Конвой. «Пленный», режиссер Алексей Учитель

По повести Владимира Маканина «Кавказский пленный»

Автор сценария Владимир Маканин при участии Тимофея Декина

Режиссер Алексей Учитель

Оператор Юрий Клименко

Художник Андрей Васин

Композитор Леонид Десятников

Звукорежиссер Кирилл Василенко

В ролях: Ираклий Мцхалая, Вячеслав Грекунов,

Петр Логачев, Юлия Пересильд

ТПО «РОК» при участии Федерального агентства по культуре и кинематографии

Россия

2008

Место действия «Пленного» — Чечня, а это значит, что Алексей Учитель взялся за самый необработанный, пульсирующий и опасный материал. Несмотря на информационную бурю, у этой войны — в отличие, скажем, от Афгана — нет не только мифологии, но и каких-нибудь мифологических зацепок. Поэтому, работая с таким материалом, есть большой шанс скатиться в политическую предвзятость, грубую идеологию или линейный военный жанр.

Учитель сразу же занимает наблюдательную, неангажированную, нейтральную позицию. Он сосредоточен на частностях, деталях и повседневности войны, которая всегда ниже, выше или в стороне от политики. Уже благодаря этому «Пленный» выбивается из ряда российских фильмов о Чечне, ставя под сомнение саму возможность снять про нее что-то, что громче солдатских разговоров, офицерских чаепитий, осторожных наблюдений сквозь оптический прицел и хождений по неизведанной горной местности. Это, разумеется, не «Кавказский пленник» Сергея Бодрова — большое кино про войну, включающее сразу несколько контекстов — и голливудскую жанровую традицию с ее сентиментальным гуманизмом, и отечественную литературу, в которой Кавказ — это вечная загадка, романтический фантазм. Это уж тем более не «Война» Балабанова — чистый жанр, а заодно прямое высказывание на тему, кто тут наши, кто нет и что нам с «ненашими» делать. «Пленный», разумеется, не имеет отношения и к такому изощренному военному реквиему как «12» Михалкова, где тоже речь шла о возможном убийстве чеченского мальчика.

Единственное, к чему мало-мальски близок фильм Учителя, — это «Блокпост» Рогожкина с его неспешностью, повседневностью и человечными отношениями, которые не вписываются в войну и приносятся в жертву военному молоху. Еще одним соратником Учителя неожиданно оказывается Александр Сокуров. Его «Александра» — столь же короткая по метражу и неспешная по ритму история о войне, всегда не попадающей в кадр и оставляющей после себя лишь следы в виде гильз, трупов и перечня фактов — эха свершившихся событий.

В каком-то смысле защитой от политической риторики являлась уже повесть Владимира Маканина «Кавказский пленный», положенная в основу фильма. Повесть совсем не публицистическая и далекая от злободневности, написанная, скорее, в наблюдательно-созерцательном стиле, подробная и отстраненная, но без зачарованности. В повести три героя — два русских солдата и чеченский пленный, который ведет их к застрявшей в горах российской колонне. Ситуация классическая: трое людей, заброшенных судьбой в одно и то же место, в экстремальную ситуацию и вынужденных совершить некий путь, к тому же в замкнутом пространстве. «Пробраться сквозь» Кавказ, который возвышается над героями, обступает их со всех сторон. Наверное, такую завязку можно приспособить к обыкновенному buddy-movie про незнакомцев, случайно оказавшихся вместе и вынужденных находить общий язык. Это был бы самый простой выход. Но уже Маканин в своей повести не довольствуется таким бытовым психологизмом, переводя его на более сложный глубинный уровень. Одного из конвоиров — солдата Рубахина — сразу же поражает странная, невиданная красота чеченского юноши.

Маканин вполне конкретно пишет о подспудном влечении Рубахина к плененному им чеченцу. Герой относится к нему не по-военному нежно и бережно, «как к девушке». И уж тем более такая забота противоречит представлениям о том, как нужно обращаться с врагом. Этот мотив еще до выхода фильма заставил наших журналистов говорить о том, что Учитель снимает историю о мужской любви. Но режиссер обманул эти популистские ожидания, за что некоторые неудовлетворенные критики назвали его фильм неудавшимся. Дескать, режиссер не сумел соприкоснуться с текстом Маканина, упустил все самое главное и интригующее. Я думаю, не упустил, а сделал еще более двусмысленным и одновременно прозрачным. И в этом, кстати, ему помог сам Маканин, написавший сценарий. «Пленного» глупо принимать за экранизацию, скорее, это произведение «по мотивам».

В повести чувства Рубахина настолько иррациональны и необъяснимы, что испугавшийся сам себя герой начинает их вытеснять. Но чтобы убить желание, приходится убить объект желания (хоть и под видом военной операции) — такая трактовка в большей степени применима уже к фильму, в котором мотив убийства так и остается загадкой. То ли Рубахин душит пленного наперекор собственным чувствам — он боится, что тот вырвется и позовет на помощь спускающихся с гор чеченцев, то есть боится за собственную жизнь. То ли он бессознательно хочет присвоить себе поразившую его красоту юноши. То ли это вообще непредумышленное убийство, а герой всего лишь слишком сильно зажал пленнику рот: жертва задыхается, а Рубахин принимает это за попытку крика.

Но даже эти трактовки не очевидны. Сцена убийства оказывается наваждением — и для Рубахина, сломленного случившимся, которое он не способен объяснить, и уж тем более для зрителей. Двусмысленности и неизвестности добавляет то обстоятельство, что в сцене удушения мы видим лишь лицо жертвы, а вот то, что происходит в этот момент с Рубахиным, остается за кадром.

Красота никого не спасает — с этой мысли начинается повесть Маканина. Писатель говорил о красоте природы, пространства и, конечно же, человека. В фильме она стала еще более абстрактной — это красота символического Другого, которая приводит в замешательство — пленяет. Но и заставляет сделать все, чтобы вырваться из плена. В этом смысле пленным в большей степени является Рубахин, нежели его жертва.

Маканин, конечно, придумал вполне трансгрессивный сюжет — война как территория чувственности и пугающая красота — не та, что спасает, а та, что только и делает, что убивает. Учитель эту трансгрессию убрал, сделав фильм о том, что на войне вообще нет места человеческим отношениям, а ее пленниками являются все — и свои, и чужие. В картине есть и третий солдат, который ниже Рубахина по рангу (в повести подробно описано, какое удовольствие он получает от стрельбы по чеченцам из винтовки с оптическим прицелом). На первый взгляд это абсолютно функциональная фигура, банальным образом позаимствованная из литературного источника. Но, похоже, сценаристу и режиссеру она понадобилась как раз для того, чтобы подчеркнуть тотальную отчужденность главного героя (Рубахина) не только по отношению к чужим, но и по отношению к своим. Это не закадычные товарищи по оружию: из фильма ясно, что никакие подлинно человеческие отношения их не связывают. Один просто приставлен к другому по долгу службы. Такая работа. Каждый из них все равно сам по себе.

Можно сказать, что весь текст Маканина Учитель упрятал в глубокий, едва уловимый подтекст. И добился художественного успеха. Исчезла литературность. Возникла недидактичность изображения, которое можно толковать как угодно. По сути, от повести осталась лишь внешняя фабула, вернее, только фабульные персонажи, сыгранные непрофессионалами-дебютантами (тот факт, что за ними нет шлейфа ролей, тоже работает на первозданность картины). Сюжет как таковой не важен — сперва даже не очень понятно, куда и зачем идут герои. Скорее, прочерчен пунктир, рисунок сюжета.

Предыдущие фильмы Учителя упрекали в излишней отстраненности режиссера от материала, в «безэмоциональности», не проясняющей, почему он рассказывает именно эту историю, а не какую-нибудь другую. В «Пленном» такая отстраненность — возможно, впервые у Учителя — работает как прием, как прицел, сквозь который он наблюдает за историей и персонажами.

В этом наблюдении есть и спокойствие, и тишина, и неизбежный саспенс. Режиссер не только сохранил малую — новеллистическую — форму, позволившую уйти от патетики, но и сделал маканинскую повесть еще более краткой, сжатой, быстрой. Новеллистичность, минимализм, строгая документальная условность — все это черты нестыдного современного кино, которое у нас снимается редко. И уж тем более редки случаи, когда такой киновзгляд направляется на заидеологизированные темы — какой, безусловно, является чеченская война, — освобождая их от груза идеологии, возвращая в виде неочевидной, не дающейся реальности.