Дед гастарбайтера, «Гастарбайтер», режиссер Юсуп Разыков

Первая реакция после просмотра фильма «Гастарбайтер» Юсупа Разыкова — легкое недоумение.

В Москве рядом с нами живет, если верить Википедии, 2 миллиона гастарбайтеров (20 процентов населения), в России — 15 миллионов (10 процентов). Целая армия рабов, существующих вне закона, ютящихся в бараках, работающих по шестнадцать часов в сутки без выходных и отсылающих каждую заработанную копейку на родину, где, надо полагать, все обстоит еще хуже. Этим бывшим нашим соседям по коммуналке под названием СССР мы давно позволили встроиться в наше общественное хозяйство, но упорно вытесняем их существование из нашего, так сказать, общественного сознания (это если говорить о вменяемой части общества; отмороженные наци, напротив, бредят нашествием «черножопых»).

Как живут эти люди? Где? Что едят, что пьют, сколько зарабатывают, как планируют свое будущее? Какие и где у них семьи, как строятся их отношения с ментами, работодателями, собратьями по несчастью и конкурентами, благополучными москвичами/россиянами, бритоголовыми отморозками и мафиозными лидерами землячеств?

С Богом, законом, традицией, с мачехой-Россией и матерью-Родиной?

Ну, допустим, мы не желаем всего этого знать. Так на то и кино, чтобы разуть нам глаза. В Европе пачками снимаются фильмы, где авторы подробнейшим образом, с лупой в руках разглядывают образ жизни всяких там «понаехавших». У нас хороший узбекский режиссер, известный и в России, и за границей, снимает фильм «Гастарбайтер», где из всех возможных коллизий, связанных с миром нелегальных мигрантов, использует, на мой взгляд, самую невероятную. Он запускает на просторы Москвы и Подмосковья в качестве гастарбайтера почтенного восточного старца в халате, тюбетейке и с орденами — эталонного узбекского аксакала, словно бы сошедшего с прославляющих дружбу народов фресок ВДНХ.

Зачем? Трудно сказать. Возможно, авторы рассчитывали пробудить «чувства добрые» по отношению к нынешним восточным рабам, используя нашу ностальгию по СССР?

Поглядим, что из этого получается.

За основу Разыков берет знаменитый советский фильм «Отец солдата»  (1964) Резо Чхеидзе. В той классической оттепельной ленте идеальный грузинский патриарх — прекрасный, трогательный, наивный, смешной, героический (Серго Закариадзе) — отправляется на войну в поисках сына-солдата, сам становится солдатом, встречается с множеством разных людей, доходит до Берлина, чтобы принять последний вздох горячо любимого сына на крыше полуразрушенного немецкого дома за несколько дней до конца войны.

В «Гастарбайтере» идеальный узбекский аксакал — немногословный, спокойный, совестливый, терпеливый и мудрый и к тому же — ветеран ВОВ (Бахадыр Болтаев), отправляется в Москву разыскивать пропавшего внука-гастарбайтера, сам становится гастарбайтером, встречается с множеством разных людей, чтобы умереть на пороге русского дома, куда вот-вот должен вернуться с заработков его потерявшийся, блудный внук.

Признаюсь честно, за двадцать послеперестроечных лет я ни разу не видела в Москве настоящего восточного аксакала. Ну не едут они сюда! Видимо, среднеазиатские диаспоры решают проблемы с поиском пропавших родственников как-то иначе, без привлечения к этому делу уважаемых старцев. Мне могут возразить, и вполне резонно, что грузинские патриархи тоже не сражались на войне целыми ротами и батальонами. То есть и та, и другая ситуация — эксклюзивна, условна, мифологична. Что ж, тем удобнее сравнивать миф и миф, точнее, наблюдать мутацию советского мифа в постсоветском времени и пространстве.

Картина Чхеидзе — гимн прекрасному патриархальному миру, земле, прорастающему зерну, зеленеющим лозам, страстной крестьянской тяге «пахать и сеять, пахать и сеять» — всему тому, что несовместимо с войной, но за что приходится воевать до последней капли крови, отдавая самое дорогое.

В фильме Разыкова эта оппозиция не работает. Здесь — «ни мира, ни войны». Вместо «войны» — Москва: жестокий мегаполис, где непонятно, кто, с кем и за что воюет, однако «понаехавшие» гибнут и пропадают без вести не реже, чем солдаты на фронте. А мира — теплого человеческого пространства, приспособленного для жизни и созидания, — нет вовсе.

"Гастарбайтер", режиссер Юсуп Разыков

Выморочное восточное село, где никто не пашет, не сеет. Детей почти не видно. Одинокие женщины разводят огонь в очагах и глядят на фотографии уехавших мужчин. Мужики все на заработках. Вернувшийся и преуспевший — один из ста — мрачно, в одиночку заготавливает кизяк  для строительства дома. В центре села — чайхана, где сутками распивают чай улыбчивые бабаи с золотыми зубами. Хозяева жизни, они отправляют односельчан в Россию на заработки и рулят наркотрафиком. В воздухе разлит дух предательства, печали и смерти. В начале фильма по дороге тащится трактор — везет из России «ящик» с телом очередного погибшего гастарбайтера…

Герой Серго Закариадзе — темпераментный, непосредственный, мохнатый, как шмель, органичный, как собака, и любознательный, как ребенок, — воплощение жизни и любви ко всему живому. Он не может уехать из дома, не поправив походя и любовно листики на виноградной лозе. Лежа в артиллерий-ской воронке, перетирает пальцами весеннюю землю: «Она говорит, что уже пора! Она готова». Бросается с кулаками на мальчишку-танкиста, сдуру пустившего танк на немецкий виноградник…

У героя «Гастарбайтера» — никаких крестьянских забот и вообще привязанности к земле. В начале фильма он лежит, как колода, — ждет смерти. Невестка, жена покойного сына (при каких обстоятельствах он умер? — Бог весть), моет старику ноги, подстригает ногти и волосы и тут же в сердцах бьет по лицу (ничего себе, патриархальные нравы!). Старик — «бесполезный предмет». Он не хочет жить; этот холодный, несправедливый мир не по нем. Когда-то он героически воевал, потом попал в плен, двенадцать лет отсидел, пил, проморгал смерть и жены, и сына и под конец демонстративно лег помирать. Но тут вдруг зачем-то восстал с одра, собрал ордена в тряпицу и поехал разыскивать внука. Пощечина, что ли, подействовала?

Повествование и в той, и в другой картине строится как набор довольно слабо связанных между собой эпизодов: поиски сына/внука по принципу иголки в стоге сена. Но герой грузинской ленты, прибившись к воинской части, существует в стабильном мирке «своих» и благополучно топает до Берлина в окружении ставших родными друзей-товарищей. Они его любят, он их. Он, конечно же, не такой, как все, но его отличность, инаковость не становятся ни для кого проблемой или источником бед.

Герой «Гастарбайтера» невольно разрушает все, к чему прикасается. Нет, он никому не мстит и никого специально не подставляет; да и к нему — беспомощному старику — люди относятся в основном с сочувствием. Просто так получается…

Бабаи, отправившие героя в столицу, умудряются всучить наивному деду сумку с наркотиками, и эта самая сумка, благополучно доставленная в Москву и заброшенная на антресоли в квартире-общежитии, где в прихожей толпятся пар двадцать кроссовок, тут же провоцирует на предательство приблудную молдавскую шалаву (Дарья Горшкалева). Она стучит в милицию. Является ОМОН, всех заметают, наркотики конфискуют, несколько десятков гастарбайтеров оказываются за решеткой — иначе говоря, в той же ровно катастрофической ситуации, что и пропащий несчастный внук, подставленный «своими» и попавший в облаву.

На том конце, то бишь на родине, тоже все плохо. Бабаи, узнав, что попали на деньги, отбирают дом у невестки старца. Отчаявшаяся женщина из мести дом поджигает, уходит в никуда. К хорошенькой невесте внука с толстыми черными косами сватается другой. И ясно, что возвращаться старику с внуком, даже если дед его и найдет, решительно некуда. Вся эта эпопея бессмысленна, трагически безнадежна, как странствия короля Лира. Но старец упрямо продолжает свой путь.

Добрый следователь, поглядев на боевые ордена, отпускает его из ментовки. Молдавская шалава оказывается «проституткой с золотым сердцем» и берет дедушку под свое крыло. Везет его на какую-то покосившуюся, ветхую дачу, где кучкуются ее соотечественники-бандиты. Ночью один из них гнусно посягает на ее честь (ужас какой!), старик девицу спасает, и они покидают негостеприимный молдавский кров.

Направляются они на другую дачу — крепкую и номенклатурную, где проживает бывший следователь (Александр Пашутин), посадивший когда-то нашего старика на двенадцать лет. Почему герой уверен, что этот ветеран внутренних дел захочет оказать ему помощь в поисках, я, честно, не поняла. У аксакала имеется какое-то загадочное письмо от товарища по отсидке. Что в этом письме, помимо адреса бывшего следователя, — неизвестно. Но эксцентричный пенсионер в панамке, разводящий цыплят и стреляющий из ружья по кошкам, и впрямь соглашается нашим героям помочь. Точнее, помогает его внук — частный детектив с тяжелым взглядом убийцы. Он наводит справки в милиции: «Да, вашего внука арестовали. Он бежал. Вот его паспорт. Больше ничем помочь не могу. Отдайте письмо и оставьте деда в покое». Герой с заветным письмом легко расстается, но старика следователя уже не спасти. Он стреляется. Совесть, видно, проснулась.

Действие зависает. Старик ходит по рынкам, показывает встречным и поперечным фотографию. Никто парня не видел. И тут вдруг на экране появляется какая-то русская молодайка с беременным животом и родимым пятном во всю шею. У нее муж в тюрьме и сынишка лет четырех. Это она подобрала где-то аксакалова внука, пригрела, выходила и теперь заполошно носится по городу — боится, что восточный дед об этом узнает и возлюбленного у нее отберет. Но шило в мешке не утаишь. У сынишки есть глиняная свистулька, которую ему сделал мамин сожитель. А у деда в котомке — такая же. И по свисту старик узнает, где ему искать пропавшего внука. Тот пока что в отъезде. Старик приходит каждое утро, садится под окнами, ждет, доводя молодайку чуть не до обморока. Чего она так боится? Что там такого случилось? От какой такой страшной беды эта русская красавица внука спасла?

И почему так уверена, что встреча с дедом для него обернется несчастьем? История об этом умалчивает. Но боится женщина просто смертельно. Вплоть до того, что решается в одну ненастную ночь убить ненавистного старика.

Он к тому времени съезжает уже из гостиницы, устраивается мыть тарелки в каком-то армянском кафе, ночует в сараюшке-подсобке. Молодка подпирает дверь подсобки поленцем, поливает бензином и поджигает. А потом всю ночь рыдает дома в истерике, прижимая к себе маленького спящего сына.

Наутро, однако, наш старик снова является к дому — вроде как целый и невредимый. Молодка впервые робко выходит к нему. Дед все давным-давно уже понял, понял, что у внука тут — своя жизнь. Отдает женщине его паспорт, просит воды и, прислонившись к стене, умирает. Последнее, что он видит, — цветущие горы, покойный сын (или живой внук?) сидит на пригорке, дудит в свистульку. Прекрасная родина, невозвратный патриархальный рай.

Что же получается? Получается фильм о гибели идеального патриарха на руинах патриархального космоса. Мир распался. «Время вывихнуло су-

став». Все связи разрушены. Люди легко предают своих, панически боятся чужих и маются от сознания собственного предательства. Тут каждый сам за себя; чужая боль непосильна, чужая беда, если принять ее близко к сердцу, переламывает хребет. Человечность и благородство тут — слишком большая роскошь, и, чтобы выжить, лучше вообще ничего не чувствовать, прикинуться камнем. Мир, где человек человеку даже не волк, а холодный, скользкий булыжник.

Все это похоже на правду. Вероятно, за семьдесят лет совка и двадцать постсоветского безвременья на шестой части суши были безнадежно проедены, промотаны, растрачены подчистую все запасы «социального капитала»¹, которые веками накапливало традиционное общество. А никакого нового пригодного для жизни общественного устройства здесь так и не появилось.

Для россиян этот полный, до атомарного состояния распад традиционного социума — катастрофа. Для наших восточных братьев, боюсь, — не просто катастрофа, а конец света. Подозреваю даже, что Разыков снимал свой фильм не столько про Россию и даже не про несчастных гастарбайтеров с их проблемами, а про вот этот цивилизационный коллапс у него на родине, где былые святыни попраны и всем рулят циничные бабаи, безмятежно продавшие свой народ в рабство. Правда, режиссер в какой-то момент испугался и не решился договорить эту мысль до конца. Отсюда во многом и проистекают все странности и внятности сценария.

Если закрыть глаза на рыхлую, аморфную, по-сериальному небрежную драматургию, «Гастарбайтер», в общем-то, неплохое кино. Точное по фактурам, по настроению. Тут зрячая камера, которая тонко чувствует и любит актеров. Удивительный Бахадыр Болтаев, самодостаточный и прекрасный, как благородный олень посреди заплеванной городской площади. Трогательная, отчаянная и бесшабашная Дарья Горшкалева. Разыков-режиссер на порядок сильнее Разыкова-сценариста, и потому многому в фильме охотно веришь. Веришь в эти национальные — узбекские, а после — молдавские посиделки с водкой и унылым пением родных песен. В эту зябкую бесприютность, хмурую людскую замкнутость, отгороженность всех и каждого и в слабые, бессильные что-либо изменить проблески человеческого участия. Тут поставлен абсолютно верный диагноз: коматозное состояние общества, застрявшего между прошлым и будущим. И сама использованная в фильме мифологическая коллизия — эталонный представитель ушедшей цивилизации на развалинах породившего его мира — по-настоящему трагична. Но это если бы автор взял себе за труд отрефлексировать ее до конца.

А так вместо трагедии азиатского короля Лира вышла довольно вялая, хотя и грустная, мелодрама про бедного узбекского дедушку в холодной, жестокой Москве.

¹ Социальный капитал — термин Ф.Фукуямы, обозначающий уровень доверия и добровольного взаимодействия между людьми.