Хорошо артикулированное подсознание. «Мать», режиссеры Антуан Каттин и Павел Костомаров

«Мать»

Авторы сценария, режиссеры, операторы Павел Костомаров, Антуан Каттин

Киностудия «Параллакс-видео», Les Films Hors-champ, Les Films d’Ici

Россия — Швейцария — Франция

2007

Российское документальное кино обрело очевидного лидера — фильм «Мать» Антуана Каттина и Павла Костомарова победил на всех отечественных фестивалях и конкурсах, в которых участвовал. При этом его почти не заметили международные форумы, обычно благосклонные к российским документалистам (и это несмотря на участие в производстве европейских продюсеров). Нам показывают, что этот фильм — наше внутреннее дело, в нем есть нечто, важное для здешнего зрителя и незаметное или неценное для европейских профессионалов.

По форме картина принадлежит к модному направлению «реального кино», чьим главным признаком служит сочетание документальных съемок с художественными приемами игрового кинематографа — когда авторы тщательно скрывают свое присутствие, герои же действуют, как будто не замечая камеры. По способу изложения сюжета «Мать» не является документальным фильмом, и это именно то, к чему сегодня стремятся наиболее продвинутые российские авторы неигрового кино.

Количество картин, живописующих российскую глубинку с ее экзотическими персонажами, сегодня очень велико. Фильмы о медвежьих углах, о маргиналах, алкоголиках и деревенских стариках, стали сегодня едва ли не доминантой процесса — смесь архаического быта с нищетой кажется сочной и яркой фактурой, а свобода и непосредственность не ведающих стыда персонажей воспринимается как художественное достижение. Тем более что благодаря современным видеокамерам, их легкости, чувствительности и маленьким размерам подойти к героям очень близко стало просто. К тому же, российские зрители с их благоприобретенным за годы советской власти ханжеством и суженным кругозором, до сих пор так рьяно пугаются мата, пьянства, уродств на экране, что просто грех не воспользоваться их священным страхом перед реальностью.

Но сегодня эти дедки и бабки, тихие женщины и лукавые мужики, одичавшие дети и спившиеся родители стали приедаться своей похожестью, предсказуемостью. Несмотря на свою близость к природе и кажущуюся естественность, этот мир довольно скоро продемонстрировал свою одномерность. Взаимоотношения натуры и фильма не так однозначны, как кажется многим авторам, надеющимся преодолеть волевым усилием скудость пейзажа или пустоту объекта. Жизнь простого человека по большей части действительно элементарна и не интересна, в чем нас как раз и убеждает фиксирующий ее кинематограф. Из ничего не выйдет ничего, увидеть среди повторяемого, однообразного, ориентированного на физиологию пространства нечто, достойное внимания — задача для большого художника. И чем с большим энтузиазмом очередной режиссер-документалист всматривается-вслушивается в своего героя, в его угловатую и скованную пластику, в его косноязычную речь, тем скучней становится зрителю, тем яснее обнаруживается совершенно антигуманная, но, увы, очевидная истина: не каждый человек достоин истории и не каждая жизнь становится произведением. К сожалению, многие молодые документалисты этого так и не понимают, продолжая снимать и монтировать пьяные откровения «маленького человека», принимая недосказанность и невнятность его историй за шершавую поверхность подлинной жизни.

«Мать» на этом фоне кардинально выделяется своей не сразу заметной обдуманностью. Материал картины отфильтрован едва ли не в сотой степени. Не только случайных, спонтанно снятых и понравившихся своей спонтанностью кадров нет в картине, но из фильма безжалостно выброшены — ради выразительности целого — несколько ярких и образных сцен, присутствовавших в первоначальном варианте. Уверена, что в материале, снимавшемся, как это и положено для настоящего фильма-наблюдения, много месяцев, удачных, но не пригодившихся сцен было гораздо больше. К тому же Павел Костомаров, один из двух авторов картины, — талантливый и высокопрофессиональный оператор, поэтому материал фильма, сохраняя востребованную нынче свежесть и непринужденность, попросту хорошо снят.

Все это условия обязательные, но не они сделали картину. Мало увидеть хороший материал, мало его хорошо снять, нужно еще и осмыслить. А с этим у нас в кино дефицит. Те же Костомаров и Каттин, свой предыдущий — и очень хороший — фильм «Мирная жизнь» сознательно загнали в рамки довольно банального, хотя и по граждански честного конфликта. В «Мирной жизни» патриархальность старого чеченца противопоставлялась невнятному и мутному быту российского села, в котором работали герои — отец и сын, бежавшие из Чечни. Причем положительным героем этой драмы был, понятно, старик, строгий и работящий, воплощающий традицию и жертвенность, а отрицательным — соседский Толик, десантник, отправляющийся по контракту в Чечню. И между ними — несчастный молодой Апти, жаждущий общения со сверстниками и в то же время не умеющий пристроиться к их агрессивному и пьяному быту, а потому пропадающий в дыре античеловеческого мира. Титры, оформляющие сюжет фильма, были осознанно дидактичны, направляя зрителя не столько к реальности, которую авторам пришлось ради идеи слегка исказить, но к нужному, то есть, по их мнению, правильному выводу.

«Мать» сделана иначе. Социальное и назидательное из картины вычеркнуто. И я думаю, не потому, что взгляды авторов изменились. Скорее, они почувствовали, что подходить к той жизни, что стала предметом их интереса, с публицистической моралью не стоит. Любая идеологическая интерпретация эстетически чуткого человека нынче коробит, поскольку она спрямляет и огрубляет сложную систему отношений, которая складывается при рассмотрении человеческого, индивидуального аспекта. Но, уйдя от публицистичности, Костомаров и Каттин куда ближе подошли к пониманию сути происходящего.

В их фильме героиня существует в особом (и, кажется, решительно непонятном иностранцам) пространстве. В этом мире, где живут ее дети, где она сама иногда напрашивается на бабье счастье, вообще нет ни общества, ни государства. Внешний мир представлен странными, по видимости бесполезными, но неотвратимыми институциями. Во-первых, школой, куда вынуждены ходить дети, без радости, но и без особого сопротивления: там им вбивают в голову нечто для них чуждое и лишнее, но ничему дельному не учат. Во-вторых, больницей, туда ходят рожать (но можно обойтись и так), там тоже исполняют некие обязательные действия — делают анализы, дают справки, но не лечат и не вылечивают. И в-третьих, судом — предварительной инстанцией, за которой маячит непременная тюрьма. Герои принимают эти учреждения как данность, как навязанную необходимость, не признавая их частью своей жизни.

Настоящая, подлинная жизнь существует лишь внутри семьи, то есть внутри того общества, ответственность за который они на себя берут. Интересно, что судить или оценивать своих детей героине не приходит в голову. Она не считает «неудачным» ни того сына, который уже сидит в тюрьме, ни того, кто вот-вот туда сядет. Старшая дочь радует ее тем, что похожа на мать, но и других она не осуждает, принимая такими, какие есть (при этом вовсе не закрывая глаза на, мягко говоря, особенности их характеров). Ни образование, ни работа не являются там ценностями, как не идет речь о достатке и успехе. Жить — значит жить, проживая день за днем, с покорностью принимая все, что посылает судьба, — вот не сформулированное, но проявленное кредо этого семейства и его главы, матери девятерых детей.

Мы ничего не узнаем толком о прошлом героини, впрочем, нам достаточно знать историю ее детства. На свою мать, продавшую ее в четырнадцать лет замуж «чучмекам» за бутылку водки, она вроде и обижается, как и на мужа-козла, избивавшего ее и детей, но ей и в голову не приходило сопротивляться, бороться за свои права. К тому же, мы не знаем, что в этих рассказах — правда, а что нет. В общем, сгодится любая история, потому что дело не в ней, а в дне сегодняшнем. Таком, каким мы его видим. Здесь колбасный сыр и селедку, приготовленные к свадьбе, нужно запирать от детей («а то к вечеру ничего не останется, все сожрут»), прибив к двери загнутый гвоздик... В доме, оклеенном старыми бумажными обоями, из мебели — только кровати, столы да стулья. А разбитый стул косорукий жених Женя чинит, буквально забивая насмерть изогнувшимися гвоздями, а после прыгает на нем, чтобы доказать — стало прочно.

Но то, что зрителю кажется бедным и убогим, на самом деле — свидетельство о достоинстве. Потому что у каждого есть постель и постельное белье, а к 1 сентября — чистые белые рубашки. И на свадьбе — гости и невеста в белом, хоть и с чужого плеча, платье, в декольте которого для убедительности засунуто полотенце. И можно купить арбуз. И все ходят в школу, хотя и непонятно, чему их там научат. Все нормально. Как у людей. И не важно, чего это стоит.

На самом деле героиня искренне может гордиться тем, что не спилась, не загнулась, не отдала детей в чужие руки, сохранила семью, где все они — вместе. Да, ее дети вряд ли станут красными командирами, знатными комбайнерами, врачами и учителями. Скорее всего, мальчики пойдут в армию, а потом ждут их тюрьма да водка. Девочкам же придется рожать детей и воспитывать их в одиночестве. Но это нас пугает, а для них — норма, обычная жизнь, к которой нет у них претензий. В их мире, где нет надстроенных культурой ценностей, высшим и единственным благом является сама жизнь как таковая.

Мне кажется, что именно эту картину нужно показывать в качестве объяснения того, как на внешней покорности и внутренней особости, на мощном инстинкте жизни, биологической, природной, не поднявшейся до высот самоорганизации, держится вся странная конструкция российской реальности. Показанная как будто на клеточном уровне. На уровне подсознания.

Голосуя за фильм «Мать» нынешняя кинематографическая общественность оценила, я думаю, в первую очередь, ее не явный, но очевидно оптимистический месседж. Зрители чувствуют, что есть в этом кино нечто утешающее и обнадеживающее. Вроде и дно общества, но — твердое, не илистое, не зыбкое. Вот насчет широкой дороги есть сомнения. Но в отсутствие иных целей, та, что движет героиней — просто выжить, вырастить потомство, любить их всех, не бросать и не осуждать, — оказывается едва ли не единственно достойной. Дело в том, что мать этого нелепого семейства ни разу не усомнилась в высшем смысле своей жизни. Хотя ее в этом никто не поддерживал, не поощрял. Она сделала это сама. Приняла эту жизнь такой, какой она ей досталась, и не прокляла ее, а нашла силы радоваться.

Интересно, что появлению фильма «Мать» мы обязаны инициативе швейцарского феминистского фонда, заказавшего Каттину и Костомарову картину о русских женщинах. На материале, снятом для этого заказа, и родился один из лучших российских документальных фильмов о современности. Обидно, что, несмотря на недавний расцвет нашей документалистики, рядом с ним сегодня практически нечего поставить. Не показывал в этом году ничего нового Александр Расторгуев — очень талантливый ростовский режиссер. Сергей Лозница, Виктор Косаковский — признанные мастера — снимают изысканные, но далекие от нерва реальной жизни фильмы. Есть множество довольно способных молодых кинематографистов, в чьих работах можно найти живые наблюдения над реальностью, но нет большой формы, нет серьезных, продуманных, затратных проектов. И, надо заметить, их у нас никто и не заказывает. Телеканалы, которые в основном сегодня покупают документальное кино, хотят фильмов числом поболее, ценою подешевле и менее всего заинтересованы в серьезных исследованиях. Им в принципе не нужны социально значимые проекты и уж тем более художники, пристально всматривающиеся в подсознание общества.

Государство, оплачивающее большую часть авторских документальных проектов, еще может осилить идеологический заказ, но совершенно не способно на реальную культурную политику, его аппарат не в состоянии вести селекционную, просветительскую работу. Про состояние художественных вузов я не говорю, хотя это едва ли не единственная возможность для проявления дарований, активизации новых сил. Закрыта школа «Интерньюс», в которой одна только мастерская Разбежкиной способствовала появлению целой плеяды авторов с незашоренным и свежим взглядом. Общественных фондов, жаждущих инициировать серьезные кинопроекты, у нас нет.

Нет у нас и потребности общества в появлении таких фильмов. Они не востребованы публикой, в которой еще с советских времен начисто выбито любопытство к собственной жизни и не воспитана потребность в искусстве. Кстати сказать, не будь наша культура столь безразлична сама к себе, тот же фильм «Мать» стал бы предметом широкого обсуждения. О нем спорили бы культурологи и филологи, обществоведы и журналисты. Его показывали бы студентам исторических, социологических, политологических факультетов. У нас же, кроме призов на фестивалях и конкурсах, ему больше ничего не досталось.

Среди новых картин молодых документалистов сегодня очень редко встречаются фильмы на социальные и уж совсем никогда — на политические темы... В лучшем случае, можно вспомнить зарисовки — фильм про лимоновцев «Да, смерть» Алены Полуниной, «Внутренний джихад» Никиты Сутырина, но в основном в кадре — пейзажи и портреты, с удивительной для столь публицистической профессии отстраненностью взгляда автора. Сейчас, правда, появилось несколько фильмов — и среди них «Мой класс» Екатерины Еременко (тоже, кстати, снятый не на российские деньги), «Далеко от Лондона» Юлии Киселевой, «Березовский trip» Дмитрия Пищулина, Дмитрия Охотникова, «Человек апреля» Дмитрия Лавриненко — где в качестве героев появляются не маргиналы, заинтересовавшие своей фактурой, а представители близкого авторам круга, среднего класса, и даже современной интеллектуальной элиты. Те, кого кинокамеры, увлеченные либо гламурными звездами — для ТВ, либо чудиками и алкоголиками — для фестивалей, обычно не замечают.

Сам по себе фильм «Мой класс» не выдающаяся работа, но в нем зафиксирована та часть общества, которая сегодня себя официально не презентирует, ограничиваясь сообществами в ЖЖ и тусовками на «одноклассниках.ru». Герои фильма — выпускники элитной московской школы — интересные и толковые люди, но объединены они только прошлым, своим школьным детством, и совершенно не интегрированы ни в одну сегодняшнюю общность, будучи рассеянными по странам и городам. На этом уровне, высокоинтеллектуальном и даже снобском, наблюдается то же отсутствие структуры, что и внизу, там, где живут герои фильма «Мать». Не случайно, я думаю, что и Александр Расторгуев для своей многофигурной фрески «Дикий. Дикий пляж» (фильма, ставшего одним из лидеров 2006 года) выбрал состояние, которое выравнивает и нивелирует все сословия и социальные уровни или не требует их проявления — дикий отдых на морском берегу.

Наше документальное кино находится в такой же растерянности, что и общество, его породившее... Отсутствие структуры самой социальной жизни, ее безразлично аморфное состояние не позволяют художникам зацепиться за какие-нибудь выразительные, выпуклые ее ребра, и редкий автор сумеет найти адекватную этой дисперсной мути художественную форму. Антуану Каттину и Павлу Костомарову это удалось...

/td