Блатная весть. «Пророк», режиссер Жак Одиар

По идее Абделя Рауфа Дафри и по мотивам сценария Абделя Рауфа Дафри и Николя Пёфайи

Авторы сценария Жак Одиар, Томас Бидеген

Режиссер Жак Одиар

Оператор Стефан Фонтен

Художник Мишель Бартелеми

Композитор Александр Депла

В ролях: Тахар Рахим, Ниель Арестрю, Адель Беншериф,

Реда Кадеб, Хишем Якуби

Why Not Productions, Page 114, Chic Films, France 2 Cinema, UGS Images, Bim Distribuzione, Celluloid Dreams

Франция — Италия

2009

Cбитый олень не дает мне покоя.

Малик предупреждает о нем водителя за секунду до удара. А когда несколько арабов, все еще в состоянии шока, выбираются из машины на лесную дорогу, главный из них, обращаясь к Малику, произносит слово «пророк». И Малика не трогают. Хотя он только что признался: я сделал это. Убил человека, который был вашей волей и разумом. Человека, который не отпускает меня с тех пор, как в тюремной камере я полоснул ему бритвой по сонной артерии. Он приходит ко мне ночами. Его шея пульсирует алым, когда он разговаривает со мной, обнимает меня. Его кровь теперь моя кровь. Чего мне бояться еще?

Эпизоды с окровавленным призраком и галлюцинаторная сцена с оленем явно выламываются из жесткой канонической стилистики романа тюремного воспитания, и после каннской премьеры благожелательно настроенные критики все же попеняли Жаку Одиару на то, что на этих моментах его брутальная картина немного спотыкается, но, к счастью, дальше по тропинке мистицизма не идет. В общем, спасибо, мсье Одиар, вы сняли замечательный фильм, практически нового «Крестного отца» в злободневном контексте, только название какое-то неуместное и символический ряд совершенно ни к чему. А в остальном все очень похвально; Гран-при на сцену.

С социальной (и наиболее очевидной) точки зрения «Пророк» — язвительный шарж на французскую систему исполнения наказаний и саркастический комментарий к новой демографической ситуации, заставляющей мутировать традиционный жанр тюремной драмы. Мы не знаем, за что осудили девятнадцатилетнего Малика, но погорел он явно по глупости и на какой-нибудь ерунде, как случается с молодыми гопниками сплошь и рядом. Через шесть лет Малик покидает тюрьму новым криминальным бароном: традиционная мафия поджала хвост, на аванцену выходят арабы, современная исправительная машина поработала прекрасно.

Эта мрачная ирония подсвечивает сюжетную архитектуру «Пророка», как факел — размашистую роспись соборного свода. Напористое, крупное кино. Для достоверности режиссер даже нанял взаправдашних уголовников: по словам Одиара, советы ему давали «только люди, которые действительно знают про тюрьмы» и во время съемок драки могут сказать: «Это не очень реалистично, я бы вмазал не так». Режиссура тюремных эпизодов «Пророка» напоминает манеру боксера-тяжеловеса на чемпионском поединке. Натурализм ничуть не мешает Одиару пользоваться жанровыми клише: если этот хук справа так хорошо отработан на публике, вряд ли стоит им пренебрегать. Долгое дыхание и превосходное чувство ритма позволяют режиссеру впечатать в кресла даже тех, кто начинает путаться в обрастающей массой подробностей сложносочиненной интриге, которая выводит героя в тузы криминального мира. Два с половиной часа! А сидишь как привязанный. Нет, все-таки завороженный.

В начале фильма у Малика туповатый взгляд и пятьдесят франков в подошве кроссовок. Он не умеет читать. В тюрьме его задача, как говаривала шпана в советском кино, «прикинуться ветошью и не отсвечивать». Не получается. Малика берет в оборот корсиканский клан, самый сильный и организованный в здешнем централе. Тот важный араб интересуется тобой? Делает непристойные предложения? Отлично. Соглашайся, и вот тебе бритва за щеку: или ты его, или мы тебя. Малика трясет, он долго учится пристраивать лезвие во рту, режет язык и десны, плюется кровью. Жертва оказывается не только любителем мальчиков и арабским криминальным авторитетом, но и хорошо воспитанным интеллектуалом. Это не меняет ничего. Это меняет все.

В символическом смысле Малик убивает отца. С этого момента пружина сюжета заряжена: Малик должен занять опустевшее место. Обязан по праву веры и крови. Он учится читать, начинает понемногу понимать корсиканский, режет язык о незнакомые слова, плюется кровью. Затевает двойную, тройную игру в тюрьме и на воле: образцовый заключенный с примерным поведением имеет право на однодневные отлучки, а Малик у нас мальчик послушный.

Мы прослеживаем весь его путь от запуганной «шестерки» корсиканцев до умелого манипулятора, но к финалу он более непроницаем, чем в начале. У него нет истории, кроме тюремной. Нет прошлого, нет свойств. Нет морали и кодекса поведения. В его взгляде мы по-прежнему видим не больше, чем тюремные надзиратели и соседи. И так же, как они, лишь в конце понимаем то, что внезапно открывается попутчикам Малика после столкновения с оленем. Он другой, он быстрее и проницательнее всех. Будущее — дом, куда он входит без стука. Это озарение и вспыхивает на обочине лесной дороги словом «пророк».

Пророки — люди, избранные для передачи откровения. Пророки могут совершать чудеса. Например, читать дорожные знаки как послания свыше: сейчас на шоссе действительно выскочит олень.

Малик араб, но его метаморфоза имеет отношение не только к исламу, но и к более древней, первобытной и до сих пор живой вере в то, что к убийце переходит сила убитого. Его авторитет. Его ум. Сцены с призраком можно прочитать как указание на совесть и раскаяние, но это раскаяние слишком специфично: я убил тебя, теперь я должен стать тобой.

Маргиналы и аутсайдеры из прежних фильмов Одиара разительно выделялись на окружающем фоне, имели четкую маркировку «инаковости». Секретарша со слуховым аппаратом, втянутая в криминальную интригу отпущенным на поруки уголовником («Читай по губам»). Одержимый фортепианной музыкой риэлтор-бандит, запускающий в дома крыс, чтобы сбить стоимость жилья, и вышибающий сквоттеров-иммигрантов бейсбольной битой («Мое сердце биться перестало»). В этих картинах камера Одиара цеплялась к деталям, выискивала в героях самое уязвимое. Колени секретарши, стиснутые глухим, не находящим выхода вожделением. Мозолистые пальцы криминального риэлтора, бегущие по барной стойке за неслышной божественной музыкой, которую другим никогда не догнать.

В Малике зацепиться не за что. «Когда я посмотрел в его глаза, там не было меланхолии, не было трагедии, только что-то очень открытое, светлое, полное жизни», — говорит Одиар о сыгравшем главную роль Тахаре Рахиме. Малик неизменно ускользает: сперва чистый лист, на котором можно написать любую судьбу, затем — хамелеон, гений адаптации. Он всегда кажется откровеннее и глупее, чем на самом деле: «что-то открытое, полное жизни». Он всегда тот, кем его хотят видеть. Расторопный слуга при корсиканском бароне, ушлый партнер для тюремного наркоторговца, верный друг для бывшего сокамерника, умирающего от рака на свободе. У каждого из них Малик забирает главное: власть у корсиканца, бизнес у наркодилера, жену и ребенка у друга. Так каннибал поедал сердце и мозг побежденного врага, чтобы стать более храбрым и мудрым.

В «Пророке» Одиара занимает не столько социология, сколько антропология. Он показывает нового дикаря, неподвластного нашим моральным суждениям, не требующего ни оправдания, ни даже понимания. Он истинный Чужой, вырастающий в донорском коконе общественной системы, слишком поздно угадавшей его появление. Человек ниоткуда, застигнутый в завораживающий момент становления, обретения идентичности: социальной, национальной, религиозной. Его победная стратегия скорее спонтанна, чем детально просчитана. Его преимущество перед старым миром — животная интуиция, которой почти лишен современный цивилизованный европеец, будь он хоть крестным отцом мафии. Опыт — ничто: настанет час и умный, жестокий корсиканский Акела промахнется. Только дикарь может почувствовать, когда на дорогу выскочит олень.