Ксения Годунова

Вчера вечером пришел, как обычно. Приласкался, получил свое. А потом, с таким немножко театральным надрывом: «Я тебе не верю».

— Хочешь это обсудить?

Хочет.

— Хорошо, — говорю. — Только ты очень напряженный. Ляг удобней, расслабься.

Прикрыла грудь, вина принесла, яблочек… Он выпил, румяный стал. Мне он выпивший еще больше нравится.

— Не верю, — говорит, — тебе. Я твою мать удавил, брата удавил, царство отнял… Ты меня ненавидеть должна.

— В чем логика? Искренне не понимаю.

Он: «Ты, блин, царица цариц по фигуре, по воспитанию, по всему…

В народе культовая девушка, могла быть замужем за принцем датским. А по факту тебя имеет во все дыры рыжий монах-расстрига».

— Имеет так имеет. В чем проблема?

Вижу, его трусить начинает. У него бывает так, если смысловой диффузии не происходит.

— Я ж твой враг, по факту.

— Христос учит любить врагов.

— Бога нет!

— Бога, может, и нет. А Христос есть.

Он воет, потом пену пускает, потом затих. Отлежался минут десять, потом снова заворочался. А мне его жалко.

— Гришенька, голубчик! Не изводи себя. Я тебя люблю.

— Не верю.

— Не хочешь на уровне Христа, я тебе на уровне бизнес-плана объясню. Предположим, ты вложил деньги в какой-то проект. Типа построить Царь-пушку. Крупные инвестиции сделал — десять миллионов в условных единицах.

— Какая прибыль от пушки?

— Это тоже условно. Я же не могу на примере Аэрбаса-300 рассказывать. ХVII век на дворе.

— Ну, предположим.

— Освоил ты пять миллионов. Половину. И тут выясняется, что прибыль от Царь-пушки твои аналитики посчитали неправильно. И на самом деле она будет меньше, чем ожидалось. И нерентабельно тебе строить Царь-пушку. А закрыть проект — это еще четыре миллиона потратить. Что ты будешь делать?

— Дострою.

— А это неправильно по бизнесу. Если достроишь, ты в полной жопе. А если свернешь проект, у тебя миллион останется. И ты с этим миллионом еще триста раз поднимешься.

— К чему ты клонишь?

— Я, Гришенька, маму и брата больше жизни любила и люблю. Если бы спасти их могла — всю кровь до капли, не раздумывая, отдала. За часочек лишний им пожить — руки белые под топор положила бы. Но ты же, душа моя, удавил их.

— Удавил!

— Так что же я буду, как торговка, за перевернутым лотком плакать! Я царица, Гриша!

Дошло до него, вроде. Потом мы живые картины смотрели: дьяк свечками показывал. Бахдад-город, пальмы, люди с песьими головами. Потом любились мы с Гришей, потом другой дьяк пришел.

— Пошто пришел, любезный?

А Гриша, вижу, знает. Его это воля.

— Не бойся, голубь, говори как есть.

— Ксюш, такое дело. Тесть мне написал. Маринка ехать в Москву хочет.

— Пусть едет. Мне она не мешает.

— Не в том дело. Нужно надругаться мне над тобой. Иначе Марина покоя не даст.

— Это обязательно?

— Тесть пишет, если не надругаюсь — проклянет. Пойми меня, Ксюш!

— Да я тебя понимаю прекрасно. Просто я не понимаю, как ты это технически собираешься осуществить?

— Видишь, дьяка специального вызвал.

— Ну давай попробуем.

Дьяк сперва робел. Власы вырвал без души, видно, что не по сердцу. А как прижигать стал, я маленько покрикивать начала. Тут он распалился, пошло спорче. Потом другие дьяки пришли, членастые. Потом стрельцы яли, потом калек с паперти кликнули. Когда проказника безногого пристроили, Гриша смотреть не смог, пошел в читальню. Нежный он, мало в нем царского.

Два дня меня рвали, на третий в монахини постригли. По городу разгласили, что надругание над Годуновой свершилось. В подробностях описали. Картинки расписные в толпе кинули. Но народ меня хорошо знает.

Я волнуюсь, что Маринка тоже не поверит. Она баба неглупая, хоть и суетная.

Не даст моему соколу покоя. Бедный Гриша.