то у нас одни.

— Откуда винтовка?

Виктор поднялся на веранду.

— Димкина. Подарили как ветерану Афгана, на юбилей.

— А стреляешь ты.

— Ну, — самодовольно усмехнулся Пашка и указал на шкуру волка. — Видел? Ночью убил.

— Молодец. Чем вообще занимаешься?

В следующий момент Виктор пожалел о своем вопросе.

— Чем занимаюсь? — Пашка снова усмехнулся. — Да вот тебя, брат, жду. Тебе Томка мои письма давала?

— Я понял, — сказал Виктор. — В Москву рвешься?

— А нельзя? — с вызовом сказал Пашка. И тут же новая ухмылка: — Значит, письма ты мои читал?

— Короче, Павел.

— К тебе хочу. Возьмешь?

— Зачем?

— Ну, я ж тебе писал: тоска здесь, брат!

— Подумаю.

— Шо тут думать! Силы у меня на десять здоровенных быков, а стреляю я не хуже, чем эти твои, уверен.

— В кого же ты стрелять собрался?

Вопрос застал Пашку врасплох.

— Ну, не знаю… Мало ли в кого… — Он нашелся: — А в кого вы стреляете, в того и я. У тебя шо, врагов нет?

— А как ты думаешь: я тебе — враг?

Пашка не знал, что ответить, а когда решился, из сарая с молотком в руке вышел Григорий Иванович.

— А ну-к, Паха, дерни рубильник на сарай! А то шо-то темновато!

— Света нет, — буркнул в ответ Пашка.

— Так звони, ё-моё! Может, они его и до завтра не дадут, а делов еще начать та кончить!

— Ща, — нехотя отозвался Пашка и бросил Виктору: — Ладно, брат. Потом договорим. Я от тебя так просто не отстану.

Он ушел в дом.

За воротами послышался шум автомобильного мотора. Визгнули тормоза, и сразу же раздалось несколько нетерпеливых гудков.

Григорий Иванович направился к калитке.

— Хто ж это там?

Виктора на веранде уже не было.

Он стоял в гостиной, сбоку от окна, и наблюдал с затаенным страхом.

Григорий Иванович вернулся из-за калитки и широко, гостеприимно, распахнул створы ворот.

Во двор со степной дороги въехал огромный черный джип «Лексус».

Из-за руля вышла полноватая крашеная блондинка лет сорока трех — сорока четырех, одетая в джинсы цвета хаки и светло-коричневую рубашку.

Тень тревоги в глазах Виктора сразу же растаяла. Он даже едва заметно улыбнулся.

С переднего пассажирского сиденья выбрался чернявый рослый паренек лет пятнадцати. Лицо у него было заспанное и смущенное.

Григорий Иванович сердечно обнял паренька. Потом обнялся и расцеловался с женщиной.

Блондинка ответила Григорию Ивановичу не менее сердечными поцелуями.

И вдруг глаза ее округлились от радости: за плечом Шаманова-старшего стоял и тепло улыбался Виктор.

— Мамочка родная! — взвизгнула блондинка и ткнула в сторону Виктора пальцем. — Винни Пух!

— Здоров, Пятачок… — ласково сказал Виктор.

— Вини Пух! — Блондинка пошла к Виктору, но, не дойдя пары шагов, принялась обходить его по кругу, разглядывать, будто бы не веря своим увлажнившимся глазам. — Мамочки родные! Тощий, лысый, старый Винни!

— Ну уж, лысый, — добродушно проворчал Виктор.

— Я так рада, — шагнула к Виктору блондинка, стиснула его. — Так рада…

— Я тоже.

Они расцеловались.

— Артем, иди с дядей поздоровайся! — деловито затребовала блондинка.

Чернявый подросток подошел, пожал протянутую Виктором руку.

— Артем.

— Виктор.

— Какой Виктор?! Дядя Витя!

— Сама ты тетя Галя.

— Ну, кому-то уже и тетя! — Снова резко отступила, оценочно, как художник от нарисованной картины. — Комплимента не дождешься — постарел! — Подскочила ближе, беспокойно шепнула на ухо: — Морда мятая. Пьешь, что ли?

— Я свое отпил, — шепнул Виктор.

— Значит, ешь плохо.

— Нет, плохо сплю. — Он понизил голос до шепота. — О том, что я приеду, никому не сболтнула?

— Да ты что! Как можно! — громко воскликнула Галина. — Винни, я же красный комиссар! Легче расстрелять, чем расколоть! — Щелкнула ногтем большого пальца о зуб. — Гроб-могила!

— Ну, всё-всё, — отмахнулся Виктор. — Верю.

Галина была вся — огонь, петарда, трескучий фейерверк. Казалось, от нее в разные стороны летят снопы искр. Погасить эти снопы было невозможно.

Вокруг нее уже роились домашние.

По обочине всеобщего веселья незаметно проскользнули три фигуры: Январь, Крючок и Лопата втихомолку покидали временное пристанище.

Их уход заметил только Виктор. Он отделился от гудящего улья родственников и выпустил заединщиков за калитку.

— Ружье за шкафом. Стволы в койках. На шкафу два «узика», — быстро сообщил Январь. — А вот динамит, извини, не нашли, куда схоронить, — у тебя он под кроватью.

— Богато, — усмехнулся Виктор. — А нужен-то всего один патрон.

Январь пристально посмотрел в пустые синие глаза Виктора.

— Жалко мне тебя, Сенатор.

— Себя жалей.

Виктор захлопнул калитку.

Он вернулся в свою комнату. Обернул ящик динамита спортивной ветровкой и, прижимая к груди, вышел в коридор.

…Спустился по лестнице в подвал. Прошел в кладовку и прислушался. На лестнице снова топали чьи-то шаги. Потом шаги зазвучали в подвальном коридорчике. Дважды щелкнул замок лаборатории, хлопнула дверь, и откуда-то из-за стены забубнили два мужских голоса.

Виктор включил в кладовке свет и, поняв, что среди банок с соленьями и вареньями, взрывчатку прятать как-то не очень уместно и надежно, погасил свет и вышел.

— …Я говорю об ответственности за свои слова и поступки, — долетел до Виктора голос Бориса Ройтмана, хорошо поставленный, бархатистый, знакомый по многим телепередачам. — Все, что мы делаем — пишем, говорим, поем, играем на театре или в кино, — все это уходит к людям. Они такие, какими создаем их мы.

— Да бросьте! — насмешливо откликнулся голос Игоря. — Мой тесть и моя теща, они же и ваши, кстати, тоже, — какое они имеют отношение к нам?! Мы и они — это два полюса.

— Ничего подобного! Говорю вам, портрет нации — это наш портрет. И не нужно думать о себе лучше и ставить себя выше народа, — требовательно парировал Борис.

— Лукавите, Боря! Я же вижу, как в этом доме вы по стеночке, воротя фэйс в сторону, ползете от вашего так называемого народа! Это раз. А два, что вы такое о себе возомнили?! Ни фига никакого влияния вы на народ не имеете! И никогда не имели! Это все шестидесятнические мифы, которые достались в наследство вашему поколению, а оно пытается навязать их следующему! Народ — вон он морды ближнему бьет да водку пьет! Кстати, ваше здоровье…

В приоткрытую дверь лаборатории Виктору было видно, как сошлись со звоном две мензурки, наполненные прозрачной жидкостью. Потом спорщики шумно выдохнули.

— Вы капустку-то берите, — снова раздался голос Игоря. — Капустку-то квасить — вот это, действительно, наш народ мастер. И ни при чем тут ваши Толстые и Достоевские. И ваша вера в высшую роль интеллигенции. Нет ее, этой высшей роли! Как нет единственно точного слова в литературе или единственно точной формулы в химии.

— Хорошо. Что же тогда есть?

— Бабки. Да-да, дорогой Борис, бабки. Позорная, но никем пока не отменимая необходимость их зарабатывать.

— Вы страшно рассуждаете, Игорь.

— Я правильно рассуждаю.

— Вот от таких умонастроений и мелочность сегодняшней культуры, и ее очевидная тотальная конъюнктурность, — спокойно заметил Борис.

— А я даже и спорить не буду. С этим я согласен. Культура, как миссия, сдохла! А заново начнется, когда в нее придет второе или третье поколение нынешних нуворишей. Их дети-внуки… Сядет тогда какой-нибудь сверхобеспеченный человек в какой-нибудь Ясной Поляне и, пока на его счет где-то будет капать солидный банковский процент, он не спеша, с чувством, толком, расстановкой напишет какую-нибудь новую «Анну Каренину». Или «Мадам Бовари». Я за то, чтобы культура была богатой и коммерческой — в самом прямом смысле этого слова. За это и выпьем.

— Нет, за это я пить не буду, — сурово возразил Борис.

— Ну, выпейте за что-нибудь свое, — примирительно сказал Игорь.

На сей раз они не чокнулись.

Но после выпитого Борис внезапно переменил свое мнение:

— Знаете, а я с вами соглашусь. Лучше уж культура богатых, чем культура люмпенов и бандитов.

— Это точно, — чистосердечно поддакнул Игорь.

— А богатые, по-вашему, из кого берутся? — раздалось вдруг за их спинами.

Игорь и Борис обернулись.

Виктор Шаманов стоял на пороге лаборатории. Под мышкой у него, обернутая ветровкой, торчала штрихкодовым краем большая картонная коробка.

— Да вы сидите, парни, — милостиво разрешил Виктор, заметив инерционный порыв недавних спорщиков. — Сидите. Я ж не президент и не хозяин зоны. Я в каком-то смысле ваш родственник.

Он поставил картонный ящик на край столешницы.

— Проходите, Виктор, — с перебором по части радушия засуетился Игорь. — Выпьете?

— Ну, чего спрашивать — наливай. — Виктор прошелся по лаборатории, обвел взглядом оборудование. — Вот, значит, на что идут денежки люмпенов и бандитов. Ну, расскажи, чем ты тут занимаешься, пацанчик?

Игорь пропустил мимо ушей оскорбительный тон, а может, действительно не обиделся.

— Прошу, — с готовностью подвел он Виктора к голому окладу. И вдруг взял карикатурно-экскурсионный тон: — Живописные полотна, фрески, иконы, как известно, могут пострадать от времени и естественных физических факторов. Но изображение на самом деле никуда не исчезает. Материал, на который оно было нанесено художником, хранит его подробные контуры. Так вот, в этой лаборатории проводятся уникальные разработки — поиск химического состава, способного вернуть картину или икону целиком к жизни.

— Очевидное-невероятное, — скептически усмехнулся Виктор. — Ну и зачем тебе это?

— Хочу прославиться, — продолжил ерничать Игорь. — Денег хочу, много.

— Далеко продвинулся?.. — поинтересовался Шаманов.

Игорь молча взял одну из мензурок с голубоватой жидкостью и плеснул на оклад. Потом театральным жестом предложил к рассмотрению результат.

— Ничего не вижу, — сказал Виктор.

— Как?! — вскинул брови Игорь. — Вы не видите Христа?

— Не-а.

— А Божью Матерь?

Виктор по-честному всмотрелся в оклад, но, кроме сохнущего на нем мокрого пятна от химреактива, ничего не высмотрел.

— Увы… — Игорь со вздохом развел руками. — Не каждому взгляду это доступно. Только избранный может увидеть…

Он внезапно осекся и в страхе уставился на Шаманова.

Виктор держал на ладони какой-то темно-серый кубик с хвостиком темно-серого же шнура. И этот шнур горел — с шип— Дядь Витя, а хотите, я для вас спою? — вдруг предложила Лена.С обратной стороны столба параллельно друг другу тянулись ножевые сколы, у одного из которых под толстым слоем краски просматривалась вырезанная буква «Н», а у другого — «П».p— Надо было за границу валить, — заявил Январь.ppp ением бенгальского огня, веселым голубовато-оранжевым пламенем, неумолимо, миг за мигом, приближавшимся к кубику.

— А это всем видно? — с мрачной издевкой спросил Виктор.

Он подошел к столешнице, на которой стоял картонный ящик, и, отбросив край ветровки, положил омоналовую шашку сверху.

— Тут у меня, — похлопал он по ящику рукой, — еще сто сорок девять таких. Как думаете, хватит, чтобы разрешить ваш спор, а, мужики?

Игорь только сглотнул сухой комок.

Борис уже давно был на ногах и с ужасом смотрел на пламя огнепроводного шнура.

Огонек доедал кончик запала. Вот он уже коснулся шашки.

Игорь закрыл глаза. Борис испуганно вскрикнул, точно хотел остановить:

— Виктор!

И только тут пальцы Шаманова сомкнулись на оставшемся полудюйме огонька. Послышалось тихое шипение. Виктор убрал руку. Над шашкой вился дымок от испустившего дух шнура.

— Вот так. И вся культура, — издевательски подытожил Шаманов и, подхватив ящик, двинулся к выходу.

— А прославиться хочешь — убей кого-нибудь, — сказал он, не оборачиваясь. — Кого-нибудь известного. — И уже из коридора громко добавил: — Шутка.

…Он водрузил ящик на верхнюю полку старого, рассохшегося стеллажа в углу сарая. Плотнее укутал ящик ветровкой и вышел.

Над полями горел закат.

КамАЗ подбрасывало на ухабах. В кабину летела степная солнечная пыль. За рулем сидел мужичонка лет пятидесяти — весь в морщинках, с маленькими синенькими глазками на обветренном загорелом лице. Рядом тесно спрессованными боками примостились Январь, Крючок и Лопата.

— А у вас, у Элисте, шо ж, не клюеть? — спросил мужичонка, чтобы поддержать дальнейший разговор.

— Не-а, — скупо ответил Лопата.

— Ну, здесь вы ии, як дэргать начнэтэ, руки пивидподають, — перейдя на малоросский суржик, успокоил мужичонка. — Здесь рыбы, як у столици фонарив! Хотя вже и нэ то. Экология, ее маму! А де ж ваши удочкы?

— Товарищ подвезет, — снова ответил Лопата.

— А-а, — понятливо кивнул мужичонка. — Самый клев знаитэ дэ? За Шамановой балкой.

— Это где? — для проформы спросил Лопата.

— Там, дэ я вас подобрав. Дом бачилы? От за ним, километрах у двух, ричка сужаиться. Там ии, тий рыбы!.. Мы з кумом, зараз, пидэмо — и прям руками ии, руками! Кум мий у том доми и живэ. Да. Шаманов Григорий Иванович.

— Место в его честь назвали? — спросил Крючок.

— Ни, в честь батьки его. Вин там кулакив расстрелював. Станыцями, говорять, вывозив — та-й у расход. Лютый дид. Живый ще, кстати.

— Да что ты? — фальшиво удивился Январь.

— Ну а то. На хрен вин кому такый на том свите сдався! -засмеялся мужичонка.

И тут навстречу из-за поворота вылетела черная «Волга» с тонированными стеклами.

Лобовой удар был почти неминуем.

Но КамАЗ вильнул в сторону, пролетел по обочине, ломая стебли кукурузных початков, и снова вырулил на грунтовку.

Удаляющаяся «Волга» возмущенно проревела клаксоном.

Веселый за рулем «Волги» хохотнул:

— Вот чабаны! Они тут ни ходить, ни ездить не умеют!

— Мы же, по-моему, договорились? — зло сказал Старший, сидевший рядом.

— Ну, разогнался чуток.

— Алексеевич, — обратился Старший к Ветерану, сидевшему сзади рядом с Молодым, — обратно ты поведешь.

— Мудачье! — возмущался мужичонка в КамАЗе. — Ото ж затемнят стекла и типа — чи и ни чи! Богують придурни!

Крючок толкнул в бок Января и кивнул на бегущую за окном кабины степь.

Там, на фоне неба цвета запекшейся крови, отчетливо вырисовывался черный волчий силуэт.

Волк стоял, не шелохнувшись, и, казалось, смотрел вслед уезжавшему автомобилю.

— Сейчас бы… — тихо сказал Крючок и, сложив руку пистолетом, прицелился в недвижного хищника.

В «Волге» Молодой тоже вскинул воображаемое ружье на отдалявшегося волка.

Изобразил голосом выстрел. В тот же момент хищник, точно испуганный этим звуком, сорвался с места и побежал.

Молодой издал ребячливый клич.

— Еще один балбес, — холодно заметил Старший.

Когда «Волга» свернула на асфальтированную дорогу к дому Шамановых, небо, густо посиневшее к ночи, засеребрилось первыми бледными звездами.

Автомобиль остановился в балке и заглушил мотор. В тишине было слышно, как трещат степные цикады.

Ветеран и Веселый сунули пистолеты с глушителями каждый в свою наплечную сумку и застегнули замки.

— По-тихому там, — напутствовал Старший. — Удачи.

Ветеран и Веселый выбрались из автомобиля и стали подниматься вверх по склону холма.

Галина вышла из душа. Коротко стриженные мокрые волосы были всклокочены. Без косметики она и вправду была похожа на Пятачка. Или просто на розового поросенка.

В эркере второго этажа была еще одна дверь. К ней и направилась Галина.

— Гав, — сказал кто-то в темноте простенка.

— Ой!

Галина вздрогнула и выронила полотенце с завернутыми в него банными причандалами.

— Свои. Не падай.

Виктор вышел на свет и, нагнувшись, поднял бутылочку шампуня.

— Не дождешься, — улыбнулась Галина и быстро собрала упавшую мелочевку.

— Ну что, любимая сестра, пошепчемся?

— Да запросто, любимый брат! — Галина открыла дверь комнаты и позвала: — Артем, мыться!

Из комнаты вышел заспанный Артем с банным полотенцем. Галина взъерошила ему волосы, а Виктору сказала:

— Заходи.

Они вошли в комнату, и Галина затворила дверь.

Виктор присел на краешек дивана.

Галина подошла к окну и раздернула шторы, впустив последние отсветы заката в комнату.

Повернулась к Виктору и, ласково посмотрев, вдруг тихо запела:

Снежные хлопья садятся неслышно,

Может быть, снова цветет наша вишня…

Прервалась.

— Помнишь?

— А как же.

— «Ветви, как крылья, слегка встрепенулись, — запела Галина, подошла к Виктору и села, привалившись щекой к его плечу. — Может быть, лебеди в зиму вернулись?»

Виктор подхватил:

— «Белые крылья, белые крылья…»

— «Белые крылья, — вторила Галина, — полет неземной…»

А по темному коридору первого этажа уже крался Веселый.

Он осторожно открывал двери и заглядывал в комнаты.

— «…Мы ведь любили, мы ведь любили, мы ведь любили друг друга весной», — сидя в обнимку, пели Галина и Виктор.

У перехода в кухонную пристройку стоял Ветеран. Он приоткрыл дверь и посмотрел в узкую щель.

Валентина и Надежда Петровна готовили ужин при свете керосиновой лампы и нескольких свечей. Они о чем-то оживленно переговаривались.

— «…Как это сложно лететь против ветра, — пели Виктор и Галина, — как это сложно, еще раз поверить…»

Веселый смотрел в затылок парализованному старику, сидевшему перед включенным телевизором.

Следующего взгляда хватило, чтобы понять, что в этой комнате больше никого нет.

Веселый затворил дверь и двинулся дальше.

А на втором этаже в комнате Галины тихо звучали два голоса:

Ветви как крылья слегка встрепенулись…

Может быть, лебеди в зиму вернулись?

Ветеран толкнул очередную дверь. Неубранная Пашкой стремянка так и стояла посередине кладовки, металлически поблескивая в темноте.

Ветеран двинулся дальше…

Веселый заглянул в комнату Виктора — никого.

Вошел. Заглянул под кровать.

И вдруг услышал за своей спиной голос:

— Дядь, вы кто?

Веселый невозмутимо обернулся.

Перед ним с раскрытой книгой в одной руке и надкушенным яблоком в другой стояла Леночка.

…Они допели.

Галина довольно рассмеялась, стукнулась лбом о лоб Виктора. Встала и пошла к столу, на котором стояла раскрытая коробка конфет.

— Так, — сказала она с деловитой веселостью. — Конфету будешь?

Виктор отрицательно мотнул головой.

— Так… — Галина взяла конфету. — Сначала говорить буду я. Витька, нам опять нужны деньги. Извини, что так сразу и в лоб, но ты меня знаешь — крутить не люблю. Юбилей, мать с отцом — это понятно. — Она сунула конфету в рот. — Но повод напиться я и у себя в Питере найду. В общем, Зурик вкладывается в недвижимость. Будет сдавать под офисы. Понимаешь?

— Понимаю, — откликнулся Виктор.

— А денег не хватает.

— Понимаю.

Ветеран и Веселый стояли у рубильника, на который светил фонарем Григорий Иванович. Грызущая яблоко Леночка крутилась поблизости.

— Тут мы уже смотрели, — играл свою роль Веселый. — Не в рубильнике дело. Где-то шо-то с проводкой. Надо искать.

— Та ищите уже, ищите, — проворчал Григорий Иванович, отдал фонарик Ветерану и направился через гостиную к выходу.

— Подвал есть? — спросил Веселый у Лены.

— Идемте, покажу.

Лена повела Веселого за собой.

Ветеран тут же двинулся по лестнице наверх.

— Сам-то он приедет, твой Зурик? — спросил Виктор.

— А ты не слышал, — удивилась Галина, — я же говорила: завтра. А что?

— Как у него дела?

Галина с деланной озабоченностью вздохнула:

— Ой, ну как они, — дела… Так — хорошо, а вообще — можно бы и лучше.

Виктор неожиданно спросил:

— Ты-то меня рада видеть?

— А кто-то не рад?

— Никто, — сказал Виктор.

— Брось ты, — отмахнулась Галина.

— Я отца с матерью не имею в виду. — Виктор встал, прошелся по комнате. — Вот что, Галя. Тут у меня никого ближе тебя нет… Короче… Были у меня когда-то дела с одним человечком. Человечек так себе — гнилой. Да и дела, в общем-то, были нехорошие. А теперь этот штемп выбился в большие люди, ушел на самый верх — и забеспокоился. Четверых он уже убрал. Я — последний.

…Ветеран без стука заглянул в одну из комнат.

Там на двуспальной кровати, широко раскинувшись, храпел Дмитрий. На коврике упоенно играл в машинки Максимка.

…В другой комнате у распахнутого окна, положив голые ноги на подоконник, задумчиво курила в кресле Наталья.

— Что за дела?! — возмутилась она и плотнее запахнула короткий халатик.

— Извините. Свет проверяем.

— А стучаться не надо?

— Виноват.

Ветеран для проформы посветил на провода, тянувшиеся по стене вдоль потолка. Затем толкнул смежную дверь и наведался в душевую.

— Извините, — вежливо сказал он. — До свиданья.

И вышел.

— …Так что я здесь тоже не из-за праздников. Отсидеться мне надо, — закончил Виктор.

— Ну, отсидишься. А дальше? — безнадежно спросила Галина.

— Дальше мочконут его.

— Кто?

— Тебе имя назвать? — Виктор вдруг посмотрел так, что сестра отвела взгляд, и продолжил: — Думал у тебя забрать долг. Хоть часть… На время, пока все не утихнет.

— Хреновенько… — Глядя куда-то сквозь стену, Галина побарабанила красными коготками по столу и вновь озабоченно повторила: — Хреновенько… Нет у нас денег, — наконец сухо заявила она.

Виктор только и мог, что сдержанно, понимающе кивнуть.

Ветеран бесшумно приблизился к постели, на которой спали мужчина и женщина.

Он наклонился и пристально всмотрелся в черты спящего.

Борис, точно что-то почувствовав, беспокойно заворочался и открыл глаза.

Но Ветерана уже и след простыл.

Он стоял в коридоре, перед дверью общей душевой, из-за которой доносился шум воды. Достал из бокового кармана сумки увесистый магнит и приложил к двери в области ручки. Подвигал магнитом.

Дверная щеколда выскользнула из паза.

…Артем смывал пену с головы, не слыша, как полиэтиленовая занавеска у него за спиной осторожно возвращается на место.

Ветеран выскользнул из душевой так же неслышно, как и вошел.

Галина была явно огорчена.

Виктор приблизился к сестре, положил руку на плечо.

— Не парься. Буду живой — дам денег.

— Миленький ты мой Винни, — с напускной веселостью встрепенулась Галина, а глаза все еще хранили недовольство, — кто бы сомневался?! Да только дай-то Бог, как говорится!

Виктор хотел что-то ответить, но вдруг разом переменился в лице.

Он увидел в окне Веселого, идущего к сараю.

— Кто это? — тревожно спросил Виктор.

Ветеран завернул в эркер, подошел к Галининой комнате, прислушался. Из-за двери слышались два голоса — мужской и женский.

Ветеран толкнул дверь…

Окончание следует

Ветеран тут же двинулся по лестнице наверх.