Дети земляного пола

На российской территории цивилизация не продолжается, а каждый раз начинается сначала, неизбежно возвращая уже зрелым людям беззащитное разочарование неустроенностью жизненного пространства. Воспоминание о прошлом всегда возникает из настоящего — места встречи с будущим, которое всего лишь воображенное настоящее. Как прошлое — память.

Оказаться в будущем человек может только благодаря следам прошлого и таким образом влиять на людей тем, что он оставил: культурой, запечатленной в текстах и пропорциях воспитанного им пространства. Тут можно говорить о созидательной роли культуры, которая в любом случае является единственным источником нашего опыта в столкновении с миром, находящимся вне «я».

Культурная среда естественно включается в то пространство, которое существует вне воображения человека, и, как все в природе, тут же начинает энтропийно стремиться к хаосу и разрушению, если за ним постоянно не ухаживать.

Если индивид живет там, где его окружает мир безобразного, неорганизованного, — это и есть его психическая реальность, которая существенно отличается от реальности людей, пребывающих в окультуренной среде. Человек, родившийся среди напластований культур, скажем, в итальянской провинции, и россиянин, проживший жизнь среди продуктов советского новодела, опираются на разные энергии психического опыта.

Этот фактор — назовем его деревянным сечением вместо золотого — свойство, отягощающее психику людей. В среднем, если не говорить о харизматических самородках, которые способны преодолеть недостатки воспитания, образования и сопротивление окружения, большинство наших граждан обречены постоянно общаться с постсоветской предметно-пространственной средой. И природа им не поможет. Природа на земле везде прекрасна, и если принять ее красоту за сто процентов, то уменьшается она прямо пропорционально присутствию человека, с коэффициентом, обратно пропорциональным культуре народа.

Анонимная стадия постсоветской реальности настигает нас везде, а особенность новой российской ментальности как раз и состоит в том, что эстетическое разрушение пространства произошло в невиданной тотальности. Поэтому на вопрос «что первично: политика или культура?», который ставит в своей статье Андрей Кончаловский, я ответил бы собственным вопросом: «где и для кого?» Для немцев, мнение которых нас как бы интересует, но похожими на них, «бездушных», мы не желаем быть? Или для российского народа — творца и носителя культуры — заложника политиков? Или для политиков, которые сами вышли из советской культуры?

Понимание скрытой ловушки в известной российской формуле — «в огороде бузина, в Киеве дядька» — помогает все-таки находить направление ответа и отличать демагогию от действительной заботы культурной политики. «В огороде бузина, в Киеве дядька» — это основной политический лозунг в стране, где постоянно копают «от забора до обеда» в пространстве мнимом и демагогическом. Всамделишная яма может быть вырыта только от забора до бузины, а дорога вымощена от Киева до города N, если строить, а не «перестраивать». Но в России дороги укладываются от города N до кармана строительного босса, деньги превращают труд налогоплательщиков в отдых политиков, легко приближая дядьку в Киеве к нашей бузине.

Таково поражение формальной логики. Тема для психиатра? Колебание между «да» и «нет», между восхищением и шоком — признаки расщепленности коллективного бессознательного. Можно утверждать, что люди здесь живут, перемежая «тягучее» и «порывистое» состояние, и никогда не приблизятся к здравому смыслу. Так, может, это и есть затянувшаяся инфантильность, отягощенная комплексами: обидчивостью, недоверием, страхом?

Народ — это дитя, доверившееся правительству и пространству культуры своей страны. Если в Германии государство (der Staat) — отец, то в России другая метафора: Родина — это мать, а мать не может быть уродиной. Если человек видит уродство, то он должен не верить «зеркалу души» и обманываться, раздваивая личность, расщепляя психику.

Кладем на кушетку психоаналитика представителя народа, потерявшегося в пространстве жизни, и спрашиваем: «Что вы чувствуете?» «Заброшенность, неуверенность, — отвечает он, — одиночество, потерянность, неустроенность…»

Кто не помнит себя ребенком — не годится в психоаналитики. Восстановим в памяти одну важную сцену из детства: я лежу на полу, играю в мячик, куклу, катаю машинку, пытаюсь выудить из-под дивана закатившийся туда карандаш. И вообще, пол в детской, пол в гостиной, в коридоре, на котором можно лежать и спокойно рассматривать лампочку или трещину, бегущую по потолку, были самым удобным и спокойным местом на свете. Мы беззаботно мечтали, а затылок и острые лопатки упирались в прохладу паркетных досок, пальчик царапал плинтус. О чем речь? О родительской заботе. О чувстве защищенности, которое есть у всех детей, независимо от их национальной принадлежности: российской, немецкой, американской или шведской.

После рождения ребенка в доме все устраивается для удобства и комфорта появившейся новой души. Хорошие родители заботятся, чтобы в ней не поселились страх и недоверие. Но представим, что младенец оказывается в длинном коридоре, на разрытом и перерезанном лужами земляном полу. Целостный мир, защищенный и ухоженный дома, в миг взорвался, расщепился. Возникло чувство тревоги и невозможность объять отеческий рай как целостное пространство. То же самое происходит и с ребенком-народом, который живет в большой коммунальной квартире по адресу «одна шестая часть суши».

О дорогах мы помним: «выхожу один я на дорогу», «дорога в никуда», «дорога судьбы». Это образ пути, где предполагается вектор, но лишенный обустроенности, материальности, осязаемости «длинного пола» из города А в город Б. Российский человек в его коллективном бессознательном не относится к дороге, как к продолжению городской улицы с тротуаром, бордюром, освещением, указателями направлений. Это зона, где его поджидают приключения, возможность застрять в «волчьей яме», соединившей проезжую часть с обочиной. А обочина в России — это вообще ничейная земля, нейтральная полоса, на которой по умолчанию происходит все, что угодно: от клубящейся пыли до свалки, кончающейся за горизонтом. Очень тонко передает это чувство последнее сочинение Владимира Сорокина «Метель». Да и китайцы, оказавшиеся там — в заснеженном поле, — вполне вероятны.

Если населенные пункты в голове человека не являются частью общего пространства, то государство кончается в бессознательной психике уже за околицей, даже за околицей Москвы, а чаще всего за пределами квартиры. Народ-ребенок испытывает тревогу и неуверенность. За любой дорогой живут чужеземцы, и доверять им нельзя.

По-немецки обочина (Strassenrand) означает край, кант дороги, практически плинтус, обрамляющий переход пола в стену, что, собственно, мы и видим на Западе: освоенную человеческой рукой, обустроенную зону, равную самой дороге или пространству, примыкающему к Strassenrand. Плохие дороги в России — суть коренящегося в бессознательном недоверия к жизни как цивилизованному проекту и друг к другу как исполнителям проекта.

Доверие к человеку — это ожидание, что на него можно положиться. Память о прошлой совместной победе в окультуривании пространства служит доказательством такого доверия. Если же это пространство изуродовано, то возрастает скептицизм, когда «радиус доверия» невозможно расширить. К тому же, он распластан по бесконечным просторам одной шестой части суши, подавляя размерами территории, где никогда ничего ради человека не было сделано, кроме «победы со слезами на глазах» — ценой десятков миллионов жизней. Культура равна совокупности побед — какова эта совокупность, такова и культура.

Предлагаю классическую формулу про дураков и дороги переиначить на «детей и плохую детскую». Это ключ: обустроенная детская комната с ее комфортом, избавляющим от страхов. Но российские политики ставят народ-ребенка в условия неуверенности, незащищенности. Такого чувства растерянности, покинутости, как в России, сегодня, кажется, больше нет нигде.

Это результат того, что время замещается в восприятии человека энтропией пространства. Поэтому слияние XVI и XXI веков в российской действительности суть инфантильная культурная среда, взявшая в заложники психику народа-ребенка, именно она влечет за собой, в свою очередь, бессознательное отношение к успеху соседа, как доказательству его хитрожопости и изворотливости. Успех соседа — это не «угроза твоему благополучию», а личное оскорбление, нанесенное выскочкой, ведь народ хорошо помнит вчерашнее коммунальное равенство.

Нормальная человеческая психика не может справиться с мегаскоростями чужого развития, находясь сама на «земляном полу». Западное общество шло к капитализму очень долго, и индивидуальная память участников процесса не потрясалась прежним лицемерным равенством и сегодняшним неравенством. Нормальная психика человека смогла бы переварить чужое процветание, если бы люди телесно не чувствовали, что дороги не связывают, а разделяют страну.

Дороги — это «земляной пол культуры», но пока культурой в нашей стране является то, что нравится начальникам. А они, как известно, сами вчерашние «дети земляного пола коммуналки».

Постелем полы на дорогах! Звездное небо засияет, как огоньки в «хорошей детской», которая станет моральным законом для врачей и пациентов.

Кёльн — Москва