Ганс Иоахим Шлегель: У каждой стены две стороны
- №10, октябрь
- Мария Зоркая
-
-
Несвоевременные воспоминания и размышления
Двадцать лет назад пала Стена. Не та стена с сенсорным управлением, что возведена на границе между США и Мексикой и являет собой смертельно опасное препятствие для беженцев. И не та, что разделяет Северную и Южную Корею. И не та, что отделяет греческую часть Кипра от турецкой. Разумеется, и не стена между израильтянами и палестинцами, строительство которой Симона Биттон, режиссер-документалист еврейско-арабского происхождения, в 2004 году запечатлела во французско-израильском фильме «Стена».
Речь о той легендарной Стене, чьи обломки со следами граффити стали экспонатами крупнейших музеев мира. С 13 августа 1961 года до 9 ноября 1989 года стена (с маленькой буквы) разделяла Восточный и Западный Берлин и называлась «антифашистским защитным валом» или же «стеной позора». Она пала 9 ноября в судьбоносный день немецкой истории: 9 ноября 1918 года в Берлине была провозглашена «республика» (Филипп Шейдеман) или «социалистическая республика» (Карл Либкнехт), а 9 ноября 1938 года, в роковую Хрустальную ночь, фашисты начали погромами открытый антисемитский террор.
Не следует разъединять обоюдно обусловленную взаимосвязь этих исторических событий: в параноидальном отношении немцев к несовершенному революционному дебюту 1918 года Зигфрид Кракауэр распознал исток того пути, который прочитывается в истории кинематографа Веймарской республики — пути «от Калигари к Гитлеру» (именно «к Гитлеру», а не «до Гитлера», как назван приглаженный перевод первого западногерманского издания!).
Радость в связи с двадцатилетним юбилеем падения Берлинской стены и «железного занавеса» (впрочем, его колючую проволоку взрезали на венгерско-австрийской границе еще раньше: 2 мая 1989!) ни в коем случае не должна затмить тот факт, что раздел Берлина, Германии и Европы главным образом и прежде всего был следствием мировой войны, развязанной немецким фашизмом. Незабываемое мое воспоминание — прогулка с Андреем Тарковским в 1984 году. Со стороны Западного Берлина, с моста Глинике (во многих фильмах на этом мосту Восток и Запад в годы «холодной войны» обмениваются шпионами), мы смотрели на Потсдам-Бабельсберг и Высшую киношколу ГДР, расположенную в непосредственной близости к границе.
И вдруг заметили на кладке западной опоры моста надпись кириллицей. В 1945 году советские солдаты, явно знакомые с творчеством Александра Блока, ножом выцарапали, что и досюда дошли скифы. Андрей Арсеньевич взволнованно тронул пальцами эти буквы и словно реанимировал запечатленное в них время — историческое, невидимое, прочно связанное с тогдашним — конкретным, видимым. Парадокс, но в то время мост Глинике, разделявший «Восток» и «Запад», все еще назывался «мостом Единства» — вербальный реликт того начального периода, когда именно ГДР настаивала на единстве Германии. В первой — 1949 года — Конституции ГДР статья 1(1) гласит: «Германия — неразделимая демократическая республика; она основана на германских землях». В А в национальном гимне ГДР, который сочинил поэт и министр культуры Иоганнес Р. Бехер, недвусмысленно говорится: «Германия — единое отечество» (однако только после того, как федеральный канцлер Вилли Брандт в 1972 году процитировал эту строчку в присутствии Вилли Штофа, председателя Государственного совета ГДР, было разрешено исполнять лишь музыку гимна, сочиненную Гансом Эйслером, а слова «Германия — единое отечество» появились лишь в 1989 году на транспарантах гэдээровских демонстрантов, которые накануне падения Стены требовали воссоединения Германии. Под знаком западного roll back — «отката» — и начинающейся «холодной войны» правители ФРГ отвергли требование Восточного Берлина «Немцы, за стол переговоров!» так же резко, как и «Ноту Сталина» 1952 года, предлагавшую объединение Германии в нейтральное государство, то есть австрийский вариант... Наконец, не стоит забывать и о том, что разделение Берлина и Германии началось с вводом собственной западной валюты и основания собственного государства за полгода (!) до образования ГДР. Многие немцы, возвращаясь домой из эмиграции, уповали на «новую Германию» в первую очередь на Востоке, где офицеры из отдела культуры Советской военной администрации — такие, как Александр Дымшиц или Владимир Галл, близкий друг Конрада Вольфа, — вели работу мудро и ангажировано, что признавали и нейтральные западные наблюдатели. Западная альтернатива состояла в том, что западные секторы Берлина с помощью значительных инвестиций превратились в витрину «свободного мира», в сверкающий огнями город посреди темной ГДР, которая вела борьбу со все растущими экономическими проблемами и теряла специалистов. Отрытая граница в Восточный Берлин использовалась также и для массированных диверсионных акций с участием не только валютных и прочих спекулянтов, но и секретных служб всего мира. Один анонимный автор дал тогда формулировку, заслуживающую размышления: «Обе стороны так долго бросали друг в друга камни, что выросла стена». В 1961 году, как потом и в Однако и тут не следует забывать, что у каждой стены две стороны. И несмотря на всю риторику пропагандистской шумихи по обе стороны, тогда странным образом ощущалось некоторое облегчение. Даже на Западе реагировали на удивление хладнокровно: «Не лучшее решение, но оно в тысячу раз лучше войны», — заявил президент США Джон Ф. Кеннеди. И британский премьер-министр Гарольд Макмиллан не нашел «ничего противозаконного» в том, что «восточные немцы сдерживают поток беженцев и скрываются за еще более плотным «железным занавесом». Только американский генерал Луциус Д. Клей, родной сын того самого сахарного короля Клея, который в стихотворении Маяковского «Блек энд Уайт» бьет по лицу бунтующего кубинского негра, перестарался: он отправил американские танки на демаркационную линию, где они встали — лоб в лоб — против советских танков. Даже федеральный канцлер Конрад Аденауэр призывал из Бонна к «спокойствию и благоразумию», а в Западный Берлин прибыл с двухнедельным опозданием: этому рейнландцу в землях по ту сторону Эльбы (переехав ее, он, говорят, перекрестился со словами: «Отсюда начинается Азия!») всегда было не по себе. Сказались протестантская и, скорее, «левая» традиция. В ГДР даже те интеллигенты, которые вовсе не следовали «генеральной линии», выражали надежду, что конец «внешнего вмешательства» положит начало консолидации ГДР, либерализации, оттепели. Но очень скоро давление из-за напряженности между Востоком и Западом стало вновь возрастать. В ГДР усилилась власть «железобетонных» правителей, в 1965 году на XI пленуме ЦК СЕПГ клеймивших культуру, а особенно кино, за «нигилизм», «анархизм», «разложение морали» и «враждебность социализму». Да и на острове «Западный Берлин» царил климат стагнации, с грозной ссылкой на Стену отвергая любую критику — в том числе назревший конфликт поколений по поводу оценки прошлого и настоящего Германии. Вовсе не случайно, что — наряду с Беркли, Парижем и Белградом — в 1968 году именно Западный Берлин стал центром студенческих волнений, на которые бульварная газета Bild концерна «Шпрингер» (он возвел свой высотный дом непосредственно у Стены и вел оттуда пропаганду против ГДР) реагировала лозунгами типа: «Отправляйтесь на ту сторону!» или «Вон отсюда — через стену!» Возникла истерия, которая подготовила выстрелы в Бенно Онезорга и Руди Дучке (кстати, беженец из ГДР), главного спикера студенческого движения, — они прозвучали, как эхо выстрелов в Розу Люксенбург и Карла Либкнехта в 1918 году. И радикализировали часть студентов. Восточный Берлин реагировал на это леворадикальное движение исключительно сдержанно и недружелюбно. Официальная формулировка упомянутого XI пленума — «Наша ГДР — честное государство. Она обладает твердым мерилом этики и морали, приличий и порядочности» — скорее соответствовала позиции консерваторов в Западном Берлине, нежели тому пониманию социализма, какое пропагандировали антиавторитарные длинноволосые студенты, практикующие свободную любовь. Гэдээровские партбюрократы побоялись, что этот дух инфицирует и их собственную молодежь. Стена стала в это время и свидетельством окаменелости отношений обеих сторон — стеной в головах. Анархист Кабе в фильме Рейнхарда Хауффа «Человек на стене» (1982) нигде не чувствует себя дома: сначала он хочет перебраться через Стену с Востока на Запад, потом тем же путем назад... В фильме Ютты Брюкнер «Воздушные корни» (1983) молодая героиня, которую ФРГ без ее согласия выкупает из гэдээровской тюрьмы, не может прижиться в Западном Берлине и тем напоминает Риту из «Расколотого неба» Конрада Вольфа по одноименной повести Кристы Вольф, ее шок от Западного Берлина: «Там тебе хуже, чем за границей, потому что слышишь родную речь. Там ты жутким образом ощущаешь себя на чужбине». В отличие от героини «Воздушных корней» Ютты Брюкнер, Рита добровольно пришла в Западный Берлин, куда ее жених Вольфганг, химик, перебрался из-за того, что тупые гэдээровские функционеры не признали его научные достижения и глубоко ранили его «эго». Рита чувствует себя чужой в западноберлинской среде и возвращается в ГДР, которая как раз начинает обносить себя Стеной. Любовь терпит крушение еще до возведения Стены — по причине несовместимого различия общественных позиций, что для Кристы Вольф, как и для Конрада Вольфа, собственно, и составляло границу между немцами и немцами. Оба они и спустя три года после возведения Стены все еще верили в социалистические перспективы своего «государства рабочих и крестьян», не исключая при этом критики его тупых железобетонных функционеров: своим далеким от пропаганды, неприкрашенным реализмом в изображении ГДР и германо-германской проблемы они произвели большое впечатление даже на консерваторов в ФРГ, куда самолично привезли картину для обсуждения осенью 1964 года. В фильме Вима Вендерса «Небо над Берлином» (1987) Стена появляется в совершенно ином ракурсе: на Потсдамской площади, посреди пограничной полосы немецкий старик — поэт по прозвищу Гомер ищет следы своего детства. Немецкое авторское кино Также и в ГДР бюрократы от культуры долгое время препятствовали участию в Берлинале других социалистических стран. Существенным препятствием был и особый статус Западного Берлина, за соблюдением которого строго следила советская сторона: в соответствии с четырехсторонним соглашением город не входил в состав ФРГ. В московской гостинице «Россия» во время ММКФ немецких гостей рассаживали обедать за три разных столика: с флажками ФРГ, ГДР и Западного Берлина. Все это — история двадцатилетней давности. Однако тень этой истории ложится и на современность. Не только в тех фильмах и выступлениях, которые и поныне пытаются преодолеть неизжитую травму — произвол «штази» и бесчеловечность пограничного режима. Попытки сделать это, грозя указательным пальцем и оправдывая собственные противоречия, отразились и отражаются в самых разных фильмах, как правило, режиссеров западного происхождения. В фильме Флориана Хенкеля фон Доннерсмарка «Жизнь других» (2006), отмеченном, в частности, «Оскаром», офицер «штази» Вислер, вникнув в жизнь тех, за кем шпионил, из Савла превращается в Павла. «Солнечная аллея» Леандера Хаусманнa (1999) своим бурлескным стилем нарушает привычный жанровый пафос «стена-стори», а в картине Вольфганга Беккера «Гудбай, Ленин!» (2003) любящий сын делает все возможное, чтобы его мать, выйдя из длительной комы, не разволновалась при виде решительных перемен, произошедших после падения Стены. Режиссеры из ГДР обращались в первые годы после перелома к травмам прошлого и нового настоящего. Так, Сибилла Шёнеманн, которая в О том, что Стена вовсе не исчезла из сознания «осси» и «весси», восточных и западных немцев, документально свидетельствуют Зиги Камль, Георг Хартманн и Патрисия Гюнтер фильмом с провокационно-программным названием «Стена в голове — объединение: нет, спасибо?» Тот факт, что 21 процент восточных немцев спустя двадцать лет после падения Стены хотели бы снова получить Стену, Леандер Хаусманн, режиссер «Солнечной аллеи», объясняет так: «Пусть я и живу под давлением, зато в социальном плане у меня все в порядке, так что лучше пусть будет Стена». Впрочем, такого же мнения придерживаются сегодня и 19 процентов западных немцев. Причина этого поразительного и даже шокирующего феномена — не только, конечно, «остальгия» (ностальгия по "ост«-временам), но и конкретный опыт, обретенный вслед за ликованием по поводу обещанных федеральным канцлером Гельмутом Колем «цветущих ландшафтов». Опыт безработицы, общественного равнодушия и высокомерного презрения западных чиновников и бизнесменов, которые «братьев» из бывшей ГДР научили, «как надо жить»... или попросту их ограбили. Все на востоке Германии — в том числе и кинематографисты — ищут сегодня свое самосознание, свое собственное место, свои собственные темы и образы (особенно удачно это удается режиссеру Андреасу Дрезену, родившемуся в 1963 году в тюрингском городке Гера). Кстати. В центре бывшего Восточного Берлина стоит еще памятник Карлу Марксу, «Капитал» которого во время кризиса стал хитом продаж. На цоколе этого памятника кто-то написал: «В следующий раз все будет лучше»... Берлин Перевод с немецкого Марии Зоркой
