Больно, ergo sum

Собственно, там все и начинается — на Красном холме. Два длинноволосых отморозка снимают любительское видео: один катится на скейте с горы, другой снимает. Снято, и «настоящий», дрожащий, ребристый любительский взгляд заканчивается, появляется некто третий с гладким киновзглядом сверху — режиссер. Но ребята — Тода и Стефан — настоящие. Они и в жизни катаются на скейтах, раздолбайничают и снимают все свои глупые трюки на видео. Только что окончили школу, сейчас у них последние летние каникулы, и главная их забота — придумать, откуда бы еще спрыгнуть, какую часть тела покровавее проколоть и обо что побольнее расшибиться.

Никола Лежаич, снимающий все это и выступающий в роли режиссера, является таковым лишь отчасти. По его словам, сценарий у него был, но написал он его скорее для самого себя, чем для актеров, те его и в глаза ни разу не видели. Просто периодически выполняли указания Лежаича, который слегка направлял их в движениях и диалогах. По сути эти ребята играют и самих себя, и режиссера, для которого его дебютный фильм — ностальгический акт, воспоминание и путешествие «в поисках утраченного времени», а не исследование, размышление или попытка переосмысления прошлого. Хотя все это и так возникает в ткани фильма, само по себе, без намеренного «выдавливания» смыслов. Поначалу трудно определить, документальная это картина или игровая, герои настолько естественны, что не верится, что так могут играть подростки. Но и потом, когда формально фильм заявляет о себе как об игровом, восприятие отказывается считывать этот ярлык. Это жизнь, опосредованная несколькими взглядами, неразличимость их становится здесь самой природой кино: фильм рождает сам себя, из себя же.

Но наличие сценария, пусть и символического, диктует свои правила. Есть подобие сюжета, правда, весьма размытого. Есть Тода и Стефан, два друга, есть их компания из подобных им отморозков, есть даже девушка Стефана Дуня, выступающая здесь в чисто символической роли катализатора конфликта. Есть полуразрушенный, но живописный городок Бор, процветавший в 70-е годы, когда здесь был крупнейший в Европе медный рудник. Есть даже общество, как-то реагирующее на вползающие в их жизнь упадок и разрушение. Люди собираются на демонстрации, устраивают митинги, орут что-то со сцены, размахивают флагами Евросоюза. И есть «детки», все по тем же формальным признакам проходящие под маркой «бунтующие», философия которых вытатуирована у Тоды под мышкой — Skate and Destroy. Загвоздка в том, что сами они, похоже, и не знают, что такое бунт или протест против чего-то, и не хотят знать, даже не вполне осознают, что можно об этом знать. Просто веселятся.

Тоду, Стефана и их компанию со скрипом можно назвать представителями поколения «пост-Х» или «постноль», как ни коряво это звучит. Поколения, которое ни за что не будет отстаивать идеи своих родителей и продолжать их дело, потому что для них жизнь — чистый лист, они изобретают ее с нуля, открывают в ней то, что им нравится, а все остальное — просто глупость, не имеющая никакого смысла. Они не будут бороться, отстаивая какие-то принципы и идеалы, потому что таковые еще не сформированы, а оставшиеся от прошлого им чужды и просто не нужны. Они пока даже не знают, что такое — отстаивать. То, что делают они и что окружающие воспринимают как протест, на самом деле — развлекуха, а иначе скучно. Да и какие еще могут возникнуть идеи в полуразрушенном местечке, где вокруг — только горы, поля, ветер и куча развалин — свидетельств былого величия Бора, а теперь — прекрасных площадок для тусовок и катания на скейте? Ребята снимают на камеру каждый свой шаг, потому что это круто, это доказательство, это то, что можно отослать на MTV или просто показать друзьям — похвастаться.

Главным героем фильма, самым характерным представителем того самого поколения, становится именно Тода (это кличка, настоящее его имя и в фильме, и в жизни — Марко Тодорович). Его друг Стефан, равный ему по безумию мазохистских идей и раздолбайству, все же менее аутичен (да и принадлежит к социальному классу повыше) — понимает, что после школы как-никак надо что-то делать со своей жизнью, для начала — поехать в Белград, заняться учебой, найти работу и все в таком духе. Да и девушка у него есть. Для Тоды же все это настолько бессмысленно, что он даже не говорит об этом, все читается в его взгляде. Его угнетает, что Стефан постоянно возится с девчонкой, таскает ее повсюду, что скоро уедет из этой дыры, Бора, наверняка навсегда. Родители тоже пытаются вправить парню мозги — посылают на биржу труда, на курсы для безработных, где учат «продавать себя», то есть правильно писать резюме и вести себя на собеседовании. Социальная жизнь со всеми ее «прелестями» вот-вот начнет вгрызаться в Тоду, а он, в свою очередь, чувствуя это, в прямом смысле вгрызается в себя — только что не зубами, а всеми подручными средствами — иглами, кухонной теркой, бритвами и прочим. И этот болевой эскапизм (и отчасти экспрессионизм) лишен агрессии, это не средство и не протест, не самоцель и не философия, а какая-то цепь ритуалов, составляющих его modus vivendi. «Больно, ergo sum» — кажется, только так он и чувствует, что живет.

В картине «Мой личный штат Айдахо» Гаса Ван Сента, которой, среди прочих, вдохновлялся режиссер, герой Ривера Феникса страдал нарколепсией — в стрессовом состоянии вырубался и, приходя в себя, никогда не знал, где и с кем рядом окажется. Защитный механизм. У героев «Красного холма» тоже свой механизм — своеобразная «обратная нарколепсия», вполне осознанная. Испытав стресс или поддавшись неприятным мыслям (а чаще просто так, без всяких причин), они режут и колют себя и друг друга, прыгают с высоты на бетонную площадку, до одури катаются в крапиве и хлещут друг друга ремнем. Так они вырубаются из этой реальности, чтобы вернуться туда, где им хорошо, в мир, где нет обязательств, не надо стоять в очереди и ходить на работу, рассуждать о чем-то с умным видом и интересоваться социальными проблемами. Вернуться в некое полуживотное и вместе с тем очень естественное человеческое состояние, без искаженного обществом разделения на «хорошо» и «плохо», на «надо» и «не надо». Так, социальная среда и нарастающие напряжение и недовольство жителей ситуацией в городе остаются на втором плане, почти за кадром, проступая лишь в некоторых коротких сценах, хотя, казалось бы, тема важная, социальная среда формирует молодежь и т.п. Можно рассуждать о том, что упаднические настроения горожан, социальные различия и разруха в городе негативно сказываются на детях, что они растут, как трава, жадно впитывая бессмысленные соки глобализации, что они бессознательно возводят пустой нигилизм в культ, отрекаясь от своего наследия и отказываясь замечать то, что творится вокруг. Это все справедливо, но и не совсем. Режиссеру важен не взгляд стороннего наблюдателя, аналитика-исследователя, который хочет посмотреть на себя со стороны и сделать какие-то выводы, а полное погружение, проникновение в ту вроде бы пустую, но абсолютно самодостаточную среду. И этот взгляд неожиданно наполняет ее если и не смыслом, то какой-то необъяснимой энергией созерцания себя в других и других в себе.

Атмосферу фильма во многом задает музыка. Это не панк- или хард-рок, который так любят сами скейтбордисты, а мягкие и текучие акустические мелодии, которые, пожалуй, и служат некими авторскими интермедиями, опосредующими происходящее на экране, напоминающими, что все это — взгляд режиссера, словно бы его видение. Музыка как бы останавливает время для нас, запечатлевая в памяти отдельные картины, — ребята катаются на своих досках, валяются в крапиве, едут на машине, высунувшись наполовину из окон. Это и воспоминание самого автора, и отображение некоего вечного для него момента, без конца и начала, засевшего внутри и спонтанно возникающего в памяти в разных вариациях.

Своеобразная кульминация картины — тусовка-пьянка за городом. Друзья болтают о том, кто куда пойдет работать, и о том, какие трюки нужно успеть вытворить до того, как все разъедутся. На полном серьезе обсуждают, что и чем лучше проколоть, кому надеть на голову ведро и отдубасить, откуда спрыгнуть. Говорят не с упоением мазохистов, а с наивной и тем более серьезной интонацией по-настоящему увлеченных профи. И тут обнаруживают, что один из их приятелей напился, сидит в углу и бормочет какую-то чушь. Парень в почти невменяемом состоянии, полуголый и с разболтанным красным бантом на шее сидит на полу и пытается оправдываться перед ребятами, упрекающими его: мол, зазнался, выпендривается, хочет поразить всех своим мастерством, хотя на самом деле ни черта он не умеет, не место ему в их тусовке. Конечно, все это снимают на камеру. Поначалу сбивчивая пьяная речь постепенно переходит в нечто вроде рэпа или даже мантры. Множество быстро-быстро текущих пьяных слов становится этаким устным манифестом скейтера-одиночки. Со слезами на глазах, сбивающимся голосом он полупищит-полускулит, что никому ничего не пытается доказывать, что ему наплевать на мнение друзей и кого бы то ни было, что скейт для него — не выпендреж и не хобби, это его жизнь. Он просто хочет кататься, любит кататься и будет кататься, даже если все его отовсюду выгонят, один, и больше ему ничего не нужно.

После этого монолога следует отличная сцена с расколачиванием старых «жигулей», стоящих во дворе. Тогда начинает лениво пинать машину ногой, тут подтягиваются и остальные, тоже бьют ее ногами. И вдруг — словно в припадке неконтролируемой ненависти к железу — начинают прыгать по крыше, колотить ее всем, что попадется под руку, в ход идут мотыги и лопаты из сарая, баллончики с краской, и вот под общее улюлюканье машина превращается в груду железного хлама. И всем снова весело.

Эта наивная тяга к разрушению идет не от затаенной ненависти, не от разочарования или стремления к протесту, а как раз от отсутствия каких-либо понятий обо всем вышеперечисленном. Когда лысый бугай совершенно без повода бьет Тоду по голове, тот падает, но тут же встает, со смехом подходит к нему снова и тут же получает новый удар. А когда на другой день друзья замечают бугая у дороги и зовут Тоду, у того не возникает ни малейшего желания отомстить лысому, ему даже извинения его не нужны.

Так же отстраненно воспринимает он и митинги, регулярно проводящиеся в Боре. Он смотрит на кричащих людей, но не видит их и не понимает, чего они хотят, почему идут, как стадо. Но общая атмосфера протеста, видимо, действует магнетически, и вот компания с грохотом вкатывается на скейтах в супермаркет и начинает крушить все вокруг, сметая с полок — в буквальном смысле, швабрами, — бутылки с шампунем и банки с консервами. Потому что весело.

В некоторых аннотациях фильм причисляют к жанру «coming of age drama», и формально так оно и есть: подростки, конфликт с окружающей действительностью, ссоры с друзьями, первые недомолвки, отношения с девушками, столкновение с действительностью. Но все эти гладкие и уже приевшиеся слова описывают только форму. «Красный холм» — фильм-ностальгия и фильм-настроение, полувизионерский экскурс в прошлое, а такие картины при своей незамысловатости и кажущейся открытости все время ускользают из-под слов, определений и рамок, даже самых изощренных и многослойных. Ускользают даже от базового разделения на документальное и игровое. Несмотря на неизбежно возникающие кинематографические аллюзии, фильм противится всем отсылкам к ним. Бежит от обобщений и выводов, от рассуждений о конфликте поколений и от формулировки каких-то осмысленных новых идей о «детках-постноль», наконец, от четкости сюжета и продуманности логики и характеров персонажей (да они и не совсем персонажи, получается). Видимая простота картины не позволяет рассуждать о ней слишком серьезно и строго. Режиссер, еще недавно бывший одним из таких ребят-скейтбордистов, действительно сделал фильм о взрослении — о времени, которое, как его ни лови, все равно исчезает незаметно и неясно куда. Зафиксировал состояние человека, только успевшего подумать и порадоваться тому, что он все тот же, каким был, что все по-прежнему здорово и прекрасно, что сейчас — самое лучшее время его жизни, и в следующий миг осознавшего, как сильно все изменилось и как далеко уже это самое «сейчас».

«Красный холм»

Tilva Ros

Автор сценария, режиссер Никола Лежаич

Оператор Милош Якимович

Художник Никола Берчек

Композитор Даниэль Дака Милошевич

В ролях: Марко Тодорович, Стефан Джорджевич,

Дуня Ковачевич, Марко Миленкович,

Ненад Станисавлевич, Ненад Иванович,

Филип Максимович и другие

Film House Kiselo Dete

Сербия

2010