Кроме шуток. «Банзай, режиссер!», режиссер Такэси Китано

«Банзай, режиссер!» (Kantoku banzai!)

Автор сценария и режиссер Такэси Китано

Оператор Кацуми Янагидзима

Художник Норихи Исода

Композитор Син-Исиро Икэбэ

Звукорежиссер Сэндзи Хориути

В ролях: Бит Такэси, Тохру Эмори, Каёко Кисимото,

Эн Судзуки, Кадзуко Ёсиюки

Office Kitano, Bandai Visual, Tokyo FM, DENTSU, TV Asahi

Япония

2007

Опус Такэси Китано под несчастливым тринадцатым номером в Венеции постарались забыть сразу после просмотра — благо, картина «Банзай, режиссер!» в конкурсе не участвовала. Казус, ляпсус в благополучном фестивальном пейзаже. «Такэсиз», предыдущий фильм Китано, два года назад был показан в Венеции на правах фильма-сюрприза и совсем не понравился той самой публике, которая недавно рукоплескала «Дзатойти», рыдала над «Куклами», превозносила да небес «Фейерверк». Италия, когда-то открывшая Китано Европе, так и не выпустила «Такэсиз» в прокат — злорадные кино-критики подняли волну вокруг «дутого феномена» японского якобы гения. Новый фильм многие зрители до конца досматривать даже не стали. «Банзай, режиссер!» настолько возмутил, что комментарии оказались излишними.

Причины раздражения ясны. Мало того что зрелище лишено внятного сюжета, постановочного размаха, что оно непомерно длинное, полное похабных шуток и неоправданных повторов. Оно еще поначалу дает надежду на забавную постмодернистскую комедию, но потом уходит от заданного направления в дикую степь. Улыбка на лице зрителя сменяется недоуменной, а потом презрительной гримасой. Что случилось с Китано? Исписался? Заелся? Сошел с ума? Самым реальным выглядел третий вариант. Ведь даже в состоянии острейшего кризиса всеобщий любимец Такэси запросто мог бы произвести на свет второго (третьего, пятого, двадцать пятого) «Дзатойти». Если самому неохота — подрядить какого-нибудь молодого амбициозного режиссера, а самому играть раз за разом слепого массажиста-бретера, набивая продюсерскую мошну.

Вместо этого он снимает фильм о режиссере по профессии, неудачнике по судьбе и невротике по складу характера, склонном к депрессии. Герой скрупулезно перетасовывает все кинематографические жанры, в которых можно было бы снять кино… и терпит за полчаса экранного времени сокрушительное фиаско. Черно-белый фрагмент в стиле Одзу, типовой азиатский ужастик с идиотским названием «Театр Но», псевдопоэтическая драма о слепом живописце, жесткий триллер о влюбленном якудзе, самурайский эпос — смехотворное зрелище. «Банзай, режиссер!» — не кино, а воплощенная негация.

Это еще куда ни шло: публика любит, когда ее развлекают, пусть пародийный скетч и редко бывает произведением искусства. Но вдруг герой совершает свой выбор в пользу эксцентрической научно-фантастической комедии. Вот ее смотреть уже решительно невыносимо. Кино — о двух школьницах (как выясняется, одна из них — актрисе далеко за сорок — является по сюжету матерью второй) и маньяке, решившем покорить мир. Ясное дело, воспрепятствовать злодею и прельстить мнимых красавиц должен господин Китано — так зовут главного героя, роль которого постановщик поручил себе самому. Правда, ни сверхъестественных способностей, ни элементарной отваги ему свыше не дано, поэтому он все время садится в лужу. От позора спасает лишь альтер эго, которое Китано таскает за собой повсюду под мышкой: надувной болван, автосублимация, воплощенный симулякр. Этот эрзац-Китано услужливо подменяет героя в любой сомнительной ситуации — когда надо драться с сильнейшим противником, переживать позор супружеской измены, спасать Вселенную. Или проходить сканирование головного мозга, с которого фильм начинается, а результаты теста — в последних кадрах:

«Не покидайте зал, оставайтесь с нами до конца». Эта сцена, надо думать, и стала отправной точкой для чьей-то гипотезы о ментальной болезни реального Такэси Китано.

Ну да, возраст уже не детский — за шестьдесят. Однако Китано пришел в режиссуру после сорока и на пенсию пока не торопится. «Такэсиз» и «Банзай, режиссер!» знаменуют не старение, но зрелость; это первые свидетельства саморефлексии, облеченной в форму «дурацкого» фильма. Набрав определенное количество стилевых и сюжетных шаблонов, которые можно тасовать до бесконечности, Китано ужаснулся — и высмеял их все разом в нигилистическом альманахе № 2. Предыдущий выпуск, «Такэсиз», расправлялся со стандартами актерских амплуа. Радикальное промывание мозгов, наподобие промывания желудка. Скорее декларация кризиса, чем кризис как таковой; иначе автор воспроизводил бы клише, а не глумился над ними.

Саморазрушительные акции такого рода Китано совершал на протяжении всей своей жизни. Первой из них стал немотивированный уход из института, поступление в который далось немалым трудом, ради карьеры клоуна. Придя работать на ТВ, Китано получил стандартный список запрещенных слов и выражений — и во время первого же эфира зачитал его с экрана. На волне успеха своего авторского телешоу внезапно снял перед камерой трусы — и был изгнан с телеканала… а потом тут же принят вновь, как только выяснилось, что, согласно рейтингам, более популярной персоны в японском шоу-бизнесе нет. Когда Китано допустили на европейские фестивали и уже были готовы признать в режиссере-неофите восходящую звезду артхауса, он сразу же поставил сверхидиотскую комедию «Снял кого-нибудь?», предвещавшую «Такэсиз» и «Банзай, режиссер!». И не была ли таким же «деструктивным актом» суицидальная авария, после которой Китано выжил чудом, навсегда заработал нервный тик и получил новый творческий импульс? После аварии началась карьера Китано-живописца, и далее — триумф в Венеции картины «Фейерверк». В своем тринадцатом фильме Китано постарался аннигилировать все то, за что его любят и ценят: не только гангстерские клише, оставленные им самим после «Брата якудзы», но и трогательные поэтические love stories а-ля «Куклы» и милые детские игры из «Кикудзиро». В слове «банзай» слышатся не победные фанфары, а отчаянный крик самурая за секунду до того, как он вонзит себе в живот короткий меч. После этой символической смерти, надо думать, настанет очередное возрождение.

Психотерапевтический эффект дилогии очевиден, но он — не основной и не единственный. Китано жестко формулирует вечную проблему творческой самоидентификации, которую в тот или иной период карьеры решал для себя каждый большой режиссер. Однако он не кокетничает, как Феллини, Трюффо или Годар: его герой — не изящный усталый джентльмен на грани нервного срыва, а загнанный в тупик лузер, давно эту грань перешедший.

За счет этого ситуация перестает быть частной «историей болезни» и приобретает вселенский масштаб. Как остаться автором в мире, которому авторы не нужны? Как соблазнить публику, воспитанную на шаблонах? Как остаться оригинальным, избежав самоповтора? Как выразить себя — и вместе с тем быть интересным кому-нибудь еще? Стоит бросить беглый взгляд на все значимые события кинематографа за последние лет десять и сомнения отпадут: точно те же вопросы время от времени ставит перед собой любой мало-мальски талантливый режиссер так называемого «авторского» кино.

На сканирование мозга герой укладывает куклу, и врач неодобрительно качает головой: «В следующий раз проходите обследование сами». Четкий сигнал: не стоит путать бедолагу режиссера из фильма с подлинным Китано. Недаром на груди героя фильма и его надувного двойника красуется надпись «K-crew» — они прилежно работают на автора и все же ему не равны. Как бы ни была схожа маска с лицом, она остается суррогатом. А самая значимая деталь этой маски — очки, которые Китано до сих пор не надевал ни в одном фильме, даже в том, где играл слепца. Будто впервые он пристально вглядывается… Во что? Видимо, в давнего собеседника — своего зрителя.

Между «Такэсиз» и «Банзай, режиссер!» Китано снял еще один фильм, принятый куда более восторженно, — ведь длился он всего три минуты. Короткометражка из коллективного проекта Каннского фестиваля «У каждого свое кино» называется «Один прекрасный день». Ее единственный герой — чумазый крестьянин, который приехал на велосипеде в старый полуразваленный кинотеатр, затерянный среди полей. Купив билет по тарифу «фермерский», он усаживается смотреть фильм Китано «Ребята возвращаются», но дело не ладится. Пленка то рвется, то загорается, время проходит в томительном ожидании. Так и не получив удовольствия, бедолага выходит из зала. На улице темнеет, велосипед куда-то пропал. «Извините, пожалуйста», — неуверенно кричит из своей будки киномеханик, сам Китано. Режиссер свое отработал. Теперь пусть помучается публика.

Вот над кем проводится опыт в фильме «Банзай, режиссер!». Практиче-ски по Маяковскому: «А если сегодня мне, грубому гунну, кривляться перед вами не захочется — и вот я захохочу и радостно плюну, плюну в лицо вам». Китано здесь, бесспорно, поэт и даже футурист (кино-то о будущем), но никак не «бесценных слов транжир и мот». Несмотря на глумливый закадровый голос и обилие абсурдистских диалогов, «Банзай, режиссер!» более всех предыдущих работ Китано близок немому кино. Утомительные, бесконечные гэги, смысл которых теряется будто из-за того, что части перепутались местами, а поясняющие титры-склейки вовсе потерялись. Неразбериха на экране тщательно организована во имя единственной цели — освободить язык от всех шаблонов. Пусть в результате останется только тарабарщина, «простая, как мычание».

Детские воспоминания о жестоком и пьющем отце, о школьных занятиях под уличным фонарем — дома экономили электричество? Повторим, укрупним, доведем до бредовой детализации, отбросим как лишнее. Культурный багаж? К черту его — любая попытка сымитировать Одзу или Нарусэ сегодня обречена на комичный провал. Мода? Ни в коем случае: с тех пор как Голливуд взялся за кайдан, японцу лучше идти другой дорогой. Да и вообще, низкий жанр — игра на экзотике: Китано позволил себе шпильку на тему вестернизации японского кино, перевезя своего героя секунд на тридцать во Францию — под сень Триумфальной арки, и над европейцами, жаждущими «подлинной Азии». В этом качестве он предлагает псевдоидиллические картины деревенской жизни и аляповатые приключения стареющего ниндзя.

Любая устойчивая система гибельна, даже если речь идет о межнациональном бренде восточных единоборств — герой фильма предстает экспертом-шарлатаном и в этой области; она-то и обеспечивает мгновенное перевоплощение живого человека в куклу-дублера, не способную ощущать боль. Кино — фальсификация, реальные страдания запрещены. Стареющий, близорукий, истощенный, усталый герой-импотент может спастись от изнурительного сизифова труда по развлечению публики единственным способом — выставив универсального каскадера-дуболома. У зрителя такой привилегии нет: ему остается выбор — покинуть зал, бормоча под нос проклятия, или досмотреть псевдокомедию во имя сомнительного финального катарсиса. Еще один Голем — робот в боксерских перчатках, воплощение тяжеловесного и жалкого кинематографа, — развалится, выпустив спрятанного внутри человека. Астероид, летевший все это время из Космоса к Земле, наконец-то закончит свой путь и уничтожит нашу планету. Невесомость вне координат кино, будь оно жанровое или авторское, — это нелегкое испытание. Самоубийственная свобода наконец-то наступит, но где-то за пределами завершившихся титров.

На экране ее не достичь. Стоит ли удивляться, что фильм по ходу просмотра перестал быть смешным?

Вселенский взрыв и есть диагноз: оказалось, сознание Китано занимала кинокамера, но и та распалась на атомы. «Ваш мозг разрушен», — констатирует врач. Но больной жив-здоров, отчаиваться рано. Может, и фильм он сделал с единственной целью — доказать себе самому и окружающим, что кино надо делать (и воспринимать!) не мозгом, а каким-то другим органом. В давние времена это называли вдохновением, и в нем Китано — кто бы что ни говорил — по-прежнему знает толк. Доказательства? После освистанного фильма он готовит продолжение, третью часть «трилогии разрушения». Автор клянется, что она будет более созидательной.