Прощальная краса

У фильма Ли Чхан Дона очень конкретное название, точнее некуда. Это фильм о поэзии. Не в расширительном (сентиментальном или патетическом) понимании, а в сугубо прикладном.

Вот — слова. Откуда они приходят? И куда исчезают?

В этом фильме живет такое же любопыт-ство, как в его шестидесятишестилетней героине Мие (Юн Чжон Хи), старомодно элегантной, все еще привлекательной женщине, которая записалась в поэтический кружок. Забавна мотивировка: потому что когда-то в школе учитель сказал ей, что у нее есть склонность к поэзии. За всю последующую жизнь она не сочинила ни строчки, отчего же вдруг сейчас?

Видимо, она возвращается в детство. В начале фильма мы видим ее на приеме у врача. Она пришла жаловаться на покалывание в руке, но доктор обращает внимание на другое. Как давно вы начали забывать слова? Ха-ха, доктор, не помню.

Страшный диагноз: болезнь Альцгеймера. Из памяти, из сознания человека постепенно стирается информация о мире. Пока что слова. Сначала существительные, позже — глаголы. Как это называется. Что это за действие.

Самое время заняться стихосложением. Но если без иронии: да, самое время заняться поэзией.

Учитель в поэтическом кружке объясняет: вот яблоко, посмотрите на него. Сколько раз вы его видели? Я вам скажу: ни разу. Посмотрите на него как будто впервые. Остается добавить: как будто вы забыли даже слово «яблоко».

Поэтический кружок, на наш (а возможно, вообще западный) взгляд, — смешная старомодная вещь, поэтому надо пояснить: поэзия, во-первых, все еще очень популярна в Корее. (Хотя Ли Чхан Дон и задается вопросом, что значит писать стихи, когда поэзия умирает. И что значит снимать фильмы, когда умирает кино?) А во-вторых, формальные законы стихосложения до сих пор восходят к китайскому канону и потому требуют изучения. Корейцы, насколько известно, вообще любят учиться. Даже на пенсии.

Не то чтобы героине было нечем заняться. У Мии есть работа — несколько раз в неделю она заходит к зажиточному полупарализованному старику: прибрать в квартире, помыть хозяина, не выжившего из ума, но наблюдающего за симпатичной служанкой (а ведь они почти ровесники) взглядом хитрого похотливого дебила. (Подобные персонажи и подобные гримасы — авторский знак Ли Чхан Дона, который умудряется, касаясь опасной темы, не впадать ни в слюнявую жалость, ни в смакование подробностей патологической физиологии.)

лучший хостер

У Мии есть внук — ленивый прыщавый оболтус-старшеклассник, как правило, тупо жрущий, уставившись в телевизор. До пульта он еще может дотянуться, но чтобы приготовить еду — тут нужна бабушка. Постирать, убрать объедки. Его мать уехала на заработки в другой город, про отца ничего не известно. Они живут в небольшой квартире вдвоем — бабушка и внук. Он давно относится к ней как к бесплатной горничной. Она любит его простой нерассуждающей любовью. Родная кровинушка. Ну ладно, так и быть, он поиграет с ней в бадминтон у подъезда (она говорит, доктор советовал упражнять руку). Но в любой момент может просто бросить ракетку на асфальт: ба, мне к друзьям надо. Она остается с растерянным лицом, но, похоже, это выражение растерянности становится для нее обычным независимо от ситуации: что вы хотите, Альцгеймер (но она еще никому не призналась, боится признаться даже себе, мало ли что доктор сказал).

Ли Чхан Дон смотрит на нее осторожно, боясь спугнуть что-то важное, пока еще не проявленное. Наблюдает, как Мия упражняет руку: вот бадминтон, а вот блокнотик, куда надо записывать поэтические наблюдения. Как Мия упражняет взгляд, комически пытаясь следовать наглядным примерам учителя: долго смотрит на яблоко, дерево или на тарелки в кухонной мойке (ведь поэт сказал, что вдохновение может прийти и при мытье посуды). В фильме аккуратный сценарий, нейтральная камера, бытовые зарисовки, обычная жизнь средним планом. Тем не менее картина устроена как стихотворение. С простым линейным сюжетом, в котором все выложено на поверхность, но эта поверхность не плоская. Позволим себе сравнение из арсенала районного поэтического кружка: развитие действия похоже на то, как распускаются лепестки розы. Очень медленно, постепенно: бледно-розовая драма раскрытия и вместе с тем увядания. Про увядание ясно, а что требует проникновения внутрь?

Совершенно точно не криминальная история, протыкающая размеренную жизнь героини как будто тупой вязальной спицей. Тут никакой интриги, никакого детектива. В первых кадрах нам показывают плывущий по реке труп девочки, а вскоре разъясняют, что ее методично насиловали и довели до самоубийства шестеро ребят из той же школы. В том числе внук Мии. Она узнает о случившемся от родителей других виновных. Дело можно замять, школа не заинтересована в огласке, надо лишь договориться с матерью утопленницы, у нее есть ребенок помладше, а живут они бедно; надо думать, денежная компенсация поможет ей смириться с трагедией. На событийном уровне все просто и ясно. Кроме одного: как это принять и чем на это ответить? Здесь начинается область непроявленного, сокровенного, тех душевных движений, которые подчиняются не логике и обязанности, а интуиции. Если бы речь шла о моральной дилемме, мы бы узнали, о чем Мия поговорила со следователем, которого встретила в кружке любителей поэзии. Но это остается за кадром. Перед финалом в фильме есть лишь изумительная сцена игры в бадминтон. Следователь поднимает брошенную внуком Мии ракетку
и в сгущающихся сумерках перебрасывается с героиней уже почти невидимым воланчиком. Вспоминается воображаемый теннисный мячик из «Фотоувеличения» Антониони, только у Ли Чхан Дона все наоборот, воланчик все-таки есть, и в полутьме возникает не метафора, а развязка, которая, однако, не нуждается в окончательном прояснении, остается в сумеречной зоне догадок и ощущений, потому что дело совсем не в морали.

Бабушка не говорит с внуком, не требует объяснений (что он может ей объяснить?). Просто новые факты надо как-то уложить в сознании, откуда постепенно исчезают существительные, а вскоре начнут исчезать глаголы. Как это назвать? Как такое могло произойти?

Так постепенно (раскрывающиеся, но по краям уже тронутые смертью лепестки розы) обнаруживается другой, настоящий мотив для занятий поэзией.

Поэзия — единственный способ удержать мир, сохранить его цельность и только что (посмотрите на это яблоко, на этот цветок) открытую красоту.
А мир уже распадается, гниет, умирает, в нем девочки бросаются в реку с моста, потому что их насилуют одноклассники. В нем обнаруживаются разрывы, открываются пустоты. Из него исчезают слова. Из него исчезает порядок. Исчезают чувства. Исчезают смыслы.

Мия должна осознать и описать это отсутствие. Вот для чего нужна поэзия. Рассказать о том, что уходит, растворяется, умирает. В этом есть особая красота, и Мия все больше замечает именно ее. Абрикосы: не те, что созрели и висят на ветке, а те, что уже упали на тропинку. Они красивее и слаще всех. Сцена с абрикосами — самая смешная (корректнее сказать «трагикомичная», но она и правда смешная). Мию отправляют на переговоры с матерью погибшей девочки, но красота упавших плодов так поражает ее, что она напрочь забывает о цели встречи и спешит поделиться с собеседницей свежим поэтическим наблюдением; очень мило. Лишь попрощавшись и отойдя на несколько шагов, вспоминает, зачем пришла, и на лице ее так каллиграфически отражается мысль «Ох и дура же я, дура!», что даже не знаешь, чем больше восхищаться — деликатностью режиссерского юмора или филигранным мастерством актерской игры.

Мия сама, как эти упавшие абрикосы. Не потому ли она отдает свою уходящую сладость старику-инвалиду, который хочет в последний раз почувствовать себя мужчиной? Сперва возмущенно отказывается, хлопает дверью: просьба слишком нелепа и непристойна. Потом, спустя несколько дней, решительно возвращается и сама дает старику виагру: будь в этом одно лишь сострадание, сексуальная сцена стала бы невыносимо пошлой. Но тут что-то другое: не сострадание, а понимание, что надо поступить именно так, что требуется именно эта рифма, какой бы дикой она ни казалась. Уже не ему (все тот же взгляд дебила, но похоть сменилась недоумением), а ей нужен этот последний раз.

Повторим: поэзия в фильме Ли Чхан Дона — единственный способ удержать мир в его цельности и единственный способ принять его исчезновение. Подготовка к отсутствию, несуществованию. Или к переходу в иное качество. Как говорила одна героиня Фолкнера, смысл жизни — приготовиться к тому, чтобы долго быть мертвым. Поэзия для Мии (теряющей слова, находящей слова заново и впервые) — и дверь, и ключ: она с любопытством оглядывается, обнаружив себя на пороге. Между появлением и исчезновением, присутствием и отсутствием. Ее единственное стихотворение, то, что читают в финале, — взгляд с порога в обе стороны. Оно написано от лица мертвой девочки, из точки прыжка с моста, в нем зафиксирован тот миг невесомости, который сопутствует переходу. Мир без меня, но еще помнящий прикосновение взгляда. В новейшей русской поэзии такими же тонкостями занимались метаметафористы. Виталий Кальпиди: «Красиво, без птиц / за окнами воздух стоит удивленный, / захваченный взглядом твоим, что назад / вернуться к тебе, отраженным от клена / в окне не успеет, и все-таки сжат / им воздух, но это недолго продлится: / твое кареглазое зренье дрожать / без тонкой, почти золотой роговицы/ сумеет четыре мгновения — ждать / осталось немного». За кадром звучит голос Мии, камера показывает знакомые нам картинки: квартира, класс поэтического кружка, дерево у подъезда. Только уже без героини, от которой остался лишь взгляд, кареглазое зрение, которым ненадолго, в последний раз сжато все, что мы увидели за два с лишним часа. Потом девочка на мосту оборачивается: ты вернулась, мы вместе, мы одно, ты все поняла и приняла. Возможно, это единственный лишний, слишком прямолинейный кадр безупречного фильма.

«Поэзия»
Shi / Poetry
Автор сценария, режиссер Ли Чхан Дон
Оператор Ким Хён Сок
Художник Син Чжом Хю
В ролях: Юн Чжон Хи, Ли Да Вит, Ким Хира, Ан Нэ Сан, Ким Ён Тхэк
Pine House Films
Южная Корея
2010