Забор как принцип русской жизни

Я вырос в сени заборов. Помню первый забор своего детства: бетонная ограда вялотекущей стройки возле нашего дома. Вернее было бы назвать ее свалкой: в России давно стерлось различие между стройкой и свалкой, и стройплощадки превратились в неизвестное науке промежуточное состояние между природой и цивилизацией. Там были: котлован с зацветшей водой, полуразмотанные катушки кабеля, живописно раскатившиеся трубы, из-под которых росли полынь, лопух, чертополох… За много лет там так ничего и не построили, бетонный забор огораживал пустоту. За заборами вообще часто обнаруживается пустота, для забора не нужен повод. Забор хорош сам по себе, это экзистенциальный акт, вызов человека природе, маркировка бескрайнего российского пространства. Моя страна прирастает заборами, за которыми — пустота.

Другой забор был на даче. Нет, не покосившийся штакетник вокруг нашего участка, а забор расположенного неподалеку санатория ЦК, доброй сотни гектаров соснового леса с асфальтовыми дорожками и скульптурами оленей. Забор был глухой, капитальный, из досок (интересно, почему у нас делают заборы из досок, а мебель из ДСП?): настоящий зеленый партийный забор. Но время было уже гнилое, перестроечное, уважения к большевикам не осталось ни на грош, и народ выламывал из забора доски и шастал в лес за грибами и малиной. Охранники санатория исправно латали дыры, а люди так же регулярно снова отрывали доски. Заборы в России вечны, но так же вечны народные тропы, их пересекающие.

И наконец, был главный забор державы: кремлевская стена. Она очерчивала пустоту и покатость Красной площади, проводила границу между народом и властью, задавала сакральное пространство Кремля. У Забора номер один страна хоронила своих лучших мертвецов и стояла в торжественном карауле по праздникам. Забор в России — дело государственное.

«Забор» у Даля от слова «забирать»: забор земли, забор пространства.

Но есть и слово «заборало», ограда крепости, которое происходит от «заборонить», «оборонять». Слова «забор» и «оборона» — однокоренные. Забор происходит от священной функции города — обороны, он дальний родственник крепостному валу, кремлевской стене двоюродный плетень.

У крепостной стены две функции: внешняя — оборона от супостата, но также и внутренняя, полицейская. Стена держит народ в рамках, дисциплинирует население. Вдоль забора легче маршировать, с забора проще наблюдать за подведомственным народом. Забор — это запор, замок — это замок, людские потоки должны направляться в узкие коридоры, обозначенные заборами. Вам когда-нибудь приходило в голову, почему у нас на входах в здания, даже если имеется десять дверей, открыта всегда только одна, причем одна только створка? А если за тамбуром есть второй ряд дверей, то и там из десяти будет открыта только одна створка, причем с противоположной стороны, так что мы должны пересечь тамбур по диагонали? Могут возразить, что это средство сохранить тепло в здании, но зачем тогда городить все эти двери, которые вечно заперты? И потом, это же происходит и летом!

Мне кажется, здесь действует та самая властная логика забора: преградить людям свободный доступ, заставить их пройти гуськом, по одному, под контролем, превратить поток в ручеек, который в случае чего можно и перекрыть. И это бы делалось по указанию какого-то Старшего Брата, офицера КГБ, начальника охраны… Нет, двери запирает самая обычная бабушка, какая-нибудь комендантша, кастелянша или уборщица, и делает она это бессознательно, потому что так принято. Но именно эта бабушка является ключевым элементом политической системы, нормообразующим началом российского пространства, потому что у нее в голове прошита извечная логика власти, логика забора.

Что характерно, люди не возражают. Им заборы нужны не меньше, чем власти. Не для обороны от врага, не для надзора и дисциплины, а для ежедневной войны за существование. На улицах нашего города идет дарвиновская борьба за выживание, и они перегорожены оборонительными укреплениями — оградками, шлагбаумами, цепями, на худой конец красно-белыми конусами разметки. Каждый зубами держится за кусочек захваченного пространства: магазины за пристроенные крылечки, банки и офисы — за парковочные места, жильцы — за дворы, подворотни, гаражи на газоне. Идет война всех против всех, война за ограниченное пространство города, и главный аргумент в ней — забор. Забор у нас — удивительно демократичный институт. Власть и народ обнаруживают в нем полное единомыслие.

Забор в России — больше, чем забор. Это универсальное средство коммуникации, на нем пишут самые важные, последние слова, но смысл их порой обманчив. Например, напишут на заборе одно, зайдешь, а там совсем другое, например, дрова. Заборы сами становятся текстом, посланием, свидетельствуя о склонностях и возможностях хозяина: на скольких дачах денег хватало только на постройку капитального кирпичного забора со сторожевыми башенками, так что на дом уже не оставалось! Забор, за которым не видно дома, изменяет саму функцию архитектуры — из чисто функциональных оборонительные укрепления начинают нести эстетическую функцию. Так любуемся мы сегодня стенами Старого города в Иерусалиме, так превратили Берлинскую стену (еще один мегазабор эпохи развитого социализма) в художественное высказывание, в объект ленд-арта.

Это я все говорю к тому, что новый мэр Москвы, приказывая разрушить в городе заборы или сделать их прозрачными, даже не понимает, что замахнулся на священное начало русской культуры: принцип заборности. Русский человек рождается под забором, живет промеж заборов и, умирая, ложится под заборчик — взгляните на наши кладбища, основным архитектурным содержанием которых являются… правильно, оградки с замками. Русский забор неисчерпаем, как атом, вечен, как архетип, и незыблем в своей державной функции: держать и не пущать, надзирать и наказывать.