Всякое было

Чего я только не делала — просила и обижалась, выдумывала и смеялась, носила ведрами воду из реки в дырявую бочку, я даже половики распускала нарочно, только чтобы потом с бабушкой их вместе штопать. Результат всегда был одинаков: бабушка начинала рассказывать: то одно вспомнит — о другом умолчит, то губу закусит дрожащую — улыбнется, а потом вдруг посмотрит недоверчиво, дернет половик на себя и скажет небрежно: «Всякое было». А потом помолчит и добавит: «И хватит об этом».

Так получилось, что, рассказывая о моей семье, нужно — и возможно — говорить только о женщинах. Мужчины появлялись и исчезали. Одни решались уйти из семьи, другие — из жизни. Женщины оставались. Оставались матерями, работниками, единственными кормильцами. Оставались женщинами.

Моя прабабушка с папиной стороны родилась в купеческой семье. Отец ее имел три завода — один стеклянный, два других, небольших, по обработке шкур. Работали на этих заводах целыми семьями. Шкуры прапрадед закупал у киргизов, казахов, на своем пароходе путешествовал в Сибирь. Жена его была неграмотна, но всем хозяйством заправляла она. Жили в Петропавловске, в большом двухэтажном доме, во дворе которого были пристройки: амбары для товара, продуктов, стойла для лошадей.

На первом этаже дома располагались подсобные помещения — комнаты для прачки, поварихи, портнихи. Несмотря на то что в доме была прислуга, детей учили готовить и шить. Зимой все вместе лепили пельмени, морозили, складывали в холщовые, отбеленные мешки, потом — в деревянные ящики. К столу всегда была свежая выпечка, жарили рыбу, готовили мясо, было много лакомств и фруктов. В обиходе была фарфоровая посуда с завода Кузнецовых, в праздничные дни доставали посуду из фарфора китайского.

Семья жила на втором этаже дома; детей было четверо, а когда у главы семьи умер брат, он и его четырех детей взял в свой дом на воспитание. Воспитывались дети в светской манере. Однако сам отец детьми почти не занимался, он уезжал надолго за товаром, совершал паломничество в Мекку, за что к его имени была добавлена приставка Курбан. Отец ходил караваном на границу с Китаем. Из поездок всегда привозил подарки: девочкам — украшения, сыновьям — оружие, гостинцы прислуге. Когда приезжал, брал с собой детей на ярмарку. Для этого запрягал лошадей в нарядные сани. Он покупал атласы, шелка, кашемир. Портниха обшивала всех. Из головных уборов были национальные маленькие шапочки, расшитые настоящим жемчугом.

Прабабушка говорила, что родители жили дружно, дом их был открыт для друзей, в нем часто устраивались театральные представления. Сами часто ходили в гости. В семье была особая шкатулка из дутого золота (оно было дешевле обычного), которую открывали тогда, когда собирались в гости, и девочки выбирали, что из нее подарить.

У прабабушки память о родительском доме осталась как о светлом, хорошем, теплом времени. Она, окончив школу, поступила в гимназию учиться на провизора. Но начались волнения, забастовки, гимназию разгромили белочехи. Известно, что отец ее спас командира Красной Армии от белогвардейцев, ночью тайными путями увез его в Казахстан. В доме не разрешалось об этом говорить.

Прабабушка рано вышла замуж. Муж был родом с Украины, из Херсонской губернии. Вместе стали жить в Алма-Ате, но прожили там совсем недолго. Когда началось строительство Челябинского тракторного завода, муж ее стал на нем старшим бухгалтером. В то время появилась организация «Нарпит», которую он так же возглавил. И выражение «кто не работает, тот не ест» было не чем иным, как лозунгом этой организации, причем подразумевалось негласное уточнение: «Кто не работает на большевиков». Прабабушка работала на том же заводе медсестрой. Семья, в которой было уже четверо детей, обосновалась в Челябинске.

И, казалось, все будет так же спокойно, так же понятно и прочно. Но потерялся сын, отправленный в санаторий на лечение, и ушел муж, и началась война, и наступил голод. И появился другой мужчина, родилась моя бабушка, ушел и он, и появился другой, вернее, третий. Она никогда не скрывала, что так было проще, так было легче. Жить, сожительствовать, любить или пользоваться — она не знала, знала только, что надо было детей кормить. Прабабушка покупала военные вещи, красила, перешивала и продавала. Этим и жили. Потом стало тяжелее. Она весила уже тридцать два килограмма. Однажды решилась пойти на базар продавать свое шелковое платье. Она знала хорошие манеры и арабский язык, но не то, как предлагать свои вещи чужим людям. Так проходила она весь день: «Купите, купите, дома есть нечего», пока не упала в обморок. И мужчина помог ей — купил, заплатив фальшивыми деньгами. Только прабабушка все время потом повторяла: «Он не нарочно, он не знал, он не нарочно».

Продавать больше было уже нечего. Но старинные вазы, оставшиеся от родителей, посуду тронуть она не могла. Это была память об отце. А теперь вспоминают о ней ее дети. И говорят они не о голоде, а том, что в Новый год всегда ставили елку. Прабабушка наряжала ее ночью. Дети вставали утром, и только тогда начинался праздник. И всегда были подарки — те, что можно было достать. Так сыну досталась мыльница, которую он по-хозяйски при строил под гвоздики.

Мне сказали однажды, что о человеке помнят только через одно поколение, то есть о бабушках помнят их внуки, реже — правнуки, а дальше — всё. И так мне это сказали, что страшно должно было стать. Я согласилась тогда, что так оно и есть, только вот страшно мне не стало. И я переспросила: «А этого мало?» А потом и вовсе передумала соглашаться, хотя это и нечестно, наверное. Потому что прабабушку я действительно не помню, да только дело не в этом. И до сих пор не пойму, то ли успокоила себя так, то ли и вправду не в этом.

Моя прабабушка по линии мамы родилась в Алтайском крае в семье зажиточных крестьян, которые были в состоянии держать наемных работников и угрожающего вида трактор. Маленькой девочкой она одновременно боялась его вздорного, ворчливого характера и уважала за мужественность, уверенная в том, что ничего не случится, пока он рядом. Так и произошло: сначала забрали трактор, а уже потом вынесли все из дома, оставив голые стены и страшное воспоминание о белогвардейце, открывшем беспорядочную стрельбу с церковной колокольни. Отца схоронили. Да так, чтобы и самим никогда не найти, где именно, и продолжать получать паек на его имя. А вскоре прабабушка пятнадцати лет стала матерью для младших детей в семье, для своих братьев и сестры.

Вместе они уехали на строительство Челябинского тракторного завода, оставив свой дом, в котором потом открылась библиотека. Жили сначала в землянках в поселке Партизан, затем стали строить себе дома из шпал с железной дороги. Полы все красили одинаковой желтой краской, плотной, густой, предназначенной для покраски тракторов, из тонкой лески с завода делали мочалки.

В войну родилась моя бабушка, а завод стал одним из главных арсеналов фронта. Прабабушка, имея два класса образования, получала на работе множество наград, которые раздавала как игрушки детям, которых у нее родилось семь; двоих схоронила еще при жизни.

А бабушка моя после школы возилась с детьми учителей и знакомых за кусок хлеба. В ее рассказах до сих пор слезы, страх и стыд. Стыд за то, как малыши, с которыми она сидела как нянька, узнавая ее в школе, бегали за ней. Стыд за язву на руке, образовавшуюся из-за того, что все стены в их доме были покрыты плесенью от сырости. Стыд за то, как, неся со свалки гору металлолома для сдачи в приемный пункт, встретила свой школьный класс, идущий в кино. И за то, что, когда она прыгала в школе, играя в классики, у нее вылетел из-под кофты крестик, а все потом смеялись и пальцем показывали.

Все эти судьбы, смазанные, нелепые, отчаянные, переплетаются, будто люди прожили одну жизнь, простую и случайную. Одну счастливую жизнь, счастливую потому, что было кого кормить, хоть и нечем.

Мальчик-девятиклассник, набравшись смелости, пришел в первый раз домой к своей однокласснице, пришел без приглашения. Сидели в тишине. Предложить гостю поесть то, что ели у них дома, девчонке было неудобно: она знала, что его семья живет лучше и едят совсем другое. Мальчик ушел. Из телефонной будки позвонил и сказал, что он голодный, поесть приходил. Потому что дома — нечего, а идти больше некуда. Тогда — девятиклассники, сейчас — мои родители.

Всякое было.

И хватит, хватит об этом.