Бог не ответит

Уже две тысячи лет у иудейства нет священства. Сразу после разрушения Иерусалима и позже, в рассеянии, было решено, что существование его излишне (Храма нет) и кощунственно. Народная вера заменила ритуал, жертвоприношение было заменено молитвой, чтением Торы и Талмуда, а положение руководителей общины заняли раввины — мудрецы, ученые, обладатели исключительной квалификации в толковании священных текстов, но не более того. Прямых проводников слов Божиих избранный народ лишен — потомки Авраама оставлены со Словом наедине. Что хочет сказать людям Хашем (от ивритского «эт-ха шамаим» — Небо; таково четвертое имя Всевышнего в семидесятидвухзначном каббалистическом списке), хочет ли сказать что-нибудь и, если да, можно ли услышать Его, — теперь личное дело всех и каждого.

Эти же вопросы стали главными в фильме «Серьезный человек». Они звучат в нем постоянно и прямо, в репликах разных героев, хотя выясняется, что и это не всё. «Всё» — не так просто. Многие страшные и тайные истины скрыты «за опавшими листьями» — вполне в иудейской традиции, ибо нет среди великих учений мира более запутанного, труднопостижимого, чем иудаизм.

Весь этот личный и тысячелетний груз публично взвалили на себя Этан и Джоэл Коэны, американские евреи, профессорские сыновья, философы, лауреаты четырех «Оскаров».

Коэн — в русской огласовке Коган — происходит от еврейского «коаним». Так называлось наследственное сословие потомков Моисеева брата Аарона, за которыми Бог закрепил исключительное право священнодействия в Храме. В изгнании их функции, конечно, улетучились, но по сей день все, кто носит эту фамилию (а также Каганы, Кагановичи и даже Кацы), могут считать себя наследниками тех, кто входил в Святая Святых и видел Ковчег Завета.

Братья Коэн снимали притчи, выручали чувака Лебовски, пародировали Гомера, вестерны и шпионские детективы, но, подобно Паниковскому, напрямую о Боге не высказывались.

Получилась действительно иудейская история. Здесь звучат стихи Торы и ритуальные песнопения, здесь оперируют категориями, которые в ходу внутри любой (современной в том числе, хотя действие отнесено к 1967 году) иудейской общины, а за пределами ее — непонятны. На экране вспыхивают тонкие талмудические аллюзии, аллегории и насмешки. Сюжетные ходы и повороты — родом напрямую из Закона и Пророков. Авторы не находят нужным переводить в диалогах персонажей-евреев на английский язык специфические словечки: все ли сразу поймут высказывания вроде «бар-мицва твоего сына — великий нахас», «в последнее время я испытывал очень серьезный цурес»?

Коэны позволяют себе легкие провокации: «Что случилось с гоем?» — спрашивает главный герой у раввина, который только что рассказал ему странную историю, где этот гой фигурировал. «Кому какое дело?» — отвечает раввин. «Гои вмешались и спутали всю игру!» — оправдывается изобретатель вероятностной модели вселенной под фиктивным названием Ментакулус (слово ничего в традиции не обозначает, но на многие каббалистические термины похоже), а также — способа с помощью этой модели выигрывать в карты. Антисемитизм краснорожих соседей реален только в ночных кошмарах. И так далее.

Допускаются и «внутриобщинные» подначки, адресованные самим евреям. Как минимум в трех эпизодах персонажи инстинктивно выкрикивают: «Господи Иисусе!» — причем однажды это делает кантор, чуть не уронив список Торы.

А кроме шуток здание фильма строится по вековым многомудрым иудейским канонам. Правила игры и философические категории, в которых действуют одинокие, брошенные и потерянные «серьезные люди», флажки, за которые им нельзя заходить, незыблемые правила, которые им надлежит выполнять, — иудейские. Закон — иудейский, состоящий на всех уровнях из ключевой оппозиции: того, что очевидно, и того, что сокрыто; того, что дано, и того, что за поворотом; того, что постижимо, и того, что молчит. Если угодно, бытия и небытия. Олам Ха-Зе — мира этого и Олам Ха-Ба — мира грядущего.

По идее, в точке пересечения — всегда должен быть Бог.

Олам Ха-Зе. То, что на поверхности. Физика

«Серьезный человек» — самый «ученый» фильм Коэнов. Проделана большая работа. Не берусь предположить, сколько времени братья провели в читальных залах или в Интернете, но теософию, религиозную науку своего народа, они изучили основательно. Это симптоматично: иудейская традиция предполагает свободную ориентацию толкователя (ученого, раввина, художника — любого иудея, наконец) в огромном культурном массиве — текстах, комментариях, комментариях к комментариям — во всем, что накоплено за четыре тысячи лет от Авраама до Этана и Джоэла. Важно, что степени посвящения, степени овладения каждым новым уровнем Познания играют в этой традиции решающую роль. Такой процесс подобен подъему по веревочной лестнице в облака (сравним лестницу Иакова в небеса из Пятикнижия с лестницей, по которой главный герой Коэнов лезет на крышу, чтобы починить антенну, а то по телевизору ничего не видно и не слышно), в неизвестность, приобщению к тайному — к чему-то, от чего всегда холодок по коже.

Смысл фильма — благодаря мнимой интеллектуальной очевидности — считывается легко и с удовольствием. Недаром «Серьезный человек» имел такой выдающийся успех у критики — восемьдесят семь процентов положительных оценок по статистике интернет-портала «Гнилые помидоры» и безудержно комплиментарные отзывы именитых рецензентов: «Именно такие картины достойны тех, кто только что уже получил «Оскар», «негромкая бескомпромиссная проповедь истины и стойкости» и т.д. Две номинации на главную кинонаграду мира (лучший фильм и лучший сценарий) — тоже почти сенсация для фильма такого жанра, актерского состава (звезд нет) и бюджета — почти семь миллионов долларов. И публике «странное», «специализированное» кино понравилось: мировые сборы по данным на апрель составляют уже тридцать миллионов. Что, конечно, сильно уступает сотням миллионов, собранных предыдущими фильмами Коэнов, но превышает возможности еврейской аудитории планеты — даже если бы кинотеатры посетил каждый соплеменник авторов (на свете живет около четырнадцати миллионов евреев). Так что интересно было всем.

Действительно, все тут выглядит смешным и вроде бы несложным. Эта работа Коэнов строится по безупречным принципам гармонии, столь органичной для профессии главного персонажа — ученого-естествоиспытателя.

В жанре братья остались верны себе: это притча в притчах (то есть составленная, подобно библейским рассказам, из десятков поучительных, вполне самостоятельных эпизодов), которую американские афиши анонсировали как «черную лирическую комедию». История о хорошем, праведном (серьезном) человеке, у которого «на ровном месте» все пошло прахом, имеет в иудейской традиции ближайший аналог в Книге Иова из Ктувим (Писаний) — Третьего раздела Танаха (Ветхого завета). Точно так же десять лет назад в фильме «О, где же ты, брат?» Коэны вольно перечитали отрывки из «Одиссеи», перенеся их в современный американский ландшафт.

То же самое и теперь. Сравним.

Серьезный человек — это профессор физики из стандартного университетского городка в Миннесоте (напрашивается слово «местечка», поскольку еврейская диаспора в нем преобладает, но никаких отличий от малоэтажной Америки в укладе нет) по имени Лоренс Гопник — фамилия произведена от идишского глагола «прыгать». Серьезен не только он, но и большинство его коллег и соседей, оттеняющих генеральную линию притчи. Серьезным считается наглец, лицемер и стукач Эйблман, уведший у физика жену, серьезны адвокаты, риэлторы, учителя в еврейской школе, где учится сын Гопника, врачи — почти все рядовые члены сообщества. Паства.

Быть серьезным — значит: не нарушать служебный и семейный долг, не причинять никому зла, не преступать принятые нормы, иудейские и общие. Люди, которые «ничего не сделали», повторяют эти постулаты, как рефрен.

Тем не менее Гопник последовательно лишается жены, вынужден покинуть собственный дом и жить в мотеле, ему угрожают судом за взятку от корейского студента (причем независимо от того, взял он ее или нет), он попадает в автокатастрофу, вынужден хоронить за свой счет своего врага, оказывается оклеветан, разоряется. И все время вопрошает Бога — за что? Почему? Ведь он ничего не сделал и старался быть серьезным человеком. Не сетует, не ропщет, а именно вопрошает. В ту же минуту, когда он решает что-то сделать — а именно, приняв взятку, поставить корейскому студенту проходной балл, — гремит гром, спускается на город торнадо и из телефонной трубки доносится весть, по-видимому, о роковом медицинском диагнозе.

В Ветхом Завете праведного человека Иова, счастливца, богатея, любимца Божиего, Господь позволяет мучить сатане, и тот отнимает у него имущество, скот, убивает детей, лишает дома, насылает проказу. Все это для того, чтобы проверить, возропщет ли Иов, станет ли хулить Господа или будет так же благословлять Его имя, как в счастливые дни?

Тот благословляет, «не видя причины своих страданий, и эта неизвестность терзала его ужаснее, нежели черви» (пишет Иоанн Златоуст). К страдальцу приходили другие серьезные люди, но не могли утешить его ничем, а только «защищали» Провидение — нет критериев, по которым человек может судить о Божественной правде. Иова это нисколько не успокаивает, и он все взывает к Богу, прося, чтобы Он объяснил ему причину своих действий.

Наконец наступает развязка: «Вот я кричу: обида! И никто не слушает; вопию, и нет суда. Он преградил мне дорогу, не могу пройти, и на стези мои положил тьму... Кругом разорил меня, и я отхожу; и как дерево, Он исторг душу мою… Дыхание мое опротивело жене моей, и я должен умолять ее ради детей чрева моего. Даже малые дети презирают меня: поднимаюсь, и они издеваются надо мною. Помилуйте меня; помилуйте вы меня, друзья мои, — ибо рука Божия коснулась меня. Зачем и вы преследуете меня, как Бог, и плотью моею не можете насытиться?»

Этот фрагмент можно толковать как развернутое и яростное выражение формулы «Я ничего не сделал».

Господь до разговора с Иовом снизошел и все ему вернул сторицею — за правильное поведение. Но растолковал, что мог бы и не снизойти и не вернуть — и ничего бы не изменилось в мироздании и его справедливости. Ибо не такая у человека «мышца, как у Бога». Даже финал кажется близким: Господь говорит с Иовом «из бури» — в последних кадрах «Серьезного человека» на город надвигается черный смерч.

Вертикальная ось координат в такой системе должна показать конкретный механизм действия, его движущую причину, то есть Божественный промысел здесь и сейчас, в жизни героев.

И тут тоже всё на поверхности. Механизм этот продемонстрирован как нельзя более наглядно.

Главным указателем этого слоя является не менее наглядный символ: кот Шредингера. В начале фильма профессор Гопник объясняет студентам суть научного парадокса, придуманного в 1930-х отцом квантовой механики Эрвином Шредингером. Злополучный кот мысленно помещается в мысленное же квантовое устройство, куда вмонтирована ампула с ядом. Устройству задается такое ускорение, при котором в каждый данный момент времени вероятность разрушения ампулы равна строго пятидесяти процентам. Не остановив процесс и не открыв аппарат, невозможно выяснить, жив кот или мертв. Следовательно, с философской точки зрения он в это время не жив и не мертв.

Применительно к религиозным коллизиям коэновского фильма знаменитый парадокс играет роль знака неопределенности, отсутствия диалога с Хашемом, мучений героя в «состоянии Иова» — то есть катализирует действие и раскрывает главную тему. И здесь авторы тоже верны гармоническому принципу: если вглядеться, последовательность действий есть процесс возникновения и разрастания, «размножения» котов Шредингера до критического предела. До кульминации.

Не трудно это доказать: первый кот иллюстрирует эксперимент в абсолютно чистом виде — в прологе-притче. Это мнимый или истинный диббук (злой дух из древнееврейской мифологии, вселяющийся в тела после смерти; к примеру, бесы, исходящие из бесноватых в свиней по воле Иисуса в Евангелии, — это тоже диббуки). Еще до титров где-то на границе Российской и Австро-Венгерской империй конца XIX века в еврейский дом является раввин, о котором хозяйка точно знает, что он умер три года назад. Муж не верит — он «разумный человек»! Решительная супруга, чтоб разрубить мистический узел и отвести беду, всаживает в грудь раввина шило. По груди вроде бы расплывается кровавое пятно — значит, живой? Но старик не падает и не умирает, а спокойно прощается и уходит — все-таки дух? Жив или мертв? Неизвестно.

Кот — это и «зубы гоя» из самой забавной притчи в притче о «Серьезном человеке» — раввин Нахтнер рассказывает сбитому с толку Ларри, как стоматолог из их общины, делая протез христианину, обнаружил на его зубах по периметру челюсти четкую ивритскую надпись «Х-о-ш-и-е-й-н-у о-з-р-е-й-н-у» — «Спаси меня, помоги мне» из 108 псалма Давидова.

Несчастный доктор бросился выяснять, в чем смысл невиданного божественного знака, он искал каббалистические соответствия букв, пристально разглядывал все челюсти, какие отныне ему попадались, — и ничего! Ничего не произошло, последствий не наступило. Были божественные знаки или нет? С одной стороны — да, он сам видел зубы того гоя, с другой — они ни на что не указали.

Парадокс Шредингера читается и в двадцати долларах, спрятанных в радиоприемнике сына Гопника: с одной стороны, они у него есть, он сам стащил их у сестры (а та, в свою очередь, из отцовского бумажника), с другой — нет, ведь приемник конфисковал учитель на уроке иврита и вернется ли он к парню — неизвестно.

И в карьерном будущем профессора — ученый совет уже принял решение о продлении срока его работы в университете, но он не может знать — какое. Пятьдесят на пятьдесят.

И наконец, доктор уже видел рентгеновские снимки героя, уже позвонил ему и вызвал на встречу, но для Гопника вопрос о его ближайшем бытии или небытии остается открытым в данный момент времени, и этим моментом завершается фильм. Пятьдесят на пятьдесят. Вереница «ученых» котов Шредингера поднимается в небеса по веревочной лестнице, по которой пытается карабкаться профессор Гопник. Именно она формально организует физическое пространство этого виртуозного и ученого кино…

Итак, идея божественного промысла в «Серьезном человеке» доказана геометрией Торы? Пожалуй. Формально все признаки налицо — к толкованию канона не придерешься. Не грешил — на голову падали беды; вопрошал о них — не получал ответа; не грешил — оставалась надежда; согрешил — был немедленно раздавлен с чадами и домочадцами. Именно так всегда обращался со своими людьми ветхозаветный Бог.

Но нечто мешает такому схоластическому, законоучительскому восприятию замечательного фильма. Остаются сомнения. Сквозь гул событий, происходящих на экране, трудно сразу определить, в чем их причина. Поначалу просто кажется, что стилистика, ритм, пафос фильма противоречат аскетической, прямолинейной иудейской гармонии. Спокойной, твердой — хотя и страстной до отчаяния и экстаза — верой патриархов тут не пахнет. Отчего учителя народа, раввины, хранители знания, к которым герой троекратно, как полагается в мифологии, обращается, ёрничают, вместо того чтобы проповедовать, водят несчастного за нос, как бы откровенно потешаясь над ним там, где надо просто констатировать непостижимость Бога (см. Тору), бросают его на произвол судьбы? Мудрейший из них по внешним признакам и вовсе выжил из ума — поздравляет Дэнни Гопника с бар-мицвой словами из песни Somebody to Love популярной в 1960-х группы Jefferson Airplane. Отчего люди, бессильно призывающие Хашема, мечутся, в бессильных слезах утешают друг друга, пытаются вычислить законы Вселенной — вместо того чтобы обратить очи к небесам и ждать своей участи?

Конечно, Всевышний непостижим, но в пресловутой точке пересечения координат Он должен быть представлен верой — так говорит Писание. У Коэнов Его там нет. Беспристрастные авторы не видят Его.

Конечно, религия — совсем не математика, даже если она придерживается видимой логики бытия так же строго, как безжалостно скептический иудаизм. Конечно, можно сказать, что ошибка Ларри Гопника — именно в попытке вычислить, в том, что он путает икс с игреком, числитель со знаменателем, кота Шредингера с Книгой Иова и другими Книгами. Впадая в это типичное для физика заблуждение (искушение?), он вроде бы и загоняет себя в угол — не там ищет, не те вопросы задает.

Можно также вспомнить, что Этан Коэн — доктор философии Принстонского университета и автор диссертации о Людвиге Витгенштейне, в центре работ которого — соотношение мира и языка, язык как код познания и т. д. И утверждение, что всеобщее непонимание смыслов, разное толкование слов есть первопричина личного страдания. В «Серьезном человеке» и вправду никто никого не понимает, все произносят одни и те же слова, но вкладывают в них непересекающиеся значения, диалог между людьми эфемерен. Что и говорить о диалоге с Богом?

Может быть, зримое противоречие между тяжеловесной ясностью библейской притчи и беспокойным духом «Серьезного человека» вызвано просто желанием авторов намеренно все запутать? Возможно, они, как мастера и любители игры, только насмешничают? Тем более что в жизни Коэны не обнаруживали пиетета перед своей этнорелигиозной принадлежностью: «Бар-мицва? Для меня это просто означало, что мне дарили подарки», — вспоминает Этан в интервью после премьеры фильма, а Дэнни Гопник перед собственным посвящением во взрослую жизнь так накуривается травки, что строки Торы расплываются у него перед глазами (происходит это в том же 1967 году, что и реальная бар-мицва Джоэла).

Не идет ли здесь речь о зашифрованной пародии, где братья Коэн Бога... заменяют, играют в Него, обезьянничают. Герои принимают все всерьез, страдают и гибнут перед кривым зеркалом, а зрители бросаются перечитывать Иова? Многим приходит в голову и такое: «Цинизм Коэнов, их способность создавать атмосферу загадочности на пустом, казалось бы, месте, запутывают главного героя еще в начале его философского пути. Оказывается, что библейские символы, байки и религиозные легенды — это обычная иллюзия и бессмыслица», — пишет один из английских интернет-обозревателей.

На самом деле нет здесь никакого кощунства. Дело тут во втором, скрытом плане бытия «серьезных людей» — гораздо более темном и страшном.

Олам Ха-Ба. «Тайны сионских мудрецов». Метафизика

В иудаизме всегда есть место второму плану. За каждым текстом и постулатом стоит другой, либо шифрующий первый, либо разъясняющий его, либо и то, и другое: внутри Торы — четыре уровня ее понимания, за Торой — Талмуд, внутри Талмуда за Мишной — Гемара, за Талмудом — Каббала, за буквами — числа, им соответствующие; и никогда нельзя перейти на следующий уровень, не освоив предыдущий. Тысячелетия углубления в Учение и тысячелетия рассеяния приучили еврейский народ скрывать, таить и углублять.

В случае братьев Коэн потайной смысловой пласт преобразует сам жанр фильма. Он поднимает его от «простого» набора притч в Притче до религиозно-философской драмы — редкого в наши дни явления.

В чем эта иудейская драма заключается — вопрос настолько объемный и грандиозный, что разглядеть его из кинозала можно попытаться только самым немудрящим, наивным образом. Просто раскрыв глаза и уши: «кто имеет уши, да слышит». Известно, что мудрствование и отвлеченный умственный анализ религий уводят от зерна их истин.

…В пригороде Миннеаполиса, где живут герои и где выросли авторы, хоронят Сая Эйблмана — того, кто увел у Гопника жену. Раввин Нахтнер произносит хеспед — краткую речь об усопшем. Примерно такую: «Он был серьезным человеком, хорошим членом общины… Мог ли такой серьезный человек исчезнуть без следа? Мы говорим об Олам Ха-Ба — мире грядущем. Но что такое Олам Ха-Ба? Это не загробная жизнь, мнимая гоями, не небеса. Это место на карте — не Канада и даже не благословенный Эрец-Исраэль. Это не ложа VIP в зале ожидания, где целую вечность нам будут подавать пирожные с кофе. Нам не обещана личная награда, мы не должны надеяться на нее. Олам Ха-Ба — это лоно Авраама».

Только так. Лоно Авраама, и всё тут. Что это значит — непосвященному, неподготовленному, даже просвещенному человеку, тем более гою — трудно постичь. Выражение кажется поэтической абстракцией, каких на невооруженный взгляд множество в Писании. Куда все-таки попал Сай Эйблман, что с ним там будет, какие у него теперь отношения с Хашемом? Нам не вполне понятно.

А иудей, с детства изучавший Тору (наверняка скрупулезно — серьезный человек!), и одновременно профессор-физик Лоренс Гопник, наверное, идеально понимает физический процесс, который имеется в виду. Закон, только что аллегорически сформулированный раввином, имеет соответствия во всех естественных науках.

Лоно Авраама — это вневременная и внепространственная точка начала и конца. В ней теоретически содержится вся энергия жизни, все энергетические спирали, способные развиваться и обязанные возвращаться в исходное состояние.

Это — растительная клетка, начинающая делиться в некий данный момент времени, обладающая энергией деления до определенного предела (травинки, баобаба), затем эту энергию вырабатывающая и уменьшающаяся до состояния… растительной клетки.

Это естественный процесс возвращения всего сущего на круги своя.

Это — совсем уже «школьный» круговорот веществ в природе, если под исходной частицей (лоном Авраама) понимать здесь самое природу.

В физике график движения элементарных частиц — мириад жизней — между Олам Ха-Ба и Олам Ха-Зе, вероятно, походил бы на распустившийся цветок с бесконечным множеством лепестков (Ха-Зе), по периметру которых частицы и движутся; а сердцевина — вечная неподвижная точка начала и конца (Ха-Ба).

А в метафизике иудаизма лоно Авраама играет роль и зерна, и сердцевины, и центра вселенной, от которого Большим Взрывом она распространилась и в который сожмется наконец. Бесконечное множество жизней в состоянии небытия сконцентрировано в Олам Ха-Ба, откуда неведомая энергия (воля Творца) выталкивает их в бытие и возвращает в исходное состояние.

Уравнения совпали. Теорема доказана.

И тем самым доказана абсолютная, тотальная, беспросветная и безальтернативная безличность иудейского Божества для человеческого сознания. Любой «разумный человек» — физик тем более — легко придет к выводу, что утверждение о принципиальной непознаваемости Провидения, невозможности постичь справедливость Бога и вообще что-либо «от Бога» — это не что иное, как констатация отсутствия Божественного вмешательства в мир.

Как же так? В какой еще религии найдешь более императивную, суровую, безальтернативную и самодовлеющую идею Бога?

Противоречие — кажущееся.

Атеистов «обычных», научных нисколько не занимает отвлеченная небесная метафизика, пока ее адепты не утверждают, будто непосредственные события в окружающей среде управляются не физическими законами, а Кем-то еще. Более того, атеист, пожав плечами, не станет, пожалуй, спорить с иудеем, когда тот назовет Господа творцом всего сущего, при условии, что тот признает: «творение» осуществлялось именно тем путем, который установили ученые. А с таким утверждением в наше время станет спорить пламенный ортодокс в Израиле, но никак не профессор Гопник и его серьезные соседи.

С известной натяжкой можно сказать, что эти два еврейских мировоззрения так же соотносятся друг с другом, как саддукейское с фарисейским во времена Распятия.

Громы и молнии, которые Тот, кого называли Сыном Божьим, время от времени мечет на страницах Евангелий в фарисеев, послужили в истории поводом для значительного недоразумения. У целых народов создалось впечатление, будто главными оппонентами Иисуса были именно они. На самом деле все наоборот — яростные призывы Христа вынуть бревно из свое го глаза и тому подобные предложения представляли скорее дружескую критику единомышленников — в главном фарисеи и христиане имели согласие. А именно: в вере в загробную жизнь, в воскресение из мертвых и живое участие Божественной личности в жизни на земле от начала до предела ее. Сам Талмуд — книга изначально фарисейской традиции — в трактате «Санхедрин» утверждает эти догмы.

Саддукеи же, чье название произошло от имени первосвященника Садока — еще одного предка Коэнов — «говорят, что нет воскресения» (Евангелие от Матфея). Вместе с телом душа умирает, считали они, — вторит евангелисту Иосиф Флавий в «Иудейской войне», — и указывали на множество тому подтверждений в Торе (никаких иных священных текстов они, кстати, не признавали). В частности, у Иова ни малейшей надежды на жизнь после смерти нет: «Так человек ляжет и не встанет; до скончания неба он не пробудится и не воспрянет от сна своего». Все воздаяния, обещанные человеку за праведные дела, по саддукейскому мнению, полностью относятся к данной, физической жизни. Таков глубокий, «эпикурейский» пессимизм иудейского священства.

С этой точки зрения «Серьезного человека» вполне можно назвать саддукейским фильмом, основная сюжетная линия которого — во втором, потайном плане — подготовка и самоподготовка человека к ужасному таинству — осознанию отсутствия Божества. Осознанию одиночества, высшей бессмысленности жизни.

У этого подспудного смысла кино Коэнов тоже, разумеется, есть наглядная линия — она, в сущности, и цементирует фильм. Это линия «трех раввинов», появление которых на экране подано даже специальными заголовками — первый, второй, третий — для удобства зрителя.

Три раввина — младший, средний и старший, — словно три ведьмы из «Макбета», призваны подвести героя, обычного еврейского американца со Среднего Запада, к страшной религиозной истине: нет столпов, на которые можно опереться хоть на секунду. Нет гарантий, обещаний. Нет надежды. Есть пустота и неизвестность. Но действовать праведно ты все равно обязан и будешь так действовать — зная, осознавая, что не получишь за это ни награды, ни наказания, что Бог не ответит. Перефразируя Достоевского: ты должен исходить из того, что Бога нет, но не все позволено.

Первый раввин, гладко выбритый юноша, открывает Ларри глаза: представь себя пришельцем, взгляни на мир и увидишь Хашема. Вот здесь, за окном, на парковке. Видишь?

Второй, пресловутый Нахтнер, исподволь взваливает на плечи моральный груз (Гопник уже готов, он в нужной кондиции). Пресловутый рассказ о зубах гоя заканчивается вердиктом самого раввина растерянному доктору Сассману: откуда буквы на зубах — не знаю. Послание ли это от Хашема — не знаю. Помогать ближнему никогда не помешает. Вот и всё. Хашем не обязан отвечать на вопросы. Он вообще ничего не обязан. Почему Он ставит перед нами вопросы, если не даст ответов? И этого он не сказал.

Третий — Маршак, — само живописное воплощение талмудической тайны, хозяин кабинета алхимика, кабинета чернокнижника, кабинета чародея, не пускает Гопника на порог. Он принимает его сына для поздравления с бар-мицвой и говорит: «Когда правда ложью обернется и всякая надежда угаснет в тебе». Те самые слова из песни Jefferson Airplane.

Единственное, что может раввин сделать для человека, — вернуть ему радио с вложенной в него двадцаткой. Этот вывод, к которому неизбежно приводит саддукейский теологический парадокс избранного народа, братья Коэн бесстрастно констатируют вместе с героями.

На одном из порталов Страсбургского собора с 1235 года стоит скульптурная композиция из двух фигур: одна в повязке на глазах и со сломанным копьем, другая — в венце и с полной чашей. Подобные сюжеты, собственно, отражены на многих средневековых святилищах — в Эльзасе находится просто самая известная из них.

Символизируют они, конечно, Синагогу и Церковь.

Но вот что мне кажется важно сказать о «Серьезном человеке». В этом фильме речь идет о противостоянии иудаизма — осознанном, суровом, бескомпромиссном (эти качества ему в принципе свойственны — они и позволили еврейскому народу выжить в рассеянии) — другой, новой, более наивной концепции мироздания, которая господствует в мире, окружающем героев. Мир этот в фильме вовсе не представлен — персонажи ведь живут в достаточно замкнутом сообществе: «Приобщаешься к народу Израилеву», — говорит Нахтнер Дэнни Гопнику на бар-мицве; «Говорить на иврите!» — строго приказывает директор школы Турчик ему же — и так далее, и так далее. Они разбираются со своими проклятыми вопросами, со своим Богом, со своим бессмертным народным сознанием.

И получается, что это великое собственное вероучение, родитель всех западных вер, учение, дающее народу горькое и гордое сознание избранности, играет с ним злую шутку. Желая поднять человека на недосягаемую нравственную высоту, оно в конечном итоге низвергает его в беспросветную бездну.

Отеческая забота и тайная наука раввинов, которая готовит иудея к крайней тайне познания — Бог не ответит, ибо Он есть просто Судьба, — со стороны выглядит величественно и истинно: какой моральный подвиг может хоть близко сравниться с подвигом без надежды, без общения со Всевышним? Что может сравниться с подвигом и добрыми делами на пороге пустоты?

Но как творить добро и отличить его от зла, если Он молчит, если критерии веры отменены? Как распознать, чтишь ли ты даже те самые Десять заповедей, если небеса не помогают тебе отличить свет от тьмы здесь и сейчас? Решительная жена Велвела Дора из пролога протыкает шилом грудь злого духа, но что, если она убила человека?

В жизни и судьбе коэновских персонажей нет, увы, ничего похожего на звонкую, наивную, часто малограмотную и соблазнительную для лицемеров ясность Евангелия с его Жизнью Вечной. Для иудея из сфер горних звучит очень многое — о бремени ответственности перед своим народом и миром, о богоизбранности, о тысячах законов и правил. Но: «Кто не примет Царствия Божия, как дитя, тот не войдет в него» (от Марка) для него не звучит. Эпиграф к «Серьезному человеку» принадлежит знаменитейшему толкователю Торы и Талмуда Раши (рабби Шломо Ицхаки): «Ко всему, что с тобой происходит, отнесись с простодушием». Отнесись прямо, как видишь, и ничего не ожидая иного.

Серьезный человек напрягает все силы, старается все исправить, трудолюбиво и маниакально, как муравей, клеит все разбившиеся в окружающем его бессмысленном хаосе осколки. Но не достигает ни просветления, ни душевного покоя — ничего, что могло бы хоть намекнуть ему на правильность пути.

Тем величественнее подвиг народа, который тысячелетиями хранит верность Завету — то есть этому миру, в котором он живет. И тем ужаснее, печальнее и анекдотичнее судьба конкретного маленького «серьезного человека» в фильме братьев Коэн.