Ecce homo. «У нас есть папа», режиссер Нанни Моретти

На фоне недавно прогремевшей серии скандалов в лоне католической церкви, связанных с педофилией, гомосексуализмом и коррупцией, от атеиста, взявшегося снимать фильм о выборах папы римского, можно было ожидать остросатирической, разоблачительной ленты. Этого не произошло. Да в случае с Нанни Моретти и не могло произойти, потому что обманывать ожидания — один из его фирменных знаков, как и ироничность, не допускающая лобовых решений.

В связи с фильмом Моретти «У нас есть папа» уместно вспомнить другой — «Месса окончена» (1985), главный герой которого отец Джулио, далекий от благостного образа канонического священника, напоминает скорее того евангелического Христа, который бичом выгнал из храма торгующих, рассыпал их деньги и опрокинул столы. Не увещеваниями, а пощечиной Джулио вразумляет сестру, которая решила сделать аборт, он не отступает перед хамом и, как мальчишка, ловко бьет по футбольному мячу. Но при всей пассионарности он чувствует, что не справляется со своей миссией и в финале покидает приход. Теперь вот в новом фильме Моретти частный случай возгоняется до верхушки «вертикали», а кризис духовного авторитета становится всеобъемлющей метафорой кризиса любой ответственной власти.

О власти безответственной речи нет — ей хоть плюй в глаза, она кризиса не чувствует и не испытывает, знай о себе радеет.

Джулио, как и многие другие персонажи Моретти, — отчасти его альтер эго, недаром и сыгран им же. В новой своей картине режиссер (он же, как и в «Мессе…», соавтор сценария) выбрал для себя роль психоаналитика, что тоже связано с предшествующей историей: в ленте «Золотые сны» (1981) Моретти сыграл режиссера Микеле, ставящего фильм «Мать Фрейда», и похоронил обиходный фрейдизм вместе с присными его. Микеле — такой же невротик, как и психоаналитик, которого Моретти играет в «Папе»; специалист, не справившийся с собственными житейскими проблемами, но считающийся лучшим в городе и посему призванный для пользования новоизбранного папы. По правилам Ватикана понтифику нельзя задавать вопросы личного свойства, и доктор, выбитый из седла, лишенный своей схоластической опоры — традиционного набора вопросов об отношениях с матерью и сексуальной жизни, — оказывается бессильным перед проблемой своего клиента. Тем самым удваивается тема бессилия — папа, едва провозглашенный традиционной ритуальной фразой Habemus Papam, в паническом ужасе бежит прочь от «лоджии благословений», отказываясь принять понтификат, ибо не отваживается возложить на себя крест непомерной ответственности.

Процедура избрания папы иронично обставляется антуражем репортажной телесъемки; тем самым сакральное действо низводится до уровня любого светского события, которое может привлечь широкое внимание. И там, куда нет входа репортерам, обстановка и поведение действующих лиц разных национальностей вполне обычны и ничуть на вид не сакральны: гаснет почему-то свет, в темноте кто-то из очень немолодых кардиналов спотыкается, падает; потом они все сидят за длинными столами, думая, чью бы фамилию из числа кандидатов написать, украдкой заглядывают через плечо соседа и единодушно взывают к Господу: пронеси чашу сию! Только не меня, Господи! Впрочем, несмотря на весьма почтенный средний возраст конклава, члены его более походят на школьников, изо всех сил старающихся сделаться незаметными, невидимыми, несуществующими, пока учительская рука скользит по журнальному списку, выбирая жертву. А потом оказывается, что никто из трех фаворитов, вышедших в финал, наибольшего числа голосов не собрал, и они достались «темной лошадке», заднескамеечнику Мельвилю.

Моретти не случайно дает избраннику, которого играет Мишель Пикколи, эту фамилию. Хитроумный автор (авторы) отсылает нас таким образом к мастеру французского нуара Жан-Пьеру Мельвилю, лукаво обозначая тем самым жанр своего фильма, но также и к Герману Мелвиллу, автору «Моби Дика»2. В его эпическом романе капитан Ахав, для которого все мировое зло сосредоточилось в белом ките, одержимо гоняется за ним по океанам, покуда не погибнет в пучине. Мельвиль Моретти, конечно, не обезумевший от мстительной ненависти Ахав; если его что и роднит с одноногим капитаном, так это душа, которая, говоря словами романного очевидца-рассказчика Измаила, «суровой вьюжной зимой его старости спряталась в дуплистый ствол его тела и сосала там угрюмо лапу мрака». Более того: Мельвиль, в отличие от Ахава, как раз понимает, что миссия противостоять мировому злу ему не под силу. Трагедия, однако, в том, что голосование кардиналов — это материализованный глас Божий. И выходит, что Бог, выбравший своим наместником его, немощного, безразличен, равнодушен к судьбам людей. Стало быть, и предназначения никакого нет, и в критические минуты нельзя рассчитывать на высший разум. По всей видимости, эта внезапно открывшаяся Мельвилю ужасная истина (или, мягко говоря, тайна) и выталкивает его из стен Ватикана в море житейское. Эпическое повествование предполагает путешествие, то есть попадание протагониста в чужеродную среду обитания, где ему предстоит обрести себя настоящего.

Бродя по улицам Рима, Мельвиль по собственной воле идет на прием к психоаналитику (Маргерита Бай), как раз бывшей жене того врача, с кем у него не получилось контакта в Ватикане, по-видимому, искренне надеясь одолеть паническое настроение. Для чистоты эксперимента он должен скрыть свое духовное звание, иначе говоря, войти в юрисдикцию земного закона, вернуться в рамки бытийного контракта, то есть подчиниться соблазну игры. Мельвиль представляется женщине актером. Это тоже не случайно; он смолоду мечтал стать артистом, поступал в театральную школу, но не попал. В ходе беседы психоаналитик находит стереотипную причину фрустрации: недостаток родительского внимания. Опять-таки, принимая во внимание возраст клиента, трудно не увидеть иронии в этом анамнезе. Сюжет с актерством развивается: в отеле, где остановился Мельвиль, расположилась театральная труппа, репетирующая «Чайку», причем актер, играющий загадочного доктора-наблюдателя Дорна, сходит с ума, а Мельвиль легко может в эту роль вписаться. Пьеса, где звучит мотив «неси свой крест и веруй», с вопросом, обращенным Дорном к Нине: «А как же сцена?», не случайно выучена им наизусть, как тем безумцем (его, выходит, театральным двойником), который шпарит текст за всех персонажей подряд. А между тем агент по связям с общественностью Святого Престола (Ежи Штур), пытаясь выиграть время, в течение которого новый папа одумается и вернется, сообщает конклаву и народу, томящемуся в ожидании на площади Святого Петра, что папа, мол, удалился в свои покои, чтобы собраться с мыслями. Роль папы пиарщик упросил сыграть одного из ряженых швейцарских гвардейцев, который и ходит за занавеской, изображая понтифика. В гардеробе, как в театральной костюмерной, висит одежда, из которой гвардеец кое-что примеряет для достоверности облика. Театр теней охотно воспринимается толпящимися под окнами кардиналами за правду; они тем скорее спешат поверить в то, что события развиваются в должном русле, что над ними теперь не висит угроза оказаться преемником князя апостолов, иначе именуемым рабом рабов божьих. Соблазн игры подчинил себе не только наивных до святости кардиналов, с готовностью впадающих в детство; заводилой становится психоаналитик, устраивающий игру в волейбол между двумя кардинальскими командами, представляющими Объединенную Европу и Океанию. Не уступает ему и церемониймейстер-пиарщик: повинуясь ему, кардиналы, чтобы уговорить Мельвиля вернуться в лоно церкви, заполняющие театральный зал, буквально так же, как накануне они заполнили зал Сикстинской капеллы, функционально неотличимы от лицедействующих на сцене.

Власть духовная, как и власть науки, таким образом наглядно осуществляет свои функции через символическую эффективность, заменяющую эффективность реальную. Это подготавливает нас к финалу, когда становится очевидным, что и высшая, запредельная инстанция оказывается вакантной, то есть пустой. В автомобиле по дороге в папскую резиденцию, куда его увозит пресс-атташе, Мельвиль с безнадежно унылым лицом и опущенными плечами выглядит агнцем, ведомым на заклание. Мастер обманок, Моретти, проведя своего героя через путешествие самообретения, не заканчивает фильм вожделенным хэппи эндом. И вполне оправданно. Мельвиль, сам себе старец Зосима из «Братьев Карамазовых», отправляется в мир, как «пшеничное зерно», падшее в землю, но дело в том, что «мир этот, эта Земля» ненастоящие, бутафорские: кабинет опять же психоаналитика, отель — безликое временное пристанище; театр с его люстрами и бархатом. И что же можно вынести из этого путешествия? Подобно герою Германа Мелвилла, экранный Мельвиль исчезает как герой, объявляя о своем отказе занять папский престол.

Блез Паскаль в «Тайне Христа», вспоминая, что даже апостолы уснули в Гефсиманском саду, призывал хотя бы избранных, условно говоря, не спать, пока Иисус пребывает в предчувствии смертных мук, то есть до конца времен. Задача, конечно, тяжкая: раз уж апостолы уснули… Надо сказать, что согласно Кодексу канонического права папа может отречься от престола, но это ситуация чрезвычайная: последним, кто этим правом воспользовался, был Григорий XII, и случилось это в далеком 1415 году. Что же касается нового времени, то папа Иоанн Павел I (между прочим, умерший через 33 дня после своего избрания в 1978 году) согласился с избранием в понтифики скрепя сердце, а ныне здравствующий Бенедикт XVI говорил, что ему процедура провозглашения в 2005 году напоминала церемонию восхождения на гильотину.

В ответ на издевательские призывы толпы Сын Божий, даже будучи тогда и Сыном человеческим, сойти с креста не мог, ибо это противоречило Божьей воле. Экранный преемник святого Петра это делает, тем самым десакрализуя власть церкви и по нисходящей власть вообще, поскольку она в полной мере осознает свою немощь. «Моби Дик» Германа Мелвилла, предчувствовавшего тектонические толчки грядущей катастрофы, вышел в свет в 1851 году, а десять лет спустя началась кровопролитная Гражданская война; роман стали читать как вызов ортодоксальному христианству и предупреждение о том, что корабль Америка мчится к катастрофе при полном безразличии высших сил. Ибо по заключению Измаила (чье имя значит «Да услышит Бог») Бог только и ощутим, что по туманам.

1 Ecce homo — латинский перевод фразы Понтия Пилата, которой (по Евангелию от Иоанна) прокуратор Иудеи указал на Иисуса народу после бичевания, желая пробудить к нему сострадание. Фридрих Ницше назвал так свою автобиографию «Ecce Homo, как становятся самим собой». В современном итальянском языке выражение «essere un ecceomo» означает: иметь жалкий, побитый вид.

2 Имея в виду возраст персонажа и актера (Мишелю Пикколи идет восемьдесят шестой год), можно с чистым сердцем исключить связь вероятного намека на Мелвилла с его гомосексуальностью и тем самым с отсылкой к этой скандальной теме.

____________________________________________________________________________________________________________________

«У нас есть папа»

Habemus papam

Авторы сценария  Нанни Моретти, Франческо Пикколо, Федерика Потремоли

Режиссер  Нанни Моретти

Оператор  Алессандро Пеши

Художник  Паола Биццари

Композитор  Франко Пьерсанти

В ролях:  Нанни Моретти, Мишель Пикколи, Ежи Штур, Ренато Скарпа, Маргерита Бай, Франко Грациози и другие

Sacher Film, Fandango, RAI Cinema, Le Pacte, France 3 Cinema, Canal+, Coficup, Backup Films, France Television

Италия — Франция

2011